Текст книги "Ля-ля-фа"

Автор книги: Андрей Кивинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

«Послушай, ублюдок. Все вы грязные засранцы, и место вам в тюряге. Тебе и таким, как ты. И глубоко плевал я на твою так называемую „душу“ и плаксивые речи о тяжелой жизни. Ты, парнишка, гаечка, поэтому делай то, что велят. Иначе где-нибудь ненароком сорвешь резьбу».

Припев

Ля-ля-фа…

Куплет третий

Соплю я бил не сильно. Можно сказать, совсем не бил. Скользящий удар ладонью по его бритой макушке, который именуется в народе подзатыльником. Что толку его дуплить? Деньги из него не посыплются, да и потом, хоть Сопля меня и подставил, виноват-то я сам – расторопней надо быть, не затевать бестолковые разговоры с полицией, а выкидывать все из карманов на свежий воздух.

Физическое воздействие уступает место моральному. Я объясняю Сопле, что с него пятьдесят процентов повешенного на меня товарищем Небранским долга. Сопля бормочет что-то похожее на «ладно» и, потирая голову, отваливает в сторону рынка. На его «ладно» я не очень-то надеюсь, для него пятьдесят баксов – сумма астрономическая и недостижимая, как кресло депутата.

Предков у Сопли нет, живет он, вроде, у тетки-пьяницы вместе со своим десятилетним брательником Васькой, которого, вследствие маленького роста и несовершеннолетнего возраста, кличут Мальком. Самому Сопле под шестнадцать, в моей бывшей школе он числится, но не учится, а Малек даже не числится. Все светлое время суток оба проводят на рынке. Они, наверное, тоже из потерянного поколения, только, в отличие от меня, потерялись давно и гораздо, если можно так сказать, сильнее.

Рынок заменяет им дом, родителей и школу, воспитывая и давая хлеб насущный. Я не представляю, что будет с Соплей и Мальком, если завтра рынок исчезнет. Скорее всего, они исчезнут следом.

Спектр их деятельности весьма разнообразен. Любое начинание, позволяющее протянуть до следующего утра. Все, кроме криминала. Я ни разу ни от Сопли, ни от его братца не слышал рассказов о геройских приключениях, связанных с «гоп-стопом», кражами или «динамо». Единственное исключение – наркотики, которыми, правда, ни тот, ни другой не долбаются, выполняя роль посредников при передаче небольших порцаек от оптовика к покупателю. Все остальное в рамки закона вполне укладывалось: загрузка товара в ларьки, сбор посуды, мытье витрин, мелкая спекуляция сигаретами и телепрограммами, раздача рекламных проспектов, ну, и так далее. Однако декларацию о доходах в налоговую полицию Сопля не торопится подавать.

Сопля с Мальком совсем не одиноки в своем маленьком бизнесе. Таких, как они, на рынке, что ротанов в нашем пруду. И рынок может прокормить всех.

Я вхожу в более старшую возрастную категорию. Туда же входят Шурка и еще несколько моих ровесников. Соответственно, уровень наших интересов повыше, чем у Сопли. До мытья витрин и сбора бутылок мы не опускаемся. Делаем ударение на организацию цивилизованной торговли. Говоря проще, помогаем спекулировать тем, кто сам спекулировать либо ввиду лености не хочет, либо по идейным мотивам не может. Мы тут как тут. «Дядя-тетя, идите, гуляйте или в сторонке постойте. Мы сейчас ваши огурчики толкнем, успевайте только купюры считать». Нас на рынке знают, а стало быть, доверяют. Новичкам или чужакам – кукиш. Сначала завоюй доверие. Иногда торгуем за рынком, вроде коробейников.

Вечером появляется Генерал со своими бритыми «полковниками». Трясет нас, трясет Соплю и ему подобных, трясет всех. Мы платим, потому что боимся. Генерала боятся все. Кому платит Генерал, я не знаю. Может, никому. Генералом Генерала прозвали за то, что на его плечах выколоты старинные генеральские погоны с бахромой. Откуда и когда он появился на рынке, я не знаю. Говорят, что он был всегда. В отличие от местных участковых, которых за год сменилось уже пятеро, Помимо торговли мы крутимся на всем, что приносит радость свободному независимому человечку. Благо рынок есть рынок и располагает к самосовершенствованию. К закату солнца в карманах моих тертых-штопанных джинсов оседает честно завоеванный червонец, иногда больше, половину которого я отдаю матери, а на вторую шикую сам.

С Соплей и Шуркой в отношении криминала я солидарен. Не потому, что боюсь попасться, а как-то не лежит душа. К черту. Если все начнут грабить и воровать, некому будет торговать. Витька-Штанина грабит старух. На рынке много старух. Здесь дешевле. Штанина высматривает, провожает, ну, и… Мы ему ничего не говорим, но между собой считаем его сволочью. Грабануть мужичка покрепче ему слабо. Шурка как-то набил Штанине рожу, якобы за пропавшие деньги. Но это был повод. Со Штаниной у нас никаких дел нет, и мы держимся от него подальше.

Я знаю, кто на рынке щиплет карманы, кто шарит по машинам, кто крутит «динамо», кто торгует «травой» и «Джефом», кто стрижет налоги с ларьков и кто сидит на игле. Я знаю, но не влезаю. Те, кто влезает, зовут себя деловыми людьми. Значит, я не деловой человек. Все правильно. Мне как раз сегодня на это указали. Я – никто.

Шурку я нахожу у Вагифа. Вагиф – азербайджанец, он имеет на рынке деревянную закусочную, которую мы зовем «скворечником». Вино в разлив, шашлыки, какие-то национальные наво-роты, купленные в обычной кулинарии и разогретые на электрической плите. Вагиф – неплохой мужик, хоть и «черный». Он постоянно острит и смеется. Возможно, для того, чтобы выводить из шока посетителей, увидевших цены на его кулинарные чудеса. Не смеется он в двух случаях: когда к нему заскакивает выпить-закусить Генерал со свитой и когда на рынке проходит милицейский рейд. «Пожалуйста, проходите, ребята, всегда рады дорогим гостям. Рейдуете? Операция, „Гастролер“? Ах, „Арсенал“. Да, да, „Гастролер“ был на той неделе, помню, помню. Смотрите, смотрите, пожалуйста, никакого оружия. Здесь мясо, а здесь помидоры. Там гранаты. Нет! Нет! Аллах с вами. Фрукты такие. Да, да, сейчас сделаем. Понял, десять раз купаты. Отдохните. Что-то зачастили вы. Нет, нет, мне не жалко. Через неделю снова? Операция „Гашиш“? Так, может, вы сейчас заодно и посмотрите? Никакого гашиша. Ну, устали так устали».

Все рейды заканчиваются у Вагифа. Вагиф жалуется, что если милиция будет рейдовать такими темпами, то к осени он разорится. Мы не верим. Его бизнес цветет, потому что в районе рынка это единственная более-менее цивилизованная ресторация. И торгаши с рынка идут в «скворечник» вереницей. Жить на одних бутербродах тяжело, можно гастрит поиметь.

Мы с Шуркой тоже частенько навещаем Вагифа. Штатных рабочих у него нет, а своими силами справляться с таким заведением тяжеловато. Платит он немного, но зато нам перепадает на кухне. А наши постперестроечные желудки вполне могут обходиться одноразовым питанием.

Шурка грузит ящики с пустыми бутылками в Вагифовскую «Газель». Я подзываю его кивком головы, и он идет в зал. Мы садимся за единственный свободный столик и закуриваем Шур-кин «Космос». Вагиф недовольно хмурится – бутылки сами в машину не полезут.

Я рассказываю, как влетел в ментовскую и что моей светлой, неиспачканной биографии грозит темное пятно. Шурка отшучивается, утверждая, что если проблему можно решить с помощью денег, то это не проблема, а неприятность. Мне от этого не легче, поскольку с неприятностью повезло мне, а не Шурке. Мы еще минут пять вздыхаем, пуская дым, затем идем грузить ящики.

Денег у Шурки нет. Я имею в виду, тех денег. Он предлагает занять у Вагифа. В счет будущей отработки. В моем положении все варианты хороши, и мы идем к Вагифу.

– Слушай, мужики. Ну, как раз сейчас не могу. Заказал новую кухню, сам занял. Момент такой. Через месяц без проблем.

Насчет кухни сомневаемся. Вагифа где-то понимаем. Он это не из жадности, а из осторожности. Невелика сумма – сотня «зеленых», но пару джинсов купить можно. Зачем же терять? А народ на рынке бойкий – сегодня занял, завтра забыл.

Я хочу спать. С непривычки. Поэтому отнимаю у Шурки его «Космос» и иду домой. Мимо проплывает наркоман Фанера. Он действительно плоский, как фанерный лист. С утра уже долба-нулся, идет – тащится. Наглядная антинаркотическая реклама. Я никогда не попробую ширнуться, даже из любопытства, потому что еще одной «фанерой» стать как-то не тянет.

Во дворе соседский пацан ищет своего кота. Пацан не выговаривает «р», поэтому получается довольно забавно: «Баксик, Баксик…». Валютный котик. Фунтик-Франктик-Песетик.

Дома никого. Три дня назад въехали новые постояльцы, пара мужиков. Договорились на полмесяца. Вроде коммерсанты. Заплатили вперед.

Я вхожу в нашу комнату, открываю форточку, щелкаю ручкой старенького «Рекорда» и падаю на свой диван, не снимая джинсов и футболки. Телек нагревается, на экране из темноты выплывают прыгающие полуголые девчата и под заводную музыку начинают заниматься аэробикой. Давайте, девочки, давайте. Улыбочку пошире. Во, молодцы, крошки. Раз-два, раз-два… Три. Прыгайте, прыгайте. Никаких проблем, ножки у вас прямо спагетти. Длинные и тонкие. Я тащусь… Я тащусь, не… Я засыпаю, засы…

Куплет четвертый

В коридоре трещит телефон. Я открываю глаза. Девочек на экране уже нет. Есть дяденьки в военной форме с автоматами. Новости из «горячих точек». На будильнике восьмой. Я отрываюсь от дивана и перемещаюсь в коридор. Матери пока нет, коммерсантов тоже. По крайней мере, за их дверью тишина.

– Алло.

– Том! Это я. – Голос Шурки отражается в кабине телефонного автомата. – Мне тут подфартило, можно приподняться. Как раз на сотню. Ты не уходи никуда, я через полчасика буду, давай.

Я кладу трубку. Конечно, не уйду. Жизненно важный интерес. Шурка – молоток, я дрыхну, а он для меня крутится. Ничего, я для него тоже когда-нибудь подсуечусь.

На экране снова девочки. Прыг-скок. Дяденьки в форме пропали. Я вырубаю девчат вместе с ихними ножками. Настроение постепенно улучшается. Конечно, не от девочек. Сейчас придет Шурка, выдаст идею, я этой идеей воспользуюсь, разберусь с Анатолием Игоревичем Небранским и… Это сладкое слово «свобода»! Правильно Шурик говорит, если проблему можно решить деньгами, то это не проблема. И что я такой пасмурный с утра был? Да все нормально, мистер Том. Господи, сто убогих долларов, было бы из-за чего мучиться и видеть мир в черном свете. И не гайка ты и не винтик. Ты деловой человек, и отношение к тебе, как к деловому человеку.

Я достаю «Космос» и начинаю пускать кольца в форточку. Из этого окна плохой обзор двора. Из той комнаты, что сдается, гораздо лучше. Из него видно окно Джерри. Раньше я любил наблюдать за ней. Просто так, от скуки. Дядя Сева пересекает двор с авоськой в руке. Вечером будет сопрано с дождем, если дядя Сева не забудет либретто. Надо будет напротив его окон на стене вывести: «Ля-ля-фа».

Когда-то квартира дяди Севы была коммунальной. История, одновременно и смешная, и трагическая, происшедшая в прошлом году, сделала дядю Севу единственным владельцем шикарных трехкомнатных апартаментов. Помимо него там раньше проживали еще три человека. Одну комнату занимала тихая старушка, баба Нюра, вторую – тетя Ира со своим сыном Лехой.

Так получилось, что к двадцати пяти Леха основательно спился. Чему, кстати, способствовало приятное соседство с дядей Севой. Тетя Ира уговорила сына вшить «торпеду». «Торпеда» – штука суровая, особенно если настоящая, а не дурочка, поставленная у шарлатана. Пару недель Леха держался, после чего решил развязаться. Поводом к развязке послужил принесенный дядей Севой очередной пузырек. Рязвязка оказалась неудачной. Лехино сердце не выдержало, и через три дня наш двор провожал Леху в последний путь.

Тетя Ира после смерти сына затаила на дядю Севу лютую злобу, объявив его своим врагом и выставляя единственным виновником трагедии. И праведный ее гнев не замедлил сказаться.

Пока дядя Сева отдыхал после очередной попойки, тетя Ира влила в кастрюлю с его гороховым супом какую-то отраву. Но верно говорится, что дуракам и пьяницам везет. Тетя Ира забыла про бабу Нюру. А у бабы Нюры была интересная привычка – ввиду маленькой пенсии иногда питаться за соседский счет. Там – котлетку со сковороды, тут – черпачок супчика из кастрюльки. В общем, вы и сами поняли, чем история закончилась. Бабу Нюру отвезли на Смоленское кладбище, а тетю Иру – в женскую тюрьму за неосторожное убийство.

После этого дядя Сева впал в меланхолию и стал устраивать шоу с дождем. Новых жильцов к нему не подселили, и он наслаждался роскошью в одиночестве.

Надо заметить, что, кроме пения дядя Сева увлекается еще и чтением книги. У дяди Севы всего одна книга – «Толковый словарь». Раньше книг было больше, мать говорит, что он работал ведущим инженером в крупной оборонной организации, но после, смерти жены, буквально за год, «оборонщик» скатился до скотского-состояния. Кто-то, пьянствуя полжизни, так и не спивается, а кому-то хватает года. Все свои книги дядя Сева пропил, а «Толковый словарь» не смог, ввиду – его (словаря) низкой покупательной способности. Поэтому днем дядю Севу можно застать на дворовой скамейке со столь необычной книгой в руках. Благодаря дяде Севе я еще в пятом классе узнал значение таких замечательных слов, как «дефлорация» и «оргазм». Ну, и массу других, не менее интересных слов, которыми иногда поражаю своих необразованных сверстников.

По натуре дядя Сева мужик добрый, мать его постоянно жалеет, вспоминая, каким он был раньше, и иногда носит ему харчи с нашего стола.

Нынешнее время он находит крайне интересным и необычным, но считает, что истинных интеллигентов становится все меньше и меньше, а жлобов – все больше и больше. Себя дядя Сева, разумеется, относит к первой категории.

Вспомнив о еде, я иду к холодильнику. На тарелочке вчерашняя котлета, приготовленная для меня. Через секунду котлеты уже нет. На десерт – хлорированная водичка из-под крана. Фу, ничего. Зубной щетки под рукой нет, «Ди-рола» с ксилитом тоже, воспользуемся Шуркиным «Космосом». А вот, кстати, и он, судя по настойчивому звонку в дверь. Иду, иду.

Шурка, не снимая кроссовок, проходит в мою комнату и садится на стул перед столом.

– Смотри.

Я подхожу. Шурка выкладывает на скатерть чьи-то документы.

– Ты глянь, а? «Ксива», права, военный билет, техпаспорт на тачку. Ну? Полный набор. Попробуй, восстанови.

– Где взял?

– В «скворечнике» нашел. Под столиком, когда подметал. Сечешь?

– Ну?

– Неужели этот набор на сто «зеленых» не потянет? Голимая сотня! Ну-ка, что тут за аппарат? Ого! «Вольво», девяносто четвертый год выпуска. Денежный дядечка, здорово, да?

– Ну, пока не очень. Как бы этот дядечка не послал нас подальше…

– Ну, что ты меньжуешься? Должен согласиться. Позвоним, предложим. Откажется – поторгуемся немного, хотя бы за полтинник вернем. За одни права должен три раза по столько отвалить. Глянь какие, я таких и не видел.

– Международные.

– Ну во! Точно отвалит. Свою долю я тебе, так и быть, одолжу, понимаю, надо выпутываться. Потом вернешь. Ну что, звоним?

– Там что, и телефон указан?

– Даже два. На визитке. Президент какой-то дуристики.

Шурка идет в коридор, я следом.

– Дома не отвечают, – констатирует он минуту спустя. – Ничего, дяденька, наверное, свои документики ищет. Позвоним на работку…

– Алло, алло, здрасьте, а можно Павла Эдуардыча? В отъезде? Хорошо, тогда передайте, что нашлись его документы – паспорт, права. Конечно, хорошо. А нам-то как хорошо. Да-да, пускай Павел Эдуардыч подъезжает к девяти вечера к Московскому вокзалу. Там на площади, где такси стоят, есть ларек звукозаписи. Музычкой торгует. Павел Эдуардыч услышит, ларек шумный. Возле киоска его будут ждать два человека – Коля и Саша. У Саши две серьги в ухе, спутать нельзя. Павел Эдуардович передает указанным людям сто долларов, а они, в свою очередь, радуют его возвращением документов. Конечно, конечно, все на месте. Устраивает? Замечательно, тогда в девять его будут ждать. Не за что.

– Ну что?

– Баба какая-то. Голосок райский. Вроде, секретарша.

Шурик довольно потер руки:

– Выгорит – отметим.

– А по-моему, мы вымогатели.

– Брось ты, я что, свистнул эти документы? А за рассеянность платить надо. Вот пускай и платит. Я еще по-божески беру. Судя по визитке, сто баксов для него – что для нас десять копеек. Даже не заметит. Так что не дрейфь. Мне с утра прет, значит, выгорит. Задницей чувствую.

Бегу я быстро и долго. Насколько позволяет организм, ослабленный временной безработицей и шумами в сердце. Внеплановый кросс по Лиговскому. Надеюсь дотянуть до Обводного. Это еще километра полтора. За Обводным я знаю несколько дыр, где можно залечь отдохнуть. Уверенность в беге мне придает шум дыхания за спиной и топот копыт. Естественно, не моих. Топота собственных я совершенно не слышу.

Когда мне непреодолимо хочется остановиться и сделать пару глубоких, здоровых, спокойных выходов-вздохов, голова оборачивается в тылы, и желание бесследно пропадает – снова включается четвертая передача.

Бегущим следом тоже нелегко. Пожалуй, похуже моего. С их-то весом. Плюс дополнительная нагрузка в виде цепей, пиджаков и кепочек. В пиджачках, вероятно, содержится немало прочих гадостей.

Но об этом я пока не думаю. Я бегу. Главное – дыхание. Проклятый никотин. «Космос», «Стрела»… Ну-ну. Ага, ребятам красный свет. Вот негодяи, нарушили, создали аварийную обстановку, и хоть бы что. Где там ГАИ? Нет ГАИ.

Ничего. Сейчас, сейчас. У главного героя открывается второе дыхание, он понимает, что был коварно обманут, собирается с силами, и тогда… Тогда его точно никому не догнать.

Вот и мост. Опять светофор. Нарушаем. Ну, еще чуть-чуть. Вон арка, там налево и в железную дверь. Последний поворот головы. Тпр-р-р-у-у! Стоп, лошадка. За лошадкой никто не гонится. Тьфу, обида! Какой бег пропал впустую. За лошадкой не гонятся от монастыря, то есть уже как минимум с полкилометра. А холостой пробег вреден для мотора. Шумы в сердце. Фу ты, какие шумы. Сердце барабанит, как сумасшедшее, грудь ходит, как помповый насос тонущего корабля, а пот стекает с висков в три с половиной ручья.

Я облокачиваюсь на перила моста, плюю в воду и хватаю воздух широко распахнутым ртом. Хорошо, что бежал натощак. Те двое, наверное, закусили перед стартом. Поэтому сдохли.

Интересно, как там Шурка? В школе он делал меня на стометровке. Тем более, что шумами в сердце он не страдает, потому что младше меня на полгода

– даже повестка в его почтовый ящик еще не прилетела.

Он сорвался в противоположном направлении, умчался куда-то в сторону Суворовского.

Н-да, в рэкетиры нам с Шуркой еще рановато. Не умеем мы вымогать. Очень красивая сценка получилась. Стоим, музычку слушаем. Доктора Албана, негра бритого. Подкатывает джип. Выходят бритые белые. Размер пиджачков – «Широка страна моя родная». Как-то нехорошо на нас смотрят. Недоверчиво. А Шурка – руки из карманов и навстречу. Так, по-деловому. Ладошки наружу. «Здорово, пацаны, вы на „стрелочку“? За „Ксивой“?»

На «стрелочку», био-не-био.

Первым перевернули его, вторым – меня. Перевернули вверх ногами легким движением рук. И придерживая за щиколотки, стали вытряхивать все содержимое прямо на асфальт, даже газеты не постелили, гады.

После третьего встряхивания из Шурки наконец вывалились предметы вымогательства, а из меня – недокуренный «Космос», ключи от квартиры и какая-то мелочь.

Стоящие рядом граждане возмущались не сильно. Ведь не стреляют же. Из своего положения я вижу постового милиционера на стоянке. Но он нас упорно не замечает.

Шурик пытается протестовать, но как-то стеснительно: «Пацаны, пацаны, ну чего вы, в натуре? Давайте побазарим…».

Наконец «пацаны» переворачивают нас и ставят на ноги. «Пацан», что повыше, собирает документы и идет к машине. Там происходит минутное совещание. Вероятно, документы не все. Поэтому длинный кивает второму, и тот намеревается наглым образом тащить нас к джипу. Ну, так мы не договаривались. Мы не Шараповы – Жеглов и Вася Пасюк не прикроют. Извините, ребята, вы там сами разбирайтесь, без нас.

Я, как д'Артаньян, нагибаюсь на ходу, подхватываю с земли ключи, как он – шпагу («пара-пара-парадуемся…), и даю шпоры. „Космос“ с мелочью остаются на память о нашем первом опыте вымогательства.

Зеркала заднего вида у меня нет, но я кожей чувствую, что двое из джипа стартовали вслед за мной. Сам джип пытается вырулить на Лигов-ский, но, ха-ха, движение одностороннее, а поэтому ралли отменяется. Зато каков кросс! Эх-ма! Бабуля, бабуля, с дороги!!! Ух ты, кажется, я перепрыгнул через коляску. Вот что значит вдохновение!

На мосту я стою еще минут пять. Хватаю воздух и решаю, каким путем безопаснее будет возвращаться домой. На мост заползает трамвай. Остановка через сто метров. Еще один маленький рывок.

Номер я не разглядел, но это и не суть, лишь бы подальше и поглубже.

В трамвае ко мне привязывается бабка, пытаясь выяснить, доедет ли она до дома. Я говорю, что не доедет, и она начинает приставать к другим.

Возле метро я соскакиваю и, смешавшись с толпой, спешу на вход. «Зайцем» ездить нехорошо, но денег нет, и я еду, легко перепрыгнув через турникет.

Через двадцать минут я в своем подъезде. Мать уже вернулась. Я готовлюсь к воспитательному процессу. Потихоньку снимаю кроссовки и на цыпочках прохожу мимо кухни в комнату.

Мать сидит на диване и плачет.

– Ма, ты чего? Из-за меня, что ли?

Мать поднимает глаза и подносит к ним платок. Не, это не из-за меня.

– Коля, у меня украли все деньги.

– Как украли, где?

– В столовой, из сумочки.

– Может, потеряла, пойдем поищем. Где-нибудь в зале или в подсобках.

– Нет, нет… Они были. А потом их не стало. Я сама виновата, не надо было с собой брать.

– А сколько, сколько там было?

– Все. Я хотела по магазинам побегать. Вот, заведующая одолжила двадцать тысяч. Получка через пятнадцать дней.

Мать встала и пошла на кухню.

«Ну, с-с-суки!» – падая на диван, обращаюсь я неизвестно к кому.

Полоса. На ум идет затертая фраза: «Нет в жизни счастья». Да. Ничего нет. Ни счастья, ни денег, ни душевного равновесия. Ни-че-го. Одна аэробика, Ви-лы…