Текст книги "Под сводами высокой лжи"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Не переживай, – твёрдо ответила Таня. – Если Олег будет наглеть, я разрешаю тебе надавать ему тумаков.

– Таня, милая, ты мне очень нравишься, но твоего разрешения, для того чтобы засветить кому-либо в глаз, не требуется. Говорю же: набив морду приятелю Петру-ши, я испорчу свадьбу. Кстати, а кто чей знакомый: это Олег дружит с Петрушей или ты?

– Я, – улыбнулась она, – Олег просто при мне.

– Тогда мои руки развязаны.

Юра чмокнул девушку в щёку и скрылся в толпе. Минут через пять над ним нависла белобрысая голова Олега, он хамовато улыбался:

– Старик, нам надо поговорить, давай выйдем.

– Разве есть тема для разговора? – удивился Юра.

– Не валяй дурака, ты прекрасно понимаешь. Или сдрейфил? – улыбка Олега сделалась ещё более самоуверенной.

– Если ты настаиваешь… Давай выйдем из квартиры, чтобы здесь не шуметь, – Юрий был уверен в себе – уже два года он занимался карате.

На лестничной клетке они встали друг против друга. Олег был почти на голову выше, смотрел сверху вниз.

– Ну вот что… – начал он, взял Юру за воротник и потянул к себе.

Схватка была короткой. Юрий сделал подсечку ногой и двумя быстрыми ударами в наглое лицо опрокинул Олега навзничь. Падая, тот стукнулся белобрысым затылком о стену. Самоуверенность его испарилась, но он не остыл.

– Ты просто сволочь, – прошипел Олег, наливаясь злобой.

– У вас дурные манеры, сударь, – ответил Юра. – Надеюсь, тема на этом исчерпана?

Олег поднялся, сжимая кулаки, но не сделал и шагу в сторону соперника. Внезапно он испытал прилив сильного головокружения и прислонился к стене, прикрыв глаза.

– Головка бо-бо? – сочувственно спросил Юра и пошарил в кармане в поисках носового платка. – Ладно, пойдём в хату. Возьми-ка платок, а то у тебя из носа течет.

* * *

Годы, проведённые в институте, внезапно закончились. Юрию показалось, что эти пять лет, бурных и ярких, могли запросто поместиться на его ладони – таким крохотным теперь представлялся этот радостный отрезок жизни. Только что каждый день был бесконечным и беззаботным, и вдруг всё круто изменилось.

Поднявшись на очередную ступень по лестнице жизни, Юрий обнаружил себя в тесном пространстве конторы, уставленной столами, заваленной бумагами, загромождённой компьютерами, наполненной ровным гулом голосов, принтеров и телефонными звонками. Фигуры в белых рубашках и чёрных пиджаках переходили из комнаты в комнату с видом собственной значимости, в воздухе витал запах духов, лосьона для бритья, растворимого кофе.

Всё, что было в жизни Юрия до прихода на работу, обернулось мимолётным видением. Теперь пришло горькое пробуждение. Наступила серая явь. Сухая рутина. Существование в кольце бесконечного хождения с работы и на работу. Нелепое прозябание в однообразном ритме конторских дел ради нескольких свободных часов вечером. В тоннеле размеренного и тоскливого существования, обещавшего оставаться таковым до конца дней, единственным источником света были студенческие годы, может, ещё пара-тройка последних школьных лет, но свет этот шёл из-за спины. О том времени можно было только вспоминать. И эта память, выставленная Юрием вперёд, словно маяк, оживляла новоиспечённого клерка, но одновременно и медленно уничтожала его.

– Юрка, послушай меня, – говорил ему отец, – жить прошлым нельзя. Никак нельзя. Мечты о прошлом – это слёзы. А слёзы не помогают в жизни.

– Но мне так плохо, пап, невыносимо плохо. Я думал, что жизнь… дана для того, чтобы жить, чтобы успевать думать, успевать творить… А тут…

– Разве ты не успеваешь думать? Что мешает тебе? – спрашивал Николай Петрович.

– Как только я начинаю думать, я понимаю, что не живу. Это не жизнь. Это убивание жизни.

– Ты хочешь сказать, что я, дотянув до пятидесяти с лишком лет, вовсе не жил? Я вкалывал, между прочим, как вол, чтобы ты мог получить что-то…

Николай Петрович нахмурился, не зная, как объяснить сыну. Юра похлопал его по руке.

– Должно быть, у тебя другое отношение к жизни, пап, – предположил он. – Тебе нравится быть начальником?

– Да, нравится. И тебе понравится, когда подтянешься по служебной лестнице, – убеждённо сказал отец. – Всему своё время.

– Нужно ли мне это время, пап? Нужно ли вообще это всё? – Юра был грустен. – Мне бы куда-нибудь в тайгу податься, жить там, промышлять охотой, приносить в дом мясо, есть, спать, просыпаться с первыми лучами солнца.

– Жить там? Почему-то людям кажется, что жизнь где-то там непременно лучше, чем здесь.

– Я не сказал, что лучше. Я имел в виду, что она другая.

– Ты полагаешь, что жить жизнью таёжного охотника так просто? – спросил отец.

– Физически, конечно, труднее, а в остальном…

– И ты мог бы вести такую животную жизнь? – перебил отец.

– А разве мы не животную жизнь ведём? Разве наши одежды делают нас людьми? Мы так же жрём и срём, как первобытные люди… Я вот что вдруг понял: они – дикари то есть – жили и живут трудно, очень трудно, всегда трудно. Ни о каких удобствах нет речи. Жизнь их – непрерывная борьба за существование. Всё так. Но им легче, чем нам, ведь у них нет никаких «высоких» целей – только жить. А мы мечтаем о свободном времени, об отдыхе, о развлечениях. Мы боремся не столько за жизнь, сколько за всякие блага, мыслимые и немыслимые. Это величайший самообман. Мы путаем глубинную суть жизни с этими благами, подменяем одно другим. Но если мне не нужны эти блага? Я не нуждаюсь ни в каких казино, ресторанах, огромных суммах денег. Мне нужно время, чтобы сидеть на природе и дышать свежим воздухом. Мне нужно время, чтобы сочинять. Мне нужно время, чтобы заниматься любовью. Да, хочется, чтобы вокруг всё было красиво, изысканно, может быть, даже шикарно. Но разве первоклассный отель более великолепен, чем вершины Алтая? Они тоже шикарны, но по-другому. Неужели следует продавать всю свою жизнь за деньги, чтобы однажды – когда-нибудь потом! – можно было потратить эти деньги на дорогой отель? Разве ты не согласен, что это нелепость? Ты только вникнивэто: зарабатывать «на жизнь». Но где же сама жизнь? В зарабатывании? Я не понимаю такого расклада, отказываюсь понимать. Жизнь должна быть качественной ежесекундно. И если процесс зарабатывания превращается в смысл жизни, то уж прости меня, тогда жить не стоит вообще…

– В чём-то ты прав, Юрка, конечно, прав. Но ты пока ещё остаёшься максималистом. Я понимаю, что за этим скрывается.

– Что?

– Твоя работа. Она сковала тебя, отняла возможность жить в своё удовольствие. Студенческие годы – пора сладкого безделья. К сожалению, эта пора нас сильно развращает. Как ты понимаешь, я тоже прошёл через всё это. И вот я перед тобой, и я уверен в том, что ты справишься с хандрой.

– Это не хандра.

– А что?

– Я не хочу быть клерком, мне не нравится составлять конъюнктурные листы, готовить контракты. – Юра состроил кислую гримасу. – Я никогда не полюблю этого. Нельзя любить ложь.

– Ты считаешь, что твоя нынешняя работа – ложь?

– Воплощение лжи, её олицетворение… Очень много серьёзности на лицах, слов, жестов. Чересчур много игры в важность. Любая торговая сделка – ерунда по сути своей. Но посмотри, сколько значимости на рожах бизнесменов! Бизнес… Слово-то какое… Правильнее сказать «узаконенный обман». После политиков первые обманщики – люди торговли.

– Может, дёрнем с тобой по коньячку? – Николай Петрович открыл шкаф и достал тёмно-зелёную пузатую бутылку. – Ты говоришь, что не любишь конторскую работу. Но ведь учился ты именно ради такой работы.

– Я был глуп. Я не видел дальше собственного носа.

– Слова не мальчика, но мужа. Это честно. – Отец дзынькнул бокалом о бокал.

– Я спутал состояние жизни с состоянием обеспеченности. Я не хотел, чтобы что-то менялось, мне нравилось скользить по накатанной лыжне: уют, квартира, деньги… Я и сейчас не способен ничего поменять.

– А чего бы ты хотел?

– Наблюдать.

– Наблюдать? За кем?

– За всеми. Смотреть на людей, выхватывать из толпы лица, вылепливать характеры и складывать из этого истории, – глаза Юры загорелись.

– Ты всё ещё пишешь иногда? – спросил Николай Петрович.

– Пишу, – кивнул он, – творю собственный мир. И там, в этом никому не видимом мире, я свободен от всего.

– Послушай, Юр, – отец подался вперёд и задумался. – Я должен попросить у тебя прощения. Возможно, я сильно виноват перед тобой.

– То есть? – удивился Юра.

– Я никогда не спрашивал у тебя, что ты пишешь, – Николай Петрович посмотрел сыну в глаза, – и никогда не просил почитать. Мне всегда думалось, что это просто блажь. Знаешь, многие ведь пописывают стишки… Но тебе уже двадцать два, а «блажь» не проходит. Похоже, я ошибался. Родители часто ошибаются, исходя из собственных установок на то, как должна складываться жизнь их детей. Возможно, ты делаешь нечто серьёзное. Как бы там ни было… Не прекращай своего сочинительства… И дай мне сегодня что-нибудь прочесть…

Это был их последний разговор.

Ночью Николай Петрович умер. Скончался, не позвав на помощь и не попрощавшись. Около включённой настольной лампы лежала стопка листков, которые Юра дал отцу накануне.

На похоронах плаксиво играл оркестр. Пахло землёй, и откуда-то из-за спины Юрия доносился оглушительно неуместный запах одеколона. Всё было как-то ненатурально, словно на театральной сцене с условными декорациями.

Через несколько дней он внезапно осознал весь ужас произошедшей в его жизни перемены. Все проблемы, лежавшие прежде на отцовских плечах и существовавшие для Юрия в каких-то неосязаемых формах, приобрели отныне вес, стали плотными, тяжеловесными, реальными. Рухнула стена, принимавшая на себя все удары и ограждавшая Юру от возможных невзгод. Даже живя в интернате, он ощущал себя под отцовской защитой, хотя Николай Петрович находился в другой стране. Был уверен: стоит позвать отца, он сразу бросит работу и примчится к нему на выручку.

Теперь мир внезапно расширился, окрасился в новые цвета, приобрёл незнакомые формы, обнажил множество неведомых дотоле острых углов, распахнул чёрные пасти опасных закоулков. И это не доставляло Юрию радости.

– Эх, папа, папа, – повторял Юра каждый вечер, сидя за столом и тупо глядя в стену перед собой.

* * *

Новогодний праздник на работе не развеял растерянности, опутавшей Юрия. Сослуживцы смеялись и пили шампанское, но Полётову было грустно. Грусть затопила всё вокруг – все углы, все шкафы, все выдвижные ящики. Грусть переливалась через подоконники наружу и заполняла собой улицы.

– Старик, встряхнись, – дружески подтолкнул его в спину Виталий, – жизнь продолжается. Ты должен взять себя в руки.

– У меня маленькие руки, я не умещаюсь в них, – усмехнулся Юра.

– Ты уже шутишь? Вот и здорово! Давай выпьем! С наступающим тебя!

Из шумной толпы появилась молодая женщина, чем-то напоминавшая мартышку.

– Полётов, давай станцуем?

– Давай.

Он держал её за кисти рук, а она норовила прижаться к нему животом.

– Слушай, Полётов, кончай киснуть. Мужик ты или не мужик? – проговорила она, улыбаясь огромным ртом.

– Я не кисну, Люсь, я уже давно раскис.

– Вот и зря. Отца ты не вернёшь. Зато настроение твоё делает ему хуже.

– Хуже? Кому? – не понял Юра.

– Твоему отцу. Умершие не любят, чтобы по ним лили слёзы. Наши слёзы не позволяют им уйти в лучший мир, – Люся громко чмокнул Юрия в губы.

– Откуда ты знаешь?

– Я эзотерик, – голосом заговорщика ответила она.

– О, – он понимающе закивал и снова погрустнел.

– Прекрати вянуть, Полётов! – Люся потрепала его за подбородок. – Ещё раз спрашиваю тебя, мужик ты или нет?

– Допустим, мужик.

– Тогда пошли.

– Куда?

– В мой кабинет, – она имела в виду кабинет секретаря, где находилось её рабочее место.

Люся быстрым шагом провела Юру по коридору и спустилась по лестнице. Внизу тоже гуляли, но чуть тише, чем на втором этаже. Юра послушно прошёл за женщиной в комнату, тупо глядя ей в затылок.

– Ну вот, – она повернулась.

Запах вина и накрашенных губ ударил Юрию в ноздри. Дымчатые глаза влажно всматривались в его лицо, призывая к действию.

– Милая обезьянка, – проговорил он одними губами.

Она не поняла, но в ответ, легко подпрыгнув, уселась на краешек канцелярского стола, сдвинув ягодицами стопку бумаг. Над головой рассыпались пляшущие перестуки множества каблуков – народ этажом выше веселился.

Люся потянула Юрия на себя и мокро припала к его рту, что-то мыча. Пьяное женское дыхание затопило его. Её лицо заслонило пятна вечерних фонарей на стене, качнулось вверх. Он почувствовал пальцы Люси на своих брюках. Краем глаза различил её голые бёдра, поднятую юбку.

– Какой у них там галдёж наверху, правда? – прошептала она. – Правильно, что мы смылись сюда… Ну же, давай, ты ведь готов…

Юрий увидел мутное длинное очертание, протянувшееся от разнузданных штанов к белой полоске кружев между разведёнными женскими ногами, и подумал, что такое бельё женщина никогда не наденет без умысла. Юрий прислонился тяжёлым лбом к её голове. Одной рукой она оттянула кромку своего тонкого белья, другой властно подвела к себе надутую мужскую трубу. Юрий подался бёдрами вперёд, и в лицо ему ударил громкий томный вздох, почти вскрик.

Прорвавшейся наружу страсти вторил из-за стены дружный смех.

– Только бы не вошли, сволочи, – проговорила сквозь зубы Люся.

В ту же секунду вертикальная полоска света, падавшая сквозь щель приоткрытой двери, расширилась, проявив нелепые синие цветы на обоях, и чья-то тень застыла в жёлтой проекции двери на стене.

– Володя! – почти взвизгнула Люся, увидев своего мужа за спиной у Юрия.

Юра не успел оглянуться – его развернули, вырвав из мягких глубин…

Пощёчина продолжала звенеть в воздухе, хотя ощущение чужой руки на щеке давно исчезло. На сердце не было ни обиды, ни досады. Юрий взглянул на расстёгнутые брюки и удивился, что его инструмент оставался возбуждённым.

– Сейчас бы бабу, – прошептал он. – Ёлки-палки, как же всё это не похоже на мою жизнь. Какое же всё не такое… Хочу в горы… Хочу русалку…

* * *

Зима лютовала, над улицей висел пар. Порывшись в карманах в поисках сигарет, Юра обнаружил лишь пустую пачку и выбросил её. Кто-то тронул его за плечо.

– Юра, это ты? Здравствуй! Я тебя не сразу узнала в этой шапке.

Перед ним стояла, блестя чёрными глазами, Таня Зарубина. Вся в густых мехах, на шее жемчужины в три нити, волосы рассыпаны золотом.

– Надо же! – удивился Юрий нежданной встрече, потянулся к девушке и рассеянно, будто не осознавая своих действий, поцеловал ей обе руки. – Ты зря в такой мороз с непокрытой головой. Да и шею прикрыть надо… Как у тебя дела? Танечка, милая, ты учишься?

– На психолога. Скоро заканчиваю… Ая замуж вышла… два месяца назад, – объявила она и почему-то смутилась. – Мы только что из путешествия вернулись. Из Австралии.

– Поздравляю, – в его голосе звучала неуверенность. – Как-то это странно звучит. Ты замужем. Ты – чья-то… И кто же он? Впрочем, что мне за дело?

– Разве тебе не интересно узнать? – кокетливо спросила она.

– Интересно? Почему меня должен интересовать чужой муж? – И тут на него нахлынула тяжёлая волна необъяснимой ревности. – Ну так кто же он, этот счастливчик?

– Значит, всё-таки счастливчик? Признаёшься? – Таня приблизила своё лицо к Юрию и легонько ткнула ему в грудь указательным пальцем. – Завидуешь? Между прочим, ты с ним знаком.

– Я твоих друзей не знаю.

– Ты помнишь тот вечер у Петруши? Ну, когда к тебе пристал парень из-за меня?

Юра ощутил нарастающее с каждой секундой беспокойство.

– Ещё бы не помнить! Не может быть, чтобы этот долговязый в зелёном пиджаке. Его, кажется, Олегом зовут?

– Почему ты злишься? – обиделась она, и он понял, что личность мужа установлена правильно. – Да, я вышла замуж за Олега Морозова.

– Я не злюсь. Мне-то что? Твой Олег хоть пиджак свой отмыл от крови в тот вечер? – Юра злобно оскалился. – А то у него нос протёк основательно.

– Я и не обижаюсь. Пусть у него нос был разбит. Я ведь хотела, чтобы кто-нибудь ему по физиономии съездил. На самом деле хотела. Слишком уж он заносчивый был, высокомерный, очень много о себе воображал. Ему следовало навалять, согласись. Но я не знала, как это устроить. А тут, понимаешь, такая удобная ситуация. Только ты не подумай, что я тебя использовала, нет. То есть я, конечно, воспользовалась твоими услугами, это верно, чего уж тут отрицать. Но ведь ты не по моей просьбе отлупил его, ведь так? Ты его за наглость, да?

– Ну, знаешь, я всякое видывал, но это… – Юрий растерянно повёл руками. – Всё-таки твой будущий муж. Ведь вы уже решили всё тогда? Конечно! Как же иначе! Нуты, Танечка, выдала номер!

– Юр, ты не подумай, что он на самом деле плохой, нет, вовсе нет. Он ведь милый очень в действительности, умный, способный. Он в этом году институт окончил, попал работать в МИД.

– Папочка пристроил? – Юрий вдруг угас и вяло махнул рукой. – Да мне-то что? МИД, свадьба… Ты два месяца назад счастье обрела, а я потерял единственного близкого мне человека. Папа умер. У меня больше никого нет.

– Ой! Прости… Как же так? Неужели Николай Петрович…

– Перед самым Новым годом. Славный праздничек получился… Да что там… Этого не понять. Я и сам ничего не понимаю, всегда считал себя стойким, крепким, всезнающим, а оказался слабаком сопливым. Ничего-то мои кулаки не стоят в действительности. Что мне от них пользы?.. Подумаешь, разбитый нос твоего Олега, – Юрий замолчал, его глаза затуманились. – Знаешь, мы ведь с тобой на самом деле люди-то чужие, в детстве резвились на даче вместе да в компании разок гуляли… Я не могу признаться никому из друзей, а тебе скажу. Тебе – постороннему человеку. Грош мне цена! Не удержусь я теперь, когда батя ушёл. Плохо мне. Тошно. Ничего не могу поделать. Сдохнуть хочется. Оглядываюсь и ничего не понимаю вокруг. Как же так? Что это за жизнь такая? Ради чего? Был бы пистолет…

– Что ты говоришь такое? Я не верю тебе, – взволнованно заговорила она, положив руку ему на губы. – Нельзя так думать.

– Разве?

– Ты же сильный. Надо держаться.

– Это пустые слова. Ты сможешь ли удержаться, когда под тобой всё рухнет разом? Все этажи, сколько бы их ни было внизу! Откуда тебе знать? У тебя всё хорошо, муж вон появился, высокий, блондинистый, в МИДе пристроился… У меня тоже всё было так, надёжно. Но теперь… Во что верить, когда само качество и смысл жизни меняются, а то и вовсе исчезают?

– Это не так, Юрочка, жизнь остаётся жизнью, – Таня прильнула к нему в порыве сочувствия.

– Вот, вот, Танюша. Жизнь остаётся жизнью. Таким же бессмысленным существованием, каким была прежде. Я согласен, что ничто не изменилось. Просто на од-ного-двух или на сотню человек вдруг сделалось меньше. И нигде больше не звучат их живые слова, нигде не сияют их живые улыбки. Только красивые безжизненные фотографии.

– Нет, нет и нет! Всё займёт свои места, жизнь возьмёт своё.

– Возьмёт? Да, да, возьмёт и уложит в ящик… О чём ты говоришь, Танечка?

– У тебя появится женщина, милая, хорошая, страстная, и она вселит в тебя уверенность. Я точно это знаю! – воскликнула Таня с жаром.

– Женщина? Какая женщина?.. Да ведь и ты женщина, Таня! Помоги мне! Хочешь помочь мне? Я гибну. Никаких сил не осталось. Даже не предполагал, что могу так раскиснуть. Плакать хочу.

– Что я могу сделать для тебя, Юрочка? – она с готовностью положила свои ладони ему на руку.

– Ты права, мне нужна женщина. И ты повстречалась мне сегодня не случайно, я это сейчас ясно понял. В тебе таится живительная сила какая-то. Не отказывай мне, пожалуйста.

Она отняла руки.

– Да ты что? Ты шутишь? Как я могу? Я ведь едва из загса вышла. Да и вообще… Странно это, Юрик…

– Ты же улыбалась мне, когда подошла. Ты только что говорила о вере в жизнь, чёрт возьми. Ты только что сама говорила о женщине. Ты… Как же ты можешь отказать мне?

Он цепко схватил её за локоть и потащил за собой. Таня упиралась, но всё же двигалась за ним мелкими шажками. Понизив голос до возмущённого шёпота, чтобы не привлекать постороннего внимания, она продолжала всячески отказываться и вдруг крикнула громко:

– Хватит! – и тут же едва слышно продолжила: – ладно, я пойду с тобой. Но ты должен понять, что это из… Не подумай, что я… Я ведь вообще до Олега, то есть до свадьбы, то есть… Одним словом… Я тебе просто товарищ, друг, хоть и женщина… Ты понимаешь меня?

А через пятнадцать минут она уже лежала на спине поперёк широкой кровати, придавленная его голыми животом и бёдрами. Горячие капли пота падали ей на щёки с его склонённого лица.

– Что я делаю? Что я делаю? – повторяла она. – Как я могу? Как я могу?

Первая атака прошла быстро, Юра, не теряя бдительности, несмотря на своё разбитое состояние, вырвался из женских недр за пару секунд до того, как из него хлынула белая лава. Он опустил голову и впился зубами Тане в шею, не больно, но сильно. Наверное, так кусают влюблённые вампиры, промелькнуло у неё в голове.

– Ты как? – проговорила она, не зная, что ещё спросить.

– А ты? – Юра тыльной стороной ладони провел у неё между ног.

– Сколько времени? – спросила она, сама не понимая смысла заданного вопроса; ей просто хотелось спросить, спросить о чём угодно.

– Времени? Уже тысячи лет позади, – отозвался он.

И властным движением перевернул девушку на живот. Таня увидела перед собой большое зеркало в массивной деревянной раме. Пыльное старинное стекло мутно отражало её измученное наслаждением лицо, блестящие чёрные глаза, раскрывшийся рот. Обрушившийся на пол ночной светильник испуганно подмигивал единственной неразбившейся из трёх ламп и бесцеремонно выхватывал из темноты то голые плечи, то вытянутые руки, то полушария девичьих грудей. При каждой вспышке Таня различала за своей золотистой головой запрокинутое лицо Юрия, мокрое от слёз.

– Не плачь, всё образуется, – шептала она, но пробудившаяся в ней страсть душила все слова беспрерывными стонами.

Перед Юрием выгибалась нежная спина, из-под сияющей копны растрепавшихся волос струился желобок с мраморной резьбой позвонков, обрываясь возле двух мягких ямочек над упругими ягодицами.

В чёрных глазах Тани по ту сторону зеркала пульсировало время, то растягиваясь в вечность, то сжимаясь тугой пружиной до неуловимого мгновения. Комната шумно колыхалась, раздвигала резиновые стены до невидимого горизонта и сжималась обратно, оглушительно стучась в самый висок. Таня слышала, как дышало внутри неё чужое тело, длинное и объёмное, полное обезумевшей жизни, налитое жидким чугуном, жаждущее любви и молящее о ней.

Юра рванулся назад и оставил после себя гудящую пустоту.

– Теперь уж хватит, – выпалила она сдавленным голосом. – Я должна уйти. Я больше не могу. Мне больше нельзя.

В дверях, когда она уже оделась, он вдруг с новой энергией заглотил ртом её губы, свалил с ног и овладел ею прямо в одежде, разметав по паркету густой мех шубы.

Когда всё закончилось, он сказал:

– Спасибо тебе. Иди.

– Ты забрызгал подкладку шубы, – ответила она. – Что я теперь скажу?

– Прости, – оборвал он её мягким поцелуем, – прости.

В тот вечер Олег устроил ей сцену ревности, обнаружив перед сном на её теле следы поцелуев. Он метался по комнате, несколько раз шмякнулся головой о стену, покрытую персидским ковром, пинал ногами заваленное цветными подушками кресло.

– Я верил тебе! Я боготворил тебя! А ты оказалась просто сучкой! До омерзения красивой сучкой! Какой же я болван! – Он несколько раз подходил к ней, замахивался кулаком, но не мог ударить, чувствуя, как вся его огромная сила улетучивается, встречаясь с открытым взглядом жены. – Как же я мог поверить тебе? Я ждал столько времени, я терпел, не трогал тебя до свадьбы… А ты теперь… Оказывается, тебя нужно было лишь откупорить, как бутылку, чтобы ты сразу пошла по рукам. Какой же я идиот! И какая же ты мразь, Танька!

– Перестань кричать, – понуро отозвалась она. – Я не могу объяснить тебе ничего. Если сможешь перетерпеть, то перетерпи.

– Но как ты могла?

– Я не могла. Это была не я, Олежек. Но ты не поймёшь. Я сама не понимаю.

– Ты его любишь? Кто он такой? Ради какой такой твари ты раздвинула ноги? Боже! Я не могу поверить! Какой-то вонючий самец был внутри тебя. Какой-то… Кто он? Откуда он взялся? Отвечай мне, сука, как это могло произойти? Я должен знать!

– Не сейчас, Олег, не сейчас. Поверь, мне очень плохо…

И в ту же секунду она вдруг усомнилась в своих словах: было ли ей плохо в действительности? Пожалуй, нет. Плохо было только из-за крика, поднятого Олегом. А так она чувствовала себя на удивление хорошо. Таня торопливо перелистала в памяти всё случившееся и поняла, что ей хочется пойти к Юрию. Пойти прямо сейчас, махнув рукой на свою молодую семью – пусть всё разрушится, как песочный замок под накатившей морской волной.

Олег продолжал шуметь, когда она поднялась с кровати и начала одеваться.

– Ты куда? Проветриться захотелось? Пойди, пойди проветрись. А когда возвратишься, расскажешь мне всё в подробностях. Я хочу знать обо всём: как это было, сколько это продолжалось, что ты думала в тот момент… Я должен знать всё, иначе я свихнусь. Ты понимаешь меня? – Олег выглянул в коридор, держась обеими руками за всклокоченную белобрысую голову, но Татьяна уже ушла.

Дверь в квартиру Юрия оказалась не заперта. Она прошла внутрь и остановилась. Юра сидел за письменным столом и шевелил пальцами рук, словно нащупывая что-то в воздухе. Его голова была наклонена, глаза прикрыты. Перед ним бледно светился экран монитора.

Поначалу Таня испугалась, решив, что он тронулся умом, и тут услышала его шёпот:

– Какже это… Лепестковые… Как лепесток… Снегопад лепестковый…

Таня осторожно опустилась на стул, следя за каждым движением Юрия. Временами он переставал шептать, но его губы продолжали беззвучно проговаривать слова, будто пробуя их на вкус. Затем он вдруг хватал авторучку и начинал безостановочно писать что-то на бумаге, то и дело перечёркивая написанное. Потом вновь застывал, вглядываясь в только ему видимую картину в пространстве. Ещё через несколько минут он вдруг отталкивал листки бумаги, придвигал к себе клавиатуру компьютера и начинал в полном молчании безостановочно стучать пальцами.

Таня улыбнулась и пробормотала его имя, но Юра не услышал её. Он был где-то в другом измерении. Перед ним разворачивалось действие, суть которого он ещё сам не понимал. Он видел лишь какую-то часть огромного полотна. Он отслеживал это действие, проникал в него, подбирая слова, как ключ к хитрому замку.

Висевшая в комнате тишина проникла в Татьяну, и девушка задрожала, будто к ней прикоснулась рука невидимого существа.

– Юра, – опять позвала Таня.

Он встревоженно оглянулся.

– Это ты? Как так?

– А вот так.

Он быстро шагнул к нежданной гостье и дотронулся до неё.

– Это ты, – утвердительно сказал он.

– А ты сомневался? – улыбнулась она.

– Не знаю. Я думал, что это, может, не на самом деле… Я не всегда, когда пишу, умею отличить, что есть что.

– Я не знала, что ты стал писателем.

– Я?

Он опустился перед ней на колени и глубоко вздохнул.

– Но как ты здесь? – спросил он.

– У тебя дверь не на замке.

– Разве? Но ты-то почему тут?

– Не знаю. Мне показалось, что мне хорошо у тебя.

– Правда?

– И ещё я подумала, что я тебя люблю…

* * *

Они медленно шли вдоль улицы.

– Юрка, – заговорила вдруг Таня и остановилась.

А ведь у нас с тобой круглая дата сегодня.

– Какая дата?

– Я уже полгода у тебя живу!

– Не может быть! Неужели… – Юра словно растерялся. – Неужели так быстро время промчалось? А мне даже не показалось…

– Да, всё как будто вчера произошло, – согласилась девушка.

– Вчера… Оно и было вчера… Руку протяни – коснёшься. Ты знаешь, я всё острее чувствую время, вернее, его отсутствие. Я заметил, что прошлое перестаёт для меня существовать. Его будто нет вовсе. Есть только настоящее, даже не настоящее, а постоянное. Что до прошлого, то оно каким-то образом существует в этом настоящем. Оно не где-то далеко, а тут, около меня. Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Мне кажется, понимаю, – улыбнулась Таня. – Только думаю, что я понимаю это как-то по-своему. Знаешь, это всё равно что на дождь смотреть, стоя рядом друг с другом: дождь один и тот же, а видим и чувствуем мы его каждый по-своему.

– Должно быть, так оно и есть… Каждый по-своему… Главное, чтобы мы с тобой не каждый сам по себе были… Не говорил я таких слов никому, Танюша, а тебе говорю: не желаю без тебя, желаю всё иметь только с тобой.

Она придвинулась к нему, прижалась к груди, потёрлась щекой о его куртку, затем посмотрела Юре в глаза и сказала:

– Я тоже хочу быть только с тобой. Может, это скоро пройдёт, но сейчас я не хочу ничего другого!

Она оттолкнулась от него, закружилась на месте, как в танце, и выпорхнула, вращаясь, на проезжую часть.

С громким визгом заскрежетали тормоза вывернувшего из-за угла автомобиля. Таня резко остановилась и повернула голову на звук. В следующую секунду машина, повернувшись как-то боком, стукнула Таню в бедро и отбросила не несколько метров в сторону.

Юра увидел, как Таня перевернулась в воздухе, взмахнув тяжёлой копной жёлтых волос, и рухнула на тротуар. Секунда, которую Юра простоял неподвижно, вытянулась в вечность. Тяжёлый шлепок упавшего на асфальт тела продолжал звучать в его голове, словно преображённый какими-то техническими средствами в ровный, бесконечный гул. Сорвавшийся с правой ноги Татьяны башмачок медленно скакал, взмахивая ремешком, около её головы. Сквозь яркие отражения домов на лобовом стекле Юра разглядел огромные глаза водителя – худого мужчины с большими залысинами.

– Всё хорошо, всё хорошо, – донеслось до Юры чьё-то бормотание, он не сразу понял, что голос принадлежит Тане.

Юра бросился к ней. Таня посмотрела на него ясным взором и торопливо сказала:

– Со мной всё в порядке. Я жива… Вот это был номер!

– Ты уверена, что всё цело?

– Я шевелю руками и ногами. Всё хорошо. Успокойся, милый.

– Успокойся, – повторил Юра, словно взвешивая услышанное слово и оценивая его смысл.

Дверь автомобиля открылась. Юра обернулся. Водитель стоял почти не дыша и прижимал руку к животу.

– Ну? – с трудом выдавил из себя водитель, выпучив глаза пуще прежнего.

– Что «ну»? – вдруг закричал Юра и кинулся на него.

Двумя короткими тычками в грудь он свалил перепуганного мужчину с ног и тут же услышал пронзительный крик Тани:

– Не надо! Юра, не надо!

Мужчина неуклюже отполз от Юры и стукнулся затылком о распахнутую дверь автомобиля.

– Парень, извини, честное слово… Прости…

– Ладно, чего уж там, – отмахнулся Юра, приходя в себя.

– Позвонили, что мать умирает… – мужчина потёр грудь. – Мать умирает в больнице… Вот я и помчался…

Юра оглянулся на Таню – она всё ещё лежала на асфальте, лишь немного приподнявшись на локтях, умоляюще смотрела на него.

– Это же я виновата, – прочитал Юра по её шевельнувшимся губам.

– Ладно, – повторил, обращаясь к мужчине, – всё в порядке.