Текст книги "Добрый убийца"

Автор книги: Андрей Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

8

– Давай, моя твоя жениться будем, – сказал Халит, поглаживая своей сухой смуглой рукой Дарьи Ивановну по спине.

Никитина резко перевернулась, приподнялась на постели и натянула простыню до подбородка.

– Ты думай, что мелешь?! Людям на потеху себя выказывать? Нечего сказать, молодые…

У меня уже внучка чуть замуж не вышла….

– Спать вместе хорошо?

– Стара я для невесты, – вздохнула Дарья Ивановна и улеглась на спину.

– Совсем ты даже не старый. Очень ты даже хороший. Сиська большой, крепкий. Как у девушка сиська. Для меня совсем даже молодой, – запротестовал Халит.

– Для тебя, старого черта, может и молодая. И откуда только силы берутся?! Не давал спать всю ночь. Тощий, сухенький, а до печенок достал. Зачем я, дура, тебя от простуды выходила? – сказала Дарья и зевнула.

– Давно женщина нет. Халит любви много скопил. Сегодня маленький часть отдал, – улыбнулся мусульманин.

– Уморишь, старый черт, если за тебя замуж соглашусь, – проворчала Дарья. – Ты сейчас после болезни, а в силу войдешь, каково?

Слишком неожиданным для Никитиной стало предложение о замужестве. Да и произошло все как-то быстро. Десять дней назад ударили крепкие морозы. Речку, что текла за лесом, сковал лед. Мусульманин отправился на подледную рыбалку. Проходя мимо ее двора, крикнул: «Готовь чугунок. Моя вернется, уха варить будем». "

Течением на речке намыло полынью, и Халит провалился в ледяную воду. Возвращался весь обледенелый. Дарья взяла соседа в дом, переодела в сухое белье, но было поздно. Халит застудился. Промокшего рыбака бил озноб, и у него поднялась высокая температура.

Никитина оставила Халита у себя и неделю ходила за ним. Температура спала. Вчера больной попил чаю и долго ворочался.

– Чего маешься, не спишь? – спросила Дарья. Халит не ответил.

Минут через пять Никитина услышала, как мусульманин поднялся и зашлепал босыми пятками по полу. Затем она почувствовала, что он присел на краешек кровати.

– Ты чего, Халит? – спросила она.

Вместо ответа сосед быстро забрался под одеяло и, крепко ухватив Дарью, принялся ее целовать. Женщина от неожиданности оторопела Пока она раздумывала, как поступить, Халит времени не терял, и Никитина поняла, что возмущаться поздно…

Настенные ходики выпихнули из домика кукушку, и та прохрипела семь раз.

– Куры не кормлены. Раз в мужья набиваешься, иди и корми, – приказала Дарья Ивановна и отвернулась к стенке.

Халит расплылся в улыбке, ловко выбрался из-под одеяла и, не зажигая света, оделся.

– Пшеница в сенях, в кадке, – сонно сообщила хозяйка и уснула. Халит надел тулуп, шагнул в сени, отыскал кадку и, насыпав в миску зерна, вышел на улицу.

На дворе вовсе не светало. Безоблачное небо мерцало яркими звездами, вот только луны Халит не увидел. Вчера с вечера круглая лунища во всю лупила в окно, а к утру спряталась.

Мусульманин протопал к сараю. Куры от неожиданности, что вместо Дарьи появился мужик, с кудахтаньем забились по углам. Халит насыпал пшеницы в длинную деревянную кормушку, проверил, есть ли вода в поилках, и вышел из сарая. Душа мусульманина требовала праздника. Сегодня ночью закончилась его одинокая жизнь. Хотелось петь. В душе Халита торжественно звучали свадебные карнаи сурнаи. В эти огромные медные дудки на Востоке по праздничным дням трубят музыканты, поднимая их к небу и удерживая на губах без рук.

«Буду баню топить», – подумал Халит и пошел в сени за ведрами. За ночь цепь на деревянном колодезном валу обледенела. Раскручиваясь, она сыпала в темный зев колодца, ледяные осколки. Халит услышал, как пустое ведро коснулось воды, дождался, когда оно затонет и затяжелеет, и начал накручивать цепь. Ведро поднималось, постукивая о края колодца и расплескивая воду.

В баньке Дарьи Халит раньше не бывал, но быстро разобрался, что где, и стал заливать котел. Вмонтированный в печь чугун вмещал десять ведер. Чтобы его наполнить, Халит пять раз отшагал до колодца и обратно. Еще шесть ведер требовал бак для холодной воды. Халит наполнил до краев и его. Теперь пришла пора топить печь. Колотых дров в поленнице оказалось мало. Халит и раньше колол Дарье дрова и потому хорошо знал, где искать топор.

Сухие березовые кругляки кололись со звоном. Мусульманин с удовольствием махал топором. Слабость после перенесенной простуды отступила. Видно, организм Халита после ночи с Дарьей добавил тонуса и прогнал остатки хвори. Дров для парной было уже вполне достаточно, но топор в руках мусульманина продолжал расправляться со звонкой березой. Оглядев кучу наколотых дров, Халит сложил часть в поленницу, а часть понес в баньку. В самой бане и предбаннике для одежды пока было так же морозно, как и на улице, но дровосеку после трудов стало жарко и он скинул тулуп и присел возле печи. Повадки огня старый мусульманин знал хорошо и с огнем ладил. Под кучку дров он заложил кусок бересты и когда поднес спичку, береста вспыхнула, словно ее облили керосином. Скоро принялись и дрова. Языки пламени на глазах набирали силу, и в трубе уютно загудело. Халит подвинул к огню скамейку и, усевшись на нее, огляделся.

Два месяца назад в этой бане очень долго торчал ненавистный Халиту воспитанник Дарьи. Мусульманин предупреждал Никитину, чтобы она не пускала в дом злого парня. Но тот приехал на машине, приволок колбасы, шоколада, гостинцев всяких – вот Дарья и растаяла. Халит несколько раз ходил вокруг ее дома, опасаясь, что гость обидит Дарью. Но тот пять часов просидел в бане, а потом укатил. На подоконнике пылилась пустая бутылка коньяка.

Она стояла тут со дня его приезда. Халит знал, что Эдик теперь в тюрьме, и вовсе не сожалел об этом. «Он хуже зверя, и место ему в клетке», – рассуждал мусульманин.

Постепенно в баньке теплело. Оглядев хозяйским оком темные стены, потолок и пол, Халит понял, что скоро надо баньку ремонтировать. Доски потолка прогнулись и требовали замены. Пол тоже почернел и подгнил. Рассматривая его, Халит заметил, что несколько досок на полу у окошка прибиты новыми гвоздями.

«Доски старые, гвоздики новые, – удивился Халит. – Зачем Дарья старые доски приколачивала? Если уж чинить, так надо на новые менять», – думал Халит на родном языке, а вот говорить на нем в России было не с кем.

Он опустился на колени и внимательно исследовал место странного ремонта. «Спрошу Дарью, зачем она это делала», – решил мусульманин.

Когда Дарья проснулась, на дворе давно рассвело. Никитина поглядела в окошко. Под низким зимним солнцем сверкал и искрился снег. Дарья потянулась и встала. На столе пыхтел горячий самовар, но в избе никого не было.

Не успела хозяйка одеться, как явился Халит с корзиной. Сняв тулуп, он принялся выставлять на стол мед, банку молока, масло, сыр, колбасу и бутылку водки.

– Ты что, в магазин успел сходить? – удивилась Никитина. Ближайший магазин от деревни Кресты находился в селе Бронзовицы, в пятнадцати километрах.

– Халит лыжу надел, туда-сюда быстро катал, – сообщил мусульманин. – Еще Халит баню топил. Давай праздник делать, твоя моя праздновать.

– Нашел повод… – проворчала Дарья Ивановна, но сама была весьма довольна. Открытой семейной жизни она раньше не знала, и это новое чувство наполняло женщину умилением и покоем.

– Давай в баню ходить. Моя твоя веником парить. Потом сядем за стол, – предложил Халит.

– Как же это мы вместе в баню пойдем?

Срамота какая… – покраснела Дарья.

– Теперь моя твоя все вместе надо делать, – убежденно ответил Халит. – Твоя без мужчины плохо. Зачем в бане старый доски новым гвоздик прибивал? Халит баню чинить.

Халит пол чинить. Халит потолок чинить.

– Баню давно пора ремонтировать. Я сама знаю. Но не умею. И досок никаких я там не прибивала. С чего ты взял?

– Моя глаза есть, голова есть. Смотрел, новый гвоздик видел, – ответил Халит.

– Баню как отец покойный поставил, так ее никто и не трогал, – настаивала Дарья Ивановна.

– Иди, сама пол смотри, новый гвоздик смотри. Твоя вспоминать будет, – предложил мусульманин.

– Погоди, Халит. Когда Эдик парился, он гвозди зачем-то спрашивал, – напрягла память Дарья Ивановна.

Халит задумался.

– Твой Эдик тюрьма сидит. Твой Эдик бандит. Он баня мог автомат прятать, пистолет прятать, взрывчатка прятать. Халит смотреть надо. Баня жар-пар сильный. Взорвать может.

– Ты прав. Эдик меня обманул. Он не бизнесменом, а настоящим бандитом стал. Спасибо, хорошие люди внучку от тюрьмы сберегли. От него все можно ждать, – согласилась Никитина.

Халит кивнул, взял топор и пошел в баню.

В печи тлели угли, после мороза горячий воздух парилки обжигал. Мусульманин разделся до трусов, присел на корточки и начал топором потихоньку поднимать доски пола. Халит насчитал четыре доски, приколоченные новыми гвоздями. Рыхлое подгнившее дерево под топором крошилось. Подцепить и поднять доски было трудно. Халит провозился долго. Он старался не портить баню. Потом решил, что доски все равно придется менять, и взялся за дело смелее. Первую доску пришлось расковырять. Три остальные вынулись легко. Под досками ничего не оказалось. От того, что работать пришлось в духоте, Халит вспотел и решил ополоснуться, но на всякий случай запустил руку в образовавшийся проем и потрогал грунт. Под поднятыми досками он был подозрительно мягким. Мусульманин накинул полушубок и сбегал в сарайчик. Снова напугав кур, он схватил лопату и вернулся в баню.

Через пятнадцать минут лопата уперлась в жесткий предмет. Халит отложил лопату, разгреб землю руками и осторожно вынул что-то, завернутое в целлофановый мешок. Положив находку на скамейку, Халит аккуратно, стараясь не ударить, смел березовым банным веничком с нее остатки грунта.

Под прозрачным целлофаном открылся плоский чемоданчик. Мусульманин долго сидел не двигаясь. Отдохнув, он развернул целлофановый мешок. В нем оказался кожаный кейс, запертый на два замочка. Халит взял топор, дрожащими руками втиснул лезвие топора под крышку и нажал. Кейс открылся.

Ни бомбы, ни автомата в нем мусульманин не обнаружил. Но то, что он увидел, напугало Халита не меньше оружия. В кейсе лежали пачки долларов, драгоценности, конверт с бумагами и два паспорта.

Халит закрыл кейс, спрятал его обратно в целлофановый пакет и опустил назад в землю. Засыпав ямку грунтом и разровняв его, он приладил назад половицы Одна из них была сильно попорчена топором, но Халит уложил ее к стене, поменяв доски местами. Возле стены следы топора стали почти незаметны. Покончив с этим, мусульманин снял трусы, окатил себя из шайки и быстро оделся.

Дарья сидела возле самовара и напряженно смотрела в окно. Увидев Халита, она вскочила:

– Я уж стала бояться. Нашел чего?

– Не нашел. Пустой там место. Совсем пустой, – ответил Халит и открыл бутылку водки. – Вот жену себе моя нашел. Давай пять капель за это пить будем.

Дарья усмехнулась и подставила свой стакан.

9

Подполковник беседовал с актрисой второй час. Проскурина перестала плакать. Она очень старалась вспомнить все свои встречи с Анваром. Но встреч этих было немного.

– Вы можете не верить, Петр Григорьевич, – взволнованно говорила примадонна, – он даже мне ни разу свидания не назначил. Цветы присылал, деньги присылал, но в записках своего имени не ставил. Подписывался «От друзей Руслана». Последний месяц ни одного моего спектакля не пропустил.

Даже где у меня ролька на пять минут была, все равно всю пьесу высиживал. А в гримерную ни разу так и не заглянул. Я не знаю, любил он меня или еще что. Скрытный был.

Чувствовалась какая-то за ним тайна. А при последней встрече так и сказал: «Я на этом свете гость. Со мной связываться нельзя».

И такая тоска у него в глазах проявилась, что у меня сердце сжалось. Я не вру. Если бы он меня в койку пригласил, я бы не отказала.

Хоть чем-нибудь его отблагодарить была бы рада. Но он гордый. Он особенный был. Такого человека убить только последний гад мог.

– Вы хотите, чтобы я нашел убийцу? – спросил Ерожин, дождавшись, когда Нателла смолкла.

– Да, я этого хочу. Вы не думайте, я готова оплатить вашу работу. Анвар вложил деньги в нашу постановку. Наш Бог, ну, Яков Михайлович Бок, сказал, что ему полагаются проценты с прибыли, и то, что Анвар вложил, вернет мне. Я эти деньги и отдам на вашу работу. На «Бал Сатаны» билеты по триста рублей покупают. Уже на пять спектаклей вперед все места проданы. Так что не сомневайтесь насчет оплаты. Вы убийцу Руслана нашли и этого выродка найдете. Я вам верю.

– Может быть, господин директор и наша клиентка сделают перерыв и немного закусят? – приоткрыв в кабинет дверь, спросила Надя.

– Давайте, Нателла, откликнемся на просьбу сотрудников, – поддержал жену директор.

Проскурина не знала, как ей поступить, но Петр Григорьевич протянул примадонне руку, помог подняться с кресла, и актриса послушно перешла в другую комнату.

Один из столов офиса Грыжин, Глеб и Надя превратили в кафетерий. На белой скатерти стояли тарелки с закуской и кофеварка. Когда все уселись, генерал выставил бутылку коньяка и рюмки.

– Ты нас извини, дочка, – обратился он к Проскуриной. – Но так уж получилось, что сегодня у нас первый рабочий день и ты наша первая клиентка. Мы за тебя обязаны выпить. – Иван Григорьевич редко говорил сразу так много слов, поэтому устал и, замолчав, стал сосредоточенно открывать бутылку.

Ерожин взглянул на этикетку. Коньяк был грузинский.

– Чего смотришь? «Ани» не нашел. Он есть только в магазине «Армения». Не ехать же туда, – заметив взгляд подполковника, проворчал Грыжин.

Нателла коньяк лишь пригубила, но чашку кофе выпила и пару бутербродов съела.

Присутствующие удовлетворенно отметили, что после этого их первая клиентка вернула себе нормальный цвет лица и похорошела.

– Чувствую, Глеб, придется нам опять новгородские земли посетить, – сказал Ерожин, когда трапеза подходила к концу.

– Слушаюсь, товарищ подполковник, – ответил Михеев.

– К тому же у нас там еще одно дело есть.

Пора до деревеньки Кресты добраться, – сказал Ерожин, вставая из-за стола:

– Ас вами, Нателла, мы сейчас поедем в театр. Мне надо поговорить с вашим директором Боком и режиссером Тулевичем.

Глеб подал Ерожину палку и пошел к машине. Надя крепко пожала актрисе руку и пожелала успеха.

– Мы обязательно посмотрим ваш спектакль, – пообещала она.

Проводил актрису до дверей и Грыжин.

Пожав ей руку, он наклонился к уху подполковника.

– Ты после театра возвращайся. Все-таки надо, Петро, отметить начало работы бюро сыщика Ерожина. Мы с твоей Надюхой пока подготовимся.

– Понял, товарищ консультант, – сказал Ерожин, и они с Проскуриной покинули офис.

Сыщикам повезло. В театре они застали и директора, и режиссера. Бритый наголо директор что-то доказывал Тулевичу, грива которого рядом с головой Бока выглядела поистине львиной.

– Кто из вас Петр Григорьевич Ерожин? – спросил директор.

– Ерожин – это я, – ответил подполковник.

– Я сейчас еду в банк, и времени вам уделить не могу. А завтра в пятнадцать часов буду рад вас видеть. Мне надо подписать с вами контракт, – сообщил Яков Михайлович Бок, поднимаясь с кресла.

Ерожин хотел выяснить, о каком контракте идет речь. Играть на сцене он не собирался.

Но Бок уже исчез за дверью. Когда директор вышел, Тулевич устало спросил:

– Что вы хотели бы, мри родные, услышать?

– Меня интересует все, – ответил Ерожин и, заметив удивленный взгляд хозяина кабинета, поспешил добавить:

– Все о господине Чакнава, убитом в зале театра во время спектакля.

– Мы с ним несколько раз беседовали в Новгороде, – начал Марк Захарович, предложив сыщикам занять кресла.

Массивная фигура режиссера, его проницательные глаза, манера общаться – все в нем Петру Григорьевичу сразу понравилось. Тулевич задумался, вспоминая свои встречи с горцем, поправил привычным движением руки свою гриву и признался;

– Анвар на меня произвел впечатление.

– Деньгами? – предположил Глеб и, заметив недовольный взгляд Ерожина, замолчал.

– Вовсе нет, родные мои. На денежные мешки я нагляделся, – не обращая внимания на иронию молодого человека, спокойно ответил Тулевич и задумался.

Петр Григорьевич не торопил, понимая, что собеседник ищет в памяти те штрихи, которые могут показать особенности характера убитого.

– Он тонко чувствовал театр, – начал Тулевич, собравшись с мыслями. – Мы с ним общались на одном языке. Согласитесь, что для работника банка, родненькие мои, это по меньшей мере редкость. Он даже музыку к спектаклю предложил. Представляете, посоветовал Стравинского! Ни больше ни меньше. – Тулевич взглянул на Ерожина и Глеба, как бы оценивая уровень интеллекта сидящих перед ним детективов. Михеев старался понять, но молчал, опасаясь ляпнуть что-нибудь не то, а Ерожин все понял.

– Вы хотите сказать, что Анвар был знатоком театра и музыки?

– Что-то вроде этого, роднуша вы мой. Это был душевно тонкий человек и не профан в наших делах. Когда он взялся за Проскурину, я, грешным делом, подумал, что тут типичный провинциальный адюльтерчик. Богатенький дружок оплачивает свою пассию. Я видел Нателлу в ее шлягере. Кошмар! Пьеска Казимира Щербатого, родненькие мои, это мрак. Но и Нателла там мне не показалась.

Глеб просиял. Он сам был в ужасе от постановки, на которую попал, выслеживая Зойку Куропаткину. И теперь обрадовался, что мнение профессионала и его сходятся.

– Ну вот что, родные мои, меня удивило, он не сразу решился финансировать постановку, – продолжал Тулевич. – Грузин отсидел все спектакли, где была занята Проскурина, и только после этого принял решение. У нас состоялся очень серьезный разговор. Он произошел сразу после того, как Анвар закончил изучать Проскурину на сцене. Я был поражен! – Тулевич замолчал и снова задумался. Петр Григорьевич видел, что режиссер мысленно восстанавливает свою встречу с Анваром.

– Я был поражен, – повторил Тулевич, – как точно и профессионально он разобрал все ее роли. Это были оценки, родные мои, не просто любителя театра. Это был критический анализ профессионала.

– Вы думаете, что Анвар Чакнава имел театральное образование? – уточнил Петр, доставая блокнот.

– Нет, роднуша вы мой, не могу утверждать. Но думаю, что образование он получил гуманитарное. По некоторым терминам, фразам, словечкам скорее всего, родненькие мои, тут что-то с музыкой связано. Не знаю почему, но мне так кажется.

– Значит, Анвар вас убедил доверить Нателле серьезную роль? – подытожил подполковник, что-то записывая.

– Не просто убедил, а доказал, роднуша вы мой, что она ее по праву заслуживает, – улыбнулся режиссер.

– Не жалеете? – улыбнулся в ответ Ерожин.

– Мы выиграли спектакль. Анвар оказался на сто процентов прав. У Нателлы не хватает интеллекта, но у нее дьявольское актерское чутье. А если попросту, родные мои, – талант Но чтобы его раскрыть, надо не один пот из режиссера выгнать.

– Меня больше интересуют причины, побудившие грузина вложить деньги в Нателлу.

Он ее любил? Или ожидал коммерческого успеха? По словам Проскуриной, Анвар не стремился к близости. Может, решил заработать на девчонке?

Режиссер снова задумался:

– Это и для меня загадка. Когда грузин говорил о Нателле, тон у него был странный. Так может говорить отец о дочери или старший брат о сестре. Хотя иногда глаза у него, родненькие мои, вспыхивали…

Петр Григорьевич поблагодарил Тулевича и уже на прощание спросил:

– У вас какие-нибудь мысли об этом убийстве не появились? Может, версия какая возникла? У людей искусства должно быть чутье.

– Признаюсь, я ломал голову, но ничего, родные мои, не придумал, – ответил Марк Захарович. – Но загадка в парне, поверьте моему режиссерскому нюху, несомненно, была.

Ерожин и Глеб пожали Тулевичу руку и покинули театр.

– Я сидел как истукан и очень старался разобраться, о чем говорит этот мужик, но понял мало. Видно, образования не хватает, – пожаловался Михеев.

– Поднатаскаешься, родненький ты мой, – успокоил Ерожин помощника.

На Чистые пруды они подкатили, когда уже стемнело. Петр Григорьевич вышел из машины, подождал, опираясь на палку, пока Глеб закатил «Сааб» передними колесами на тротуар, и они вместе зашагали к офису.

– У вас есть карточка? – спросил Глеб шефа. – Какая карточка? – не понял Ерожин.

– Карточка, которая открывает замок вашего бюро.

Карточки у Петра Григорьевича не было.

Грыжин не успел вручить ее директору, потому как был занят с клиенткой. Михеев сунул карточку в щель замка, и дубовая дверь открылась. Петр Григорьевич вошел в свой офис, услышал громогласное: «Ура директору!» – и получил огромный букет.

Такую толпу народа подполковник в офисе увидеть не ожидал.

Петр Григорьевич отдал Наде палку, затем цветы и стал пожимать протянутые к нему руки Ерожина усадили за его директорский стол и первое, что он на нем обнаружил, была бутылка армянского коньяка «Ани». Петр отыскал глазами Грыжина и увидел, что генерал самодовольно ухмыльнулся.