Текст книги "Я, оперуполномоченный"

Автор книги: Андрей Ветер

Соавторы: Валерий Стрелецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Да, трудно… Но ты же не станешь отрицать, что в милиции избивают?

– Не стану. Знаю об этом. Рассказывали. И немало меня такими откровениями огорошили. Хотя «огорошили» – слишком слабое слово… Кстати, это была одна из причин, по которой я начал задумываться об увольнении. Страшно осознавать, что ты являешься частью системы, где сотрудники иногда забивают людей до смерти, и что этому ничего невозможно противопоставить.

– А ты?

Виктор изумлённо поглядел на Веру:

– Бью ли я? Ты очумела, что ли?

– Извини, – она пошла дальше и потянула его за собой, – просто я должна была услышать это лично от тебя…

Виктор не раз возвращался мысленно к этому разговору. Он бесконечно доверял Вере, но признаться в том, что вернул в карман Нариманова анашу, не посмел.

«Вера права, на все сто процентов права, потому что это не метод… Подбрасывать улики нельзя ни в коем случае. Начав это однажды, наверняка скатишься на самое дно. Я это понимаю, и потому мне очень горько… Но как же я должен был поступить? Ведь я заметил, как Нариманов выбросил анашу! Она принадлежит ему! Я так и сказал Вере: наркота принадлежит Нариманову. Я не солгал… Однако я всё-таки солгал. Это знаю я, и это знает Нариманов… Как же я должен был поступить?.. Если преступнику удаётся избавиться от улики – это брак в моей работе. Надо работать профессиональнее… Профессиональнее! Точнее! Работать наверняка! И подобных случаев больше не должно быть…»

ГЛАВА ПЯТАЯ. МАРТ 1980

Они созванивались несколько раз, дважды Виктор заезжал к ней в прокуратуру, хотя никаких дел у него не было. Мало-помалу в Смелякове начала пробуждаться прежняя тяга к Верочке. У неё было одно из тех женских лиц, полных незабываемого обаяния, о которых всегда приятно думать и в которые всегда хочется вглядываться, потому что кажется, что в каждой черте скрывается нечто важное и таинственное, требующее своей разгадки.

Вера заметно изменилась с тех пор, как они познакомились пять лет назад. Её лицо, ничуть не растеряв своего очарования и свежести, сделалось жёстче, улыбка лишилась былой безмятежности, в уголках рта затаились строгие складки, глаза смотрели испытующе. Из беззаботной девушки она превратилась в серьёзную молодую женщину. Это была, конечно, уже далеко не прежняя Вера Шилова, на которую Виктор взирал если не с преклонением, то уж точно с восхищением, и рядом с которой почти всегда чувствовал себя слишком скованно из-за постоянно натянутой в его сердце тоненькой струнки юношеской влюблённости. Нет, он никогда не видел в Вере объект физического влечения, вероятность таких отношений он почему-то сразу выбросил за пределы возможного. Его связывала с Верой только дружба, но почему-то эта дружба допускала влюблённость – лёгкую, почти невесомую, но всё-таки влюблённость.

Вспоминая минувшее, Виктор теперь обнаруживал в своих прежних чувствах много такого, о чём раньше не догадывался, и потому немало удивлялся себе.

Разумеется, Смеляков и сам изменился за прошедшие годы. Работа в милиции многому научила его, закалила, воспитала бойцовские качества, не имеющие ничего общего с мальчишеской задорной воинственностью и самоуверенностью. Конечно, рядом с Петром Алексеевичем он чувствовал себя совсем незакалённым юнцом, но для того, чтобы потягаться с капитаном Сидоровым, нужен был огромный жизненный опыт. Виктор же, пройдя важный отрезок, всё же находился ещё, как он сам понимал, лишь в самом начале долгого пути.

– Здравствуй! – Вера чмокнула Виктора в щёку. – Как ты?

– Отлично!

Они стояли в центре зала станции «Павелецкая» и кричали, чтобы перекрыть шум поездов. На днях Вере позвонил Борис Жуков и пригласил её с Виктором к себе в гости. Мартовские праздники с усиленными дежурствами остались позади, наступило время обычного режима работы, когда Виктор и Вера могли рассчитать свою занятость, и вот они сумели, наконец, договориться о дне.

– Ты знаешь, что Борис женился? – спросила Вера.

– Я с ним в ноябре столкнулся, когда он в загс намыливался заявление подавать.

– Кстати, я его Ленку знаю, милая девочка, весёлая, только молоденькая слишком.

– Где же ты познакомилась с ней?

– Наши отцы вместе в МИДе работают, в одном управлении, так что мы изредка встречались во время праздничных застолий.

– Надо же! Всё-таки мир удивительно тесен.

– Мир-то не тесен, как сказал один наблюдательный человек, а вот социальная прослойка, в которой мы вертимся, слишком тонка. У Лены ещё старший брат есть, только он от их семьи откололся.

– В каком смысле? – уточнил Виктор.

– Знаешь, мидовцы и внешторговцы стараются своих детей по проторенной дорожке пустить. У всех связи, все могут оказать поддержку. Ну, своего рода клановость, хотя у нас принято называть это преемственностью поколений в профессии. А Саша наотрез отказался поступать в МГИМО, потому что с детства был влюблён в фотодело. Он, кстати, и рисует здорово. Может, сейчас уже бросил это, а раньше отменно рисовал.

– А родители, значит, против?

– Они считали, что фотография – баловство, а не профессия… Мои-то ведь тоже хотели меня в МГИМО пристроить. А у меня почему-то была тяга к юридическим наукам.

– Ты бы могла, как Жуков, на факультет международной журналистики поступить.

– МГИМО есть МГИМО, какой факультет ни возьми. Видела я тамошних девочек… Ну не вписываюсь я туда. Там только и разговоров, какую должность папа занимает, кто в какой загранке бывал… И вообще, девочек туда отдают не для того, чтобы профессию получили, а чтобы мужа подходящего нашли…

– Ты у Бориса бывала раньше? – спросил Виктор после долгого молчания.

– Нет, но в Чертаново меня по службе пару раз заносило. Глухое место. Унылые белые девятиэтажки, очень похоже на крематорий. Впрочем, это во всех новых районах. Боря предупредил, что с автобусами у них беда…

Конечной станцией на зелёной ветке была «Каховская». Сразу возле выхода из метро к автобусной остановке начиналась длинная чёрная очередь, люди галдели, толкались, пытались протиснуться вперёд побыстрее. Автобусы подходили с интервалами минут в десять.

– Хорошо, что мы на конечной садимся! – воскликнула Вера, когда им удалось войти по скользким ступенькам в салон. – Не представляю, как дальше люди входить будут.

– А дальше остановок пять-шесть никто не войдёт, – ответил давно не бритый мужичок, от которого нестерпимо разило луком и вином.

– Почему?

– А водила просто двери открывать не станет. Вот доедем до Чертанова, там понемногу начнут вытряхиваться. Но раньше, даже ежели вам надо выйти, и не мечтайте. Тут в дверях плотно стоят. Ежели вам остановок пять или меньше, то лучше пешком, а то проедете лишнего и придётся обратно ехать…

– До кинотеатра «Ашхабад» далеко? – поспешила спросить Вера, пока автобус ещё не тронулся и продолжал набиваться людьми.

– Далеко, минут двадцать…

– Мы там выйдем?

– Там выйдете, – уверенно тряхнул головой мужичок. – Там уже легко будет…

– Молодой человек, передайте на билетик, – послышался голос из-за спины Смелякова, и женская рука в перчатке сунула ему под нос медный пятачок.

– Какой билетик, мамаша! – бодро рявкнул другой голос.

– Из-за таких вот, как вы, мы и живём так… – возмущённо ответила женщина.

– Из-за каких это таких, мамаша?

– Безбилетников! Порядок надо соблюдать, мужчина! А вы зайцем привыкли, всюду зайцем, всюду на дармовщинку!

– Это вы зря, мамаша…

– Я вам не мамаша…

Виктор бросил в кассовый аппарат монетку, покрутил катушку с билетной лентой и оторвал билет.

– Возьмите, кто на билет давал, гражданка! – не глядя, он протянул билет через плечо.

– Передайте ещё! – попросил кто-то.

– Передайте на два!

– Неудачно мы с тобой встали, – посетовал Смеляков. – Теперь всю дорогу придётся билетёрами работать.

– Куда нас впихнули, туда и встали, – отозвалась Вера и улыбнулась, но Виктор видел, что её сдавили очень сильно и ей было не по себе. Он поднапрягся и просунул руку между Верой и прижавшимся к ней человеком в потрёпанной шубейке, вцепился в ледяной металлический поручень и немного оттеснил пассажира.

– Ты чего толкаешься, парень? – взъерепенился человек, и Виктору показалось, что мех на шубе пассажира поднялся дыбом.

– Я не толкаюсь, но вы-то не особенно разваливайтесь.

– Тебе если не нравится, то на такси надо ездить! Ишь, мать твою, недотроги какие!

– Прекратите ругаться, – строго произнесла Вера.

– Ой, ой, нежные мы, ну просто жуть…

Смеляков дотянулся свободной рукой до взъерошенной шубы и ткнул в неё кулаком.

– Попридержите язык, гражданин.

– Виктор, не нужно, – мягко сказала Вера.

Остановок через пять в автобусе стало свободнее, давить перестали, но всё равно было тесно. До нужной остановки ехали гораздо дольше, чем обещал знаток местного транспорта: автобус то и дело буксовал на обледеневшей дороге и увязал колёсами в громадных сугробах, протянувшихся нескончаемым крепостным валом вдоль всей проезжей части…

– Передайте на билетик… – опять и опять просили из глубины окутанного паром, набитого пассажирами салона.

За обледенелыми окнами в тёмной вечерней синеве проплывали мутные огни редких фонарных столбов, затем огней стало больше – появились дома…

– Бабушка, до кинотеатра «Ашхабад» далеко? – спросила Вера.

– На следующей слазьте.

– Спасибо, а то сквозь стекло не видно ничего.

– Как выйдете, он на противоположной стороне.

– Спасибо, нам кинотеатр только для ориентира нужен…

Смеляков помог Вере сойти и на нижней ступеньке подхватил её на руки, чтобы перенести через груду вязкого коричневого снега.

– Витя, прекрати, я сама.

– Сама будешь без меня, а пока я могу помочь, ты уж не сопротивляйся. Через лужи и сугробы перенесу.

– Слушай, давай обратно на такси поедем. Засидимся же небось допоздна. Тут и так с автобусами чёрт знает что, а после десяти вечера, думаю, они вообще здесь не ходят…

Борис встретил их с показным возмущением:

– Люди, да вы что? Мы вас час назад ждали! Лена, ты где? Принимай гостей!

Увидев выпорхнувшую из дальней комнаты светловолосую девушку, Виктор понял, что Борис женился, конечно, не по расчёту. Лена была воплощением нежности и очарования, всё её существо – воздушное и сияющее – источало обаяние. Она с готовностью протянула руку Смелякову и назвала себя, затем поцеловала Веру, сказав: «Привет».

– До вас не доберёшься, – ответила Вера на упрёк Бориса.

– Мы каждый день так добираемся… Разоблачайтесь, что столбами встали? Вера, дай поухаживаю. Ленусь, кидай им тапочки… Сейчас-то уже нормально с автобусами, а вот когда мы сюда переехали, ну, в начале семидесятых, вот уж была морока! От «Варшавской» только один автобус ходил. У него там конечная была, но в очереди всё равно отстаивать приходилось минут по тридцать. Двери в автобусах не закрывались вообще, потому что народ висел там гроздьями. А прямо у метро автобус разворачивался и накренялся при этом на ту сторону, где двери, так, что люди едва не срывались, но никто никогда не отступал, не прыгал. Так и ехали. А что делать? Домой-то всем надо… Теперь просто рай, а не дорога. Я привык, да и недалеко мне. А вот Ленке тяжело до института добираться.

– Ой, вы не представляете, что иногда на дорогах творится! – воскликнула почти с восторгом девушка, ведя гостей в комнату. – Я недавно ехала утром, а всё обледенело. И на Балаклавском автобус остановился. Там подъём, весь транспорт и в хорошую погоду едва плетётся, а тут автобус и вовсе замер. Постоял, постоял и медленно стал ползти назад. Шум поднялся жуткий! Женщины визжат, кричат: «Караул!» – а водитель ничего сделать не может. Нас стало медленно разворачивать, а мы всё ползём назад… Шмякнули чуточку пару машин и остановились. Народ так и посыпал из дверей. И только, знаете, на проезжую часть кто-нибудь выпрыгнет, так тут же падает, потому что лёд ужасный…

– Ничего, – обнадежил Борис, – мы скоро на Ленинский переберёмся. Ленуськины предки в долгосрочку уезжают, так что мы на той квартире на несколько лет обоснуемся. Там и с городским транспортом полегче, и машину они нам оставляют.

– А твоих родителей сейчас нет дома? – спросила Вера.

– Они решили нам не мешать и укатили в гости… Располагайтесь, Лена всякой вкуснятины сварганила… Как на службе-то? Витя, ты чего отмалчиваешься?

– Всё в порядке.

– В уголовном розыске-то всё в порядке? Проблем, что ли, нет?

– Проблем полным-полно, но всё в пределах естественного русла.

– Красиво сказал. Проблемы в пределах естественного русла…

Виктор давно не проводил время в такой дружеской компании. Настроение поднялось, на душе сделалось уютно. Из кассетного магнитофона негромко лилась джазовая музыка, но вскоре к ней примешались хорошо слышимые звуки пианино, доносившиеся из соседней квартиры.

– Пожалуй, надо магнитофон выключить. – Лена поднялась из-за стола, – а то какая-то каша вместо музыки. Звукоизоляция здесь ужасная. Снизу на аккордеоне какой-то любитель регулярно разминается, а сверху два-три раза в неделю кто-то на пианино учится.

– И долго они будут тренькать? – поинтересовался Виктор.

– Минут тридцать поупражняются. Если б от меня зависело, так я запретил бы пользоваться дома музыкальными инструментами. Хочешь учиться – отправляйся в предназначенное для этого заведение, а в обычном жилом доме это всем мешает. – Борис встал. – Вить, может, покурим? Пойдём на кухню?..

Когда они возвратились, девушки оживлённо обсуждали кого-то из общих знакомых.

– Вот уж у кого жизнь безмятежная, – говорила Вера. – Но у каждого своя судьба.

– Судьба? – Борис немедленно включился в разговор. – Мне кажется, что чаще всего судьба складывается удачно, когда дети идут по стопам своих родителей. Дорожка накатана, проверена, гарантировано, что мин нигде нет, носом землю рыть не надо. Может, это и не яркая жизнь, зато благополучная… Я вижу, ты не согласен, Вить?

– Мне трудно судить. – Смеляков пожал плечами. – Я сам себе дорогу прокладываю. Наверное, со связями-то легче было бы. Хотя вряд ли связи помогают в становлении профессионала. Нужен собственный опыт и хорошие учителя…

– Опыт – сын ошибок трудных! – провозгласил Борис.

– Конечно, – продолжал Виктор, – карьеру со связями сделать легко, но лично мне хочется овладеть профессией. Ты правильно сказал, Боря… Благополучная жизнь, но не яркая. Я бы добавил ещё, что и скучная жизнь… Профессию нужно познать от А до Я, тогда она становится частью жизни, тогда она нравится. Но для этого надо вложить в неё себя, соединиться с нею, слиться. Вот тебе нравится твоя работа? Борис пожал плечами.

– Мне нравится юриспруденция, но меня воротит от той работы, которой я занимаюсь.

– Как так? – удивился Смеляков. – Ты же работаешь во внешнеторговом объединении. Разве там скучно?

– Давайте-ка выпьем. – Борис налил всем вина. – Видишь ли, Вить, не может быть никакого интереса в работе, где всё распланировано как минимум на пять лет вперёд. Всё у нас ровненько, финансовые неурядицы решаются взаимозачётами и так далее. Все мои знания вроде как и не нужны…

– Не понимаю.

– И не поймёшь. Внешторг, как и все прочие наши министерства, – сборище бездельников. За неделю можно выполнить все дела на два-три месяца вперёд. А дальше чем себя занимать? Нельзя же тупо сидеть за своим столом и с важным видом смотреть в одну и ту же бумагу. Вот и ходим друг к другу в гости, гуляем по кабинетам, выпиваем помаленьку. Некоторые к концу дня набираются так, что языком ворочать не в силах.

– Брось ты! Не может быть! – не поверил Виктор.

– Может, может. Я и сам, когда спросил, проходя практику в «Медэкспорте», чем там занимаются, и услышал в ответ: «Ничем. Чай целый день пьём», – не поверил. Решил, что это шутка такая. Оказалось, что вовсе не шутка. Сначала я в юридическом отделе работал, а потом меня на фирму перевели юристом. Тут я и соприкоснулся вплотную с настоящей конторской жизнью, увидел, как люди тихо и незаметно спиваются. У нас там подавляющее большинство пьёт по-чёрному. И я их понимаю. Тоска, порождённая беспросветным бездельем, кого угодно вгонит в алкоголизм.

– Что-то мне трудно поверить в такое, – неуверенно проговорил Смеляков. – У меня дел столько, что продохнуть не успеваю, а у вас народ от безделья изнывает. Странно…

– Потому что мы подписываем контракт на пять лет вперёд, и больше от нас ничего не требуется. Ну, скажем, пару приложений к этому контракту ещё сварганить за год; это можно за день провернуть… Нет, конечно, есть у нас люди очень деятельные, но это всё игра. Они активны, изображают из себя деловых, всё время по телефону треплются с фирмачами, на переговоры бегают, пред светлые очи начальства с докладами предстают ежедневно… Тьфу! Но мне-то хочется настоящего дела.

– Иди к нам, в прокуратуру, – серьёзно сказала Вера. – Мало не покажется.

– Не мой профиль.

– А твой какой?

– Не знаю. Если честно, мне кажется, в нашей стране для меня нет нужной ниши.

– В Америку захотелось? – Вера иронично улыбнулась.

– Плевал я на Америку! Там всё давно расхватано… Да и они ничуть не лучше нас. Такие же бюрократы и лентяи, сияют, конечно, скалятся, мол, всё у них о’кей… Нет, братцы, мне бы в настоящем деле поучаствовать, развернуться так, чтобы дух захватило от возможностей…

– И чтобы срок за это схлопотать? – уточнила Вера всё так же иронично.

– Да не стану я сомнительным ничем заниматься, Ве-рунчик. И вообще я всегда веду себя тише воды. Я не бунтарь. У меня отец – чекист, и уж я-то знаю, что у нас почём… Это я просто мечтаю. Есть люди, которые рискуют и даже в СССР умудряются нажить миллионы. Но за это их рано или поздно ставят к стенке… Нет, в нашей стране надо выбрать единственно верный путь.

– Какой?

– Делать карьеру по партийной линии, плыть по течению, и тогда судьба смилостивится, особенно если есть хоть малая поддержка со стороны влиятельных товарищей. Кстати, братцы, давайте-ка выпьем. Есть отличный повод. Меня приняли в кандидаты,[7]7
  В партию не принимали сразу, предварительно нужно было «доказать своё право быть достойным вступления в КПСС». Срок пребывания в кандидатах один год был обязательным для всех желающих вступить в партию.


[Закрыть] так что в скором будущем собираться будем в связи с появлением нового члена КПСС!

– За это – обязательно! Поздравляем!

Дружно дзынькнули рюмки.

– А вот мой брат без всякой поддержки живёт, – включилась в разговор Лена, – и ни на что не жалуется.

– Таких, как твой Сашка, можно по пальцам пересчитать, – сказал Борис. – У него есть призвание. А большинство – серая масса.

– Папа был очень недоволен им, – продолжила Лена. – После школы Саша отслужил в армии и наотрез отказался в институт поступать. «В институте меня не научат тому, что мне нужно, зато выбьют из головы всё, что я умею» – так вот он заявил. Он у нас упрямый, гордый и самолюбивый.

– А как насчёт таланта? – поинтересовался Смеляков.

– По-моему, он настоящий гений, – ответила Лена. – Он поначалу года два работал лаборантом в фотолаборатории МАХУ.[8]8
  Московское академическое хореографическое училище.


[Закрыть] А фотографом там Люба Урицкая. Сашка её своим учителем называет. Как-то раз он меня к ней в гости привёл, и я просто ахнула. Такие удивительные фотографии!

– А что может быть удивительного в фотографиях? – спросил Виктор. – Ну хорошее освещение, резкость, может, композиция, какие-то линзы особенные, фильтры…

– Я тоже ничего не понимала в фотографии, а как увидела Любины работы, так у меня в голове всё просто перевернулось.

– Она знаменитость, что ли, эта Урицкая? – заинтересовался Борис. – Я и не слышал о ней. Впрочем, у нас фотохудожники в загоне, мы их имён не знаем. Некоторые на Западе публикуются в дорогих журналах, их там уважают, а у нас за эти публикации их на Лубянку вызывают для профилактических бесед…

– Если бы мы на нашей квартире были, – сказала торопливо Лена, – я бы вам показала работы Саши. Но здесь ничего нет.

– С удовольствием посмотрел бы, – кивнул Виктор. – Я ничего не смыслю в этом искусстве.

– Давайте как-нибудь сходим к нему, – предложила Лена. – Я вас приглашаю. Он хоть и не очень гостеприимный, бывает даже грубоват, но всех, кто со мной, жалует. Он обожает меня.

При этих словах Борис как-то косо взглянул на жену и недовольно, как показалось Виктору, сжал губы.

– Боря, – Лена ласково чмокнула Жукова в щёку, – прекрати хмуриться.

– Я готов, как только выдастся свободная минутка, – принял приглашение Виктор. – Вера, ты как?

– Посмотрим по времени…

Когда они ушли, Лена села на колени Борису.

– Милый мой, чего ты насупился?

– Ленка, не показывай ему своих фотографий.

– Ты ревнуешь, меня? Не хочешь, чтобы кто-то посторонний видел мою красоту?

– Я прошу тебя.

– Ладно, дорогой… Кстати, мне Витя понравился.

– Простоват он немного.

– Разве? Мне кажется, ты ошибаешься. – Девушка нежно провела пальцами по щеке мужа. – Только он воспитан иначе, возможно, образованности чуть-чуть не хватает. Но глаза у него толковые.

– Ой, знаток человеческих душ отыскался! – засмеялся Борис. – Ты же ещё ребёнок! Что ты в мужиках понимаешь? Да ещё в ментах?

– Между прочим, я в любых мужиках понимаю, – с вызовом парировала Лена и соскочила с коленей мужа. – Кстати, они очень хорошая пара.

– Кто? Витька и Вера? Брось. Они совершенно разные люди, всего лишь коллеги. Он, понятно, ухаживает за нею, но…

– Спорим, что они будут вместе? – Лена насмешливо улыбнулась и протянула руку. – Спорим?

– Витька и Верунчик? – опять повторил Борис. – Перестань. Вера ему не по зубам.

– Спорим? – Лена не убирала руку. – Боишься? Ты ни фига не разбираешься в женщинах, дорогой мой.

– Хочешь сказать, что я чего-то не уловил в поведении Веры?

– Виктор ей очень даже по душе…

– Я слепой, что ли, по-твоему?

– Ну уж не знаю, что тебе и сказать. Может, и подслеповат…

Они услышали поворот ключа в замочной скважине.

– Предки вернулись. – Борис встал.

Родители, сняв верхнюю одежду, прошли в комнату.

– Ну что, дети, ушли уже ваши гости? – спросил Николай Константинович.

– Да, пап, – кивнул Борис. – Вы-то как отдохнули? К кому ездили?

– У Милы Нагибиной были.

– Помню.

– Сын у неё уже студент, на журфаке учится. Третий курс! Время-то как летит! Мы с мамой просто обалдели. – Николай Константинович опустился в кресло и вытянул ноги. Жена села в соседнее кресло.

– Хотите чаю? – подошла к ним Лена.

– Да, пожалуй, – кивнула женщина, кладя ногу на ногу. – Подожди, Леночка, нагнись ко мне… Почему у тебя глазки такие усталые?

Галина Сергеевна очень любила невестку. Девушка приглянулась ей сразу, пробудив глубокие нежные чувства. Временами ей даже казалось, что Лена была ей милее родного сына. «Должно быть, Боря слишком сух и холоден, от него редко услышишь доброе слово. А Леночка всегда светится, доброжелательность так и льётся из неё».

– Всё хорошо, Галина Сергеевна, – ответила девушка, улыбаясь.

Свекровь встала и взяла её под руку.

– Давай я помогу тебе убрать со стола.

Они ушли на кухню, гремя тарелками и чашками. Там, оставшись наедине с невесткой, Галина Сергеевна спросила:

– У тебя правда всё в порядке? Ты случайно не забеременела?

– Нет! Я и не думаю! Да у меня всё совершенно нормально, клянусь!

– А глазки уставшие, и тёмное вокруг них.

– Это от освещения. – Лена обняла свекровь. – Галина Сергеевна, вы так добры ко мне…

– Я очень тебя люблю, девочка моя. И очень беспокоюсь за тебя…

* * *

– Пётр Алексеич! – Смеляков быстро вошёл в кабинет Сидорова.

– Привет тебе, – отозвался из облака дыма склонившийся над столом капитан. – Ты что такой озабоченный?

– Да вот я вчера узнал, что экзамены у нас сдвигаются, состоятся раньше положенного срока.

– Ага, я слышал, что и в Академии и в Высшей школе тоже всех раньше выпускают из-за Олимпиады. Хотят побольше людей задействовать в работе.

– Мне срочно надо сдавать работу по криминалистике, а я пока не очень силён в этом деле.

– Да, чтобы в отпечатках пальцев хорошо разбираться, нужна практика, – откашлялся Сидоров и полез, гремя ключами, в сейф. – Без практики в этом деле ты – просто ноль… Контрольную работу, говоришь?

– Да.

– Так ты попроси Серёгу Никифорова, чтобы он помог тебе. Он не откажет. Ему-то раз плюнуть. Ты ему свои образцы почерка и отпечатки дай, а он всё распишет и всё объяснит тебе.

– Это мысль!

– То-то и оно, что мысль, – засмеялся Сидоров. – Слушай, давай-ка мы с тобой к одному мужику заедем, мне его порасспросить кое о чём надобно. Ты по дороге встретишься с Никифоровым, если он не на выезде. А после того махнём ко мне, перекусим домашним борщом. У меня матушка – настоящая кудесница в кулинарном искусстве. Как-нибудь я тебя приглашу на китайский обед.

– Где же она научилась китайские блюда готовить? Там же всякие тонкости.

– Так ведь мои родители много лет в Китае прожили. Отец по дипломатической линии служил. Я в Китае всё детство провёл.

– Вы?

– Я… А что тебя так удивляет? Ты думал, что после поездки в Китай у всех непременно глаза узкими делаются? – заулыбался Сидоров.

– Не знаю… – Виктор пожал плечами. – Просто как-то неожиданно… Вроде работаю с вами бок о бок, а ничего про вас не знаю.

– Да разве это полезное знание? Ну вырос я в Китае… Тебе полезная информация нужна. И я тебе передаю мой опыт, рассказываю об угрозыске всё без утайки, красок не сгущаю и не осветляю. А где прошло моё детство – к нашей с тобой работе не имеет отношения. Вот пришлось к слову, я и упомянул о Китае.

– Странно, – проговорил Виктор, глядя на крупную фигуру капитана, – ничего-то мы друг о друге не знаем.

– И не надо этого. Нас в первую очередь должна интересовать наша профессия. Если ты хочешь добиться хороших результатов или, как нынче принято говорить, сделать карьеру, то бери только полезную информацию. Всё остальное пропускай мимо… Сыщик должен быть сыщиком, а не Пушкиным и не Моцартом. Профессионал всегда немножко однобок…

Куда большее удивление Смеляков испытал на квартире капитана Сидорова, когда после сытного обеда Пётр Алексеевич пригласил Виктора в комнату и спросил:

– Ты музыку любишь?

– Люблю, – кивнул Смеляков.

– Это хорошо. Музыка – свет души. – Капитан, тяжело переваливаясь, подошёл к старинному пианино и грузно опустился на крутящийся стульчик. Бережно подняв крышку, он положил толстые пальцы на клавиши и посмотрел на Виктора. – Чего желаете, мой юный друг? Шопена? Грига? Или, может быть, Шуберта?

Виктор растерялся. Он даже предположить не мог, что капитан умел играть.

«Шопена? Шуберта? – пронеслось в голове у Смелякова. – Он шутит или всё это всерьёз? Да я и не отличу одного от другого».

– Давай-ка начнём с Шульберта, – предложил Сидоров, с какой-то необычайной нежностью промурлыкав с искажением имя композитора. – Итак, Франс Петер Шульберт, соната ре мажор…

В комнату вошла, медленно переставляя ноги в больших меховых тапках, мать капитана – Валентина Гавриловна.

– Сыграешь что-нибудь, Петя?

– Да, развлеку немного Виктора…

И его пальцы, с виду совсем не приспособленные для музыки, легко побежали по клавишам.

Валентина Гавриловна молча указала Смелякову на диван и проговорила одними губами: «Садитесь же, садитесь». Сама она опустилась в громоздкое кожаное кресло с облупившимися массивными подлокотниками. Бархатистое звучание старого инструмента наполнило комнату, проникло в Виктора и завибрировало во всём его теле.

«Ведь это ж надо…» – Мысли Виктора испуганно заметались, перехватывая друг друга, мешая одна другой, выбиваясь вперёд и сразу отступая назад, прячась. Он понял, что осмысливать происходившее не было нужды. Да, Пётр Алексеевич умел играть. Да, Смеляков об этом не подозревал и сам он не мог ничем похвастать…

«Как же великолепно он играет!»

– Пётр Алексеич, как же так? – спросил Смеляков срывающимся голосом, когда звуки музыки окончательно стихли.

– Что «как же так»?

– Музыка эта… Вы же великолепно играете! Настоящий музыкант.

– Брось ты!

– Петя мог бы стать отменным пианистом, – почти равнодушно сообщила Валентина Гавриловна. – Но для него игра всегда была просто забавой.

– Мама, ну какой из меня пианист?

– Это он скромничает, – всё с той же интонацией проговорила старушка. – Он никогда не умел себя ценить. Зарыл талант в землю.

– Я сыщик, а не музыкант, мама. – Капитан откашлялся в кулак.

– Пётр Алексеич, всё-таки я не понимаю.

– Чего ты не понимаешь?

– Вы же не далее как сегодня убеждали меня в том, что профессионал всегда однобок и что сыщику не нужны бесполезные знания.

– Верно, было такое.

– Но вы-то? Вы же прекрасно играете на фортепьяно! Вы профессионально играете! Значит, вы лукавили, говоря об однобокости.

– Я говорил о профессии, Витя, о службе. Все мы чем-то интересуемся, но специалистами можем быть только в одной области. В этом я убеждён на все сто… Возьми Шерлока Холмса: он был прирождённым скрипачом. Но профессия – превыше всего. Профессионалом нельзя быть наполовину. В твоей профессии для тебя не должно быть белых пятен, ты обязан уметь всё. А музыка, живопись, стихоплётство, собирательство марок или спичечных коробков – на втором месте. Ты и там тоже можешь стать специалистом, но профессия – в первую очередь. Сначала отдай себя профессии. Если не можешь, то оставь работу. По крайней мере, выбери для себя какую-нибудь безболезненную для других специальность. А милиция нуждается в профессионалах… Ну что, давай-ка я ещё что-нибудь сбацаю… Эта вещица называется «Лесной царь», Шуберт её на стихи Гёте написал. Слушай…

* * *

Сергей Никифоров, эксперт-криминалист ИТО, вернулся домой поздно. Днём, между выездами на места происшествий, он успел встретиться со Смеляковым и взял у Виктора его отпечатки пальцев.

– Не беспокойся, Витя, сделаю тебе всё в лучшем виде, – заверил Никифоров. – Получишь за свою письменную работу лучшую отметку на курсе.

– Спасибо, ты здорово выручишь меня…

Жена достала из холодильника котлеты в сковородке и поставила их на плиту.

– Серёжа, разогрей сам. Мне завтра рано вставать, Лидуську в поликлинику отвести надо, анализ крови сдать.

– Что-нибудь стряслось? – Никифоров озабоченно посмотрел на жену.

– Не знаю, – она пожала плечами и устало провела рукой по волосам, – доктор велел сдать анализ. Говорит, что возможны проблемы с печенью… Я лягу, ладно? У меня что-то голова болит сегодня…

– Иди, иди, Наташ, спи. – Он поцеловал жену и повернулся к плите, чтобы проверить, не слишком ли сильно горит конфорка.

Затем сел за стол и раскрыл тетрадь, чтобы ознакомиться с заданием контрольной работы Смелякова. Его взгляд остановился на отпечатках пальцев Виктора. В следующую секунду он напряжённо свёл брови.

«Чёрт, где-то я уже видел эти пальчики. Знакомый узор…» Сергей неторопливо начал составлять описание отпечатков, как требовалось для контрольной работы.

«Так, так… Ну где же я видел их? Почему они кажутся мне такими знакомыми?»

Профессиональная память у него была исключительная. Ему всегда было достаточно одного взгляда, чтобы запомнить узор отпечатка пальца, а затем выявить его из сотни других. И вот теперь память настойчиво твердила, что этот рисунок ему уже встречался. Но Сергей твёрдо знал, что не мог раньше видеть отпечатков Смелякова.