Текст книги "Не для меня Дон разольется"

Автор книги: Андрей Ворфоломеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Зато сами Вогезы, редко где переваливавшие за тысячу метров, Воинцева откровенно разочаровали. На их склонах виднелись жалкие остатки некогда густых еловых лесов – красноречивые свидетельства кипевших здесь ожесточенных боев. Степан вспомнил, как плакали итальянцы при виде непоправимого урона, которому подвергся заповедный лес Паневеджо в Доломитовых Альпах. А ведь по легенде, тут бродил сам великий Страдивари, отбирая древесину для своих неповторимых шедевров! Зато теперь, лес способный подарить человечеству ещё множество прекрасных музыкальных инструментов безжалостно уничтожался массированным артиллерийским огнем. Та же история была и в Вогезах. Вместо стройных еловых стволов лишь кое-где возвышались безобразные ряды расщепленных пеньков и обрубков.

А мощь артиллерии всё возрастала и возрастала. С её помощью обе стороны старались преодолеть грозно замаячивший на горизонте тупик позиционной войны. Если в начале года, во время «Первого сражения в Шампани», «ураганным» считался огонь скорострельных семидесятипятимиллиметровых пушек, то перед декабрьским наступлением на Хартмансвиллеркопф французы стянули гораздо более крупные калибры. В их числе были и два трехсотсемидесятимиллиметровых монстра – мортиры-гаубицы концерна «Филло». Всего же, по одному орудию приходилось на каждые тринадцать метров линии фронта! И это на второстепенном участке!

Французы были твердо уверены в успехе. И, поначалу, разразившееся в девять утра 21 декабря сражение полностью оправдало их ожидания. Сконцентрированный пятичасовой огневой шквал более чем трехсот орудий сделал свое дело. Передовые немецкие позиции оказались, в буквальном смысле, сметены, а их потрясенные защитники (кто ещё оставался в живых) принялись откатываться назад. Перешедшие в 14.15 в наступление 27-й и 28-й батальоны альпийских стрелков почти без сопротивления захватывают Хирценштейн. Удача сопутствует и солдатам 152-го пехотного полка, сумевшим занять Рорбург и Грошерзорг. Однако их дальнейшее продвижение останавливают наступившие сумерки, отсутствие связи и собственные потери. Да и сопротивление немцев, принявшихся перебрасывать к месту прорыва все имеющиеся в наличии войска, многократно возросло. Тем не менее, ночью в стане атакующих царило ликование.

– О-ля-ля! – кричали темпераментные французы. – Завтра мы их окончательно побьём!

– Да погодите вы! – пытался урезонить союзников не менее темпераментный, но уже имевший опыт горной войны Пиньоли. – Взять позицию противника ещё не главное. Главное – удержать её в руках!

Увы, но прав оказался именно лейтенант, а не отмахивавшиеся от него французы. Буквально на следующий день переброшенные из-под Мюлуза на поезде 40-й и 56-й ландверные полки, вместе с 8-м резервным егерским батальоном, стремительным ударом отвоевывают почти все утраченные накануне позиции. «Красные дьяволы», прозванные так из-за традиционных красных штанов прежней формы, оказались совершенно не готовы к столь быстрой ответной реакции. Их 152-й пехотный полк был окружен на вершине и практически полностью уничтожен. Единственным зримым результатом двухдневных боев стали новые горы трупов густо усеявших заснеженные склоны Хартмасвиллеркопфа.

– Вот вам и «о-ля-ля!», – в бессильной ярости скрипнув зубами, пробормотал Пиньоли.

В отличие от лейтенанта, Степан в штабах подразделений чувствовал себя не очень уютно из-за обилия там множества важных офицеров с большими звездами на погонах. Он, как и все рядовые солдаты, в соответствии с крепко усвоенной народной мудростью, старался держаться от начальства подальше. Да и препятствовал языковой барьер. С простыми «пуалю» хоть жестами объясниться можно! Тем не менее, почти сразу после прибытия в Вогезы, Степан быстро нашел себе занятие по душе. Поплевав на ладони и вооружившись лопатой, он принял самое деятельное участие в оборудовании огневой позиции для одной из вышеупомянутых тяжелых гаубиц концерна «Филло». А дел там действительно хватало. Для установки огромного лафета требовалось выкопать капонир в земле, частично гасивший чудовищную энергию отдачи, проложить узкоколейку для подвоза снарядов, установить лебедку и так далее. Немудрено, поэтому, что помимо самих артиллеристов, в обслуге орудия было много и простых рабочих, резко выделявшихся на фоне военных своими сугубо штатскими пиджачками, кепками и жилетками. Вот к ним Степан и присоединился. Те сочувственно похлопывали русского товарища по плечу, во время редких перекуров, протягивая ему бутерброды с сыром и оплетенные бутыли сухого красного вина. Степан никогда не был его особым поклонником, однако постепенно привык. Особенно, после итальянского «кьянти»!

Оставался Степан у гаубицы и во время артиллерийской подготовки 21 декабря. Как и любой, не избалованный техническими изысками человек, вчерашний крестьянин испытывал почти детский восторг при виде огромного, задранного почти вертикально орудийного жерла, методично изрыгавшего очередные, окутанные дымом и пламенем, пятьсот килограммов смертоносного груза. Об участи нещадно истребляемых с неба немцев не хотелось и думать. Более того. Степаном владело совершенно искреннее мстительное чувство. «Это вам за Карпаты»! – при каждом залпе, мысленно приговаривал он.

В общем, к работе артиллерии никаких претензий не возникло. Это пехота, потом, все «испортила». По крайней мере, так думали в вышестоящих штабах. Тем не менее, наступательный дух французов, после столь обидной неудачи, отнюдь не угас. 28 декабря 12-й батальон альпийских стрелков атаковал Нижний Рехфельсен и занял его практически весь, за исключением небольшого участка, где в полном окружении оказались около тридцати немцев из 74-го пехотного полка. Капитулировать те отказались. На следующее утро, как и в прошлый раз, немецкие гвардейские егеря попытались деблокировать своих товарищей, но потерпели неудачу. В этот же день бесконечный мартиролог жертв «Старины Армана» пополнился и командиром французской 66-й пехотной дивизии генералом Марселем Серре. Потрясенный до глубины души картиной всеобщей смерти и разрушения, он, невзирая на град пуль и осколков, практически постоянно находился на передовых позициях. По крайней мере, у окружающих сложилось стойкое впечатление, что Серре явно искал смерти.

Накануне атаки на Нижний Рехфельсен, в 7 утра 27 сентября, он вновь посетил траншеи для того, чтобы лично поставить боевую задачу капитану Полю Мане. Затем, генерал присел на ложемент окопа и, с грустью посмотрев на подчиненного, произнес: «Мой бедный мальчик»! Сердце Мане сжала неизъяснимая тревога. Вскочив на ноги, он с горячностью закричал: «Генерал, ваше место не здесь! Прошу вас, уходите! Немцы непрерывно атакуют. Не доставляйте им ещё и радости от гибели командира 66-й дивизии»!

Серре только пожал плечами: «Бывают времена, мой друг, когда смерти только рады». Наконец, вняв настойчивым мольбам капитана, генерал скрылся в восстановленном ночью ходе сообщения, бросив напоследок: «Жизнь, как и война – такая разочаровывающая штука». 29 декабря, во время немецкой контратаки на Нижний Рехфельсен, Марсель Серре был ранен в колено осколком снаряда. Невзирая на то, что на следующий день ногу экстренно ампутировали, спасти генерала не удалось. 6 января 1916 года он умер в госпитале от гангрены.

Два дня спустя закончилась и активная фаза боев за Хартмансвиллеркопф. Решительная контратака свежих немецких 188-го и 189-го пехотных полков свела на нет практически все предыдущие французские территориальные завоевания. Линия фронта, в основном, вновь вернулась к своим прошлогодним очертаниям.

4.

Хлопоты же по возвращению Степана домой, начались сразу после его приезда с фронта в Париж. Правда, поначалу, русский военный атташе полковник Игнатьев совсем не воспылал желанием возиться с очередным, свалившимся словно снег на голову, военнопленным. Потому и предложил Степану пока поработать на химической фабрике «Аллэ и Камарг». Мол, все бежавшие из плена русские солдаты так делают. А если каждого, из них, в Россию отправлять, то – извините, никакого тоннажа не хватит! Однако Воинцев, чувствуя за плечами недвусмысленную поддержку итальянского представителя при французской Ставке полковника Монтанари, что называется, «уперся рогом». Отправляйте на Родину и точка! И Игнатьев уступил.

Из Франции в Россию, в условиях военного времени, можно было попасть несколькими путями. Самый длинный, из них – почти кругосветное путешествие через Дальний Восток, не хотелось и рассматривать. Другой вёл вокруг Скандинавии в Архангельск или Романов-на-Мурмане. И, наконец, третий пролегал по территории нейтральной Швеции вплоть до границы с Финляндией, тогда входившей в состав Российской империи. По нему частенько выезжали на Запад различные военные, дипломатические либо думские делегации. Решили отправить вокруг Балтийского моря и Степана.

Родина-матушка, вопреки всем ожиданиям, встретила своего блудного сына совсем неласково. Не было ни цветов, ни ковровой дорожки. Более того. Вместо давно чаемого отпуска, Степана прямиком направили в запасной полк. Да не в родной Воронеж или куда-нибудь поближе к дому, а аж в стоявший на самой Волге Царицын. Там он, в первый раз, и увидел Хлебникова. Конечно, тогда Степан ещё не знал, что перед ним знаменитый поэт, а также, по совместительству – «Председатель Земного шара» и прочая, и прочая. Просто, из окружающей толпы солдат 93-го запасного пехотного полка ратник ополчения II разряда Виктор Хлебников выделялся как высоким ростом, так и несколько отстраненным выражением лица человека «не от мира сего». Словно погруженного в какие-то свои, глубоко сокровенные мысли. Ну и совершенно не строевым видом, разумеется. Он не мог никак приноровиться шагать в ногу, постоянно путался в командах и, что самое страшное, с точки зрения вышестоящего начальства, периодически забывал отдавать честь. А за это полагалась незамедлительная гауптвахта. Не шибко складывались отношения у поэта и с товарищами по казарме. Будь Хлебников помладше, то его в полку, несомненно бы, затравили. А так – просто относились, как к своеобразному юродивому.

Потому неудивительно, что поэт с видимым воодушевлением воспринял появление человека только недавно вернувшегося из-за границы. Пускай и не шибко грамотного и в делах искусства почти ничего не смыслившего. Соответственно, ни о какой тесной дружбе между ними не могло идти и речи. Хлебников, невзирая на свалившиеся на его голову армейские злоключения, все равно держался несколько свысока. Он вполне заслуженно считал себя гением и человеком, добившимся в жизни чего-то. Пусть это «что-то» и ограничивалось участием в коллективных полулюбительских сборниках, издававшихся ничтожным тиражом. Это, впрочем, совсем не мешало Степану относиться к поэту с известной долей благоговения. Ведь тот был «барином», да ещё и «образованным»! Одно титулование чего стоит! «Король времени Велимир I»! Не абы кто!

Хлебников же искренне считал, что солдатчина способна попросту убить в нем поэта. И это в те дни, когда загадка «законов времени», казалось, приблизилась к полному своему разрешению! За неимением иных собеседников, заросший бородой мечтатель щедро делился своими выкладками и идеями со Степаном.

– Виктор Владимирович, – однажды, робко спросил тот, – а каким оно будет, наше будущее?

– Конечно прекрасным! – экспансивно воскликнул поэт. – Всё, буквально всё, должно измениться! Ведь научно-технический прогресс открывает перед нами широчайшие возможности! Возьмем, к примеру, архитектуру. Неужели, мы и дальше будем жить в спрессованных в пределах улиц и, словно слитых воедино, домах-крысятниках?! Разумеется, нет! Развитие новых технологий приведет к тому, что каждый сможет выбирать себе жилье по собственному вкусу. Представь, только – дом-качели!

– Как это?

– Очень просто! Берется домик и подвешивается на тросах меж двух опор! И плавно раскачивается, в такт дуновению ветра!

– Интересная идея. А мутить, извиняюсь, не будет?

– Ну… – Хлебников, на мгновение, задумался. – Ну, это же не для всех! Для моряков, там, или мыслителей. Да и вообще. Дом будущего, скорее, будет напоминать железный остов. Или каркас, к креплениям которого станут прикрепляться передвижные стеклянные домики-каюты. Человечество, таким образом, полностью удовлетворит свою страсть к путешествиям. И ездить по белу свету ты будешь не сам, лично, а вместе с собственным жильем! Особенно, если каюты эти сумеют сделать летающими. Тут и вовсе горя мало! Надоело тебе, например, в Москве – так не беда! Отстыковался от своего места в общем доме-каркасе и лети, себе, положим, в Амстердам. Или в Рим. А там тебя уже ждут.

– Звучит, конечно, прекрасно, но осуществимо ли на практике? Как в той же Италии смогут узнать о моем прибытии?

– Ну, это и вовсе проще простого! Не забывай, дорогой друг, о современных технологиях! При подлете к любому выбранному городу, связываешься по радио с местным регулировщиком или диспетчером и сообщаешь о своем желании временно пожить у них. А тот, в свою очередь, указывает тебе номер башни со свободным местом. И всё! Спокойно пристыковываешься и гостишь, сколько душа пожелает. Радио – это, вообще, великая вещь. И в будущем, судя по всему, роль его будет исключительно велика. Передача новостей со всего мира, мгновенная связь между людьми, живущими на разных континентах, передача изображения по радиоволнам, да мало ли ещё что. Даже дух захватывает…

Суровая действительность, впрочем, иногда властно вторгалась во все эти прекраснодушные мечтания. Спустя неделю, после этого разговора, Хлебников загремел в лазарет. А ещё через несколько дней, в расположении полка появился молодой человек, разыскивавший поэта. Степан, в это время, вместе с остальными солдатами, участвовал в обычном воскресном параде, проходя строем по расположенному в двух верстах от города импровизированному плацу, и о случившемся узнал не сразу. Приезжего звали Дмитрием Петровским. Это был один из прежних друзей Хлебникова, специально приехавший в Царицын. Отыскав, наконец, поэта в лазарете, он сразу же увел того в город. Там, на трамвайной остановке, обоим посчастливилось встретить ещё и архитектора и художника-новатора Владимира Татлина. И тут же, не сговариваясь, экзотическая троица договорилась провести совместную лекцию в местном «Доме науки и искусств». Все хлопоты по её устройству взял на себя Петровский. Однако командование полка и так косо смотревшее на чудачества Хлебникова, наотрез отказалось отпустить того на выступление, посвященное собственному творчеству. Пришлось «королю времени» прибегнуть к банальнейшей самоволке. Впрочем, для того, чтобы «не дразнить гусей», договорились, что основную часть лекции будет вести Петровский, а Хлебников, при нужде, станет подсказывать из-за кулис. Но подобная конспирация, разумеется, никого не могла привести в заблуждение. Присланные из полка фельдфебели и унтер-офицеры прекрасно знали, где следует ловить сбежавшего поэта.

Лекция, в привычно вызывающем футуристическом стиле называвшаяся «Чугунные крылья», состоялась 25 мая 1916 года. Арендованный под выступление зал был практически пуст. Внутри сидели лишь полковые шпионы, намеревавшиеся прихватить Хлебникова, что называется, на месте преступления, да несколько местных городских сумасшедших. Да и впрямь, о каком футуризме могла идти речь, если всего три года назад, солдаты тогда расквартированного в Царицыне 187-го Аварского пехотного полка, после мытья в бане, стали развешивать свое выстиранное белье прямо на оголенные электрические провода?! Двоих убило током. Сразу же после этого, по всему городу прошли манифестации с красноречивым лозунгом «Долой электричество»! А вы о каком-то, там, будущем…

Пошел на лекцию и Степан. Причем, в отличие от прочих – по личному приглашению Хлебникова. Да и увольнительная весьма кстати подвернулась.

Открывший выступление Дмитрий Петровский сразу начал говорить о вещах поистине невероятных:

– Все мы, сейчас, без преувеличения, находимся на пороге величайшего открытия в истории человечества! Впервые появилась возможность постичь законы такого, казалось бы, неуловимого процесса, как время. Да, да, не смейтесь. Именно так. Согласно вычислениям, опубликованным выдающимся пророком современности, поэтом, мыслителем и математиком Велимиром Хлебниковым в его труде «Время мера мира», течение времени, как видно из названия, тоже подчиняется определенным числовым закономерностям. На данный момент открыто лишь несколько основополагающих чисел и мы, по сути, находимся ещё только в самом начале пути. Тем не менее, даже предварительные наброски способны дать поистине потрясающие результаты. Судите сами.

Первым, в этом ряду, по праву стоит число 365 или «год богов». Почему – объяснять, думаю, не стоит. А вот вторым, по значимости, в изучении законов времени, следует признать число 48. История его возникновения пока до конца не выяснена, но важность не вызывает никаких сомнений. Ведь именно путем отнимания 48 от 365 было получено третье эпохальное число 317. Его ещё можно назвать «колебательными волнами». Именно оперируя числом 317 и его производными, наш гениальный современник Хлебников заложил первый кирпич в основу изучения и упорядочения единого закона времени. Не верите? А зря. Приведу лишь несколько примеров из общеизвестных фактов мировой истории. В 665 и 31 годах до нашей эры, соответственно, Египет покорили ассирийский царь Ашшурбанипал и Юлий Цезарь. Но эти события отстоят друг от друга на 634 года или ровно на 317 умноженное на 2! Идем далее. Великий поход Наполеона в Россию состоялся спустя 951 год после набега варягов на Царьград, тоже, кстати говоря, окончившегося неудачей. Но число 951 есть, ни что иное, как 317 умноженное на 3…

И так далее, в том же духе. Впрочем, иногда Петровского, а вернее – Хлебникова, чей свистящий шепот отчетливо доносился из-за кулис, откровенно заносило. Среди его многочисленных цифровых выкладок встречались, например, и такие: «В 1911 году в Швеции было 317 помноженное на 95 финнов и норвежцев»! В завершении вечера, пару слов о своем творчестве, а также законах «формы и веса» сказал и Владимир Татлин. В целом, лекция прошла достаточно ровно, однако без некоторого конфуза обойтись все же не удалось. Когда по окончании выступления был поднят занавес, чтобы Петровский и Татлин смогли пройти за кулисы, перед зрителями, во всей красе, предстал не успевший спрятаться Хлебников. Таким образом, к длинному списку его дисциплинарных проступков автоматически прибавился ещё один.

В полной мере осознав это, «король времени» решил махнуть на всё рукой и, вместо явки с повинной в полк, продолжить вечер в гостинице, где остановился Петровский. И так, ведь: «Семь бед – один ответ»! Помимо его и хозяина, туда же отправились и Татлин со Степаном, купив, по пути, чайной колбасы, ситного хлеба и дешевого красного вина.

Войдя в скромно обставленный номер, Хлебников снял фуражку и задумчиво произнес:

– Да, только в таких местах я и чувствую себя по-настоящему свободным. Словно путешественник, приехавший в незнакомый город. Гостиница помогает сохранить иллюзию утраченной свободы. Вот так посидишь здесь – и, поневоле, забудешь, что утром тебя опять ожидает казарма с её потоками ругани и кулачной учебы. А, вообще, если честно, никакого будущего, для себя, в армии я не вижу. Ну, разве что, мне дадут какую-нибудь очень интересную службу. К примеру, на воздушном корабле «Илья Муромец». О подвигах наших авиаторов так увлекательно пишут! Да и, по-моему, будущее именно за покорением неба!

– Вполне возможно. Но не в такой форме, как сейчас, – покачал головой Татлин – подобно Хлебникову, человек громадного роста со светлыми волосами и простым выражением лица. – Слишком уж нынешние аэропланы смахивают на тупиковый путь развития воздухоплавания.

– Почему?

– Ну, посуди сам, Велимир. Что в современных «фарманах» и «моранах» от птиц? Да ровным счетом ничего! Обшивка жесткая, а у птиц, напротив – оперение мягкое, пластичное. Оттого они и могут парить часами, практически не затрачивая усилий! Вот я и хочу, основываясь на их анатомии, создать совершенно новый летательный аппарат. Легкий и гибкий, человек, в котором, не будет праздно сидеть в кожаном кресле, а располагаться лежа, подобно пловцу. И управлять руками и ногами!

– Хм, а какой же двигатель будет стоять на вашем аппарате? – наконец, отважился подать голос Степан, целиком захваченный разворачивавшейся перед ним новой грандиозной мечтой.

– Ясное дело, что не бензиновый! Я полагаю, что педального привода, при всей легкости конструкции, будет более чем достаточно! Типа, как на велосипедах. И летать на нем следует учить сразу с восьмилетнего возраста. Словно птенцов, ставить детей, так сказать «на крыло»! Пусть привыкают! Вот когда у каждого будет свой собственный летательный аппарат, тогда мы и придем к светлому будущему!

– Полностью с тобой согласен, Володя! – незаметно подмигнул остальным Хлебников. – А как же ты планируешь назвать свой чудо-аппарат?

– Как? Ну, хотя бы, «летатлин»!

– Звучит оригинально. Это, получается, производное от слова «летать» и твоей фамилии?

– Получается, так, – скромно потупился художник.

– Хвалю. Жаль, только, что ни одного экземпляра «летатлина» пока не построено. Придется проситься на «Илью Муромца»…

Разговор этот имел весьма необычные последствия. Отсидев, в очередной раз, на гауптвахте, Хлебников подбил Степана составить ему компанию в написании рапорта о переводе в эскадру тяжелых бомбардировщиков. Получив его, командир полка чуть не лишился рассудка:

– Да они что, шутки шутить вздумали?! – задыхаясь от душившего его гнева, воскликнул тот. – Хороши авиаторы, ничего не скажешь! Один толком в ногу, до сих пор, ходить не научился, другой тоже хорош, с его церковно-приходской школой! И они ещё о нашей гордости – эскадре «Муромцев» заикаются! Ничего себе! Да надо мной вся армия смеяться будет, если я таких клоунов туда направлю! Нет, нет и ещё раз – нет!

Хлебников, впрочем, если честно, на иной ответ и не рассчитывал. Поэтому он, параллельно с неудачной попыткой завербоваться в авиацию, обратился к своему другу и соратнику по футуристическому движению Николаю Ивановичу Кульбину, имевшему приравнивавшийся к генеральскому чин действительного статского советника с просьбой о признании себя невменяемым. И тот незамедлительно начал действовать. В конечном итоге, у поэта и впрямь обнаружили «состояние психики, которое никоим образом не признается врачами нормальным» и отправили для дополнительного обследования в земскую больницу в Астрахань. А Степан, с очередным маршевым пополнением, отправился на фронт…

5.

Единственное, в чем порадели бывалому солдату в Царицынском воинском присутствии, заключалось в том, что приписали его к 26-му Могилевскому пехотному полку, входившему в состав «родной» 7-й пехотной дивизии, в мирное время дислоцировавшейся в Воронеже. Правда, перебрасывалась она на усиление другой армии – 11-й, но это было не суть важно, поскольку прежний командующий 8-й армии генерал Алексей Алексеевич Брусилов тоже пошел на повышение и сейчас возглавлял весь Юго-Западный фронт. Так что, воевать Степану предстояло в практически тех же самых местах, что и полтора года назад, да и, к тому же – с хорошо знакомым начальством. Вот только время было иным.

Едва попав в действующую армию, Степан начал замечать первые признаки растущего недовольства, пока ещё, правда, тлеющего под спудом. Нижние чины откровенно устали от войны. Да и в качественном составе войска заметно изменились. Если, в прежнее время, на службу призывали только после строжайшего отбора, то сейчас гребли практически всех. За исключением, разумеется, откровенных инвалидов. Ну и тех, у кого хватало денег и связей, для того, чтобы откупиться от передовой. Не в лучшую сторону изменилось и продовольственное снабжение. О щедрых пайках первого периода войны теперь вспоминали с умилением. Шутка ли, по тогдашним нормам, только на одного солдата действующей армии полагалось три фунта хлеба, фунт мяса и полфунта сала. Вот уж действительно, ешь – не хочу! В шестнадцатом году о подобном изобилии можно было только мечтать. Лишь по большим праздникам серьезно урезанная порция мяса поднималась до привычной фунтовой нормы. Иногда к ней прибавлялись ещё и фунт подсолнечных семечек, одна селедка и полуфунтовая белая булка.

Другим откровением, для вернувшегося из чужих краев Степана, стало то, что стране так и не удалось достичь полного единения, необходимого для окончательной победы над врагом. И немалая доля вины в этом лежала на правящей династии. Царь так и не отважился ввести во всей империи военное положение. И результат не заставил себя ждать. Армия на передовой истекала кровью, в то время как в тылу, практически беспрепятственно работали рестораны, кафешантаны и прочие увеселительные заведения. Гремела музыка, и лишь шампанское, по причине сухого закона, заменялось разносимым в чайниках спиртом. В карты и рулетку спускались огромные состояния, нажитые на военных поставках. С трибуны, превратившейся в настоящее гнездо оппозиционеров Государственной думы, постоянно неслись антиправительственные лозунги. А власть ничего не могла поделать! Царь Николай честно старался угодить всем, почти не прибегая к репрессивным мерам. Но подобная примиренческая позиция только распаляла страсти в обществе. Люди, день ото дня, все больше и больше убеждались в слабости и откровенном бессилии верховной власти. Россия стремительно скатывалась в пучину анархии.

Прибавьте к этому ещё и практически полную вседозволенность отечественной прессы. Во многих газетах, чуть ли не открытым текстом, писалось о бездарных генералах и прямой измене, свившей себе прочное гнездо у трона империи Романовых. Будто бы, всеми делами там заправляет не безвольный царь, а немка-царица в компании с разудалым хлыстом Гришкой Распутиным, около которых так и вьются многочисленные иностранные шпионы. Мокнувшие в окопах и бросаемые в бесплодные кровопролитные атаки простые солдаты внимательно слушали подобные сплетни. В бой идти они пока не отказывались. Но только – пока.

Согласно плану предстоящего наступления, 11-й армии генерала от кавалерии Сахарова отводилась вспомогательная роль. Ближайшей целью ей ставилось прорыв линии неприятельской обороны и овладение городом Броды. Задачи всей 7-й пехотной дивизии и 26-го Могилевского пехотного полка – в отдельности, естественно, были скромнее. К утру 3 июля 1916 года он занимал позиции в районе населенных пунктов Безымянный поселок и Злочевка, готовясь решительным ударом опрокинуть австрийцев и выйти к переправам на реке Липа. Однако в первый день наступления сделать это не удалось. Противник держался крепко, раз за разом, отбивая все попытки прорвать его укрепления. Зато несомненный успех обозначился на другом участке фронта. Соседи справа – Екатеринбургский и Томский полки 10-й пехотной дивизии сумели ворваться в австрийские окопы и взять много пленных. Выполнили поставленную перед ними задачу и 8-й армейский и 5-й Сибирский корпуса, в связи с чем, противник повсеместно начал откатываться назад. Преследуя его, части 7-й пехотной дивизии вышли на северный берег реки Липа в районе деревни Голятин Дольний. Форсировать её, впрочем, с ходу не удалось. Австрийская 46-я пехотная дивизия ещё сохраняла в себе способность к сопротивлению. Да и заранее подготовленная хорошо укрепленная вторая линия обороны немало ей в том способствовала. Поэтому и последующие бои отличались крайним ожесточением.

Степану особенно запомнилось отражение неожиданной австрийской контратаки в лесу возле деревни Голятин Горный. Тогда реальная угроза захвата нависла над орудиями приданной дивизии 7-й артиллерийской бригады. Цепи одетой в синие шинели неприятельской пехоты подходили всё ближе, осыпая ездовых и заряжающих целым градом винтовочных и пулеметных пуль. И если бы не самоотверженность уцелевших артиллерийских номеров, сумевших, в сумятице и неразберихе, запрячь упирающихся и храпящих лошадей и вывезти орудия в тыл, то батарея наверняка была бы захвачена врагом.

Вообще, австрийцы превратили окрестности деревень Голятин Горный и Голятин Дольний в сильный укрепленный район. Взять его с наскока не удалось. Пришлось перегруппироваться и как следует подготовиться, после чего, 8 июля, начался решающий штурм. Сначала, под покровом тьмы, полковые саперы проделали проходы в проволочных заграждениях. Впрочем, близко подбираться к неприятельским окопам они не стали, дабы раньше срока не растревожить осиное гнездо. Оставшуюся колючую проволоку, уже при свете дня, смели огнем из легких артиллерийских орудий и одновременным подрывом заблаговременно заложенных пироксилиновых зарядов и мин системы Семенова. Затем, в дело вступила матушка-пехота.

Выскочив, по сигналу ротного, из окопа, Степан, крепко сжимая винтовку с примкнутым штыком в руках, широкими шагами помчался вперед, стараясь ненароком не запутаться в беспорядочном хаосе разрушенных проволочных заграждений. Справа и слева от него мчались другие солдаты, оглашая окрестности громогласным «ура!». Со стороны австрийских позиций по ним заполошно затакал пулемет, однако русский порыв было уже не остановить. В мгновение ока, долетев до вражеского бруствера, Степан соскочил внутрь и пошел работать, где штыком, где прикладом. Но – недолго. Ошеломленные австрийцы, поняв, что дело проиграно, скоро начали поднимать руки и массово сдаваться в плен. Тут-то Степан и опять пригодился. Причем, с совершенно неожиданной стороны.

– Воинцев! – подозвал его командир роты поручик Войцеховский. – Ты же, кажись, хохол?

– Так точно! Только – донской.

– Ну, это не важно. Иди сюда. Пленных надо допросить. А то я вашу мову хохлячью совсем не размовляю!

– А они что – русины?

– Похоже на то. А может – гуцулы. Не знаю, короче говоря. Сам разберешься.

Козырнув, Степан повесил винтовку на плечо и подошел к группе смуглолицых и черноусых австрийских пленных, почтительно снявших свои кепи перед Войцеховским.

– Здоровеньки булы! Откуда будете?

– С Голятина мы! – обрадовано откликнулся один из них, заслышав родную речь.

– Местные, что ли?

– Ни. С Закарпатья. Козак я.

– Что ты несешь?! Какой ещё, к такой-то матери, казак?!

– Самый натуральный. Фамилиё у меня такое. Василь Козак. А то – Козак Федир. Пидбережний, по-уличному. Есть ещё и Иван. Биличак.

– Тю! А что ж вы с нами воюете?

– А вы что?

«Н-да», – продолжая допрос, про себя подумал Степан. – «Вот уж действительно – Николай с Вильгельмом поругались, а мы стали виноваты».