Текст книги "Слуга царю..."

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Отшвырнув в сторону бессловесного Петеньку, он двинулся, шатаясь, в ту сторону, где должен был находиться император, и еще издали различил лежащую ничком фигуру без фуражки, уткнувшуюся лицом в венок и слегка уже припорошенную снегом.

Мертв?! Ранен?!!

Рухнув с размаху на колени перед лежащим телом, Александр, стараясь не смотреть на лениво расплывающуюся из-под жестких листьев дубового венка темную лужу, в которой без следа исчезали падающие снежинки, и сосредоточив взгляд на полуоторванном золотом погоне с двумя полковничьими просветами и вычурным вензелем Александра IV, ангельским крылышком топорщившимся над августейшим плечом, помедлил мгновение, прежде чем совершить святотатство – прикоснуться перемазанной своей кровью рукой к шее помазанника Божия…

Ничего… Нет, под пальцами лениво толкнулось что-то на пределе осязания, еще раз… Еще!..

– Государь жив! – прокричал изо всех сил полковник, чувствуя, как со внезапно подкатившей дурнотой исчезает гул и во втором ухе…

Проваливаясь снова в блаженную темноту, он не сопротивлялся сильным ладоням, отрывающим его за плечи от поверженного императора…

10

– Ну? Что там? – «научники» во главе со «светилами», столпившиеся вокруг нахохлившегося над пультом управления Леонтия Борцевича, одного из «практиков», находились уже на последнем градусе нетерпения. – Что видно?

Борцевич, своим внешним видом вполне оправдывавший фамилию, неопределенно пожал налитыми плечами, продолжая по миллиметру передвигать туда-сюда рычажки на передней панели пульта. Где-то там, за монолитной на вид толщей скалы, судя по пространным объяснениям, данным перед запуском в неизвестность, должен был сейчас двигаться также взад и вперед, но уже на метры, небольшой по размеру, не более тридцати сантиметров «в холке», робот-вездеход, больше всего похожий на игрушечный луноход с дистанционным управлением – несбыточную мечту восьмилетнего Саши Бежецкого.

Александр вздохнул, вспомнив, как часами безнадежно мог прогуливаться перед витриной «Детского мира», где было выставлено это чудо конструкторской мысли семидесятых годов прошлого века. Родительской зарплаты после ритуального откладывания на машину, хватало только на самое необходимое, например, фрукты и лекарства для младшего братишки Сережки, появившегося на свет на Севере и потому болезненного от рождения… Увы, сгущенка по сорок восемь копеек за банку, шоколадные конфеты, «негашеные» иностранные марки, такие красивые и разноцветные, новые лыжи «Карелия» с ботинками – все это лежало уже за пределом необходимого. Заменяли их слипшиеся ириски и твердые, как шарики, с нечеловеческим трудом выколупнутые из подшипника, карамельки «Крыжовник», «гашенки» с оторванными уголками и дырочками, выменянные у одноклассников на стреляные гильзы и сплющенные пули, натасканные со стрельбища, доступного офицерскому сыну, позорные, обшарпанные и не по росту короткие «Мишутки» с ремешками для валенок…

У Гешки Красненкера, сынка заведующего торговой базой, рыхлого и очкастого брюнетика, машинка с пультом, конечно, была, как и все остальные блага, доставаемые папашей по блату. Он часто приносил то одно, то другое в школу и на перемене любил ошеломить и подразнить одноклассников, вынимая из портфеля то толстый яркий журнал с иностранными надписями на сверкающей обложке, то пачку импортной гэдээровской жевательной резинки, то мигающий лампочками и таинственно жужжащий луноход… Получали свою толику «богатств» только дружки и прихлебатели наглого и подлого Герарда, как звали Сашиного мучителя, а сам он и другие «голодранцы» могли только мечтать о том, чтобы с замиранием сердца направить верткую машинку вокруг парты, надуть восхитительный пузырь из земляничного бубль-гума или перелистать мелованые страницы с цветными фотографиями прекрасной и манящей забугорной жизни.

Саша как-то раз взбунтовался и, вырвав у перепугавшегося Гешки вожделенный луноход, целых пять минут был его полновластным хозяином… А потом был разговор с отцом. Разговор тяжелый. Нет, отец не взялся тогда за офицерский ремень, который, к слову, пускал в ход часто и без особых сомнений в правильности своих действий. Вместо этого двое мужчин беседовали как равные до темноты, и тогда Саша впервые узнал истинный смысл слова «честь»…

– Что там? – простонал, не в силах больше сдерживаться, Наливай, притиснутый к плечу Бежецкого, тем самым вырвав его из воспоминаний. – Не томите, господин Борцевич, имейте совесть!..

– В самом деле! – поддержали лингвиста чуть ли не хором остальные ученые.

– Да ничего… – нехотя ответил могучий инженер, переключая какие-то тумблеры. – Никакой информации… Может быть, пульт испортился?..

– А раньше вы его проверить не могли? До начала эксперимента! – водородной бомбой, к созданию которой в молодости был причастен, взорвался профессор Николаев-Новоархангельский, хлопнув себя по бокам так, что любой другой на его месте неминуемо получил бы какую-нибудь травму. – Что за безобразный подход к подготовке эксперимента? Будь вы моим непосредственным подчиненным…

– Да проверял я его, проверял, – огрызнулся Борцевич, не отрываясь от прибора. – Сто раз проверял! Он и под сугробом у меня катался без проблем, и в речке по дну… Вот Александр Павлович не даст соврать: вместе его в полынью опускали… А тут – глухо как в танке.

Академик Мендельсон разочарованно разогнулся и, засунув руки в карманы, принялся раскачиваться с носка на каблук своих таежных унтов.

– Если информации все равно никакой, то давайте извлекать эту электронную погремушку наружу. Сделаем замеры на поверхности хотя бы…

– А я чем, по-вашему, занимаюсь? – впервые поднял злое и красное лицо от пульта управления Леонтий. – Не реагирует зонд ни на какие команды, хоть ты тресни!

– Раз не реагирует – вытащите его за кабель, и дело с концом!

– Угу. В нем двадцать восемь килограммов веса, а кабель – хиленький. Оборвем, и что дальше? Зонд-то у нас всего один.

– И стоит он знаете сколько? – протянул тоскливо второй инженер, Колодников. – На две жизни нам всем хватит выплачивать… Если, конечно, жалованье академиков не считать.

– Вы бы хоть веревку тогда к нему привязали, что ли! – всплеснул руками Михаил Абрамович. – Покрепче!

– Знал бы где упасть, – сермяжной мудростью ответил на академические нападки Борцевич, отцом которого был рабочий Путиловского завода, – соломки б постелил…

В дискуссию о методах спасения вездехода вступили все, включая казаков, причем если «высоколобые» выступали за то, чтобы «тянуть и никаких гвоздей!», то более приземленные предлагали сложные технические решения, требующие длительной подготовки и чуть ли не создания из подручных материалов второго робота-спасателя. Самое радикальное средство предложил Алеха Маятный, уже заработавший премию в размере месячного жалования за отличие при вскрытии артефакта. Бесшабашный казак вызвался просто-напросто сбегать туда, да и все! Не за так, конечно…

Вспомнив, сколько ему приходилось за свою военную карьеру отписываться и оправдываться перед штабными чинушами то за потерянный каким-нибудь сопливым первогодком автомат, то за радиостанцию, сгоревшую вместе с подбитым бэтээром где-нибудь в ущелье, Бежецкий склонялся уже к Алехиному варианту, когда всех выручил незаменимый Тунгус.

Приспособив на конце той же оглобли, которой баламутил зыбучую твердь, скрученную из проволоки «кошку», он, бесцеремонно растолкав всех, снова погрузил ее в камень, поворочал там пару минут, что-то беззвучно шепча про себя, и, оскалив в улыбке мелкие зубы, пихнул плечом Александра:

– Помогай тянуть, капитана!..

* * *

По бокам разбитого многочисленными гусеницами до состояния щебенки асфальтового полотна, переметенного длинными морщинистыми барханчиками песка, тянутся и тянутся безрадостные желтые холмы, поросшие редкой, тусклой и безжизненной травкой, колючей, как проволока. Лишь кое-где унылый пейзаж оживляют черные разлапистые деревца, скрюченные и перекрученные так, что любой скульптор-абстракционист при виде их удавился бы от зависти. А над всем этим «великолепием» – плоское и бесцветное, словно алюминиевая сковорода, небо, такое же, кстати, раскаленное…

Пот катится ручьем, превратив уже и тельник, и хэбэ под «броником» в противное склизкое месиво, едва ли не булькающее при каждом движении. Представить себя под броней, обжигающей даже сквозь подстеленный под задницу бушлат, в тесной конурке бээмпэ, где уже и так ютятся семеро распаренных парней, не мывшихся неделю, – немыслимо. Но лезть туда нужно. Не просто нужно, а необходимо.

Если вы, лейтенант Бежецкий, предпочтете сомнительное удовольствие дышать пропыленным насквозь горячим воздухом смрадной и темной духовки, то с вероятностью восемьдесят пять к пятнадцати именно вас с аккуратной дырочкой над переносицей, совсем как у ефрейтора Дыгало, которого вы отправляли домой не далее как позавчера, заберет с собой в качестве «груза 200» очередной «Черный тюльпан»… И никакая каска вас не спасет, хоть натягивайте ее на глаза, хоть снимите совсем. Для пули духовского «Бура», легко пробивающего движок «сто тридцатого», ее толстая сталь не большее препятствие, чем алюминиевая фольга пивной банки…

Металлический «затыльник» приклада грохочет по бронированной спине, равнодушно сотрясающегося под Александром на выбоинах стального мастодонта. Не слышат? Еще раз. Ага, ответили! Придется потесниться, товарищи…

Выстрел. Еще один… Снайпер! Снайпер, зараза! Долой с брони! Вниз, под защиту гусениц!

Что за пропасть? Где же кромка борта? Почему темно? Неужели?..

Александр, мокрый от пота как мышь, вскинулся на постели, шаря впотьмах вокруг себя в поисках верного «калашникова», но под руки, как назло, попадались совершенно посторонние вещи…

Вдали грохнуло еще раз, осветилось окошечко палатки… Палатка?..

Стремительно возвращаясь в реальность, Бежецкий оставил поиски несуществующего автомата и, привычно сунув руку под подушку, выхватил оттуда табельный вальтер, нагретый телом. Махом сунув ноги в ботинки, он перепрыгнул через спросонья ворочающихся в своих спальниках соседей и, с треском рванув держащийся на патентованных липучках полог палатки, выскочил в темень морозной таежной ночи, тут же схватившей распаренное во сне тело сотнями ледяных коготков, разбежавшихся под рубашкой.

В зоне артефакта разгоралось багровое пламя, на фоне которого метались какие-то темные тени. Скорее туда.

В десятке метров от зева полыхал, треща и взметывая в небо снопы искр, костер, видимо щедро подкрепленный бензином, удушливый запах которого стоял вокруг.

– Кто стрелял? – закричал Александр, держа на изготовку пистолет. – Где часовой?

Из темноты выдвинулась бесформенная тень, превратившаяся в Кузьмича, степенного казака из числа конвойных.

– Тунгус стрелял, ваше благородие!

– С чего вдруг? – остывая спросил Бежецкий, ставя оружие на предохранитель: казак отвечал вполне спокойно, в панику не впадал, значит, и офицеру не след.

– Да привиделось ему что-то… Крикнул мне: «Зажигай», а сам куда-то рванул по сугробам. Пальнул еще разок, и молчок. Может, случилось чего?..

Словно в ответ на его слова невдалеке глухо ударил еще один выстрел…

У костра образовался отчаянно зевающий с риском сломать челюсть Алеха Маятный, держащий свой карабин под мышкой, как клюку.

– Что стряслось-то, Кузьмич?.. Здравия желаю, вашбродь! – спохватился казак, заметив командира чуть ли не в неглиже, но с пистолетом в руках.

– Алексей, принеси-ка мне мою куртку из палатки, – распорядился Бежецкий. – Шапку тоже не забудь! И фонарь…

Искать впотьмах Тунгуса, однако, не пришлось. Не успел еще весь всполошенный выстрелами лагерь собраться у костра, вооруженный кто чем – от охотничьей двустволки до длинного тубуса от какого-то прибора, как в круге света появился «пропавший» Тунгус, по обыкновению скаля зубы.

– Пойдем мала-мала смотреть, капитана! – радушно пригласил он Александра. – Зверюгу, однако, убил.

Метрах в двухстах от костра, зарывшись мордой в испятнанный темной кровью снег, щетинистой грудой, отливающей в мертвенно-белых лучах фонарей желто-бурым, лежал здоровенный зверь, больше всего напоминающий огромного, с доброго теленка, волка…

* * *

– Могу сказать одно. – Превратившийся на время из антрополога в патологоанатома Леонард Фридрихович возбужденно потирал испачканные сукровицей руки, не обращая внимания на то, что они затянуты в скрипучие резиновые перчатки. – Это животное уникален есть! Да, да, вундербар! Оно есть неизвестно науке!

Застреленный Тунгусом при попытке выбраться, по его словам, из недр артефакта зверь действительно мало походил на любого известного таежного хищника. Да и с волком, на которого он походил, как показалось вначале, зверь имел мало общего: разве что форма челюстей и общие очертания… Длинные поджарые ноги, приспособленные к длительному бегу, массивные когти, изрядно сточенные обо что-то твердое, стальные мышцы, лохматая шкура с плотным подшерстком. Все это свидетельствовало в пользу дикого хищника, привыкшего жить не в человеческом жилье, а под открытым небом. Но тут же вислые, как у спаниеля уши, короткий обрубок хвоста… Парадоксальным оказалось то, что хвост зверюге никто не обрезал ни в щенячьем возрасте, ни позже – он изначально был таким, как у странных кошек, обитающих на британском острове Мэн.

Обладал таинственный пришелец из «потустороннего мира» потрясающей живучестью: даже пробитый четырьмя пулями, одна из которых засела глубоко в массивном черепе, другая – перебила мощный хребет, а две оставшихся тоже не пропали даром, зверь жил еще какое-то время после того, как его окружила взволнованная толпа ученых. Судорожно дыша, истекая кровью и почти по-человечески постанывая время от времени, зверь престал хрипеть только после того, как, вопреки негодующим воплям «научников», Бежецкий разрядил ему в ухо свой пистолет. Но еще долгое время после этого акта милосердия огромные лапы продолжали сжиматься и разжиматься…

11

Путешественники, справедливо решив, что на землях Речи Посполитой Московской им делать совершенно нечего и попытка «срезать» маршрут лишь повредит здоровью, направились на восток кружным путем. Сначала они планировали верхами добраться до Азова (здесь его называли Азау), находившегося во владениях крымского хана, оттуда подняться вверх по течению Дона до поселения Зурсу, расположенного почти на месте Калача-на-Дону, затем сушей через междуречье Дона и Волги до Сарысу (Царицына) – довольно крупного центра Калмыцкого ханства и вверх по Волге добраться до Лебербурга-на-Волге, пограничного маркграфства Восточной Германской империи. А уж в Восточной Германии… Европа все же, хоть и за Волгой: железнодорожное сообщение там, по утверждению Войцеха, должно быть на высоте!

Вызывавшая особенные опасения первая часть «мусульманского» маршрута была пройдена на удивление легко: казачье золото, неевропейская внешность Владимира, а также некоторое знание татарского языка (на уровне «твоя моя не понимай»), вынесенное из детства, частью проведенного в поместье деда среди слуг-мусульман, открывали все пути… Пришлось, конечно, чтобы оправдать очень неважное умение говорить «татарчи»,[24]24
  По-татарски (тюркск.).


[Закрыть] представляться то турком из Истанбула, то каким-нибудь боснийцем, но в целом с рук сходило. Первое обстоятельство в здешних местах, где не торговал, наверное, только слепоглухонемой от рождения, при желании, похоже, могло легко заменить и второе, и третье, и еще десяток. Саблю, тоже, кстати, трофейную, турецкую, которую презентовал Бекбулатову перед расставанием Голопупенко, не говоря уже о совместном с Минькой Королевым творении, автомате, применять пришлось всего несколько раз, да и то больше как психическое оружие…

Азов, тьфу, Азау, торговый порт Крымского ханства, так сильно напомнил Владимиру хорошо знакомую ему Одессу, что, расслабившись на местном привозе, он едва не проворонил общие с Войцехом средства, находившиеся большей частью в кошельке, уже вытащенном из просторных шаровар ловкими пальцами мальчишки-карманника. Слава богу, навыки, полученные в Корпусе, оказались как нельзя кстати, и уйти жулику удалось недалеко… Помня, что за первую кражу по местным суровым законам отрубают кисть правой руки, а за вторую – голову, причем без всяких скидок на возраст, пацана, наградив увесистым подзатыльником, он отпустил на все четыре стороны, заворчавших было оборванцев – скорее всего, «крышу» воришки – успокоил, продемонстрировав на четверть извлеченный из ножен дамасский клинок, а от местных стражников откупился несколькими полустертыми акче.[25]25
  Акче (от тюркск.) – беловатый), – мелкая серебряная монетка низкой пробы, имевшая хождение в Турции и Крымском ханстве.


[Закрыть] Пшимановскому повезло меньше: его наручные часы будто растворились в воздухе совершенно для него незаметно в тот самый момент, когда он пытался жестами договориться с веселым белозубым торговцем о покупке какой-то совершенно бесполезной в хозяйстве безделушки…

* * *

Бекбулатов проснулся от тупой боли в затекших мышцах, духоты, пронизанной сложным букетом отвратительных запахов, и непрекращающейся качки, от которой желудок то и дело подкатывался к горлу, будто желая самолично удостовериться в причине подобного дискомфорта. Ко всему прочему мучительно ныла голова, отзывающаяся на любое движение, даже поворот глазных яблок, очередным фейерверком боли.

В помещении царил почти непроницаемый мрак. Показалось на миг, что они с Войцехом по-прежнему на борту «Ягеллончика», болтающегося сейчас в грозовых тучах над морем на пути в Турцию… Что-то прилично штормит…

Стоп! Какая еще Турция? Какой дирижабль?

Морщась от разрывающей голову боли, Владимир рывком сел на своей жесткой постели и тут же зашипел сквозь зубы, врезавшись лбом во что-то твердое. К сожалению, явственно видимые искры, дождем посыпавшиеся из глаз, ни на миг не озарили окружающего. Многоэтажное ругательство, в котором энергичные гусарско-жандармские мотивы выгодно оттенялись вычурными польскими оборотами и скреплялись сочными малороссийскими образчиками скабрезности, почерпнутыми в Сечи, увы, ни на один люкс[26]26
  Люкс – единица измерения освещенности.


[Закрыть] не добавили освещенности. Оно имело только один положительный результат: где-то неподалеку заворочался еще кто-то живой, совершенно невидимый в темноте, но тоже огласивший душное темное пространство серией невнятных причитаний на непонятном языке. Тут же откликнулся еще один, потом сразу двое, и через минуту все вокруг гудело от неразборчивого бормотания, всхлипываний и детского плача. Штаб-ротмистр даже не пытался напрягать мучительно ноющие извилины, чтобы разобрать слова, так понимая, что вряд ли неразличимые в темноте соседи спросонок радуются жизни.

Разноголосая какофония, естественно, особенной приятности отвратительному самочувствию Бекбулатова не добавила, и он решил, что не будет слишком уж невежливым, если покинет чрезмерно горластых спутников «по-английски» и переберется куда-нибудь в более удобное, а главное, менее шумное и вонючее место.

Увы, попытки нащупать выход ни к чему не привели, более того: Владимир с изумлением понял, что его руки и ноги скованы чем-то вроде кандалов, соединенных тонкой, но прочной цепочкой, не слишком мешающей движениям, но, тем не менее, изрядно ограничивающей свободу. Так: куда еще вас угораздило вляпаться, господин штаб-ротмистр?

Никаких воспоминаний о предшествующих событиях решительно не наблюдалось, лишь какие-то обрывки тягучей восточной мелодии, размытые видения полуобнаженных ритмично извивающихся женских тел, маслянисто поблескивающих в красноватом полумраке, тяжелый запах незнакомых благовоний, дурманящий голову…

Кто-то лихорадочно задергал Бекбулатова за одежду, и он выпал из своих горестных раздумий на грешную землю, вернее, в какой-то неудобный и неприятный закуток этой самой земли.

– Это вы? – спросил он, напряженно вслушиваясь в темноту.

– Да, это я, Вой… – горячо зашептал ему на ухо знакомый голос.

– Тссс… Не нужно имен…

Оказалось, что Пшимановскому память если отшибло, то далеко не полностью. Его сбивчивый рассказ помог Владимиру освежить в памяти события вчерашнего дня и особенно вечера…

«Уважаемый господин Бекбулат… Конечно, я буду счастлив подвезти столь уважаемого негоцианта, тем более что нам по дороге… – Малоподвижными оглушенными рыбинами всплывали в памяти обрывки льстивых речей вертлявого капитана моторно-парусной фелюги, найденной после длительных поисков в дальнем конце причала среди прочих, не внушающих доверия суденышек, одинаково ловко приспособленных и для каботажного[27]27
  Каботажное плавание – плавание вдоль береговой линии без выхода в открытое море.


[Закрыть] плавания, и для реки, и для морских переходов. – Нет-нет! Какие деньги! Почту за честь!.. Не желал бы уважаемый Бекбулат со своим спутником приятно провести время до отплытия… Да-да, моя „Роксолана“ отправляется на рассвете, и мы успеем…»

Вот тебе и плавание! Действительно бесплатно, но зато в трюме и со скованными наручниками руками… Что там рассказывали запорожцы о работорговле в Крымском ханстве, официально запрещенной под страхом немедленной казни, но благополучно процветающей и освященной многовековой традицией?..

В том, что они с Войцехом заперты в трюме невольничьего судна, идущего в открытом море, штаб-ротмистр не сомневался ни минуты: сквозь приутихшие мало-помалу голоса товарищей по несчастью, продолжавших жаловаться друг другу на судьбу, явственно слышалось постукивание слабенького керосинового движка, крики чаек и плеск волн за бортом. Интересно, далеко «Роксолана» успела отойти от берега? И куда направляется?.. Если «живой груз» предназначен для невольничьих рынков Стамбула, то прошли ли уже Керченский пролив, или как он тут называется?..

– Ну, Фарук-ага, – припомнил Бекбулатов имя капитана-предателя. – Попляшешь ты у меня! Только попадись мне в руки…

– Ага, – безнадежным тоном добавил Пшимановский: его по-прежнему не было видно в темноте, но Владимир готов был даже наощупь нарисовать по памяти вечно унылую физиономию. – Пьяный да связанный… Мало того что мы заперты здесь – так еще и руки скованы… У вас что: случайно завалялась в кармане ножовка или, на худой конец, напильник?

Естественно, все карманы у князя были девственно пусты, в чем он давно уже имел возможность убедиться, но отсутствие слесарного инструмента его как раз не очень огорчало…

Чтобы освободиться от «браслетов» на запястьях, штаб-ротмистру потребовалось секунд сорок, не более: процедура болезненная, но не более того – в Корпусе ему преподавали штуки и покруче. С ногами обстояло сложнее, но после кропотливых поисков вслепую в мерзкой осклизлой соломе, устилающей дощатый пол, ему улыбнулась удача: один из ржавых гвоздей, не слишком плотно сидящий в рассохшейся древесине, поддался… Остальное было уже делом техники – до хитрых многобородчатых ключей местная техника еще не доросла, хотя, возможно, это обстоятельство касалось только невольничьих кандалов, предназначенных для людей, не владеющих слесарно-воровскими приемами, тем более – специальными, неведомыми вообще в этом мире. На освобождение от оков Пшимановского ушло даже меньше времени, чем на предварительное нащупывание его в темноте…

– Да вы настоящий мастер, Владимир, – восхитился поляк, судя по блаженному постаныванию массировавший затекшие в тесных стальных обручах запястья: если верить осязанию, кандалы ему, по причине фатальной невезучести, достались едва ли не детские. – Гвоздем, на ощупь…

– Скорее уж взломщик… – проворчал штаб-ротмистр, уже исследовавший стену в поисках двери.

К глубочайшему сожалению, замок на двери оказался висячим и, к тому же, располагался снаружи, так что его «слесарный инструмент» оказался бессильным…

* * *

Капитан «Роксоланы» Фарук-ага исследовал горизонт в мощный штурманский бинокль производства известной гамбургской фирмы «Ганс Хаблер Оптикверке», отмечая одному ему известные признаки грядущей непогоды. Или, наоборот, погоды, благоприятствующей плаванию. В любом случае в результаты своих наблюдений он своего помощника, замершего неподалеку, посвящать не собирался – пусть набирается опыта самостоятельно!

Наконец капитан аккуратно спрятал дорогой прибор в непромокаемый чехол, предварительно протерев линзы мягкой замшей, и обернулся к моряку.

– Заглушить двигатель. Дальше пойдем под парусами, – приказал он почтительно склонившемуся толстяку в темно-красной феске, снизойдя, впрочем, до объяснения, обычно ему несвойственного. – Ветер попутный, а горючее нужно экономить. Торопиться нам некуда…

– Конечно, уважаемый Фарук-ага, – подхватил с угодливым смешком лизоблюд. – Наш груз к категории скоропортящихся не относится…

Капитан смерил весельчака снисходительным взглядом и позволил себе скривить в улыбке тонкие губы.

– Ты прав, Мустафа, товар нам удалось подобрать качественный… Кстати, ты не забыл распорядиться о том, чтобы наших зверушек накормили? Ты ведь такой бережливый у меня, ха-ха-ха… Если они отощают в пути, почтенный Омар-бей будет очень недоволен. Тем более что на этот раз среди всякого сброда мы везем нескольких пташек с дорогими перышками…

Краснощекий Мустафа выглядел оскорбленным в лучших чувствах:

– Аллах свидетель, уважаемый Фарук-ага, вы напрасно обвиняете меня! Все наши пассажиры накормлены и напоены до отвала…

– Не упоминай имя Всевышнего всуе! – нахмурился капитан, суеверный, как и все моряки во все времена и на любом свете. – Не забывай, что мы в открытом море: Аллах может пожелать укоротить всего один язык, болтающий непотребное, а пострадают все…

Мустафа тут же в притворном ужасе зажал себе рот обеими пухлыми ладонями.

Довольный произведенным впечатлением, капитан спустился в свою каюту, оставив помощника, склонившегося в поклоне, одного. Едва уважаемый Фарук-ага скрылся из виду, толстяк преобразился. Куда только делось его подобострастие и угодливость! Перед едва ли возможными здесь зрителями предстал властный и суровый «царь, Бог и воинский начальник» сего околотка. Даже необхватный живот, казалось, втянулся.

Всего через несколько минут, повинуясь свисткам дудки, извлеченной из складок обширных шаровар, двое полуголых матросов выволокли откуда-то котел, мерзко воняющий безнадежно протухшей солониной, и волоком подтащили его к запертому на висячий замок люку в центральной части судна. Еще один матрос тащил высоченную стопку глиняных плошек, придерживая ее для верности подбородком, а четвертый – мешок с постукивающими, будто булыжники, сухарями.

Весь люк матросы, имея, видно, большой опыт перевозки «живого товара», предусмотрительно открывать не стали, отворив лишь запертую на засов дверцу, куда едва-едва пролезала плошка. Оттуда сразу же просунулось несколько рук, и один из матросов принялся колотить по ним жестяным половником, грязно ругаясь по-турецки. Суровые меры возымели свое действие, и руки тут же убрались, позволив одну за другой просовывать в отверстие плошки с отвратительного вида зеленоватым месивом, сдобренным кусочком осклизлого вонючего мяса очень неприятной расцветки, кишащим сваренными в кипятке червями, и сухари. Никаких ложек, не говоря уже о вилках, не полагалось.

Закончив раздачу, один из матросов, подобострастно склонившись, попросил у помощника капитана разрешения вызвать вооруженную охрану.

– Для чего это? – надменно поинтересовался Мустафа, прижимавший к носу платок, чтобы не ощущать вони испорченного мяса.

– Кувшин с водой в форточку не пройдет, господин, – склонился еще ниже матрос. – Нужно открыть весь люк…

– А зачем этим скотам вода? Пусть хлебают ту, которая просачивается в трюм через щели. Заодно и вам, лентяям, польза: меньше откачивать придется…

Захохотав над своей удачной шуткой, помощник капитана удалился по угодливое хихиканье, заложив руки за спину и больше обычного выпятив живот.

* * *

Через некоторое время Бекбулатов и его спутник мало-мальски вникли в суть дел благодаря тому, что среди трех с половиной десятков невольников, ютившихся в тесном трюме – в основном пленных горцев и бедняков, проданных в рабство от безысходной нищеты своими же родственниками, – оказался молодой армянин, племянник богатого купца и судовладельца из Азау, так же, как и они, заманенный на борт обманом. Ашот Аванесян, несмотря на свои молодые годы, объездил со своим дядюшкой немало стран и бегло тараторил чуть ли не на десяти языках, включая немецкий и польский.

Фарук-ага был известным по всему побережью Карадениз и Ассак[28]28
  Карадениз – буквально Черное море, Ассак – Синее море (ранее Бахр-Ассак) – Азовское море (турецк.).


[Закрыть] – от Месембрии на западе до Анапы на востоке и от Трапезунда на юге – до Азау – на севере, работорговцем. Власти всех прибрежных государств, на словах боровшиеся с торговлей людьми, чтобы поднять свой имидж в глазах Европы (да-да, вы не ошиблись: зарубежные инвестиции и членство в престижных международных организациях привлекательны не только для европейцев и не только в известных нам мирах), конечно, были хорошо знакомы с проделками сотен подобных фаруков, но щедро подмазанные, смотрели на творящееся беззаконие сквозь пальцы. Конечно, время от времени, уступая давлению возмущенных соседей, особенно если в сети работорговцев попадал какой-нибудь путешественник из цивилизованных мест, то одного, то другого «торговца черным деревом» отлавливали, после чего с большой помпой и показательно казнили самыми изуверскими способами… Увы, на сложившуюся ситуацию это никак не влияло, а на место закончившего свои дни на колу или под топором палача отморозка тут же становилось несколько других. Как ни крути, а работорговля в этих не самых богатых и слабо развитых экономически местах издревле была самым доходным бизнесом…

– Но ведь вы, Ашот, не самый последний в Азау человек, – наивно удивлялся Владимир. – Как же Фарук-ага осмелился вас похитить? Ведь не в последний же раз он посещает город?

– Конечно, не в последний, – грустно усмехался в ответ горбоносый красавец. – Более того, он в следующий свой приезд как ни в чем не бывало будет раскланиваться с дядей, расспрашивать его о здоровье, сокрушенно качать головой, сожалея о пропаже племянника… А меня к тому времени продадут в Стамбуле или Синопе, причем хорошо, если покупатель окажется турком или черкесом: останется хоть какая-то надежда, что за меня с дяди запросят выкуп, вместо того чтобы сгноить где-нибудь на рисовых полях или в подвале на подпольной фабричке, а вот если Миср,[29]29
  Миср – в Оттоманской империи название Египта.


[Закрыть] Ливия или Аравия…

– Но разве ваш дядя не поднял всех на ноги, не объявил розыск?

– Если вы имеете в виду полицию губернатора Азау, то эти жирные сурки и пальцем не пошевелят, чтобы разыскать гяура…[30]30
  Гяур – неверный, иноверец.


[Закрыть] Да-да, уважаемый Владимир, вы не ослышались: я ведь христианин, как и вы с вашим товарищем, – учтивый поклон в сторону слушавшего с открытым ртом Войцеха, едва различимого в полумраке. – А нас в Азау очень не любят… Даже евреи там пользуются большей поддержкой и благосклонностью, чем христиане. Мы, армяне, например, или греки. Нас терпят лишь благодаря огромным суммам взяток, ежегодно утекающих в бездонные карманы ханских чиновников. А золото не имеет ни национальности, ни вероисповедания…