Текст книги "Паланг"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

3

Машина с армейскими номерами въехала в село со стороны Хуррамабада.

Это был зеленый “ГАЗ-66” с наглухо закрытым брезентовым кузовом.

Первым делом грузовик подкатил к сельсовету и встал в тени большого карагача.

Из кабины на землю выбрался человек в полевой армейской форме с четырьмя тусклыми звездочками на погонах, черной папкой в руках и кобурой на боку.

В сельсовете он провел минут двадцать, а когда вышел, выглядел недовольным и даже крикнул в закрываемую дверь:

– Саботаж это, а не работа!

Ефрейтор-водитель завел двигатель.

– Срывают призыв, мерзавцы!.. – пробормотал капитан, глядя перед собой в стекло и некоторое время не обращая внимания на вопросительный взгляд водителя.

– Давай, Самадов, – сказал он в конце концов. – Поезжай потихоньку.

Если призывника увидишь, тормози.

Машина неспешно ехала по пустынной улице, а капитан, раскрыв папку, просматривал какой-то список и ставил галки.

Призывник встретился. Им оказался Салих Силач, он же Косой Салих, он же Салих-Баран. Парень шел по дороге, одетый в новый легкий чапан поверх красной рубахи, и беззаботно помахивал прутиком.

Когда возле него остановился грузовик и из окна пассажирской двери ему приветливо улыбнулся капитан, Салих удивился и сам взглянул на него. При этом левый его глаз действительно посмотрел на капитана, взгляд же правого устремился куда-то в сторону летних пастбищ за ручьем Сиёруд.

– Ну, здравствуй, – сказал капитан таким тоном, будто после долгой разлуки наконец-то встретил старого товарища.

– Здравствуйте, – ответил Салих, отчего-то робея.

– Тебе сколько лет, парень?

Капитан продолжал улыбаться, но Салих почуял подвох и решил соврать.

– Семнадцать, – сказал он, горбясь.

– А не двенадцать? Не десять ли? Ты же совсем младенец! – рассмеялся капитан. Но тут же посерьезнел и спросил очень строго: – Почему не в армии, придурок?

– Комиссию не прошел. – Салих невольно сморгнул, и глаза тут же поменялись местами: теперь правый сверлил капитана, а взгляд левого скакнул за гору Шох. – У меня косоглазие.

– Э-э-э, парень, парень! Как не стыдно! Твои братья! твои сверстники! даже младше тебя ребята!.. все они служат в армии!.. держат оружие!.. воюют с оппозицией, а ты!.. – Капитан замялся, подыскивая соответствующее выражение, но так и не нашел. – Не стыдно?!

– Да косой же я! – крикнул Салих. – Вы чего!

– Полезай в машину, дезертир! – негромко сказал капитан. – Быстро!

Салих попятился. Но попятился к задней части грузовика, а этого ему лучше было не делать. Поскольку тут он попал в крепкие руки двух дюжих сержантов, только что спрыгнувших с борта. И с их посильной помощью мгновенно взлетел в кузов, успев лишь зажмуриться, когда брезентовая пола больно хлестнула по глазам.

– Есть один, – с удовлетворением заметил капитан, захлопывая дверцу. – Так, значит… дом семь, дом четырнадцать… какой тут еще?.. да, семнадцать. Давай, Самадов, поехали.

Слух по деревне разносится не просто быстро, а прямо-таки со скоростью света. Не успел еще Косой Салих грохнуться своим тощим задом о доски кузова, а уже все село знало, что приехавший из райцентра офицер хватает всех подряд парней, мало-мальски подходящих для службы в армии, грузит в машину и, судя по всему, намеревается куда-то увезти.

Поэтому уже через пять минут после того, как пронеслась эта неприятная весть, братишка Анвара пылил босиком по кишлачной улице с материнским наказом: встретить старшего брата и строго-настрого наказать ему не только не шататься по улицам, но даже и домой не идти, а направляться прямиком в дом тетки Саломат и сидеть у нее, пока не минует опасность и не будет получено им об этом верное известие.

Но они разошлись. Анвар заглянул к своему товарищу. В классе они сидели за одной партой, но вот уже третий день Раджаб пропускал уроки по причине ангины. Посвятив его в последние события школьной жизни, то есть минут двадцать поболтав о разных пустяках, Анвар распрощался и вышел со двора, бессознательно отметив при этом недалекий шум автомобильного двигателя. Свернул в переулок, потом направо на улицу – и угодил как раз под ищущий взгляд армейского капитана.

Грузовик резко затормозил.

– Эй, джигит! Пойди-ка сюда!

– Я? – удивился Анвар.

Он машинально оглянулся. Поблизости никого не было, и приходилось заключить, что незнакомый офицер обращается именно к нему, хотя оставалось непонятным, какое у этого военного до него может быть дело. Кроме того, окрик прозвучал так радостно, что Анвар даже засомневался – уж не родственник ли? Но отогнал от себя эту нелепую мысль и решил, что военный, скорее всего, хочет спросить дорогу.

– Ты, ты! – улыбаясь, ободрил его приезжий, а когда Анвар сделал несколько шагов, спросил: – Тебе сколько лет?

– Мне? – снова удивился Анвар.

– Ты что из себя слабоумного строишь? – неожиданно зло осклабился капитан. – С кем я, по-твоему, разговариваю?!

– Ну, семнадцать, – сказал Анвар, что было чистой воды правдой. И семнадцать-то были совсем новенькие – двух недель не прошло со дня рождения.

– Рассказывай! – неприятно фыркнул капитан. – Вон какой здоровый вымахал… Из какого дома?

– Из двадцать третьего…

Шевеля губами, военный пролистал бумаги. Явно не найдя того, что искал, он раздраженно захлопнул папку и сказал:

– Из двадцать третьего, говоришь? Ладно, полезай в кузов!

– Зачем?

– Полезай! Поедем проверим, из какого такого двадцать третьего!

Анвар пожал плечами:

– Да пожалуйста… проверьте!

Он обогнул грузовик, положил руки на задний борт – и тут же был подхвачен кем-то, а когда оказался внутри, понял, что он в этом кузове далеко не первый.

4

Это была широкая старая тропа – утоптанная, гладкая, и бежать по ней было легко и приятно.

Она то спускалась чуть ниже по склону и ныряла в заросли алычи и барбариса, чтобы в два скачка переметнуться там через ворчливый ручей, то снова оказывалась на виду, обогнув бурый скальный выступ или ловко проскользнув по самому верху осыпи.

Воздух над ней струился легким маревом. Чудилось, что каждый его стеклистый изгиб несет свой аромат – то запах свежей воды, прели, кисло-сладкой гнильцы подсыхающей на камне слизи, то эфирное струение изнывающих на солнце кустов эфедры и тамариска, то острый, нашатырный всплеск перечной мяты, то вдруг мгновенный пролив острой мышиной вони от какой-то древней падали…

Звуков было столь же много. Без устали звенели цикады и пилили свое кузнечики. Кроме того, ветер шелестел травой, шуршал в листве, заставлял скрестись друг о друга жесткие метелки эриантуса. Упрямо повторялся также голос кукушки, а щебет мелких птах, челночными зигзагами простреливавших горячий воздух, сливался в мелодичный звон. Вдобавок из долины доплывал то совсем пропадающий, то все-таки чуть слышный гул реки…

Паланг ни на что не обращал внимания, и даже когда в ближних кустах кто-то опасливо ворохнулся – судя по могучему запаху, источаемому организмом, старый дикобраз, – не потратил лишней минуты, чтобы шугануть его как следует. Нет, он просто летел по тропе, несся, свесив жаркий язык и прижав обрубки ушей.

Собственно говоря, язык свешивался сам по себе – и не только для того, чтобы дать выход из тела лишнему жару, но и потому, что Паланг предвкушал свидание, и близкая встреча волновала и радовала.

Уши тоже сами собой прижимались. Во-первых, нечего было им, пусть и рубленым, болтаться на ветру, когда он мчится со всей возможной скоростью. Во-вторых, будучи прижатыми, они означали готовность

Паланга к тому, чтобы встретиться на околице Хавара со сплоченной командой из пяти-шести местных молодцев. Для начала они, как всегда, поднимут дружный вой, сулящий ему поругание и скорую гибель. Но потом, завидев его оскал (а кто не поймет оскала, получит небольшую взбучку), так же привычно подожмут хвосты и разбегутся по своим закоулкам. Сама же она, понятное дело, будет скромно стоять в сторонке, ни в чем не участвуя и только кося в его сторону влажным взглядом…

Так оно все и случилось, и прошло никак не менее двух часов, когда

Паланг почувствовал смутную тревогу, заставившую его запнуться, а потом сесть и оглянуться назад, в сторону родного Сари-Санга.

Над Сари-Сангом громоздились белые облака, приплывшие откуда-то из-за дальних хребтов. Праздничная пышность их невесомых громад мало кого могла ввести в заблуждение – было ясно, что в недалеком времени они, улучив момент, поспешно сгустятся, потемнеют и прольются дождем.

Но дело было, конечно же, не в облаках.

Его коснулось неясное ощущение опасности – представилось, что с

Анваром происходит нечто дурное… какое-то несчастье?.. какая-то беда?.. что-то ему угрожает?..

Перед тем они долго и неспешно бежали по зеленому плато над кишлаком, по клеверному лугу, – бежали голова к голове, плечо к плечу, бежали так ровно и слаженно, что временами казалось, будто они сливаются в этом беге воедино. То и дело подруга поворачивала голову, чтобы ласково куснуть Паланга в шею – лишний раз убедиться, что он здесь, и показать ему своей лаской, что она тоже рядом…

Возможно, ей представлялось, что они будут бежать так еще и еще, час за часом, день за днем – долго, даже, возможно, всегда! – а он вдруг сел и начал озираться!..

Чувствуя легкую обиду, но решив пока не обращать на нее внимания и никоим образом не выказывать, она подбежала к нему, ткнулась носом в морду, а потом припала на передние лапы, ласково скуля.

Ей хотелось невзначай намекнуть, что их любовь в самом начале – она только зародилась, ей еще предстоит распуститься, расцвесть и подарить им много радостей, много настоящего счастья! Поэтому не стоит оглядываться! Не нужно тратить время на пустяки! Сейчас они – вместе, и это единственное, что по-настоящему существует в мире!

Она была уверена, что он последует ее нежному зову, и даже, зазывно на него взглянув, пустилась было в короткую побежку. Но когда оглянулась, Паланг все так же сидел, встревоженно потягивая ноздрями воздух со стороны Сари-Санга, а в ее сторону только виновато косился.

Потом он извинительно качнул обрубком хвоста и, уже не обращая на нее внимания, со всей мочи помчался туда, где лежала тропа.

Его подруга села на траву и, озадаченно помаргивая, стала смотреть вслед.

Когда он скрылся в зарослях, она разочарованно зевнула и в раздумье почесала затылок левой задней ногой. Затем встряхнулась и посмотрела направо. Не обнаружив там ничего интересного, снова зевнула и посмотрела налево. Торопиться теперь ей было некуда, и в конце концов она неспешно потрусила к скалистому обрамлению плато, где в горячих камнях при удаче можно было словить пару-другую шершавых солоноватых ящериц…

Паланг отмахал три километра обратно по той же тропе, вихрем ворвался в Сари-Санг, запаленно промчался по улице, на две секунды сунул морду под урез ворот и ощупал ноздрями воздух во дворе.

Этого хватило, чтобы понять – Анвара здесь нет, а тот зыбкий отпечаток его существования, что витает в воздухе улицы, ведет не к дому, а мимо него и дальше – к дороге.

Через минуту Паланг стоял у границы асфальта и напряженно внюхивался.

По речной долине снизу тянуло легким ветром. Этот ветер нес тысячи и тысячи запахов. Среди них попадались отвратительно тупые и грубые.

Они ни о чем интересном не могли рассказать, никому не были нужны, но тем не менее существовали. Более того – были способны затмить сотни других. Например, резкая вонь старого хлопкового масла, которое, должно быть, перекаливал кто-то в одном из дальних кишлаков. Это был плотный, тяжелый запах, густым маслянистым потоком струившийся понизу. Он мешал, сбивал с толку, забивал ноздри!.. и все же Паланг поймал те несколько атомов, что сказали ему о пути

Анвара. Да, след вел налево – по дороге в сторону райцентра!..

Сорок километров – не такая уж легкая прогулка. Кроме того, Анвар уехал на грузовике. И уехал не один, а, судя по запаху, с Косым

Салихом, и это, кстати, являлось еще одним поводом для волнения – как бы этот дурной Салих к нему не привязался!.. Так или иначе, было ясно, что как ни спеши, а вонючий грузовик на резиновых колесах ему догнать не удастся.

Поэтому Паланг бежал не в полную силу, не опрометью, а той широкой, мощной рысью, которой только и можно преодолеть серьезное расстояние.

Проносившиеся мимо машины то и дело сгоняли его с асфальта на гравийную обочину. Некоторые зачем-то сигналили, но он мало обращал на них внимания.

Между тем небо темнело.

Куда делись хлопковые кипы облаков? Еще совсем недавно они торжественно золотились в лазури, подчеркивали белизной синеву и придавали небосводу праздничный и даже отчасти парадный вид. Теперь зенит отливал стальной синевой, и со всех сторон надвигались темные тучи.

Они ползли, тяжело приминая водоразделы, утюжили склоны, текли в ущелья, с натугой продирались сквозь арчовник, оставляя в ветвях рваные клочья своих непомерно набрякших телес. Сизые потеки на жирных боках отмечали пространства, уже тронутые ливнем. Фиолетовые подбрюшья то и дело вспарывались фосфорными лезвиями сумрачных молний. Грома не было слышно – должно быть, увязал в их отечной плоти.

А вот вдруг и ветер сорвался, понес, смял темный воздух, рванул, скрутил!.. снова раскинул его, разостлал во всю ширь!.. снова скомкал!.. Кусты и деревья на склонах загудели протестующе – низко, протяжно. Но тут он хлестнул по ним как следует, яростно рванул, заставляя повиниться, – и они принялись беспрестанно кланяться, ахать и плачуще всхлипывать.

На секунду все затихло… потом первые капли пошли звонко щелкать в асфальт… а потом зарокотало, зарокотало… и ливень обрушился с такой силой, будто где-то наверху два дружных ангела приналегли на неподатливый рычаг – и сорвали к чертовой бабушке нижнюю заглушку порученной им цистерны!

Паланг упрямо бежал сквозь жемчужно-серые потоки дождя, иногда оскальзываясь, потому что ливень не поспевал сам за собой – его густая пузырчатая составляющая, уже рухнувшая на землю, не имела времени уступить место новым и новым струям, и на ровном асфальте кипящая вода стояла слоем едва ли не в ладонь.

Все вокруг текло, струилось, зыбилось и мерцало; мощный гул заглушил все прежние звуки; мир, видимый сквозь частые накаты и сгущения струй, когда их поток становился почти неразрывным, был неузнаваемо искажен линзой ливня и превратился в груду осколков, с трудом находящих границы, по которым столь легко разбилось казавшееся незыблемым пространство…

Когда стихия маленько утишилась, позволив всему сущему, глубоко вобравшему голову в плечи, чуть распрямиться и с опаской приоткрыть глаза, Паланг, облизанный дождем, будто речная галька, как следует встряхнулся и прибавил ходу.

Машины, ошеломленно приткнувшиеся было к обочинам, мало-помалу стали приходить в движение. По мокрому асфальту колеса катились шумно, с шипением, хлестко расшвыривали воду из луж. Палангу не приходила в голову подобная мысль, но если бы он подумал, что мог бы ехать в кузове одного из этих железных чудищ, с победительным ревом рвущих сиреневый после дождя воздух, то, конечно, позавидовал бы тем, кто так и делает.

Но он бежал, бежал, бежал – и километра через четыре стал пробегать мимо тех самых машин, что недавно столь стремительно его обгоняли.

Вытянувшись молчаливой вереницей, грузовики и легковушки стояли у края дороги. Люди высыпали на землю и собрались у моста.

Прежде мост соединял обрывистые берега небольшого притока. Однако нынче с утра где-то в верховьях ему удалось так нахлестаться дождевой воды, что теперь вместо хилого ручья, еще пару часов назад застенчиво переступавшего с камушка на камушек, по размываемому руслу с пьяным ревом несся селевой поток – поток воды, грязи, камней и вывороченных с корнем деревьев.

Что же касается самого моста, то две его опоры были сбиты, а центральная часть обрушилась. Когда Паланг подбежал, еще одна плита бесшумно (а точнее – с шумом, напрочь заглушенным грохотом селя) повалилась в воду.

Некоторое время пес растерянно мыкался между стоящими у моста людьми. Большая часть их выглядела так, будто не пути их, а самой жизни подведена черта: они не разговаривали, не шутили, не смеялись

– только испуганно смотрели на поток, с жуткой силой и ревом продолжавший свое дело.

Уяснив, что через мост дороги нет, Паланг спустился вниз и обследовал берег.

Вода ревела, но все же было отчетливо слышно, как постукивают друг о друга катящиеся в ней камни.

Паланг то и дело озирался, надеясь увидеть нечто такое, что избавит его от необходимости иметь дело с селем, но ничего похожего вокруг не находилось. Люди все так же растерянно стояли у моста. Две или три машины развернулись и уехали обратно. Небо снова начинало хмуриться, и с востока, из-за хребта, в долину опять переливались серо-синие тучи.

Значит, другого пути не было.

Но путь этот совершенно определенно был гибельным.

Скуля, он опять пробежался по берегу до самого устья потока.

И здесь его осенило!

Река-то оставалась прежней!

Конечно, это была бурная горная река, тоже довольно опасная в своем стремительном течении. Но все же ее напор и дикость не шли сейчас ни в какое сравнение с напором и дикостью селя. Там, где они встречались, река волей или неволей принимала в себя все те дары, что бешено швырял ей сель, – грязь, камни, ветви и стволы деревьев,

– и несла дальше самостоятельно, а пришлец, яростно вскипев напоследок и подняв мутную волну, тут же гас в ее мощном потоке, растворялся, и только цвет темно-коричневой воды, струившейся дальше вдоль левого берега, отмечал отныне его смиренное присутствие.

Нужно было плыть по реке! А ниже того места, где она встречалась с селевым потоком, можно будет выбраться на берег!

– Что он носится? – сказал один из растерянных людей у моста. -

Сумасшедшая какая-то собака!

Паланг пробежал полосу галечника и с размаху бросился в воду.

5

Старший лейтенант сидел на поломанной скамье под покосившимся грибком. Он курил, с отвращением смотрел на окна одноэтажной казармы, большая часть стекол в которых была выбита, и думал о своей незавидной судьбе.

То есть что значит – незавидной? Как правило, человеку только собственная судьба кажется таковой. Что же касается чужих судеб, то почти всегда находится повод в чем-нибудь им позавидовать. Поэтому очень даже вероятно, что кто-то иной просто все глаза проплакал, завидуя судьбе этого самого старшего лейтенанта.

И впрямь. Сам по себе хорош – недурен с лица, строен, белозуб, шевелюра густая, хоть и коротко, по-офицерски, стриженная. Жена у него – красивая, работящая. Родители, слава богу, живы-здоровы.

Братья – все как на подбор!.. Трое детей – мальчишки-погодки, старшему четыре… Их корень вообще только мужиками и прорастает.

Бабушка даже, бывает, вздохнет притворно – мол, что за напасть, одни парни! надоели мне ваши драчуны! хоть бы внучку-девочку кто подарил, чтоб было кому косички заплетать!..

А главное, он – человек службы, а это значит, что государство его без призора не оставит. Другой хоть с голоду сдохни – а у него, служивого, всегда будет какой-никакой паек и, худо-бедно, обмундирование.

Ну как такому не позавидовать?

Но сам старший лейтенант смотрел на вещи иначе.

Все это его не радовало, поскольку казалось само собой разумеющимся.

Вообразить же, что его жизнь в любую секунду может покоситься и даже обрушиться, ему не приходило в голову. Он не думал о том, что кажущийся неразрывным поток жизни в действительности состоит из бесконечного числа микроскопических событий, похожих на подбрасываемые и падающие монеты; упав, то есть случившись, они приводят к определенным, единственно возможным последствиям; однако, пока монета еще летит, нужно помнить, что с одинаковой вероятностью она способна упасть как одной, так и другой стороной, и тогда последствия, столь же определенные и единственно возможные, окажутся иными – и кто знает, какими неприятностями, а то и ужасами обернется в этом случае жизнь?

Нет, его волновали иные материи. Его обошли при раздаче повышений, традиционно происходящей в апреле каждого года. Правда, чин старшего лейтенанта он получал в июне, поэтому, если подходить к делу совсем уж буквоедски, к апрелю еще не истек срок, минимально необходимый для получения следующего звания. Но ведь это если только совсем буквоедски! Совсем бездушно и даже бесчеловечно!

То есть что получается? Получается, что все кругом – пустые слова!

Все тебя хвалят за инициативность, ты на хорошем счету у начальства, оно тебя сует во все дырки, поскольку в тебе уверено, – а как дело доходит до повышения, так давай деньки считать?!

В общем, это его страшно злило, и уже недели две он чувствовал в себе, с одной стороны, раздраженную угрюмость, чего прежде за собой никогда не замечал, а с другой – все прикидывал, как бы ткнуть в глаза начальству, что оно, прокатив такого хорошего парня при раздаче повышений, повело себя мелочно и глупо, – но ничего путного в голову не приходило…

Старший лейтенант (фамилия его была, скажем, Рахимов) поднял голову и увидел подходившего к грибку своего приятеля – тоже старшего лейтенанта по фамилии, скажем, Буриев.

– Что пригорюнился? – весело спросил Буриев. – Бодрись! Солдат должен быть бодрым! А вдруг завтра оппозиция нагрянет? Как такой унылый будешь воевать?

– Ага, воевать, – буркнул Рахимов, в силу сосредоточенности на своих обидах совершенно не желавший подхватывать оптимистическую и бодрую интонацию товарища. – Развоевался!.. Знаешь, сколько времени мы провоюем, если, допустим, завтра сюда нагрянет хотя бы… да хотя бы батальон оппозиции?

– Ну? – заинтересовался Буриев.

Рахимов сощурился на солнце и сказал:

– Двадцать минут ровно.

Буриев захохотал.

– Зря смеешься, – пожал плечами Рахимов. – Я считал. Вот смотри.

Первое. В бригаде двадцать шесть бэтээров. Про два из них точно известно, что они уже никогда никуда не поедут. Так?

– Ну, – кивнул Буриев.

– Про остальные что скажешь?

Буриев было задумался.

– Ничего не скажешь! Потому что их боеготовность нельзя проверить – нету ни солярки, ни аккумуляторов!.. Но если честно… – Он мечтательно сощурился на солнце. – Если честно, то, думаю, из них тоже не многие двинутся… Так что придется воевать на одном энтузиазме… – Он строго посмотрел на Буриева и спросил: – Знаешь, что это такое?

– Да отстань, – отмахнулся Буриев. – Все я знаю…

– Нет, не знаешь! – возразил Рахимов. – На энтузиазме – это когда нужна пушка, а пушки нет. И приходится амбразуру грудью закрывать.

Понял?

– Ладно, ладно, – отмахнулся Буриев. – Вот любишь ты объяснять, что и без тебя всем известно!.. Я вообще-то что хочу сказать… Пес-то этот… ну, у ворот-то который сидит! – уточнил он. – Так он так у ворот и сидит!

– Сидит? – вяло удивился Рахимов и бросил окурок в середину автомобильной покрышки, заменявшей в воинской части пепельницу.

– Сидит! Пятые сутки пошли!

– Ну и хрен с ним, – пожал плечами Рахимов. – Пусть сидит, коли охота…

– Должно быть, все-таки за кем-то из духов прибежал, – сказал Буриев.

– Скорей всего… Только духов-то еще позавчера в учебку отправили.

– То-то и оно. А этот – сидит. Просто как пришитый сидит!

Они помолчали.

– Так он, чего доброго, с голоду сдохнет, – предположил Буриев.

– Не знаю, – покачал головой Рахимов, а потом решил внести в этот вопрос необходимую определенность: – Лично я его кормить не собираюсь. На кой мне надо!..

– Никто не просит тебя его кормить, – урезонил товарища Буриев. -

Просто жалко… пес-то какой! Богатырь, а не пес!.. Я б его домой взял, да куда в мою кибитку!.. – И он безнадежно махнул рукой, показывая тем самым, что кибитка у него маленькая, народу в ней – как в огурце семечек, и о том, чтоб завести собаку, как бы ни была эта собака хороша, даже и думать не приходится.

Снова помолчали.

– Слушай! – протянул вдруг Рахимов и неожиданно просветленно посмотрел на Буриева.

– Ну?

– А помнишь, командир что-то про питомник толковал? Мол, какой-то собачий питомник на полигоне организуют?

– Ну, толковал, – пожал плечами Буриев. – Да он же больше смеялся – вот, мол, дожили, кроме как собаками, больше и воевать нечем…

– Он-то смеялся! Но ведь можно и всерьез!.. Ведь красавец?

– Красавец, – кивнул Буриев. – Такой здоровый – хоть в арбу запрягай.

– В арбу! Вот видишь! Да они за такого что хочешь отдадут!

– Им, наверное, овчарки нужны, – попытался Буриев охладить энтузиазм товарища.

– А волкодав – это кто, по-твоему? – горячился тот. – Это и есть овчарка! Среднеазиатская овчарка! Только ростом с барана! И силищи немереной! Да они за такую!..

– Хрен с маслом они тебе дадут за такую, – пессимистично заметил

Буриев. – И за такую, и за другую. Нет, домой бы я его, конечно, взял, но…

– Да погоди ты! Домой! На хрен тебе его домой! Ты его не прокормишь!

– Рахимов уже завелся, и все те качества, за которые его хвалило начальство, готовы были немедленно проявиться. – А вот мы еще посмотрим! Я еще их накручу, чтоб они благодарность на меня командиру направили! Ну, на нас то есть… Лепешка есть? И веревка!

– Лепешка мне самому нужна, мне ее жена на обед дала, – обиженно сказал Буриев. – Веревка еще!.. ремень вон автоматный возьми.

– Елки-палки, да верну я тебе лепешку! – пламенел Рахимов. – Где лепешка? Давай сюда! Пошли скорей!..