Текст книги "Сибирский изборник(СИ)"

Автор книги: Андрей Козырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

ЯВЛЕНИЕ 5

КОЛОКОЛА

Утро степное.

Тихий рассвет восемнадцатого года.

Зима еще над городом тяготеет,

Деревья, кусты, – все в куржаке белом стоят.

Даже небо, кажись, закуржавело,

Белым кружевом по синеве покрылося.

Спит город.

Спокойно в стране:

Не идет еще война гражданская,

Не бунтовали еще чехи на дороге сибирской,

Не слышны по стране выстрелы.

Стоит власть советская по всей земле незыблемо.

Но тишина напряженная и злая тревожит умы,

Тихий ропот по толпам ходит:

Кто о мире говорит, кто земли ждет,

А кто немца добить хочет – кровью своей...

А старички о приходе антихриста вещают,

А в деревнях о знамениях говорят:

О звездах красных в небе,

О солнце двойном...

Но тихо еще в стране.

Спят города, городишки, села.

И Омск спит.

Молчалив на рассвете проспект Никольский,

От храма к кладбищу, как стрела, летящий.

Рынок не шумит еще.

Дома только-только ставни открыли.

Храм в конце улицы двери отворяет – служба готовится...

В храме Никольском,

Где Иоанн Кронштадтский служил четверть века тому,

Где знамя Ермаково хранится – более трех веков уже знамени,

А до сих пор золотом сияет...

Большая служба готовится, чудная.

Только что-то никто не идет на исповедь раннюю,

К причастию не готовится...

Тишина в городе. Тишь и гладь.

Словно вымерла толпа пёстрая...

И вдруг -

Колокольный звон над городом раздаётся.

Колокольный звон, колокольный звон,

Стоязыкий, стоголосый, стоголовый,

В неизмеримом пространстве несущийся -

Со всех колоколен города, с Покрова, с Успенья,

С Параскевы-Заступницы, со Шкроевской церкви

Да со Свято-Троицкого храма купола Атаманского,

Во всех колоколен, от Кадышева до Новоомских побережий,-

Звон, звон, звон,

Сотни голосов перекликающихся,

Сотни колоколов спорящих,

Сотни душ колокольных, перезвоном купол неба сотрясающих!

И плывет звон над городом,

и плывет колокол пространства вокруг города,

зыблется и дрожит воздух морозный -

все вокруг в движение пришло, все запело, полетело все -

в каждом зерне в закромах птица крылья расправляет!

И дивятся горожане,

И пугаются,

и говорит старик седобородый внуку побаску свою:

– А ведь в каждом человеке колокол свой спрятан...

Только молчит во многих... Глухо, слепо, немо люди те живут...

А вот если запоет!...

Тогда смотри, Авдейка!...

А что это за звоном слышно?

Выстрелы! Выстрелы! Конский топот!

Войска конные в город несутся,

Ражие, ярые, со знаменами чёрными,

По Атаманской, по Дворцовой, к собору Никольскому!

На знаменах – кости с черепом

Да слова простые:

"С НАМИ БОГ!"

И шумят люди, друг друга спрашивая:

– Что это? Кем задумано?

Кто сие творит?

– Анненков атаман это да казаки его...

С попами, небось, сговорились...

Вы, мол, колоколами звоните, а мы – по знаку этому -

В город войдем да власть безбожную порежем...

А на что они вчера крестный ход арестовали?...

Под колокольный перезвон очищению на Руси быть!

– Хитро! А ты откуда знашь?

– Да знаю, отец мой крестный оттудова...

Из полка Борисова...

– Ну, пострел! Поговорим с тобой еще...

Как смута уляжется...

– А ты что мнишь, постреляют их?

Попов да казаков-то?

– А ты думал – нет? У Лобкова войско-то больше, а их – горстка!

Только пограбить могут да сбежать, и то – успеют если...

А город им не удержать, нет, никак!

Знай, малой...

А войска к собору всё ближе, окружают его, чёрным кольцом стягиваются...

Вот атаман на коне к храму подъезжает,

Спешивается, папаху снимает,

Крестным знамением лоб трижды крестит -

И в храм, к отцу Илиодору, к другу свому...

И выходит навстречу архиерей,

И выносит полотнище, золотом сверкающее, -

– Знамя Ермаково!

И атаману отдает: "Неси, храни, береги святыню нашу,

Пока безбожников Бог не заберет...

Тебе хранить – пуще очей своих!

Не сбережешь – казней египетских не счесть будет

И тебе,

И мне,

И народу нашему...

Ну, принимай, сыне, знамя. Дай перекрещу тебя...

С Богом!..."

А в соседних кварталах уже войска красные стоят -

С ружьями, с шашками, на конях, -

такие же казаки, красные только, -

за знамя Ермаково в бой готовы...

и кровь пролить,

и руки в крови омыть...

И больше их – раза в три, чем зачинщиков.

– Отступай, ребяты!... -кричит атаман.

Нос его коршунячий нависает над губами тонкими,

Глаза щурятся – дорогу к отступлению ищут.

Острые глаза,

Меткие глаза,

Злые глаза -

Темное пламя в них светится

Да ветер степной, разбойный...

Мчатся казаки из города.

Мчатся, дороги не разбирая, – лишь бы скорее ноги вынести,

Лишь бы ЗНАМЯ сберечь!

Быть знамени – и Войску быть!...

А без Него – погибель вольнице казачьей...

Устоим ли?

Бежит, бежит черная стая, только знамена с черепами развеваются.

Золотое знамя среди черных пламенем горит...

Ангел на одном полотнище – и черепа на прочих...

Развеваются, развеваются, перекрещиваются,

Словно стая крылатая,

словно феникс райских средь воронов черных...

Скачут кони по улицам.

Топчут копыта снег грязный, распутицу и стынь.

Копыта, копыта по земле пляшут,

Дробь выбивают – колокольного звона слышнее

Топот и ржание, топот и ржание,

Топот и окрики матерные.

Топчут копыта, топчут землю русскую,

Топчут, оглушают, мелькают – не уследишь за ними!

Несется вороная стая,

Несется, пену роняя из рта розовую,

В клочья воздух разрывая,-

Вот-вот ветром обернется,

Вот-вот вихрем в небо уйдет,

Вот-вот облик человечий потеряет!

Вот уж за город выехали -

Училище дорожное за спиной, впереди – хутор Атаманский,

А за ним – степи, степи, конца нет степям!

Скроемся среди киргизов южных, места там много,

Не найдут нас сразу, а там, глядишь, и падет власть сия...

Временная ведь она, непрочная...

А что сейчас прочно в мире?!!

Вдруг – у дороги казашонок стоит,

Небось в город только прибрел – милостыньку просить,

В степи голод ведь...

Рот черный разевает, кричит что-то...

Ладонь тянет...

Ладонь детская, грязная, пять пальцев – пять лучиков тонких...

Проси-проси!

Взмах шашки стремительный – и летит ладонь отрубленная на землю.

Падает мальчишка, глазами чёрными блестя.

Кровь ручьем на грязный снег проливается...

– Ты чего это, Анфим?

– Да опьянел с боя, понимашь, брат!...

– Ну, так бог с тобою! Щас все можно...

– С нами бог! Ур-р-а-а-а!

Летит стая черная,

Полотнища знамен с черепами по воздуху хлещут.

Словно задушить хотят знамена черные знамя златое...

Извивается оно, пляшет в воздухе, точно вырваться хочет...

Ветра порыв -

И вылетает знамя Ермаково из рук хорунжего.

И само себя, как крыло, распластывает.

И взлетает – птице подобно. Вверх! Вверх! К небесам вышним!

В голубень чистую,

Родину славную,

инеем белым припорошенную!

Вверх! Вверх! И не угнаться, не поймать небо на конях!

И летит знамя златое,

И тает в сини безупречной,

И белая слава небесная окружает его...

Стоят казаки,

Хорунжие, есаулы, атаман сам – стоят, о погоне забыв,

Смотрят угрюмо.

– Что это значит? Чудо, что ли?

Не желают нас небеса?...

– Совершилось!... – кричит кто-то.

А вдали, в городе, – снова колокола звонят,

Трепещут, содрогаются, перекликаются -

Сами собой,

без звонарей,

в движение пришли.

Звон, звон, колокольный звон над Русью погребальной!...

И над звоном,

Над веянием черных знамен,

Над топотом конским,

Над ветром степным отчаянным,

Буйным, бесшабашным, -

Небо.

Синее небо,

Белыми веточками прочерченное.

Только небо.

Одно.

Одинокое.

Навсегда...

ЯВЛЕНИЕ 6

ГОРОД СОН

– ПРЕЛЮДИЯ. ДОМ

...Утро жизни нашей,

Утро надежд и упований -

Медленно светом над землей расточается.

Под солнцем,

На бескрайней равнине Сибирской,

Посреди материка, синими реками прорезанного,

Горами высокими украшенного,

Лесами зелеными переплетенного,

В городе степном, казачьем, вольном, -

Дом стоит, большой, крепкий,

Как медведь, неповоротливый.

Стоит, покряхтывая сквозь дремоту вековую.

Мордой ворочает. Глаза-окна щурит.

За домом – амбары полные, битком набитые.

У дома, на траве дворовой – гуси на лапах красных выступают,

Как торговцы на базаре, покрикивают,

Шеи тянут: не идет ли кто?...

Свинья в луже спину чешет,

Петухи в сенях перекрикиваются:

Утро встает.

В домах – полумрак синий,

Окна желтыми лучами пронзаются только-только.

Но все уже на ногах. Половицы скрипят,

Сундуки по углам топчутся, друг друга теснят,

Шкафы пузатые, как попы, смотрят важно,

А в середине комнаты – стол, белой скатертью накрытый,

Белой, узорной, в цветах прозрачных тончайшей выделки.

И самовар на столе плоть светящуюся нежит,

Пыжится, надувается, словно солнце во брюхе держит,

Словно в его недра оно ночевать уходило.

Быт старый, быт привольный,

Полносочный быт иртышский.

А хозяин дома сего,

Хозяин жизни сей -

На войну ушел,

На войну братоубийственную,

На войну без правых и виноватых,

Войну всех против всех.

В поле за городом стоит, боя ждет

С войском большим,

В буре пыльной.

– БУРЯ

Пыльные бури летние!

Предвестия войн, и смут, и потрясений!

Вас я помню, вашу злобу сухую в сердце храню.

Сердце мое пустынное,

Афон мой внутренний,

Пустынь сокровенная – слушай, слушай и содрогнись

Повести о Горе-Злосчастии русском,

Повести о граде обреченном,

Повести о горе века сего.

Пыльная буря царит над Градом обреченным.

Дома стоят, как клыки во рту,

Церкви куполами небо гложут,

Шпили башен в кровь заката вонзаются.

И над всем этим -

Пыль, пыль, пыль,

Пыль моей России,

Пыль прошлого, настоящего и будущего.

Красная пыль, в воздухе развеянная.

Вечная пыль человеческая.

Стомерные, стосложные, стогордые

Галактики пыли -

Размолотых судеб

Человеческих.

И видно оттуда,

Как злобно, спину выгибая,

Щетинится русская земля.

Рычит, зубы скалит, почву когтями разворачивает,

Клочья пены с клыков роняет, щетинится, ярится, злится,

Красными глазами в небо глядит -

Исподлобья,

Сморщенно,

Зло:

Битву великую чует.

– ПОРУЧИК

Армия стоит под городом.

К сражению готовится.

Стоят полки кавалерийские,

Стоят пушки дымящиеся,

Стоит пехота – рядами, рядами, рядами – без конца, без края.

Скоро бой. Бой страшный.

Бой заранее проигранный.

Скоро надлежит полкам землю сибирскую в иной цвет перекрасить:

Красной кровью – в черный цвет,

Черной кровью – в красный цвет.

Стоят полки. Воины боя ждут.

И среди воинов -

Поручик Георгий Тарский,

Вчерашний мальчишка,

Уже руки в крови обагривший,

С глазами цвета смолы липучей,

С улыбкой нервной на губах тонких.

Играет ветер в гриве белокурой. Одуванчиком развеваются волосы.

Британская шинель в плечах жмет. Сапоги не по размеру.

Сердце бьется – в груди тесно.

Стучит, стучит, стучит – словом одним:

– В бой! В бой! В бой!

Кровь того требует. Кровь пролитая – еще проливать зовет.

Скучно мертвым на том свете, живых к себе зовут.

И одна дорога живым:

– В бой! В бой! В бой!

Что делать? Быть или не быть? Убивать или убиту быть?

В бой скакать али не делать ничего?

...Действовать. Тратить себя. Разменивать человека на дела,

Золото – на монеты, монеты – на безделушки. Терять себя

В бесконечном множестве дел и поступков. Испепеляться. Распылять себя на атомы,

На крупицы человека, на мельчайшие неделимые частицы. Включать частицы

В круговорот правды и лжи, рождения, становления и гибели. Метаться в потоке

Одушевленным облаком из дел. Падать. Взлетать. Изменять себе.

Умирать в каждом начатом деле. Воскресать в каждом деле

Завершенном. И , безнадежно улыбаясь времени, умирать снова. Снова. Снова...

И все – ради чего? Чтобы из атомов потом воссоздать себя -

Трижды умершего и трижды воскресшего, трижды вывернутого наизнанку,

Трижды распятого по четырем сторонам света,

Трижды ставшего ничтожеством и трижды возросшего благодаря этому?

Стоит ли игра свеч! Игра, в которой мы превращаем себя

В горсточку карт, побиваемых одна за другой, и чем ранее

Они будут побиты полностью, тем больше мы получим

В конце! В конце... В конце жизни, смерти, бессмертия... себя самого.

Действовать!... Играть, сжигая душу и плоть, играть, не зная правил,

Играть, не имея воли вступить и выйти из игры... проявлять свою волю – вынужденно,

По приказу свыше быть своеобразным в трате себя и в выигрыше

Вечности. Действие... Игра, в которой все играющие проигрывают и все проигравшие

Умирают. Игра, игра... жестокая игра. Действие... Тишина... Жизнь.

И всё же – мы втянуты в эту игру, и отказ от нее

Не означает освобождения – недеяние есть тоже действие,

Притом самое затратное и кровавое. И летим мы, скопища пыли, над дорогой,

И перебирает нас вихрь, и уносит нечистый поток жителей всех областей,

Все в себе голоса заглушая. И иначе – нельзя. Жить – и терпеть. Жить – и терпеть.

Жить – и терпеть дела свои... Ибо только в терпении – правда.

Правда и победа. Жить... Играть... Проигрывать...

Действовать!...

– БИТВА

...А вдали, над городом,

Над форштадтами,

Над Волчьим Хвостом,

Над Порт-Артуром,

Над Захламиным,

Над Лукоморьем лукавым, над Беловодьем белым,

Над полями, лесами, степями страны моей -

Лицо Врага,

Лицо Планеты, взрывами-оспинами испещренное...

В небе смеется Чернобог, хохочет, людям блазнится,

Видится, чудится, чарует, с пути сворачивает:

– Ах вы, дети мои, а пролейте русскую кровушку,

А издырявьте русские груди русскими пулями,

А побросайте-ка русские головы русскому государю под ноги!

А повоюйте-ка за правду свою да против правды чужой!

И вы за Россию, и они за Россию – и все вы против нее!

Бойтесь, бейтесь, воюйте, бедуйте,

скачите в танце цепочкой единой -

В жерла пушек,

В пасти боен,

В прорву земли русской -

Давно она русской плоти не ела, давно постом себя томила -

Пора разговеться ей!...

Пляшите, стреляйте, кричите – пора разговеться!...

Ай да потеха!...

И дрожит пасть над городами, над селами, над лесами и дорогами-просеками,

И не видят люди ее, и бегут в пасть ее, и пропадают на клыках незримых,

И тают, и тают, и тают

Сокровища человеческие,

Сокровища душ и сердец,

И тает Россия,

Как снег на солнце полуденном.

И вдруг -

Посвист пуль над течением реки Тишины.

И вдруг -

Тревога бесконечная, страшная, неизмеримая.

– Что это?

Враг наступает? -

Пронеслось по рядам.

– Нет, ребятушки.

Это мы пороховые погреба на Московке взрываем -

Пред тем, как из города уйти, значит,

Запасы губим.

Волнение по рядам ходит...

Говорок хладный... Слухи... Чаяния...

А смерть ждала.

Смерть испускала угарный дым из своего машинного чрева.

Смерть следила за движением черных шестеренок в своем сердце.

Смерть перегоняла по стальным жилам своим желто-черную масляную кровь.

Смерть гудела, проносясь по серым мертвым дорогам.

Смерть глотала воздух, чтобы его никому не досталось.

Смерть затыкала уши цветам, чтобы они не слышали крика.

Смерть вырывала глаза облакам, чтобы им нечем было заплакать.

Смерть поражала легкие листья прямо в зеленое сердце,

Чтобы они не чувствовали боли человеческой.

Смерть пронзала облака пыли, чтобы подрубить,

Подсечь,

Обессилить человека.

Застыли всадники, прислушались...

И вдруг -

Посвист пуль, пение пуль, танец пуль в воздухе,

Танец вселенский, миры и ритмы переплавляющий,

Марш потусторонний,

Бездна, в треске выстрелов разверзающаяся.

Пули летают, пули снуют, пули мелькают между деревьями,

Между людьми,

Между сердцами и душами человеческими.

Пули пляшут на мертвых и живых телах.

Пули пчелами снуют, дань меда кровавого с поля человеческого собирая

Для кельи стальной,

Кельи деревянной,

Кельи земляной.

Мелькают пули, в сердца вонзаются – и в землю с людьми уходят.

Треск, щебет, рассыпная дробь оружейная -

Вечный воробьиный щебет смерти!

Но и сквозь выстрелы что-то слышно...

Выстрелы – это тоже тишина.

– Ты слышишь – ангелы поют? -

Спрашивает в бою кто-то...

Или послышалось?

Тишина.

И только

Всадник без головы -

Огромный, чЁрный -

В толпе воинов едет...

Саблей машет...

Страшны пути твои, страна обезглавленная!

– ГОРОД СОН

Скачет Георгий в бой, пули вокруг него свистят...

Вдруг – будто ужалило что под лопаткой...

Вдруг – заворковало что-то в голове...

Святая вода – красная почему-то – по пальцам течёт

И благоухает несказанно...

Неужели это смерть?

Падает Георгий.

Лежит в пыли, в бреду, не видит ничего,

Все видит, все знает, все понимает,

Ничего не укроется от него уже:

Мертв – и вездесущ.

Видит Георгий, лежа в бреду:

...Город спит. Улицы опустели,

Площади безлюдны, даже псы

Не выходят из конуры. Тишина.

Безмолвие.

На окраине города

Лежит белый человек, раненый в спину,

И кровь течет на белым снегом занесенные камни.

Кровь.

Кровь человеческая.

Русская

Кровь!

Человек в забытьи

Смотрит на небо белыми глазами.

Вокруг него возвышаются дома,

Собор вонзается в небо, здания

Толпятся, как зеваки, потрясенные зрелищем.

А выше – облака.

И тишина

Пульсирует в мозгу раненого, растет,

Перекатывается, ударяясь о стенки черепной коробки,

Как безъязыкий колокол. Тишина растет,

Бьется в висках, пробивает их,

Вырывается на свободу,

Плотная и вязкая, поднимается в небо,

Принимает формы и очертания, и вот уже из тишины, как из блоков,

Строятся здания. Камень на камень

Громоздятся удары пульса в висках раненого,

И ему кажется, что над ним в центре города,

Над площадью Соборной,

Над пустотой сибирской,

Над дорогой из златокипящей Мангазеи в далекую золотую степь

Возвышаются здания из тишины, замки, дворцы,

Храмы, – Вселенский собор тишины,

галерея снега, парадиз беззвучия,

простор без облика и отклика,

там, где видна форма бесформенного и слышны голоса беззвучного.

Город тишины. Город Сон,

Обнесенный высокими стенами,

С широкими проспектами, стройными башнями,

Богатыми рынками, дворцами, искусно построенными,

Галереями и музеями, театрами, где спектакли идут день и ночь,

Город Сон

Над рекой Тишиною,

Тихий, безмятежный,

Город небесный, грядущий в ночи...

Толчок крови. Гром в висках раздается.

Снова боль стискивает голову

Бредящего Пьеро, белого поэта,

Бледного раненого мечтателя,

И новые видения встают перед ним.

Воздух плотнеет, становится тяжелее,

Слои воздуха надвигаются друг на друга, сталкиваются лбами,

Бьют друг друга в грудь; полчища воздушные

Сходятся в сражении на улицах

Города Сна. И вот река уже

Полна крови; не Тишиной,

А Виной она зовется. Войска идут

Сквозь ворота города, идут обозы,

Идут цепью, заполняя простор полей

Вокруг города и разоряя площади.

Гроза разражается. Этот грохот

Раскалывающегося на части времени разрушает Тишину,

Крылья мечутся в небе, молнии

Летят от одного края мозга к другому;

Спазмы боли сотрясают тело

Человека и мира. Рана болит.

И вот – ветер холодит ее.

Тело ощущает холод. Кровь уже не в силах

Согреть человека. Ветер втекает

В опустевшие вены. Ветер течет

По жилам страны. Ветер заменяет миру

Душу. Ветер, ветер!

Он беснуется. Он поднимает

Столбы снежной пыли. Пыль заносит

Сложную архитектуру сновидения,

Белая, сухая пыль,

Душа, размолотая в порошок,

Порох, осыпающий мир, чтобы взорваться.

Ветер беснуется. Столбы пыли

Бродят по городу. У них нет

Человеческого образа, но они способны говорить,

Видеть, думать; у них есть язык,

И почему же он так непонятен!...

Ропот, рокот, трепетание согласных

Раздаются в мозгу Пьеро. Метель

Осыпает его. Холодные руки метели

Обжигают его, машут в лицо светом,

Поднимают в земли,

Кладут на что-то тонкое, как облако,

Несут, несут далеко... Несите меня,

Несите, руки метели! Я доверяю вам.

Я хочу навеки попасть туда,

В царствие ваше,

В город Сон

Над рекой Тишиной.

Сон рассеивается. Тишина

Больше не материальна. Пространство

И время вернулись на круги своя.

Человек лежит в больничной палате

С перевязанной бинтами рукой, лежит и стонет,

Еще не приходя в сознание, а над ним,

Над больницей, над бывшей столицей Сибири,

Над временем смутным

Стоит город,

Город светлый,

Город Сон,

В ночи к людям грядущий.

– ПОЛЕГЛО ЮНОЕ ПЛЕМЯ!

Только Сон...

Только Война и Мир...

Только сын земли – голый на земле голой...

Только человек перед небом черным...

Только нагота сердец...

Только тщета – всего человеческого.

Когда ночью Георгия хоронили,

Темно было и страшно.

Ветлы ветвями шелестели, колдуя.

Ветры паутиной людей пеленали -

Нитями незримыми,

Цепкими,

Острыми.

Темнота кусалась, как крапива.

И в темноте этой

Други последние -

В слякоти земной, осенней, зыбкой

Похоронили слякоть человеческую...

Похоронили тело,

Что человеком было.

И сказал друг Алехан над могилой -

Тело умерло,

А человек не может умереть.

Сказал коротко -

И молча вперед указал, куда дорога вела.

А впереди было -

Только одиночество.

И завывание ветра.

И темная дорога изгнания.

И красные лужи по земле русской, -

Красные лужи, красные лужи,

Черное небо.

И под небом этим,

Небом черным, небом красным, небом злым -

В войнах, ересях, кострах самосожженческих -

Полегло юное племя...

В войнах, дуэлях, долгах, ознобе бессмысленности жития -

Полегло юное племя...

В войнах, распрях, сшибках самолюбий, битвах классовых -

Полегло юное племя...

Полегло.

Падают кости...

Падают на квадраты площадей городских,

Падают на квадраты полей,

Падают на клетки судеб человеческих...

Как завершится сие? Как игра к концу подойдет?

Кто в выигрыше останется?

Падают кости...

Падают судьбы...

Ломаются судьбы человеческие...

Сдавленный крик кровью сквозь зубы плещется...

Глаза кровью наливаются...

Судьбы сходят с орбит...

Тяжела она, воля Господняя.

Совершается предначертанное.

Бросают жребий Спас и демон при дороге.

Тень и свет чередуются в небе...

И творится над судьбами она,

И вершится она -

Превыше жизней и смертей человеческих,

Превыше боли и счастья нашего -

Закону иному послушная -

Игра, игра... жестокая игра.

ЯВЛЕНИЕ 7

СТРАШНЫЙ СУД

– ВОЗВРАЩЕНИЕ

Последняя осень.

Осень тревог и надежд наших.

Осень сырая,

Глухая,

Морозная.

Желтые травы и зеленые листья на черной земле.

Желто-серые холмы у реки Замарайки.

Желто-серое небо.

Ранним утром, по измороси,

Мимо черных изб покосившихся

Он тайком крадется,

Стыдясь, боясь, не заметит ли кто.

Он возвращается -

Беглый беляк, бывший эмигрант,

Бывший чистый отрок,

Семнадцати лет в белую гвардию призванный,

Девятнадцати в Китай бежавший,

Двадцати пяти – тайком вернувшийся.

Вернувшийся домой.

На землю родную.

На пепелище родное.

На смерть.

Старая шинелка.

Ноги в сапогах седых.

Лицо молодое, узкое,

Сибирским снегом обмороженное,

Китайским солнцем обожженное,

Неживое.

Глаза – черной воды колодцы.

Глаза – как углем дыры прожженные.

Смотрят и не смотрят,

Только травы взором обжигают.

Бровей – нет как нет.

На лбу – черные волосы с седой прядью:

Черное с белым -

Флаг поверженного поколения,

Выжженного поколения,

Поколения пустоты.

– КАИН

Идет он мимо домов,

Где спят все еще.

Идет, хоронится.

Черной водой из глаз глубоких плещет.

Где она, материна изба?

Не сгорела ли?

Аль до сих пор стоит?

Полдеревни, небось, полегло тогда...

Вот она,

Изба старая,

Изба черная,

Дедом поставленная.

Стоит, как филин, нахохлившись,

Крылья сложив,

Исподлобья глядит.

Черная птица. Мудрая. Злая.

Не страшно ей ничего.

Сто лет еще простоит, сто войн переживет,

Только чернее станет.

А взгляд ее – все тот же будет,

Все то же черное лицо избы.

– Кто там?

– Панька Махоткин...

– Кто-о? А ну шагай отсюда, стервец, вор приблудный!

– Панька я, брат твой! Не признал разве?

Вот шрам на руке, возле локтя, – помнишь, в детстве косой ты махнул...

Кровь до сих пор красна так же...

– Панька!

– Петруха!

– А откудова ты? Слыхали мы, что пропал ты...

Что штык тебе вонзился в горло клокочущее

Там, под Кяхтой, в Унгерновом побоище...

Выжил что ли?

– Не был я там. Лгали люди.

Я в Харбине три года жил,

По Желторосской степи блуждал,

Рикшей был, белье стирал,

А оружие – во веки в руки не возьму!

Устало оно от рук моих...

– А пришел зачем?

– Да вдохнуть пыли родной захотел...

По степи желтой пройтись...

Мать повидать...

– Нет матери. Год назад скончалась.

Отец еще при тебе отстрелялся.

Я женой обзавелся, сын теперь у меня -

Волосы желтые, песочные,

Глаза синевы вечерней,

Веснушек полчашки на лице.

Спит сейчас.

Нет тебе у меня места.

Я беляка не приму.

Хошь, не хошь, – а жить надо.

Знаешь ведь, что беглецам у нас причитается!

Ступай в тайгу куда, в леса синие,

В чащи метельные,

Там избу сваргань, помогу, чем смогу.

А к нам, в Нахаловку нашу – не кажись!

Понял?

– Понял я... Нет мамки моей больше

И брата нет.

Ну, прощевай, живи, как можешь.

Я к тебе не приду.

Плюнул Панька под ноги,

Повернулся на месте

И, сгорбившись, назад зашагал.

А изба кряхтела вслед,

Ворочалась под ветром серым,

Глаза желтые зажигала,

Спину бревенчатую щетинила,

И треск от нее разносился по холмам,

И дым из трубы шел ядовитый -

Дым, дым,

Дым России,

Дым времени спаленного,

Газами выжженного,

Кровью политого,

Слезами усеянного,

Смертями урожай пожавшего.

– СТРАШНЫЙ СУД

Идет он прочь,

Мимо изб покосившихся,

Не боясь уже, что заметит кто.

Идет, покачиваясь,

Рукой машет -

Голова буйная,

Забубенная.

Желтые пески Китая в памяти шумят,

Фиолетовое небо монгольское в глазах стоит,

Кровь в горле клокочет

Непролитая.

Горько ему. Горько и пусто.

Помнится, как мамка – седая, прямая, тощая -

Провожала в поход его,

Крест-накрест отец целовал...

И пустыня желтая горит в зрачках его.

Лицо безбровое белизной пламенеет.

Взгляды чёрным вороном над селом порхают -

По холмам желто-зеленым,

По реке серой,

По старице безжизненной,

Вороном реют, птицей-ястребом, птиц мелких ловят,

Мясо когтями разрывают

И кровушку, клокоча, из горла пьют.

Эх, жизнь– пустыня...

Ни дома, ни отца, ни матери...

Есть разгуляться где на воле!

Эх, раззудись, рука!

Живи, гори, рыдай!

И чтоб пустоте пусто было!

Кто там на краю села?

Лицо незнакомое... широкое...

Глаза раскосые, чудные...

Скулы желтые, желваки так и ходят под кожей...

Казах? Степное племя, сильное, буйное,

На земле воспитанное.

Пустыня – в щелочках глаз их...

Небо – в сердце их...

Песок и небо. Небо и песок.

– Эй, ты! Саша-паша! Брат! Подходи, поцелуемся...

– Ты кто? Моя не понимай...

– Я не местный. Проезжаю тут... В Москву еду.

– Что, болша шишка небось – в Москов мчать?

– Болша, болша. Хошь, подарок дам – нож, китайский, новый?

– А чего ты так?

– Да радость у меня. Сын родился. Всем подарки сделать хочу!

Выпьем, друг степной, из фляжки моей!

Фляжку серебряну тебе тож отдам...

Вон как блестит! Дорогая вещь! С беляка снял на войне...

Так выпьем! – Выпьем!

– За Страшный суд!

– А что это?

– Не понять тебе. Хорошая штука!

– Ну, выпьем!

Пьют двое. Небо над ними стоит заиндевелое.

Стоит, не движется.

Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.

А за Замарайкой – ковыль-трава, поросль степная,

На ветру колышется,

Шуршит молитвы свои,

Иноком степным, летопись веков ведущим,

Под копытами растущим,

Каждым ударом сминаемым,

После каждого удара снова встающим.

Трава мягкая, трава сильная,

Трава вечная.

И море шороха его, море думы утренней

Колышется мерно...

– ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

Выпита последняя чарка. Об землю разбита.

Нож – у Темирбая. Фляга ему же отдана.

Нет больше чар. Нет жизни больше.

И смерти нет.

– Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!...

Горит изба старая,

Дедом построенная, -

Сто лет могла бы стоять,

А не вынесла братовой вражды.

Горят стены древние,

Горят ставни деревянные,

Сибирская резьба древняя, хитрое узорочье!

В доме двери заперты крепко.

Крики несутся,

Рвутся, плачут, крыльями машут,

Небо царапают до крови,

Крики, крики, крики – три стаи криков от земли до небес!

Насквозь! Насквозь! Весь мир ими пронзен -

Криками детскими,

Плачем мальчонки желтоволосого,

С веснушками в полщеки,

С глазами синевы вечерней!

А в избе – икона Божьей Матери -

"Хождение по мукам" -

Из огня ладони тонкие простирает,

Молится,

Глазами девичьими из огня хода ищет,

Сквозь дым черный по воздуху плывет.

Глаза синие,

Глаза укорные,

Глаза молчаливые на муки смотрят.

Сошла, сошла, сошла в ад Богородица!!!

Мальчик плачет...

Гори, гори, гори!...

Пляшет рядом брат,

Брат обезумевший,

Пляшет у пожарища,

Сапогами тяжелыми землю бьет за обиды свои,

И глаза – слез полны, колодцы черные,

Щели преисподние.

Пустыня в душе его,

Красное небо монгольское,

Шинели серые,

Штыки, крови отведавшие.

Скоро, скоро последний выстрел его прогремит!...

Скоро, скоро землю ему последний раз целовать...

Скоро человек в кожаной куртке, прямой и строгий, взглянет в глаза мертвые

И галочкой смерть гада в списке отметит.

Умирать, так умирать!

В пламени!...

Небо над пожаром стоит заиндевелое.

Стоит, не движется.

Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.

А за Замарайкой – ковыль-трава, поросль степная,

На ветру колышется,

Шуршит молитвы свои,

Иноком степным, летопись веков ведущим,

Под копытами растущим,

Каждым ударом сминаемым,

После каждого удара снова встающим.

Трава мягкая, трава сильная,

Трава вечная.

И море шороха его, море думы утренней

Колышется мерно...

ЯВЛЕНИЕ 8

ПОСЛЕДНЯЯ ВЕЧЕРЯ

Октябрь – русский, сибирский, иртышский.

Морозный октябрь тридцать четвертого.

Черная река. Белые льдины. Заморозков неумолчный звон.

Избы, стайкой над обрывом теснящиеся.

Чуть слышный говорок хмельной из избы доносится:

Праздник у людей!

День рожденья у матери семейства большого,

Старухи – высокой, прямой, строгой,

С глазами молчаливыми,

Скулами широкими,

Говором быстрым,

Руками жилистыми.

Троих детей, пятерых внуков вырастила она,

Брата в Гражданскую от смерти спасла,

Мужа из плена выручила.

Все село пришло Параскеву поздравить,

Параскеву -заступницу свет-Петровну.

Сидит она за столом,

Ни слова ни молвит, – ждет, что гости скажут.

Темный огонь в глазах карих горит.

Улыбка на устах змеится.

Смотрит бабка – то на гостей,

То за окно, где снег первый все дороги завалил.

Ранний снег на полях,

Ранняя седина на висках,

Ранняя мудрость во взглядах.

Ох, и рано нынче зима к людям пришла!...

Гости подходят.

К мужу Николе два брата приехали -

Петр да Константин.

Похожи они -

Вместе в войске казачьем служили,

Вместе с японцем бились,

Вместе из плена бежали,

Рядом дома строили.

Всю жись пути их рядом шли...

Вот они, на лавке сидят, -

Не разлей вода:

Бороды черные,

Глаза карие,

Руки узловатые на коленях лежат.

Жены их здесь, сыновья и дочери,

Дети и внуки Параскевы самой -

Самому младшему – три годочка только.

И три бабки – соседки пришли, подарок принесли -

Шаль павлодарскую, узорную, разукрашенную хитро,

Яркими цветами по полю красному,

По краям – полосы зеленые да синие,

Да проблески золота раскиданы по полю всему.

В середке – Древо Жизни цветет, плодами тяжелеет.

Рисунок пышный, расцвеченный ярко, но четкий и ясный всегда,

Как память русская,

Как песня народная.

Сидят бабки рядом, седые, огромные,

Искорки шалые в глазах у них пляшут,

А сами – как из камня ваяны:

крепки, широки лицом да станом,

руки – мужских шире вдвое.

Крепость наша сибирская,

Крепость к ветру, крепость к снегу,

Крепость к земле родной.

Крест и крепость... Крепость и крест... Твердыня русская...

Все сидят безмолвствуя. Одного ждут:

Когда муж Параскевин, Никола Волохов, со двора придет -

Без него грешно пир начинать.

Без хозяина и дом – не дом,

И пир – не пир.

Пришел Никола.

Но не один.

С ним – человека два, в плащах черных и без лиц словно.