Текст книги "Записки обольстителя"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

2

Поверьте, друг мой, что мне понятны все движения Вашей высокой души. Я тронут Вашим стремлением быть благородным и в делах любовных. Увы, применительно к ним благородство Вы понимаете совершенно превратно – оно состоит вовсе не в том, чтобы позволить сделать из себя дойную корову и способствовать развитию мании величия в неустойчивом сознании Вашей дамы. Впрочем, сравнение с коровой хромает, – той дают хотя бы сено, а что дают Вам, кроме туманных обещаний? Однако не всякого поклонника женщина будет водить за нос: для этого ее надо сперва уверить в своей пылкой любви, покорности и беспредельном терпении, то есть как раз в тех качествах, которые Вы, как явствует из Вашего письма, намереваетесь постоянно проявлять. Ну что ж, не удивляйтесь, если результат будет не тот, которого Вы ожидаете, – сказать точнее, не будет вовсе никакого результата, ибо женщины не любят терять поклонников и потому Вы не услышите решительного «нет». Поклонник вроде Вас – существо для женщины чрезвычайно полезное: ведь он не только заботится о ее развлечениях, но еще и оплачивает их, а когда он надоедает или мешает разделить сердечные досуги с другим, более удачливым кавалером, его можно без церемоний прогнать, не опасаясь, что он уйдет навсегда. С ним даже можно – радуйтесь! – создать семейный очаг, придя с годами к выводу, что все мужчины – сволочи и данная мужская особь – наименьшее зло. Однако у этого очага он не обретет счастья, ибо соединится с женщиной, которая привыкла к его раболепию и потому не может его не презирать. Презрение – это не то чувство, которое можно до бесконечности таить в душе. Оно вскоре выразится в соответствующем поведении, и заслуженным итогом всех Ваших благих устремлений окажутся неврастения и раздел имущества. И не стоит коситься с завистью на своего счастливого соперника и тем более грозить ему всевозможными карами, поскольку его влечет то же, что и Вас, а избранный им более разумный путь к цели я никак не могу признать достаточным поводом для расправы. Поверьте, для победы над Вами ему не потребовалось проявлять коварство, растрачивать состояние или совершать какие–то сверхчеловеческие деяния. Еще до начала этого состязания Ваша любимая решила про себя: любой кавалер, кроме Вас, будь он хоть слегка человекоподобен, непременно добьется ее благосклонности, а укрепили ее в этом решении Вы сами, дав понять, что готовы стерпеть все, что угодно, лишь бы Вас не прогнали прочь. Так что сопернику Вашему и не требовалось делать ничего из ряда вон выходящего, – ему достаточно было проявить к Вашей даме умеренный интерес, тот самый интерес, который быстро угасает, не находя поощрения, и который именно поэтому Ваша возлюбленная сочла необходимым поощрить так щедро, как только возможно.

3

Вторым по порядку, но не по степени абсурдности я бы поставил Ваше обещание сложить к ногам своей избранницы все, чем Вы владеете, и снискать ее расположение неслыханной щедростью. Похоже, Ваше умопомешательство зашло чересчур далеко, чтобы его можно было вылечить одними доводами здравого смысла без применения более надежных средств вроде брома или душа Шарко. Памятуя, однако, о том, что некогда Вы слыли рассудительным юношей, я все же решусь обратить Ваше внимание на некоторые соображения – по моему мнению, вполне бесспорные. Во–первых, если Вы уповаете в своих любовных трудах на силу богатства, то не грех бы вспомнить, что есть немало людей и побогаче Вас. Как только один из таких баловней Фортуны появится в поле зрения Вашей дамы, то все Ваши дары, дотоле принимавшиеся благосклонно, сейчас же потускнеют в ее глазах, и Ваш образ потускнеет вместе с ними. Я не сомневаюсь в том, что ради любимой Вы не задумаетесь пойти по миру. С этой точки зрения Вы щедрее любого миллионера, для которого подарить женщине меховое манто проще, чем для Вас – букетик чахлых роз. Но женщины, увы, редко сопоставляют размер дара с возможностями дарителя. Как существа весьма практичные, они ценят подношения по их абсолютной величине, а значит, Ваша несравненная щедрость ничем Вам не поможет, поскольку она – величина относительная. Во–вторых, я уже указывал Вам на то, что женщины не обладают способностью трезво оценивать собственную персону. Благодаря этому свойству они охотно выслушивают самую грубую лесть, рассматривая ее как должное и не замечая ухмылок, которыми обмениваются льстецы у них за спиной. Но по этой же причине все дары, приносимые маниаками вроде Вас, рассматриваются дамами как нечто принадлежащее им по праву и не требующее никаких проявлений благодарности. Разоряйтесь, продавайте имущество, чтобы завалить любимую сверх головы своими подарками, – Вы не добьетесь ничего, кроме радостных взвизгов и братских поцелуев в щечку. Взвизги умолкнут и поцелуи остынут, а любимая будет нетерпеливо ждать новых даров и негодовать на то, что Вы недостаточно поспешно пускаете на ветер свои трудовые сбережения. Своими безумствами Вы только укрепите ее самомнение, разовьете в ней алчность и, в конце концов, толкнете ее в объятия первого попавшегося богатого болвана, ибо аппетит, как известно, приходит во время еды, а насытить этот аппетит Вам уже будет не по средствам. Лишь постарев и подурнев, дама Вашего сердца поймет, какую недобрую услугу Вы ей оказали. Тогда рассыплется хоровод поклонников, иссякнет поток даров и вымышленные достоинства перестанут оказывать на мужчин свое магическое действие. Тщетно несчастная будет взывать в пустоте: откликнитесь, милые друзья, где же вы? Я все та же, я ничуть не изменилась, разве что волосы поредели, кожа стала дряблой, поблекли глаза и набрякли бока, но ведь все прочие достоинства, которые вы не уставали превозносить, остаются при мне! Поймет ли она свою ошибку, совершенную в юности, раскается ли в ней? Или же ожесточится сердцем и проклянет неверную мужскую породу, а заодно и все человечество? И то, и другое вполне вероятно, но в любом случае разочарование будет ужасным, и немалую долю вины за ее будущие неизбежные страдания я возлагаю на Вас.

4

Кощунственное любопытство закрадывается мне в душу: интересно, что бы Вы сказали, если бы Вам предложили просто купить вашу даму и назвали бы конкретную цену? Женщины торгуют собой гораздо чаще, чем принято думать, и средства расчета – это не обязательно засаленные бумажки, которые пересчитывают на мокрой панели при свете фонаря. В уплату принимаются, как известно, автомобили и дачи, ученые степени и заграничные вояжи, положение в обществе и тому подобное, хотя в конечном счете все сводится к деньгам как всеобщей форме богатства. Купля–продажа совершается, но вслух не признается, да еще и прикрывается брачной церемонией. Это создает почву для надувательства, которое при обычной торговле, когда четко оговорены все условия, случается куда реже. Потому–то меня занимает вопрос, что сказали бы Вы об откровенной покупке? Допустим, Вы с содроганием отвернетесь от той омерзительной, по Вашему мнению, сделки, которую я осмелился вообразить. Но вдумайтесь, что же в ней, собственно, такого омерзительного? Во–первых, как я уже сказал, такие сделки совершаются вокруг Вас ежедневно и ежечасно, и накинутые на них стыдливые покровы никого не вводят в заблуждение. Во–вторых, неужели более нравственно постоянно что–то получать от человека и ничего не давать ему взамен, как это делает ваша любимая? Все Ваши чаяния ей, разумеется, вполне понятны, но она не желает ни вознаградить Вас, ни заявить прямо, что старания Ваши никогда не увенчаются успехом. Еще бы, ведь они приносят ей немалые выгоды. Однако если Вы даже и обретете со временем предмет своих устремлений, то принесенные жертвы Вы сочтете в итоге слишком большими для столь сомнительного приобретения. Все те, кто вел себя подобно Вам, раньше или позже делали такой же вывод. В своих отношениях с любимой Вы с самого начала поставили себя в проигрышные условия, понадеявшись на ее честность, словно видели когда–нибудь эту честность в действии. Вы забыли о том, что ей в данном случае вовсе не выгодно быть воистину честной, как и о том, что известного сорта люди используют нравственные понятия вроде честности, справедливости и т. п. лишь обосновывая задним числом свои поступки, совершенные из самой подлой корысти. Поэтому с точки зрения морали обычная торговля собой, та самая сделка, о которой я говорил, неизмеримо выше всех обиняков и недомолвок, принятых в хорошем обществе, облегчающих надувательство, но не меняющих сути дела. Вы, друг мой, как раз и являетесь объектом такого надувательства, а если бы условия сделки были ясно очерчены с самого начала, ничего подобного с Вами уж наверное не произошло бы. По этому поводу мне вспоминается слышанный когда–то поучительный романс в духе Кеведо:

Сижу и считаю деньги.

При этом ругаясь грязно:

Купил бы вас, – но, ей-Богу,

Вы просите несуразно.

С чего вы так дорожитесь —

Понять я тщетно стараюсь:

Владеть пожизненно вами

Я вовсе не собираюсь.

Надолго связаться с вами

Не чувствую я охоты,

К тому же, помимо денег,

Вы падки и до почета.

Потребность в себе почуяв,

Сочтете вы враз прибытки,

Всю жизнь простака, всю душу

Стремясь обобрать до нитки.

Себя оценив дороже,

Чем с истиною совместно,

Не думайте тем унизить

Других, кто торгует честно.

Зазнайство глупое ваше

Изрядно мне надоело.

Торговля – всегда торговля,

Цена не меняет дела.

И я вас прошу мне верить,

Не так, как купцу, – как другу:

Пустая дороговизна

Товару нейдет в заслугу.

А вот что писал сам Кеведо насчет пылких вздыхателей вроде Вас и не в меру расчетливых красоток вроде Вашей возлюбленной:

«…Если б реже ты просила,

Чаще просьбы выполняла,

Денег бы скопил я много,

Ссорился б с тобою мало.

Подарить тебе намерен

Я сонетец с пылу с жару,

Сладостный романс, а также

Звонких редондилий пару».

С жалостью она взглянула

На бездельника–поэта,

Оценила предложенье

И ответила на это:

«Бог подаст! Ты, друг любезный,

Попусту хлопочешь, ибо

Отдавать свою любовь я

Не привыкла за спасибо».

Дон Франсиско хотя и обладал темпераментом испанца, но тем не менее не позволял водить себя за нос. Глядя на Вас, я вижу, что его стихи ни в малой мере не утратили своей актуальности:

Нас любовь дурит, дурманит,

Отнимает ум и честь,

Заставляет все до нитки

На ее алтарь принесть.

Хоть в желаниях скоромна,

Принимает скромный вид,

Хочет денег, денег, денег

И надеждою манит.

Честность тут лишь при посулах,

При расчете – плутовство:

Обдирает, словно липку,

Верующих божество.

Обещание блаженства

У нее горит в очах:

Я не прочь, коль это даром,

Но за деньги – я монах.

И поэт многозначительно добавляет:

На такие предложенья

Я машу в ответ большой

Сплошь обтянутою кожей

Бородатой булавой.

Дон Франсиско де Кеведо происходил из древнего рода, одно время он был премьер–министром вице–королевства Сицилии, позднее – секретарем короля. Хотя он и не обладал несметным богатством, но все же мог позволить себе побольше Вашего, а вот поди ж ты: испанский гранд должен учить благоразумию Вас, простого российского голоштанника.

5

Я и сам был когда–то молод и глуп, а потому для меня не является секретом тот путь, по которому даже смышленые на вид юноши вроде Вас приходят к любовному безумию. Увидев в один прекрасный день женщину, внешность которой приятна, а улыбка дышит обманчивой благосклонностью, Вы охотно отдаетесь эйфорическому состоянию и расслабляетесь как раз тогда, когда необходимо быть настороже. В своем одурманенном мозгу Вы начинаете лепить идеальный образ возлюбленной, наделенной всеми мыслимыми достоинствами, и так увлекаетесь этим занятием, что теряете всякое представление о действительности. Последняя же неумолимо говорит о том, что созданный Вами образ и Ваша дама из плоти и крови не имеют между собой ничего общего, кроме внешности, да и то изрядно Вами приукрашенной. Однако Вы уже не хотите слушать эти неподкупные речи, они кажутся Вам не просто скучными, а завистливыми и враждебными, Вы готовы рассориться с целым светом, лишь бы Вам не мешали прикладываться к Вашей иконе и сучить нескончаемую нить столь же сладостных, сколь и бесплодных надежд. Со временем Вы обнаружите, что жизнь сердца не замыкается на Вашей барышне, придут новые увлечения, и на будущее даю Вам совет: как только Вы снова ощутите в себе эту тягу к созданию идеального женского образа, не теряйте осторожности, не впадайте в сомнительный творческий раж. Взирайте на мир и на женщин, даже самых прелестных, взглядом холодным и трезвым. Возможно, такие советы странно звучат в моих устах художника, однако из всех видов творчества лишь к сотворению любовных фантазий я отношусь без малейшего уважения. Это занятие не приносит ничего полезного ни Вам, ни человечеству. Окружающие смотрят на Вас кто с жалостью, кто с насмешкой, но Вы ни на что не обращаете внимания, любуясь своим ненаглядным болваном. Он кажется Вам совершеннейшим Божьим созданием, на деле же Вы сами разукрасили его в своих глазах, а Вашей рукою при этом водил Сатана. Если бы я не убедился на собственном опыте в бесполезности добрых советов, я бы предложил Вам бежать всякий раз, когда Вы вдруг начинаете видеть кумира в какой–нибудь очередной женщине. Я предложил бы Вам, далее, не делать из данного правила никаких исключений, потому что именно исключения и поблажки вернее всего губят нашу живую душу. Может быть, в результате Вы и лишите себя нескольких счастливых мгновений (хотя это сомнительно), зато уж наверняка не испытаете тех разочарований, горечи и стыда, которые составляют непременную свиту любви.

6

Мне не так уж много лет, и прожитые годы на первый взгляд не слишком насыщены событиями, однако иногда мне кажется, что моего жизненного опыта хватило бы на десятерых. Жизнь – хороший учитель, но только для тех, кто воистину хочет учиться. Иного судьба вертит, как кубарь, и вынуждает испытать множество приключений, а он все равно до седых волос остается сущим ребенком. Я же скажу о себе не хвалясь, что сейчас мне достаточно десятиминутного разговора с любым человеком, чтобы понять, какова его духовная основа и чего следует от него ожидать. Это уменье пришло ко мне не сразу и не пришло бы никогда, если бы не мое искреннее стремление усваивать предлагаемые жизнью уроки. Чтение Вашего письма заставило меня вспомнить о двух женщинах, в дни бурной юности вставших на моем жизненном пути. Возможно, Вас научит кое–чему сопоставление этих двух столь различных любовных историй. Если же нет – неважно: излагая самому себе течение былых романов, я смогу вновь вкусить благоуханную горечь воспоминаний.

Первую из упомянутых мною женщин звали Анжела. Всех молодых девушек в наше время зовут Анжелами, Юлиями или Оксанами, – но, впрочем, я отвлекаюсь. Загадочный мрак ее кудрей, чувственный рот египетской царицы и лукаво прищуренные живые глаза произвели в моем сердце такое смятение, что я целый месяц разыскивал это дерзкое и беспокойное существо, словно своих забот мне уже не хватало. Она охотно согласилась встретиться со мною, ибо я тоже поразил ее воображение: в той компании, где мы познакомились, один я оживлял своими отточенными парадоксами натужный ход застольной беседы, посвященной невыносимо обыденным вещам. Первую ошибку я сделал уже на начальной стадии знакомства: меня не насторожило то усердие, с которым я добивался встречи. Другими словами, я не подумал о том, как опрометчиво сближаться с человеком, который при желании может вить из тебя веревки. Самым разумным было перетерпеть первый приступ любовного влечения, ибо боль, которую я испытал бы в этом случае, не идет ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось пережить впоследствии. Я не сумел так поступить, поскольку в то время я был не мужчиной, а всего лишь юным самцом, уступающим всем своим сердечным и плотским капризам. Вторую ошибку я совершил тогда, когда вознамерился потрясти любимую своим благородством и чистотой намерений. Я полагал, что это сразу возвысит меня над толпой ее знакомых мужского пола, в обществе которых я провел как–то несколько мучительных часов, изнемогая в тяжелой атмосфере бездуховности. Анжела, в тринадцать лет совершенно добровольно лишившаяся невинности, и впрямь была озадачена моим поведением. Хотя она и успела уже к моменту нашего знакомства сбиться со счета самцов, которые ею обладали, мои почтительность, скромность и щедрость, соединенные с явным отсутствием низкой корысти, первое время не переставали ее удивлять. Однако от удивления она скоро оправилась и решила, как решило бы и большинстводругих на ее месте, извлечь из моих чувств наибольший гешефт. Дабы я не вздумал потребовать того, что, в сущности, давно уже принадлежало мне по праву, она принялась рассказывать мне о своей несчастной любви (любимый, по ее словам, удивительно походил на меня, и это мне отнюдь не льстило), о том, что рана в ее сердце еще кровоточит и потому она не может верить мужчинам, а к сексу испытывает отвращение. Подразумевалось, что сердце постепенно заживет, но для этого потребуется немалое время, в течение которого я должен довольствоваться чисто платоническим общением. По поводу таких противоестественных отношений один старый пьяница, мой приятель, всегда вспоминает грубоватый стишок: «Любит он, а делает Платон». Анжела не зря морочила мне голову этими баснями: в течение всего времени моих бескорыстных ухаживаний на меня дождем сыпались ее разнообразные просьбы, выполнение которых отняло у меня массу времени и сил. Было бы неуместным излагать здесь все бесчисленные услуги, которые я ей оказал. Важно то, что не омраченные взаимностью отношения вполне устраивали мою любимую. Периодически она куда–то исчезала, появляясь из отлучек лишь через несколько дней и объясняя свое отсутствие то свадьбой подруги, живущей за городом, то необходимостью ухаживать за теткиной собакой, и т. д. и т. п., а я имел глупость верить всей этой чепухе. Излишне говорить, что Анжела вовсе не испытывала того отвращения к плотским радостям, на которое так охотно ссылалась, дабы продлить выгодный период ухаживания. Периодические отлучки как раз и требовались ей для того, чтобы отдохнуть в компании знакомых самцов от стерильной чистоты нашей связи. Мало–помалу я наконец стал замечать, что развитие романа полностью прекратилось и это полностью устраивает Анжелу, которая отнюдь не собирается бросаться мне на шею в награду за возвышенность моих чувств. Признаюсь, что для меня и впрямь было не так уж важно затащить ее в постель: я любил ее, а истинная любовь бескорыстна и легко поступается материальными наградами. Но даже меня начал раздражать тупик, в который зашли наши отношения, основанные на отсутствии взаимности. Тут настал черед Анжелы совершить ошибку: она переоценила силу своего влияния на меня, а вернее, недооценила силу моей воли: когда мои законные требования были встречены отговорками и увертками и наказаны очередным вояжем к подругам, я решительно прервал общение с любимой. Не скрою – я жестоко страдал, но и в этих страданиях меня утешало сознание собственного достоинства, сохраненного столь дорогой ценой. Кроме того, я уже понял, что Анжела не склонна изнурять себя строгим соблюдением моральных принципов, а значит, в трудную минуту поступится гордостью и рано или поздно позвонит мне. Так оно и вышло. Мы встретились вновь, но я уже был другим. После первых оправданий и смущенных нежностей Анжела ознакомила меня с реестром своих неотложных нужд, удовлетворением которых, по ее мнению, мне следовало заняться. В ответ я недвусмысленно сформулировал условия, на которых впредь намеревался предоставлять ей услуги. Любимая присмирела и обещала подумать. Впрочем, думала она недолго, так как не привыкла ограничивать свои прихоти, да и особенных жертв от нее, в сущности, не требовалось: награда, которой я желал, множеству самцов доставалась без всяких хлопот, как досталась бы и мне давным–давно, если бы я вел себя чуточку поумнее. Итак, на следующее утро Анжела сообщила мне о том, что она на все согласна и принадлежит мне отныне душою и телом. О душе речь зашла потому, что малютка решила извлечь выгоду из своей уступки и завлечь меня в брачные сети, изображая нежную покорность. Однако сознание мое к этому времени прояснилось, и я уже насквозь видел все ее незамысловатые хитрости. С горечью ощущая угасание любви в своем сердце, я тем не менее воздал должное чувственным радостям, до которых Анжела, как я и предполагал, оказалась великой охотницей. Желание Анжелы вступить в брак не нашло во мне отклика. Постепенно ее утомительные требования, предсказуемость всех ее поступков и слов, вызванная скудоумием, а также, видимо, чары очередных самцов вкупе с моей занятостью и тягой к переменам стерли силуэт Анжелы с моего горизонта – теперь уже навсегда.

7

Другую женщину, о которой я хочу Вам рассказать, звали Леокадия. Я увлекся ею, как и Анжелой, с первой же встречи, и также сумел с самого начала произвести впечатление. Однако дальнейшее мое поведение было совсем иным. Я не настаивал на ежедневных свиданиях, более того, находил различные предлоги для перенесения уже намеченных встреч на неопределенный срок; в беседах я оставался неизменно внимателен, учтив и остроумен, но не позволял себе даже намека на тот неуместный пыл, который в таком изобилии выказывал Анжеле; речь моя текла плавно и безостановочно, но несколько лениво и порой даже прерывалась подавленным зевком; я не проявлял и тени ревности (увы! с Анжелой я опускался и до этого!), напротив, все людские увлечения, прихоти и пороки неизменно находили во мне защитника. Справедливости ради отмечу, что такое мое поведение тогда еще не являлось плодом размышлений и житейского опыта, а только следствием некоторой душевной депрессии, не имевшей никакого отношения к делам любовным. Тем не менее оно не замедлило принести мне вознаграждение. Леокадия рассудила, что я не тот кавалер, который станет мириться с долгими проволочками. В этом она оказалась совершенно права хотя бы потому, что в означенный период моей жизни мне вообще было не до женщин. Ей не хотелось отпускать меня из сферы своего влияния в тот большой и враждебный мир, где разгуливают хищные красотки, каждая из которых способна стать ее счастливой соперницей. Вдобавок я настойчиво убеждал Леокадию в том, что присущая мне моральная неустойчивость является вовсе не слабостью, а моим основным жизненным принципом. Это также не добавляло девушке спокойствия. Приходилось либо безвозвратно меня утратить, либо отказаться от уверток и оттяжек, столь любезных женскому сердцу. Выбор, разумеется, был нелегок. Однажды Леокадия оказалась наедине со мной в такой ситуации, где имелись все условия для того, чтобы уступить моим домогательствам. Тем не менее она не решилась это сделать, и в ответ я надолго исчез из поля ее зрения. Летели дни, она мучилась раскаянием, а я уже стал о ней забывать, как вдруг в моем одиноком убежище раздался телефонный звонок. Это звонила Леокадия. Надо ли описывать дальнейшее? Скажу только, что счастье упало мне в руки само, как перезрелый плод, без всякого ущерба для моей нервной системы. Доныне время от времени я провожу в обществе Леокадии несколько приятных часов. Счастливую развязку этого романа я не могу приписать тому, что Леокадии не были присущи обычные женские повадки, – я отношу ее всецело на счет правильно избранной линии поведения. Впоследствии и сама Леокадия никогда не жалела о том, как обернулось дело. Вы умный человек, друг мой, и, без сомнения, поймете, для чего я рассказал Вам эти два эпизода из моего уже довольно давнего прошлого. В начале нашего жизненного пути большую часть действий мы совершаем под диктовку страстей, но опыт, полученный в результате, есть достояние рассудка. Рассудку и следует начать с годами предписывать нам непреложные правила поведения. Если же мы не хотим отвести ему эту роль и предпочитаем по–прежнему беспомощно барахтаться в потоке страстей, то во всех своих неудачах мы будем вправе обвинять только самих себя.

8

Вернемся, друг мой, к Вашим делам. Раз уж Вы просите совета, могу определенно сказать одно: самое глупое, что Вы можете сейчас сделать, – это продолжать тянуть кота за хвост и оставлять все как есть. Будьте уверены: Ваша дама не устыдится своей жестокости по отношению к Вам и не захочет сама ничего менять. Для нее–то существующее положение как раз весьма удобно и небезвыгодно. К тому же Вы наверняка встречали в книжках утверждение о том, что женщина – существо эмоциональное. Употребляя этот деликатный термин, имеют в виду склонность женщины руководствоваться в своих поступках желаниями и чувствами, а не доводами рассудка. Такая склонность влечет за собой частое пренебрежение самой элементарной справедливостью, ибо последняя как раз основана на логике и Разуме и для ее соблюдения в повседневной жизни требуется сперва пораскинуть мозгами, а уж затем действовать, что совсем не свойственно женщинам. Справедливость – изобретение мужчин с их рациональным духовным складом, а женщины с их так называемой эмоциональностью сплошь и рядом исповедуют в глубине души чисто дикарскую мораль: если я украл у ближнего вещь и меня не поймали, то это поступок хороший, если же вещь украли у меня, то это поступок дурной. Побудительным мотивом к действию для женщины является лишь ее желание, ее собственная выгода, она ведет себя так, а не иначе, в зависимости от своих желаний, а не от того, как ее возможные поступки отразятся на окружающих. Последнее она редко принимает во внимание, хотя и сама часто от этого страдает, легко наживая себе врагов. Разумеется, и среди мужчин немало людей подобного склада, но, во–первых, мужчинами в полном смысле слова я бы их не назвал, а во–вторых, среди женщин такие люди абсолютно преобладают, о чем я Вам советую всегда помнить, имея дело с прекрасным полом. Все это я говорю Вам, пытаясь растолковать, почему не следует дожидаться справедливости от Вашей дамы и безвольно плестись в хвосте событий вместо того, чтобы взять движение событий в свои руки. Нынешнее положение отвечает желаниям Вашей любимой, и потому она всеми силами будет стараться его сохранить, справедливость же для нее при этом дело десятое. Я убежден, что чувство справедливости можно воспитать у любого человека, даже наиболее подверженного порывам страстей. Ангелом он, конечно, не станет, но, в отличие от Вашей барышни, с ним все же можно будет иметь дело. К сожалению, наших девиц воспитывают отнюдь не в любви к справедливости. Наибольшая важность придается тому, чтобы удачно (читай: выгодно) выйти замуж; чтобы не даться в обман в своих отношениях с мужчиной (читай: чтобы не дать ему ничего бесплатно); чтобы не поступиться своей свободой (читай: чтобы половчее подчинить мужчину себе). Наслушавшись наставлений в указанном роде, девица быстро превращает свою жизнь и жизнь бедняги вроде Вас в постоянную борьбу. Увы, эта борьба не принесет ей счастья, ибо высшее человеческое счастье, а тем более счастье женщины, основывается на стремлении к самоотдаче, отвергающем низменную корысть.

9

Простите великодушно, друг мой, хотел Вам сказать еще что–то, да все вылетело из головы, едва прочел записку от знакомого торговца картинами, которую мне принесли сию минуту. Мошенник утверждает, будто купил где–то для меня настоящего Мейсонье. Выдумывает, должно быть, шельма, по обыкновению, но ничего не поделаешь, придется ехать, выводить его на чистую воду. Чем черт не шутит, вдруг разбойник не врет – ведь до седых волос будешь казнить себя, упустив стоящую вещь. Вот, мой друг, какие приобретения должны бы Вас волновать – те, которые не стареют с годами, те, ценность которых лишь яснее проступает со временем. А представить себе Вашу мучительницу через двадцать, да что там, через десяток лет, и хочется смеяться, глядя на Ваши нынешние страдания. Будьте мужчиной, друг мой, страдайте молча, коли уж есть такая охота, но не сносите терпеливо то, чего нельзя сносить. Вспомните Пруста, который писал: «Меня в конце концов научил жизненный опыт, что когда кто–нибудь смеется надо мной, то приятно улыбаться в ответ и не возмутиться – это дурно». Или уж миритесь с унижениями, терпите, когда попирают Ваше достоинство, но не ждите за это благодарности – воздаянием будет одно презрение. Итак, прощайте, друг мой. Старайтесь не писать мне так часто, ибо за недосугом я не смогу отвечать на каждое Ваше послание, а это возбудит во мне угрызения совести и, стало быть, нарушит мой душевный покой, который я ценю превыше всего. Остаюсь неизменно уважающим Вас и надеющимся на Ваш здравый смысл —

Андреем Добрыниным.

26 марта 1991 г., Москва.

ПИСЬМО 3

1

Очередное Ваше послание, которое я получил с неделю тому назад, поселило в моей душе противоречивые чувства. Помнится, я уже намекал Вам на то, что Ваши любовные коллизии не могут не вызвать некоторого раздражения – так поневоле раздражает нас тот, кто совершает на наших глазах нелепые поступки. Не стало исключением и содержимое Вашей последней эпистолы, однако оно в то же время способно и немало позабавить вдумчивого человека. Я ожидал тех признаний, которые Вы делаете в своем письме, с того момента, когда еще в начале нашей переписки узнал: ответом на Ваши пылкие чувства явилось лишь досадное пренебрежение. Уже тогда я понял, что дело не обойдется без удачливого, хотя и недостойного соперника, к тому же и Вы делились со мной соответствующими подозрениями. И вот теперь подозрения наконец превратились в уверенность, и Вы не обинуясь выплеснули на бумагу всю горечь и обиду не оцененной по достоинству многогранной личности. Дабы мне стала понятна степень слепоты Вашей любимой, Вы многословно описываете все недостатки, всё моральное и умственное убожество Вашего конкурента. Должен сразу сказать, несмотря на невольную улыбку, которую вызывают у меня Ваши откровения: большинство Ваших оценок я не подвергаю ни малейшему сомнению и не связываю их с тем взвинченным состоянием, в котором Вы, судя по всему, непрерывно пребываете. Я и сам немало претерпел в свое время от человеческой тупости и потому легко могу себе представить трафаретные заигрывания крепких веселых парней, щедро наделенных всеми видами здоровья, кроме умственного, и всеми видами энергии, кроме творческой; я слышу их дурацкие шутки и долгие разговоры, лишенные всякого содержания и по занудности сравнимые разве что с романом Леонова «Русский лес»; я вижу их белозубые улыбки, ни в малой мере не связанные со смыслом их бесцветных слов, и вижу, как Ваша любимая – о ужас! – улыбается им в ответ. Однако скажу Вам прямо, что эти отталкивающие картины уже неспособны вызвать во мне былое негодование. Теперь, друг мой, Ваша очередь негодовать. Мне, как говорится, время тлеть, а Вам – цвести, если можно назвать цветением бури чувств по столь ничтожным поводам. Даже в Вашем возрасте мне хватало здравого смысла, чтобы в ситуации, сходной с Вашей, не терять достоинства, никого ни о чем не просить, не грозить, не сетовать и не упрекать. Уже тогда я понимал, что соперничество туг немыслимо, ибо духовно состязаться можно только с таким человеком, который придерживается одинаковой со мной системы ценностей. Если же мы говорим с ним всегда только о разном и на разных языках, но при этом моя любимая охотно и с пониманием его слушает, а от моих речей на ее лице появляется опасливое выражение, словно они заключают в себе некий подвох, то скажите на милость, от какой точки опоры мне (а теперь – Вам) оттолкнуться, дабы низвергнуть соперника во прах? Можно, разумеется, проломить ему голову, своротить челюсть и наставить по всему телу ужасающих кровоподтеков, тем более что он скорее всего ничего лучшего и не заслуживает. Подобный способ выяснения отношений широко распространен в тех кругах, к которым мы примкнуть не сможем, если бы даже и захотели, ибо вся наша духовная организация воспротивится такому объединению. Вы знаете, друг мой, что судьба не обидела меня ни крепостью мышц, ни боевой яростью, и это дает мне моральное право презирать решение духовных проблем с помощью грубого насилия. Отвратительна не столько неэстетичность, сколько бессмысленность физической расправы, не дающей чаще всего удовлетворительного результата: в самом лучшем случае она позволяет лишь устранить соперника, но не достичь взаимопонимания с любимой женщиной.