Текст книги "Герольды «Наследия предков»"

Автор книги: Андрей Васильченко

Род

Германский человек верил во вневременное, божественное происхождение всех вещей и всего миропорядка. А потому для него высшая форма бытия, которую он знал – народ, также имел божественное происхождение. Согласно сведениям, изложенным в «Германии» Тацита, родоначальниками германцев являлись Туи-сто, бог, сотворивший Землю, и сын его Маннус. В другой главе, которая отличается заметной серьезностью и похвальным качеством дословно воспроизведенного текста, Тацит сообщает о высшем культовом празднестве свебов, который справлялся в священной области семнонов, самого благороднейшего из племен этого народа. Тацит объяснял смысл этого богослужения следующим образом: «Здесь будто бы возник этот народ, здесь же якобы до сих пор пребывает всевластный бог, который воздает только повинующемуся ему». В этих скупых словах весьма точно передан смысл дохристианских веры и культов древнегерманских предков. В этом отрывке показано главное религиозное переживание германского человека. Отличительной чертой повиновения была традиция, что в священное место – оберегаемую поляну в лесу – можно было прийти только в оковах. Культовое действо, связанное с происхождением народа, свершалось как некое новое обретение жизни (реинтеграция). Тот факт, что под происхождением подразумевалось не однократное событие, произошедшее во времени (это должно было бы соответствовать эволюционным догмам естественных наук), подчеркивает извечный характер истинных религиозных представлений.

Происхождение, которое подразумевалось во время культового действа, было происхождением (Urspug – Ur-Sprung – древним прыжком) народа из божественной природы. Подобное происхождение по своей сути и по продолжительности является постоянным пребыванием в этом состоянии и постоянным сдерживанием своей силы. Момент во времени имеет значение только для нового обретения жизни. Оно происходило в современности, то есть через воздействие божества, которое имело отношение к происхождению народа.

То, что было связано с происхождением, в германской вере почиталось как «священное», как задача быть святым. Согласно этим представлениям священное несло в себе закон своего происхождения как порядка собственного бытия… Германцы назвали этот имманентный порядок закона происхождения «миром». Следовательно, культовое действо в священном месте семнонов было нацелено на исполнение присущего от рождения народу жизненного порядка, на новое воплощение «народного мира».

Пожалуй, слово «мир» было самым важным и определяющим для наших дохристианских предков. Сегодня это слово является настолько затасканным, что его смысл был сведен к банальному состоянию отсутствия войны. Однако в праве всех германских племен «мир» был центральным символьным словом. Не имелось никаких жизненных отношений, определяемых правом, никаких правовых действий, в которых бы «мир» не выступал в качестве решающего и определяющего понятия. По большому счету все правовые действия германского человека были направлены либо на поддержание «мира», либо на исправление «нарушенного мира».

Поскольку все жизненные отношения являлись производной от божественного происхождения, то согласно вероисповеданию наших предков их собственный миропорядок и обозначал собственно «мир». При этом отдельные сферы «мира» достаточно четко отличались друг от друга. Мы уже назвали особой сферой мира так называемый народный мир. Другими сферами были: мир дома, мир вещей, мир пашни, мир культовых мест, мир рода, мир военизированных формирований. Каждая из областей жизни, каждое жизненное отношение имели свой собственный «мир», регулирование жизни которого было возложено на германское право. Это происходило в соответствующем символическом акте, в котором учитывались особенности конкретного «мира» и особенности заданий, связанных с ним.

«Мир» как порядок одной из сфер жизни, легитимированный актом происхождения, придавал этой сфере органическую целостность, так как в каждой из частей «мира» управлял этот порядок, являвшийся властью. Поэтому согласно представлениям древних германцев именно «народный мир» сделал народ народом. Подобную тотальность, при которой люди были составляющей частью целого, германский человек переживал как подобие человеческой жизни. Так, например, представители племени тенктеров, вознамерившиеся освободиться от римского ига, начинали свою речь со слов: «За то, что мы телом и именем являемся германцами, благодарим германских богов, превосходного Тиу».

Если мы коснемся вышеуказанного понятия «род», то можно все то, что мы говорили о народе и народном мире, перенести аналогичным способом на род и мир рода. Справедливость данного утверждения базируется на аналогичности бытия рода, которое в соответствии с религиозными представлениями германцев подчинялось упомянутым законам. Однако в роде они действовали как предание. Германцы подтверждали божественное происхождение не только в отношении народа, но также в отношении отдельных родов. Как утверждает Ганс Шройер, только благодаря этому родству людей и богов система германского мира была органически завершенной, уравновешенной и интенсивной.

Согласно хронисту Иордану (около 550 года), готы почитали бога войны (Тиу) как прародителя их племен. При этом они почитали предков, которые якобы являлись божественными и полубожественными существами. Королевский род саксов выводил свое происхождение от бога Водана. Эту веру они принесли со своей германской Родины. Подобные представления продолжали жить даже в христианское время. В 743 году церковь включила в список предосудительных языческих заблуждений веру в божественность своих предков.

Простой факт, что у германского человека род обладал своим миром, доказывает, что род также имел божественное происхождение, что его имманентный жизненный закон был законом происхождения. Мир рода был божественным, насколько это представлялось самому роду. Северные германцы называли это божественное начало также «счастьем рода» (aettargipt, hamingja).

То, что «мир» был существенной частью рода, ее настоящим, следует уже из самого слова «род» (Sippe), которое выражает не что иное, как мир, порядок, единение. Из этого можно заключить, что род для германцев являлся прообразом всего человеческого общественного порядка. Очевидно, что по образцу рода были оформлены товарищеские объединения наших предков. Это относилось даже к тем временам, когда истинное родовое уложение было уже разрушено. Последний отзвук этих родовых уложений даже сегодня можно обнаружить в артелях, чьи уставы основаны на принципе «общей руки». Конечно, идея «общей руки» более не является «миром», то есть трансцендентным бытийным порядком, но опирается скорее на соображения сугубой целесообразности.

Как народ, так и род ощущали себя органическим целым. Поэтому в своих представлениях наши предки видели себя не членами семьи, ведущими домашнее хозяйство, но как единый род. Германский человек ощущал себя не как представленная самому себе отдельная личность, не как индивидуум, а как член своего рода. Род действовал не как собрание отдельных личностей, но как сплоченная единица. Соответственно тяготы и невзгоды не являлись уделом отдельного человека, но с ними пытался справиться целый род. Из этих представлений впоследствии германцы вынесли свои уроки. На этих принципах было основано общее поручительство, ответственность за все случаи кровной мести, обоюдная судебная и присяжная помощь, призыв в народную армию. Осознание собственной ответственности за всех, а также общего долга является для нас едва ли не самой удачной идеей. Безусловная ответственность за все, что сделано членами рода, равно как и разделение их вины, предполагает наличие надличностной связи, которая может быть осознана только в контексте религиозных чувств. Целостность рода, равно как и целостность народа, является подобием человеческого организма. Отголоски этих идей мы можем найти в «Саксонском зерцале». Эти представления опирались еще не на умозрительные теоретические образы, которые должны были подменить собой недостающие правовые понятия, но исходили из постигнутой через опыт реальности. Подтверждением этого являются многочисленные свидетельства, которые мы находим в первую очередь у северных германцев. В этой связи надо указать на чудесное место из «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха. В пятнадцатом стихе изображена схватка Парцифаля с Фейрефицем. В перерыве во время боя они узнают, что являются сыновьями одного отца. Язычник Фейрефиц говорит своему внезапно обретенному брату:

 
Наверное, это правда:
Он – мой отец, и ты, и я,
Нас не трое, мы одни.
У троих лишь видимость силы.
С самим собой ты здесь сражался.
В борьбе с собой я прибыл верхом,
Чуть было не убив самого себя.
Однако ты без робости защитил
Меня от самого себя.
 

Однако суть германского рода не исчерпывалась всего лишь характером целостности. В сущности рода надо отметить один существенный момент, который был связан с представлениями наших дохристианских предков о смерти. Они не знали смерть в ее современном материалистичном виде, германцам была ведома только перемена формы. Это было очевидным следствием их веры во вневременное, божественное происхождение рода. Умершие были всего лишь преобразившимися членами рода, родственниками, которые оставались связанными со своим родом. Кризис смерти ничего не менял в их принадлежности к роду. Род не был общностью только живущих людей, но сообществом живущих и умерших. Это можно установить, если изучить многообразные обычаи и традиции, связанные с родом и с домом. Уже Ганс Шройер попытался представить род как общность живых людей и умерших. Однако его ошибочные воззрения на умерших как на «живые трупы» полностью противоречили германской форме религиозных переживаний. Эти неправильные установки помешали ему представить в верном свете проблему умерших в истории и в истории германского права. В представлениях древних германцев род состоял как из живых людей, так и из умерших. После обращения в христианство последним воспоминанием об этой угасающей идее являлся храмовый праздник, который ранее являлся праздником рода. Это был праздник нового обращения рода к жизни (реинтеграции), в котором должны были принимать участие также усопшие члены рода. Даже сегодня живущие в Алемании пытаются заботиться в этот день о могилах умерших родственников.

В германской религии предполагалось, что главой рода считался старший из общности живущих, а также умерший предок, который был первым в племени, а после смерти ставший «меченосцем» божества, от коего он происходил.

Первопредок как глава рода должен был быть первым мужчиной, создавшим племя. На его мужских потомках строился род. Первоначально род был организован совершенно агнатично. Этот принцип до глубины души был воплощен в германских религиозных чувствах. По этой причине кажется маловероятным, что германцы, как это неоднократно утверждалось ранее, могли долгое время жить при матриархате. Органичная структура давала старейшине рода, тому самому «меченосцу», который среди живущих ближе всего располагался к первопредку, особое положение и особый статус. Он являлся кем-то вроде заместителя первопредка. Через старейшину первопредок мог обращаться к роду. Старейшина должен был блюсти единство рода. Он был наследником первопредка во владении племенным двором (обычай Одал). Он управлял этим двором от имени первопредка. По этой причине племенной двор был и оставался малой родиной германского рода. Однако родина не была историческим явлением или явлением, имеющим касательство к племенному двору, но правовым отношением. То есть «мир рода» как порядок жизни сам обосновывал отношения.

На племенном дворе располагалось судное место. Судьей был старейшина рода, который одновременно выступал в роли представителя первопредка. Судебные дела должны были служить делу сохранения и повторного создания мира рода. Первоначально судейская деятельность была неотъемлемо связана со священническими функциями, а потому судья, как правило, одновременно являлся священником. Судья воздействовал на мир, то есть осуществлял свое право посредством произнесения символьных формул. Так как судейская должность старейшины рода надолго пережила строгое родовое уложение, то это является признаком того, насколько сильно укоренились в германском сознании представление о роде как целостном образовании и о первопредке как его главном судье. Еще средневековое народное право фризов запрещало, чтобы споры между родственниками рассматривались судом. Оно также запрещало поединки между родственниками, равно как приведение их к присяге. Если же примирение между сторонами не было возможно, то в качестве судьи должен был выступать один из родственников.

Род как живое поколение семей состоял не просто из суммы родственников. Дело в том, что отнюдь не каждый из них был полноправным членом родовой общности. Человек становился таковым только тогда, когда сооружал собственный очаг, а также алтарь для принесения жертв во имя предков. Только после этого он становился предводителем «дома». В данном случае «дом» являлся подразделением рода. Даже сегодня отдельные ветви благородных династий называют «домами». Род и дом являлись столпами, на которых покоилось общественное устройство германцев. Как род был прообразом товарищеского порядка, который не был никак привязан к пространственной общности, так и «дом» являлся прообразом принципа совместного сосуществования. Этот принцип первоначально являлся настолько германским, что даже средневековые новообразования, например команды замков, были организованы по образцу древнегерманских «домов». «Дом» делился на два мира, имел две сферы. Одной были члены семьи («домовое сообщество»). Второй было священное место – «домовой мир», в центре которого должен был располагаться очаг.

К домовому сообществу принадлежали муж, жена и их дети, а также взрослые люди, живущие среди родственников, мужчины и женщины, приемные дети, сопровождающие лица и, наконец, крепостная прислуга.

Предводителем «дома» был его владелец, хозяин. Он был выразителем и продолжателем домового мира, а также главой домового сообщества, который обладал правом распоряжения членами своей семьи. Он защищал их во внешних делах, но владел ими внутри, что было реализацией его права на власть (Muntgewalt). Как правитель дома он был одновременно судьей, священником и выразителем воли первопредка. В жизненной реальности первопредок, как истинный глава «дома», символически представал в виде крюка для котелка. Крюк для котелка был правовым средоточием «дома». На исландском языке он буквально обозначал слово «хозяин». То же самое можно обнаружить и во французском языке (maitre de la maison). Все важные действия, которые касались конкретного «дома», должны были производиться в виде символа, напоминающего крюк для котелка, то есть таким образом обеспечивалось участие первопредка в реальной жизни живущих людей.

Так, например, невеста, входившая в дом жениха, три раза обводилась вокруг крюка для котелка. А затем хозяин дома три раза размахивал крюком над молодоженами. Кроме этого, все новорожденные дети три раза проносились вокруг очага. Аналогичные обряды проводились перед каждой уборкой дома.

Предводитель дома представлял во всех внешних делах интересы гостей дома, домашней прислуги, взрослых сыновей, совершеннолетних братьев. Если глава дома умирал, то его взрослые сыновья вступали в наследство, обещая вести домашнее хозяйство. Тогда каждый из них имел право на представительство интересов дома, так как германскому праву был чужд принцип признания первородства. Совершеннолетние и способные носить оружие братья были равны между собой. То, что значил род для духовной и культурной истории германцев, сейчас для нас является малопонятным. Эти представления можно почерпнуть из источников, в которых было описано крушение мира рода. Мысль о том, что отдельные родственники отрывались от родового организма, обращались против своих близких, становясь врагами не на жизнь, а на смерть, была бесконечно трагичной для наших предков. В сагах имеется множество описаний гибели мира рода. Они отчасти являют собой ужасающую картину разрушения рода, возвышения индивидуалистического мировосприятия, с чем непосредственно связана преувеличенная жажда кровной мести. В героических сказаниях отчетливо прослеживается тема противостояния родственников, борьбы между отцом и сыном, между отдельными братьями. Причины и последствия заката рода древних германцев как всеобщего уклада жизни были связаны с ослаблением главных религиозных переживаний. Вера в божественное происхождение всего миропорядка и в возможность нового обращения к жизни через Культовое действо (реинтеграция) была заменена верой в демонов, которая бессмысленно натравливала брата на брата, подталкивала искать победу над родными, вызывала распри и разлады. Результаты этого рокового изменения веры были весьма характерными для того времени – они проявляются в виде веры в судьбу. Вера в судьбу является разновидностью индивидуалистической религии, которая отказалась от веры в вечный миропорядок.

Согласно Эдде, отказ от старой веры привел к обрушению родового порядка. В «Пророчестве вёльвы» эта историческая катастрофа была описана следующим образом:

 
Братья начнут
биться друг с другом,
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире,
великий блуд,
век мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков.
 

Состояние мира, в котором, согласно Эдде, чудовища полностью уничтожат родовой уклад, назывался Рагнарёком, «сумерками богов», то есть разрушением веры в правящих божеств. Согласно германским представлениям во время «сумерек богов» род и связанный с ним порядок будут вырваны из исторического времени и уйдут в небытие.

В историческое время мы уже не знаем рода как целостной структуры, по крайней мере как это было изображено в данной главе. Однако его некоторые элементы были легко узнаваемыми. Они оказались настолько жизнеспособными, что мы с известной долей уверенности даже сейчас можем воссоздать древнегерманский род. Конечно, во время этой реконструкции придется учитывать духовные локации религиозного переживания германского человека. Попытка же постигнуть род как превращение отдельно взятой семьи в разросшуюся семью не приведет ни к каким значимым результатам. Этот провал будет вызван тем, что под основу этой реконструкции не будут подведены религиозное посвящение, родовое переживание и родовые обычаи. Вначале имелся род, а лишь затем появилась отдельно взятая «семья».

Слово «семья» по своему объективному содержанию едва ли является связанным с родом и «домом» наших предков. Это слово появилось в немецком языке в XVIII столетии. Оно пришло из римского права. Несмотря на то, что «семья» (Familie) являлось заимствованным словом, оно очень быстро стало общераспространенным, получив неограниченное смысловое господство.

Род и родовые символы

В этой и последующей главах мы должны привести доказательства того, что родовые символы являлись именно символами германского рода.

Доказательства того, что родовой символ был почитаемым нашими предками знаком особого вида, в редкостном изобилии имеются во всех германских землях и всех областях нашей страны.

Свод древних законов исландцев Грагас (Grâgâs – «Серый гусь») определяет, что каждый из людей, кто имел «унаследованную марку», должен был служить сам себе. Аналогичное положение можно найти в земельной книге Марха (кантон Швюц, 1756 год), где предписано, что каждый член ландсмарка должен был обладать изображенным на дереве наследуемым знаком. В Данциге с XIII века бытовал обычай, согласно которому заверять документы надо было при помощи именного жетона, на котором был изображен родовой символ, считавшийся «урожденным» знаком. В 1507 году некто из Квиттунга сообщал: «У меня и моего отца имеются урожденные пициры (печати)». В окрестностях Ангельна (провинция Шлезвиг) крестьяне Каппельна ставили свои подписи в виде «урожденных марок». Кноте Г. упоминает одно из заявлений Йорга Лаутербаха от 1486 года, которое имело на себе отпечатки «урожденной печати и марки», которые содержали в себе изображение родового символа. В документах, которые происходят из Альтоны и Мекленбурга, мы можем прочитать: «Моя личная урожденная марка». Даже в XVIII веке сохранились воспоминания о родовых символах. Так, например, в документе из Мёлльна значится фраза «с нашим обычным и наследуемым родовым символом vim sigillorum». Такие же и аналогичные указания давались со времен раннего Средневековья теми, кто обычно скреплял документы своей гербовой печатью.

То, что родовой символ был почти неизменяемым рукотворным творчеством (это можно было видеть на печатях) и передавался по наследству от отца к сыну, убедительно доказывается многочисленными документами, которые происходят из самых разных времен.

С того момента, как официальные документы стали проникать в крестьянские и городские круги, что можно впервые отметить во второй половине XIII века, что крестьяне и горожане стали обзаводиться собственными печатями. В этом они намеревались походить на «обладающее правом печати» дворянство. Этот обычай сохранялся на протяжении многих веков вплоть до XIX века. Из письменных памятников мы видим, что родовой символ по своей сути являлся фиксированным знаком рода, то есть весьма напоминал герб. Как следует из исторических источников, традиция передачи родового символа была предельно строгой. Отклонение от нее могло происходить только в единичных, исключительных случаях. Это же относилось и к изменению начертания символа. Уже по этой причине нельзя согласиться с много раз воспроизведенной идеей (в том числе Хомайером и Отто Штоббе), что родовые символы можно было свободно выбирать на свое усмотрение. Подобное представление нельзя отнести даже к ранним историческим временам. Корни этого заблуждения надо искать в том, что родовые символы нередко путались с другими общеупотребительными знаками, прежде всего тавром, которое ставилось на скот, и с деревянными марками. Впрочем, родовые символы принципиально не имели ничего общего с этими знаками. Сведения о том, что в некоторых случаях родовой символ использовался для клеймения скота и древесины, не могут рассматриваться в качестве убедительного контраргумента. Как правило, для клеймения скота и древесины вводились специальные знаки, которые использовались наряду с родовыми символами. Но это не означает, что знаки для клеймения скота и древесины не могли передаваться по наследству. Подобная практика применима даже в наши дни. Однако изменение родового символа или создание нового родового символа было возможно только тогда, когда в традиционном сообществе появлялся новый член. Так, например, в лесном уложении сонаследников Фрайнсхайма от 1400 года сообщалось: «Тот же, кто хочет там жить, должен вырезать деревяшку и выдолбить на ней знак». Родовые знаки использовались на протяжении столетий. Однако со временем их функции могли неоднократно меняться. Те же, кто хочет постигнуть истинный смысл и настоящую функцию родовых символов, должны обратиться к историческим памятникам, где суть родовых символов подана в неискаженном виде. Более поздние документы не позволяют этого сделать.

Вопреки широко распространенному и устоявшемуся мнению, истинной функцией родового символа являлось отнюдь не указание на правовые отношения человека и некой вещи («имущественный знак») и отнюдь не определение происхождения вещи («авторский знак»). Не совсем верным является также предположение, что родовой символ использовался там, где надо было ставить подпись на документах, или же он являлся заменой имени («символы статуса»). Скорее всего родовой символ являлся функциональным выражением самого человека.

Определить, какое значение родовой символ имел для наших предков, можно на основании следующих рассуждений. Согласно древнейшей, уходящей в незапамятную историю традиции часть движимого имущества доставалась умершему в качестве «покойной доли», которую он либо уносил, либо не уносил с собой в могилу. Принимая во внимание древние наименования этой «покойной» части имущества (Heergewäte), становится очевидным, что речь шла о вооружении умершего, его боевом оснащении. Среди предметов находилось не только вооружение, но также одежда и ретивый конь.

Смысл этого обычая до сих пор не нашел однозначной трактовки. Но, вне всякого сомнения, он являлся частью религиозных представлений. Об этом говорит хотя бы тот факт, что после обращения германцев в христианство «покойная доля» играла не только важную роль в погребальных обрядах, но кроме этого, часть предметов из неё могла жертвоваться церкви. Так, например, сообщалось о погребении императора Карла IV: «После отпевания было пожертвовано его знамя… а затем был пожертвован его шлем». Суть этого обряда неоднократно менялась даже в ранние времена. Так, например, вещи из «покойной доли» не клались в могилу вместе с умершим. Они передавались следующему в роду «меченосцу», то есть старшему сыну. Если же у умершего не имелось сыновей, то вещи «покойной доли» передавались ближайшему по родству мужчине.

То есть «покойная доля» могла наследоваться так же, как и племенной двор. Однако если у обладателя меча не было сына или родственников-мужчин, то «покойная доля» следовала в могилу вслед за умершим. В более позднее время она могла быть отдана на сохранение в церковь. Согласно фризскому народному праву, «Короне истинной правды», «покойная доля» должна была переходить к ближайшим родственникам «меченосца». Показательно, что этот правовой обычай применялся не только в дворянских кругах, но и среди горожан и крестьян.

К «покойной доле» могли относиться предметы, которые не являлись оружием умершего главы рода. В связи с этим образом неоднократно упоминались крюки для котла и печати. Они передавались исключительно мужчине, но никогда – вдове умершего, его дочерям или другим родственницам. Эта женская часть «дома» считалась «стороной веретена».

То, что крюк для котла являлся частью «покойной доли», становится очевидным, если принимать во внимание, что крюк являлся собственностью хозяина дома, его символом. Поскольку умерший являлся выразителем интересов первопредка, то его символ должен был играть большую роль. Священнослужители со временем были лишены этой функции, так как их духовное посвящение не позволяло им входить в родовые вооруженные группы. Они не имели права принимать участие в кровной мести, участвовать в судах, их не приводили к присяге. У них даже не было собственности, которая и делала родственников полноправными членами рода. Поэтому они были приравнены к женщинам, входившим в род. Поскольку священнослужители относились в доме к «стороне веретена», то их наследование происходило по женской линии.

Герб или родовой символ умершего мог быть изображен на печати или перстне с печаткой. То, что они однозначно относились к «покойной доле», было продиктовано их функцией. Они не являлись некими индивидуальными вещами, но отвечали внутренним интересам рода как органичного целого. Эта роль может быть связана исключительно со специфическим предназначением печати и перстня с печаткой. Назначение этих предметов было во многом связано с тем, что на них имелось изображение герба или родового символа.

Родовой символ и его употребление превратили род в род. Эта взаимосвязь имела причиной внутреннее устройство рода. Принцип правопреемства, воплощенный в печати и перстне с печаткой, в значительной мере отражал структуру рода. Как было показано в предыдущей главе, внутреннее устройство рода основывалось на идее первопредка, являвшегося символическим главой и покровителем рода. По этой причине родовой символ должен был обрести свой истинный символ, будучи привязанным к данной идее. Подтверждение этого предположения мы находим в документе, датированном 1443 годом. Этот документ находится в архиве городского совета Каменца (Оберлазиц). В нем сообщалось, что в доме горожанина Бартеля Франкенталя вспыхнул пожар, который перекинулся на соседние дома, причинив «существенный ущерб телам и имуществу их владельцев». Это привело к тому, что между ним и городским советом началась судебная тяжба по взысканию компенсации за причиненный ущерб, в том числе с родственников виновника пожара. После этого Франкенталь представил поручительство и «торжественное обещание» нескольких владельцев дворянских поместий, которые располагались в окрестностях. На документе имелась печать, «принадлежавшая ему и его близким». На указанной печати имелся родовой символ, а также подпись «П(ечать) Бартеля Франкенталя». Печать с изображением родового символа была нанесена на документ, чтобы его «скрепить», то есть придать содержанию документа законную силу. По воле сторон наряду с Франкенталем ответственность должны были также разделить его родственники. Однако на документе значилась только печать Франкенталя, его родственники не подписывали этот документ, не прилагали к нему своих печатей с собственными родовыми знаками. Очевидно, что печати с родовым символом Франкенталя было вполне достаточно, чтобы обязать «его близких».

Подобное действие родового символа вновь указывает нам на внутреннюю структуру рода, на его целостный характер и проистекающие из этого общие обязанности и общую ответственность всех членов рода. Целостность рода основывается на идее «мира рода» как трансцендентном принципе, являвшемся общественным порядком. Родовой символ состоит в теснейшей связи с «миром рода», так как его использование являлось выражением упомянутой целостности, выраженной в действии.

Еще одна функция родового символа связывает его со структурой рода и с первопредком как символическим предводителем. Все, что связано с проблемой родовых символов, было отмечено знаком так называемых «запятых» или «дополнительных штрихов», которые увеличивали количество знаков. Этот обычай был широко распространенным среди родственников. Эту традицию многие полагали как дурную привычку, как проявление вырождения родовых символов. Подобные суждения позволяли себе только поверхностные исследователи, которых совершенно не интересовала функция родовых знаков, поскольку они исходили из того, что родовые символы являются правовыми памятниками. Они видели знаки рун, но не намеревались их символически истолковывать. При этом ответу на явленные загадки «мешали» дополнительные штрихи, так как они никак не вписывались в рунический образ. «Родовые символы отчасти возвращаются к руническим знакам, которые позже были неправильно истолкованы. Нередко они искажались дифференцирующими линиями, что позволяло трактовать их как образный символ», – писал 3. Бельц в своей работе, посвященной родовым символам Мекленбурга. Метод, который можно было бы назвать «исследованием символа», в котором действительно проявлялось беспокойство о родовых символах, был изложен в работе Рольфа Майера «Родовые символы Коберна». Объектом его исследования были надгробные памятники кладбища Коберн. Они являлись для исследователя «уникальной коллекцией могильных крестов, которая особенно замечательна тем, что в ней обнаруживаются отдельные части родовых символов в форме трансформированных или неправильно начертанных рунических знаков, что понемногу привело к тому, что эти руны и родовые символы постепенно превратились в христианские символы».