Текст книги "Кровосмешение (СИ)"

Автор книги: Андрей Агафонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

ГЛАВА 6. ЗОМБИ КОНЧИЛИСЬ, ЗОМБИ БОЛЬШЕ НЕТ

Вечер, багровые облака над пепельно-серым городом. Бар «Фредди». Под вывеской бегущей строкой:

Мы снова открылись. Проснись, Фредди ждет тебя.

Внутри не очень людно, бар носит следы ремонта, с окон еще не сняли решетки. В отдельном кабинете тычет вилкой в греческий салат новый губернатор Сибирской губернии Евгений Мищенко. Слева и справа от него – помощники: директор Департамента информации Егор Поздеев и референт Алиса. Егор пьет кофе, Алисе заказали яблочный сок. На Алисе белая блузка, строгая черная юбка-карандаш, в руках папка с данными мониторинга. Отдельные строки подчеркнуты желтым маркером. На стуле сзади нее – еще несколько папок. Губернатор мрачен. Егор косится на часы.

– Что там? – Мищенко кивает на папку в руках Алисы.

– Вчерашняя демонстрация, в основном, – торопится Алиса. – Заголовки хорошие. «Горожане возмущены выходкой экстремистов», «Озверевшая толпа затоптала ребенка», «Никаких переговоров с террористами». В таком духе. Был также сюжет в эфире Шестого канала.

– Они уже работают?

– Уже две недели.

– Хорошо. Молодцы. Кто снимал?

– Алена Ахматова, – встревает Егор, – недавно у нас. Работала в Туруханском крае, жесткий профи.

– Да все вы тут жесткие. Еле прожуешь. Где твои люди?

– Через минуту должны быть.

– Нехорошо заставлять губернатора ждать.

Пожилая официантка вносит горячее.

* * *

– Алексей, мы с вами оба любим свою работу. Я понимаю, что вам сейчас тяжело и страшно. И я не ради рейтинга это делаю. Хочется понять, ради чего это все было. Вам разве не хочется?

Крылов поднимает глаза на Алену. Они сидят на террасе его дома. Она отвечает ему полными слез глазами.

– Хотите, камеру выключу, просто поговорим.

– Нет. Не вижу смысла просто говорить. Запишите, что я скажу. Пишете?

Алена кивает оператору. Загорается красный огонек.

– Я скажу, для чего это было. Люди не представляют себе реальной опасности. Они думают, что война кончилась. Она кончилась, только победили не мы. Посмотрите вокруг внимательно. Кто из вас стал счастливее? Что изменилось?

– А что должно было измениться?

– Мы должны были стать себе хозяевами. Этого не произошло. То, что я скажу, похоже на бред больного сумасшедшего, но это так и есть. Подумайте, вспомните то, что вы видите каждый день, и вы поймете, что я говорю правду. Нами правят не политики. Мэр и губернатор – это ширма. За ними стоят другие, и эти другие – не человеческие существа. Они рассматривают нас как свою добычу. Точка. Никакого сострадания не может быть. Единственное чувство, которое у них есть в отношении нас – это голод. Вообще единственное чувство, которое у них есть.

– А кто эти люди, вы можете их назвать?

– Это НЕ люди! Это нечисть! Они сильнее, быстрее. Дольше живут. Их нельзя ранить, только убить. Их надо убивать.

– Алексей. Что случилось сегодня на проспекте Шиловского?

– Что?..

– Ваш ребенок погиб. Леня. Сколько ему было?

– Ему… Пять ему было. В июне пять исполнилось.

– Как он погиб?

Крылов закрывает лицо руками. Алена делает знак оператору, и тот выключает камеру.

Они уходят. По пути переговариваются.

– Ну, как тебе?

– Да бред какой-то. Теория заговора. Сынишку жалко.

– Про сына оставляем. Он там хорошую реакцию дал. Остальное в помойку.

* * *

В отдельном кабинете бара «Фредди» произошли изменения. Теперь за столом напротив Мищенко сидит Логан. Егор и Алиса отсели на диванчик в глубине кабинета.

– Олег Евгеньевич, я вас понимаю, а вы поймите меня, – негромко говорит губернатор, – я должен как-то реагировать на происходящее. Иначе меня не поймут.

– А что, по-вашему, происходит? – интересуется Логан, отделяя ножом кусочек стейка. – Зомби кончились, зомби больше нет. С кавказцами разобрались. Страна возвращается к мирной жизни. Что конкретно вас волнует?

– Вы понимаете. Под меня копают, – почти шепчет Мищенко. – Свои же. Этот… Мамедов. Он ведь ваш человек? Кх-кх. Ничего, что я так говорю?

Логан кивает.

– Он вызвал много вопросов. И не только здесь. Я до сих пор не знаю, что случилось с телом. Мне сказали, что это слишком специально. Что это, блядь, значит – слишком специально?! У меня в администрации есть люди, которые призывают с кем-то бороться! Ну, вы понимаете. Я назначен президентом. И я его представляю. А тут какие-то деятели предлагают мне бороться, чуть ли не революцию устроить. И это не люди с улицы, это серьезные люди. А оттуда спрашивают, когда мы снова войдем в русло и начнем давать стране угля.

– Угля?!

– Метафорически. Сейчас очень многое зависит от того, когда начнет полноценно работать транспорт, когда мы начнем вносить свою лепту. Вы знаете ситуацию в мире. Представляете.

– Представляю.

– Короче говоря. Я честно вам скажу, не искал этой встречи. Мне хватает, знаете… прежнего. Но вот что вы должны понимать, мне кажется. Угроза не только мне. Поэтому, если вам есть что предложить, я готов.

– Евгений Юрьевич, прежде всего мне бы хотелось понимать расклад в вашей администрации. Люди Смолина как себя чувствуют?

– Да их осталось-то… Сейчас скажу. Владимирский, Крафт, Ткаченко… кто еще…

– Людмила?

– Ну, Людмила, да… Собственно, все. Но воду мутят не они. Да у них и нет возможности, не те позиции.

– А ваши?

– А мои есть мои и не совсем мои. Егор!

Егор подскакивает к столу.

– Будь добр, Олегу Евгеньевичу дай тот список. И продублируй потом на ящик.

– Хорошо, Евгений Юрьевич.

– Спасибо, я посмотрю, – говорит Логан, – изложу потом свои соображения. Вообще было бы удобнее, если бы я числился тоже, знаете, кем-то.

– Устроим. Не совсем понимаю, зачем вам это надо, но устроить можно.

– Ну, видите ли. Вы удивитесь, но у нас тоже не все гладко. Есть… свои противоречия. А кстати, вы не видели сюжет о вчерашней демонстрации?

– Нет, но Алиса мне сделала справку. Так что я в общих чертах…

– В общих чертах интересно вот что. Солнечный день, тепло, множество людей. Каждый – целый мир, каждый о чем-то мечтает, строит планы на завтра. Его любят, его ждут, он примерно представляет, что будет через пять или десять лет. Знаете, кадровики любят такие вопросы задавать – кем вы видите себя через пять лет? И каждый действительно кем-то видит себя. И вдруг что-то идет не так, что-то сдвигается, несколько неотвратимых движений людей, машин и воздуха, как будто палочку выбили или стену убрали – и человек умирает. Как будто в этом солнечном дне, прямо в воздухе, прямо в небе, вдруг открылась черная сырая яма. Гнилью повеяло. И человека – не стало… И все, кто его знал, вдруг оказались с пустыми руками. Вот только что он был у них в руках – и его нет, совсем нет. Нет счастья, нет тепла, ничего. Яма.

Вы мне очень симпатичны, Евгений Юрьевич. И я бы не хотел, чтобы такое случилось с вами.

Ответил на ваш вопрос?

Евгений Юрьевич сидит за столом бледный как смерть.

– Я позвоню, – говорит Логан и выходит вон.

ГЛАВА 7. НАС МАЛО, НАС АДСКИ МАЛО!

«Нами правят не политики. Мэр и губернатор – это ширма. За ними стоят другие, и эти другие – не человеческие существа. Они сильнее, быстрее. Дольше живут. Их нельзя ранить, только убить. Их надо убивать».

– Очаровательно, – Логан отходит от монитора. – И после этого взяли и убили Мамедова.

– Это неизвестно, – говорит Алена.

– Уже известно. Все это мне не нравится. Помнишь, мультфильм такой был? Все это мне не нра-авится… Не нравится мне все это… А кто-нибудь видел полный вариант?

– Нет, я тебе скопировала и стерла исходники.

– Хорошо. Может, Мищенко показать? Пусть обосрется…

– Да ты его и так уже запугал.

– Нда, ндаа… Не нравится мне этот Крылов. Он слишком много знает! Ха-ха-ха.

– Милый, я так люблю, когда ты в хорошем настроении. Ты такой солнечный.

– Дошутишься у меня! – Логан хватает Алену за волосы, притягивает к себе и крепко целует в губы. – Знаешь, почему я люблю Россию?

– Почему?

Потому что здесь никакой Крылов до меня не допрыгнет. Пока три поста с охраной не пройдет и в партию не вступит.

* * *

Солнечный полдень. Во дворике двухэтажного деревянного барака, выкрашенного ярко-зеленой краской, играют дети. Возятся в лужах, лепят фигурки из мокрого песка, что-то лепечут. Из дощатой постройки во дворе восстает фигура алкаша. Алкаш выбредает на свет, наблюдает за детьми, умиленно щурится. Мимо по улице пролетает мальчик на велосипеде, звеня в звонок.

* * *

В дверях Алена сталкивается с Верой. Вера деланно шарахается, Алена нежно улыбается. Войдя, Вера многозначительно прохаживается за спиной у Логана.

– Как дела в институте? – спрашивает Логан.

– Прекрасно. Много новых друзей. У меня появился мальчик.

– Хороший?

– Тебе не покажу.

– Значит, хороший. А что вообще происходит?

– Очень много болтают всякой ерунды.

– Например?

– Например, – Вера вздыхает, – что кругом вампиры, они нами правят, пьют кровь детей…

– Ничего нового, в общем.

– Да, но просто ВСЕ об этом говорят. И везде. У нас в группе пара придурков строят из себя вампиров. Типа, бойтесь нас! Над ними все ржут. Но я не понимаю. Ведь ты один? Ты и… она.

– Был еще один, его убили.

– А тебя не убьют?

– А почему ты не спросишь: «А ее»?

– Да ну тебя!

– В общем… Есть и другие. И не все мы дружим.

– Здесь? Здесь есть другие?

– Не знаю. Мне пора, Верочка. Ты вечером у себя или здесь?

– Еще не решила. Мы с Мишей пойдем на одну тусовку. Пафосную. Бр-р. А потом не знаю.

Мы с тобой незнайки, да? – Логан ласково улыбается.

Вера грустно улыбается в ответ.

* * *

В белом ренжровере с занавесками на окнах, поглядывая в зеркало заднего вида, скучает за рулем молодой парень с короткой стрижкой. По радио хриплым дребезжащим тенором повествуют о судьбе какого-то парнишки:

Жених был бледен, молчалив

Смотрел с холодным безучастьем,

Как на один хмельной мотив

Все молодым желали счастья…

Парень омрачается. Мимо проносится мальчик на велосипеде.

В окне мелькнул фаты дымок

В дорогу дальнюю прощаясь.

Те, кто ещё держаться мог,

Махали вслед, слегка качаясь.

Передняя дверь резко распахивается:

– Всем лежать мордой в пол!

– Да бля… – подскакивает Николай. – Олег Евгеньевич! Как вы так подкрадываетесь всегда!

– Поехали, поехали. Спецназ, Коля, спецназ!

Николай рвет с места так, что ренжровер почти подпрыгивает.

– Письмо пришло лишь через год, – сообщает хриплый трагический тенор. – Роднёй заполнен дом весёлый. Отец торжественен и горд, но замирает изумлённый.

– Коля! – морщится Логан! – Ну что это!

А больше нету станций, Олег Евгеньевич! – оправдывается Николай. – Одна осталась!

Специально для вас, водителей?

Николай будто случайно задевает ручку громкости.

– Молчит отец, – гремит радио. – «О чём письмо? Ну, не томи, что там в конверте?» И глухо, словно бы само…

Солист переходит с пения на мрачную декламацию:

«Здесь счастья нет. Лишь тьма и ветер.»

Следует пронзительное соло на клавишных. Логан морщится, но ничего не говорит. Ренжровер мчится по пустынным улицам.

* * *

Вечереет. На фоне синего неба мелькает черный силуэт крысы. Он огромен. Крыса замирает и поднимает морду вверх. Она кажется одинокой и свободной. Напротив многоэтажных руин недостроенного крайкома, заросших сорняками и заваленных мусором трех поколений, горит и шумит помпезное, но несколько хлипкое здание Выставочного центра «Сибирь-матушка» имени Акопяна. Камера стремительно проносится сквозь стеклянные двери-вертушки, еще оклеенные крест-накрест розовой лентой, сквозь мышами попискивающие металлоискатели с силуэтами-мишенями охранников по бокам, мимо киосков с сувенирами из лыка, малахита и воска, торгуемыми под брендом «Счастье лоховское», сквозь кафе, где одинокий меценат доедает одинокий бутерброд ценой и размером с айфон, в эффектно принаряженный красными и синими лентами и шариками зал, где на фанерном помосте, обтянутом практичным серым дерьмом, высится красная трибуна, а за ней пузырится известный в городе шоумен Авдей Копейкин, излучающий шарм и теплоту каждой складочкой своего давно не стиранного плюшевого пиджака. Напротив, на пластмассовых стульях разных цветов, расположилась региональная элита, окруженная студенческой массовкой.

– Напоминаем вам, – сообщает аукционист в микрофон так интимно, словно с микрофоном и разговаривает, – что все средства, собранные в ходе этого аукциона, будут направлены на спасение детей, оставшихся без родителей во время гражданской войны. Итак, имею честь представить вам очередной лот, который любезно предоставила нам супруга владельца сети супермаркетов сантехники «Мойдодыр» Людмила Отпетая.

На стене за головой Авдея загорается слайд с фотопортретом Людмилы в строгом черном костюме и многослойном мейкапе.

– Это комплект престижного нижнего белья известной фирмы «Агент Провокатёр» изысканных оттенков, – громко и торжественно объявляет Копейкин, – Состояние – идеальное!

Зал дружно вздыхает. На экране теперь – девушка в красном лифчике и легкомысленных трусиках, красных с черными кружевами, даже отдаленно не похожая на Людмилу.

– И начальная цена лота – десять тысяч рублей! – в экстазе Авдей бьет молотком по подставке.

– Это что, – Вера, сидящая в заднем ряду, в ужасе поворачивается к Михаилу, – уже кто-то носил?! И они это продают?!

– Это же аукцион! – смеется Михаил. – Ты вообще слушала, что он говорил?

Авдей тем временем практически взмывает над трибуной:

– Шаг аукциона – две тысячи рублей! Кто даст двенадцать тысяч?! Двенадцать тысяч рублей за комплект! Престижного! Нижнего! Женского! Белья! Агент Провокатё-ооооур!

– А вдруг у ней… жарко шепчет Вера. – ну… заболевание какое-нибудь?!

– Так обработали же, наверное. Как в секонд-хэнде, – неуверенно возражает Михаил.

– Ага… обработали… хлоркой…

– Двенадцать тысяч рублей! – торжествующе звенит Авдей, – кто даст четырнадцать тысяч? Напоминаю, что комплект приобретался три года назад в фирменном магазине престижнейшего женского белья «Агент Провокатёр» за три тысячи евро!

– Кабы ты мне сало показал! – мрачно шутит сидящий в первом ряду коммунальный министр Тихонов. – А лифчиков-то я насмотрелся…

Региональная элита отвечает министру нервным нестройным смехом.

– Двенадцать тысяч рублей – продано! – крушит подставку Авдей. – А я напоминаю вам, что все средства от этого аукциона будут направлены на спасение детей, оставшихся без родителей! Лоты любезно предоставлены известными меценатами…

– А меценаты не могли просто денег дать? – перебивают из зала. – Обязательно было трусами трясти?

– Да тут на фуршет ушло больше, чем вы заработали! – выкрикивает кто-то еще.

В зале оживление. К столу с лотами тем временем подходит неприметного вида мужичок, складывает в пакет с логотипом «Сибирь-матушка» комплект престижного нижнего белья и удаляется, избегая журналистов.

– Кто это? – спрашивает Вера у Михаила.

– Знакомое лицо… Да это же Отпетый… Ну, цирк!..

* * *

– Товарищи в кабинетах заливают щеками стол, – напевает, пританцовывая по коридору в направлении кабинета Мищенко, Логан, – им опять за обедом стал костью в горле…

– Олег Евгеньевич! – поднимается ему навстречу губернатор. – А мы вас ждем!

– Мы? – переспрашивает Логан.

– Здравствуй, Логан, – слышит он неповторимый баритон, оборачивается и видит в кресле у двери человека, чье лицо знакомо всей стране. – Расскажешь, что происходит?

Где-то за окном проносится, звеня, велосипед.

ГЛАВА 8. ШТИРЛИЦ ШЕЛ ПО КОРИДОРУ

Берлин, весенние деньки. Звучит гортанная немецкая речь. Офицер в тяжелом кожаном плаще жестами разворачивает машину с имперским орлом на дверце. Водитель пытается возражать, но, повинуясь жесту офицера, караульные передергивают затворы автоматов. За происходящим наблюдает веснушчатый подросток, высунув из-за угла вихрастую рыжую голову. Офицер замечает мальчика и идет к нему. Тот в ужасе замирает, прижавшись к стене. На шее его треплется красный пионерский галстук.

– Малшик, – слышит зажмурившийся пионер и открывает глаза, – хаб кайне ангст!

Пионер тянет руки вверх. Офицер испуганно хватает их, почему-то озираясь, и пытается опустить обратно.

– Ние! Бойсия! Ищь бин кяйн нази! Ищь бин артист!

Мальчик недоверчиво улыбается. Офицер улыбается в ответ. У глаз – усталые морщинки. Внезапно мальчика хватает за галстук небритый мутноглазый тип и орет:

– А ну пошел на хер отсюда! Живо! – и уже немцу: – Ты! Обратно на площадку! Цурюк! Хенде хох, блядь!

Полузадушенный пионер, получив пинка, поспешно удирает подальше от Бебельплац.

* * *

– Танечка, – обаятельно, но несколько деревянно улыбается молодой и уже всенародно прославленный артист, – может быть, хватит на сегодня дублей?

Они сидят в студийном павильоне, света немного, за стеклянной перегородкой шепчутся черные силуэты.

– Татьяна Михайловна! – вбегает запыхавшийся помощник неопределенного возраста и всего остального.

– Что? – неожиданным басом отвечает Татьяна Михайловна, невысокая усатая женщина в вязаной кофте, выпуская густое облако табачного дыма.

– Таревердеев идет по коридору! Вы просили!..

– Да чтоб его!.. – она давит папиросу в пепельнице, искры осыпают кофту.

Молодой и всенародно прославленный артист начинает беспокойно метаться по студии.

– Без паники, Иосиф! Без паники! Быстро за перегородку! И нацепи наушники! И лицо, боже мой! Лицо вниз!

– Татьяна Моисеевна, – церемонно кланяется Таревердеев, – а мне тут всякую ерунду рассказывают, что вы с этой бездарностью…

– Проходи, Миша, проходи, садись, хочешь чаю?

– Хочу денег, Татьяна Моисеевна, душечка.

– Миша, ты хочешь меня убить. Вы все хотите меня убить. Вы хотите убить старую женщину, которая сделала вам столько добра. Ооой…

– Ну хватит, хватит! – отмахивается Таривердиев. – Убьешь вас, как же.

Татьяна Михайловна оскорбленно выпрямляется.

– Мне сказали, – звенящим голосом говорит Таревердиев, – что денег нет, все деньги ушли на перелет Кабзона! Мне интересно, зачем и кому здесь может понадобиться Кабзон?!

– Миша, что ты хочешь от меня?! На меня давят! Мне говорят – возьми его или… или Обозинского!

– Так это же… замечательно! – улыбается плотно сжатыми губами Таревердеев. – Конечно, берите Обозинского! Пусть поет Ободзинский! Пусть у вас получится настоящая еврейская свадьба в Сочи! Хайль Гитлер? Лехаим! Ну разве не замечательно!

– Ну так и чего ты от меня хочешь?!

– Я хочу, чтобы эта песня прозвучала! Я хочу, чтобы ее спели человеческим голосом, а не деревянным строевым баритоном и не цыганским похотливым тенором! Неужели нельзя найти в нашей великой стране, с ее-то ратными и трудовыми подвигами, одного хорошего певца?! Такого, как… Бернес?

– Ну, Мишенька, ты сказал, – смеется грудным смехом Татьяна Михайловна, – такие, как Бернес, у нас появляются только по недосмотру соответствующих органов! И, к шчастью или к сожалению, они быстро кончаются, Миша!

Она грустно и грузно садится и закуривает. Таревердеева пронимает, он тоже протягивает руку к пачке. Татьяна Михайловна несильно бьет его по руке.

– Я поищу, – говорит она глухим голосом, – я поищу.

* * *

– Мерзавец! Подлец! – раскрасневшийся и взлохмаченный Кабзон сжимает руки в кулаки. – Антисемит!

– Спокойно, Иосиф, не суетись, Миша уже ушел, – бурчит Татьяна Михайловна. – У нас тут, между прочим, проблемы! Я сказала, что насчет тебя давят сверху, но ты же знаешь – никто не давит.

– А насчет этого алкоголика? Давят?!

– Я тебя умоляю. Нас закроют в любом случае. У нас нету денег, Иосиф, ты понимаешь, у нас нет денег. Нам не на что снимать больше. И я вместо того, чтобы думать об этом, должна возиться с тобой! Потому что ты – Кабзон! Но мне не нужен Кабзон! Мне нужен поющий Штирлиц! Дай мне Штирлица, я тебя умоляю. И я улажу с Мишей и со всеми остальными.

– Татьяна! Танечка! Если бы я знал, как!

– Я знаю, – говорит голос из темноты. – Здравствуй, Иосиф!

– Кто здесь? – вглядывается в темноту Татьяна Моисеевна.

* * *

– Здравствуй, Иосиф, – говорит Логан и садится напротив Кабзона в кабинете губернатора Мищенко. – А ты совсем не изменился. Все тот же парик.

– Дерзишь, – усмехается Кабзон, – тоже, смотрю, такой же. Дерзкий. А скажи-ка мне лучше, как получилось, что о нас теперь трезвонят по телевизору, по радио? На улицах? Именно здесь, в Сибири, где нас раз-два и обчелся. Скажи-ка мне, откуда четыре года назад повылезали эти проклятые зомби? Кто и зачем их выпустил на улицы? Молчишь! Десятилетия жили спокойно, никого не волновало, что мы есть, никто и не знал, что мы есть, и не думал, что мы есть, и на тебе! Суматоха! Разборки! Крики! Что это такое?! Как ты допустил?!

– Не забывайся, – морщится Логан, – мы не на партсобрании. Говори по существу.

Глаза губернатора искрятся от смеси страха и любопытства, пальцы судорожно барабанят по ручке кресла, но вампиры его словно не замечают.

– Так я прилетел, чтобы ты мне что-нибудь сказал, друг ситный! И я спрашиваю – почему?

– Предполагаю, что есть другой, – говорит Логан. – Кто он, не имею понятия. Пытался вычислить еще в Туруханске. Зомби – это или его косяк, или провокация. Возможно, он не один. Все это только версия. Здесь торговал некий Мамедов. Сидел на мясе. Откуда взялся, неизвестно. Но он только исполнитель. Слабый.

– Что с ним случилось?

– Взяли менты, отдали федералам. Те перестарались.

– Как?

– Изгоняли из него бесов.

– Идиоты… – вздыхает Кабзон. – Господи, какие идиоты. Так значит, говоришь, есть другой? Или, может быть, другие?

– Все может быть, – пожимает плечами Логан.

– Я узнаю у своих, – Кабзон по-молодому энергично поднимается из кресла. – Дай мне автомобиль, нужно успеть на обратный рейс.

* * *

Белый ренжровер с занавесками на окнах пулей вырывается из ворот губернской администрации, выруливает на центральную улицу и взревывает. На следующем перекрестке в тот момент, когда ренжровер равняется с припаркованными в кармане у магазина «Мойдодыр» старыми «Жигулями», гремит взрыв. Металлические шарики и болты прошивают корпус ренжровера, убивают на месте молодую пару и отрывают ногу пенсионеру. Витрина «Мойдодыра» осыпается с нежным шелестом осенних листьев. Мимо изрешеченного ренжровера проносится мотоциклист, возле цели притормаживает и бросает в залитый кровью салон коктейль Молотова. И с ревом уносится дальше.