Текст книги "В поисках своего дома, или повесть о Далёком Выстреле"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

7

День был пасмурный, мрачный. Если бы не сознание того, что форт с его Синими Мундирами остался позади, то настроение Эллисона можно было назвать чертовски дурным. Он покинул укрепление в полном одиночестве, не только никому не пожав руку на прощание, но едва не устроив животную драку с лейтенантом Бигсом. Повод был пустяковый (какая-то глупая солдафонская шутка), но Бак вспылил. Их разняли стоявшие неподалёку трапперы.

– Полно тебе, сынок, – прошепелявил старый канадец Фурье, вытирая полами замшевой куртки медвежий жир с ладоней. Этот седовласый охотник со сломанным носом с первого дня знакомства называл Эллисона сыном. – Неужели у тебя не хватает ума чувствовать себя выше этих синих рубашек и пропускать их бесцветные шутки мимо ушей?

– Я устал от них, Фурье.

– Уезжай. Что тебя удерживает?

– Но ведь меня наняли на строго оговоренный срок, – возразил Бак.

– Это они обязаны жить по уставу, а ты – человек вольный. Высморкайся в их сторону и спокойно садись в седло.

Бак решил последовать совету старого канадца и рано утром собрался в путь.

Он ехал верхом на красивой гривастой лошади чёрного цвета, на поводу за ним шла пегая лошадка, на которую он навьючил свой скудный скарб.

Ближе к полудню он увидел одинокого бизона. Это был очень крупный самец.

– Здравствуй, брат, – поприветствовал его Эллисон, поднявшись в стременах. – Ты давно ли поджидаешь меня? Я весьма голоден, так что поделись со мной своим жирным мясом.

Бык повернул косматую голову в сторону человека и покачал ею, словно отказывая охотнику.

– Не упрямься, – улыбнулся Эллисон и вытащил винтовку из чехла.

Бизон, казалось, понял его намерения и пустился прочь тяжёлыми скачками. Бак проворно приложил приклад к плечу и выстрелил, но пуля лишь задела громадное животное, напугав его и заставив его бежать быстрее. Он пустил коня галопом, бросив повод вьючной лошади. Охотясь на бизонов, Бак обычно подъезжал к ним максимально близко, чтобы бить наверняка. Если подобраться к быку вплотную, то даже самого крупного можно свалить одним выстрелом.

Но в этот раз бизон попался хитрый. Он прыгал то туда, то сюда, не позволяя всаднику приблизиться. Его чёрные глаза сверкали из-под взлохмаченной пыльной шерсти, пересохший язык то и дело высовывался полумесяцем из открытого рта, могучая голова дёргалась вправо и влево, отгоняя охотника короткими чёрными рогами, хвост поднялся и вилял лохматым концом, будто грозя человеку.

С большим трудом Бак заставил коня подскакать близко к бизону и выстрелил. Пуля попала под лопатку рогатому гиганту, но он продолжал мчаться вперёд. По языку его потекла кровь.

Внезапно бизон ринулся на всадника, и только ловкость Эллисона спасла его от страшного удара. Рога проскользнули в каком-то дюйме от лошадиной груди, едва не свалив её. Если бы это произошло, Бак неминуемо попал бы под копыта разъярённого животного и был бы растоптан. Ему не раз приходилось наблюдать такие сцены во время большой охоты. Однако он был готов к такой выходке со стороны бизона. Быстро перезарядив винтовку, он выстрелил ещё раз. Бык завилял, оступился и в конце концов упал.

– Вот и всё, мой могучий брат, – Эллисон остановил коня возле огромной туши, – я благодарю тебя за твоё мясо и шкуру. Если бы не ты, мне пришлось бы голодать. Но Великий Дух послал тебя мне. Не злись, что мне пришлось лишить тебя жизни. Теперь я приму твою силу. Не тревожься. Ни твоё мясо, ни твоя шкура не пропадут. Я всему найду применение…

Спрыгнув с коня, Бак достал нож и быстрыми движениями вспорол шкуру на брюхе бизона, затем ловко отделил с помощью широкого ножа шкуру от мяса. После этого он взял животное за рога и принялся поворачивать мощную голову, переваливая тушу с бока на живот, и вскоре бизон уже лежал ободранной спиной вверх. Следуя привычке, Бак в первую очередь вырезал длинные куски мяса между лопатками быка; все охотники признавали это место самым лакомым в бизоне.

Едва уложив мясо в мешки, Бак услышал далёкий топот конских копыт. Он выпрямился и в следующую секунду увидел над ближайшим холмом человек десять обнажённых всадников. У всех за плечами висели колчаны со стрелами и круглые щиты, у одного поблёскивало в руках длинноствольное ружьё. Заметив человека возле разделанной бизоньей туши, индейцы вытащили луки из колчанов.

– Да у вас совсем не дружеские намерения, – заключил Бак, отступая к лошади. – Кто бы вы ни были, у меня нет желания сближаться с вами.

Не дожидаясь дальнейших действий краснокожих воинов, Эллисон вспрыгнул на своего скакуна и погнал его прочь. Лишь отъехав на приличное расстояние, он приостановился и оглянулся. Индейский отряд подъехал к бизону, многие спешились. Сгрудившись над тушей, индейцы копались в бычьих кишках, кое-кто горстями черпал кровь и пил её медленными глотками.

– Пусть горячая печень придаст вам силы! – крикнул Бак им и помахал рукой.

Некоторые индейцы ещё оставались в седле, и один из них, выкрашенный белыми полосами по всему телу, погнал было коня по направлению к Эллисону, но передумал и быстро вернулся обратно. Зов желудка оказался сильнее жажды подвигов.

ЮДИТ МОРРИСОН ЛЮБИТ ТЕБЯ (1863)
1

Бак Эллисон провёл лето 1862 года на берегу Найобрары в Лэсли-Таун (том самом, где два года назад он подрядился проводить партию мормонов до форта Ларами). В Лэсли он сошёлся с коренастым и широкоскулым Билли Шкипером. Билли имел своё торговое дело, промышлял мехом, разумеется, не стремясь конкурировать с Пушной Компанией.

– Мне достаточно моего куска. Я не желаю поперхнуться, хватая более жирный ломоть, – смеялся Шкипер. – У меня дурная наследственность. Никто из моих предков, Бак, не смог покинуть этот грешный мир своей смертью. Дед моего деда был шкипером на какой-то океанской посудине и велел всем называть себя Шкипером, когда оставил парусник. Так и приросло к нему это прозвище, приросло и стало настоящим именем. Все дети после него носили фамилию Шкипер… Так вот, дорогой мой Бак, его убили ещё до Американской революции. В форте Дирфилд, что стоял в Новой Англии, во время войны англичан с французами с него сняли скальп. Была жуткая зима, как рассказывали мне, никто не мыслил в ту ночь о нападении. А снегу намело столько, что весь частокол занесло, через него можно было запросто перешагнуть, что, собственно, и произошло. Подкрались французы, с ними индейцы из племени Чагнавагов и перебили массу людей. Тогда и погиб первый Шкипер нашего рода. Жена его чудом уцелела с детьми… Затем понеслось. Кого-то раздавило деревом в лесу, кто-то утонул при переправе, кого-то лошадь насмерть затоптала. Деда задрал медведь, а бабку в Иллинойсе убили во время войны Чёрного Ястреба. Отец мой, бедняга, подвернулся какому-то головорезу и умер с пулей в желудке. Он страсть как любил пожрать, но такая закуска оказалась не для него. А матушку я не видел никогда, потому что она скончалась при моих родах… Знаешь, Бак, у всех наших было по несколько детей, и все обрывали жизнь, не дойдя до старости… Я в нашей семье был первым и последним ребёнком, да не оставит моих предков Господь… Поэтому я не рвусь соперничать ни с кем. Я последний остался в нашем роду. И я бы предпочел сам протянуть ноги, а не подыхать с ножом под ребром. Ха-ха!

Он привёл Бака к себе и убедил остаться у него в доме. Он был взрослее лет на пять и принял Эллисона как младшего брата. Потянулись дни непонятной городской жизни. Бак обучился играть в покер и частенько просиживал за карточным столом в салуне целый день, заодно приобщаясь к спиртному. Случалось, он оставался в номере второго этажа до утра, обласканный симпатичной Юдит Моррисон. Она работала в том же салуне Брайна, заставляя посетителей раскошеливаться на выпивку.

– Ну, жмот толстопузый, купи мне стаканчик, – трогала она за колено кого-нибудь из мужчин. Бывало, она уводила приглянувшегося ей человека в свою комнатку на втором этаже. Там, под облупившимся портретом Джорджа Вашингтона в тяжелой раме с приколотым букетиком высохших цветов, она ублажала гостя. Он млел в её объятиях всю ночь, однако наутро выворачивал карманы, чтобы расплатиться за полученное удовольствие. И сумма, обыкновенно требуемая Юдит, не была маленькой.

Был случай, когда смазливый паренёк показал ей кукиш, выбравшись из её кровати. Тогда Юдит достала из выдвижного ящика трюмо крупнокалиберный «дерринджер», который обычно прятали в ладони или в рукаве карточные шулеры, и направила ствол в живот парня. Расстояние было слишком ничтожным, чтобы промахнуться. Парень побледнел и больше не упрямился. Он извлёк из жилетки, расшитой золотыми листьями, всё до последнего цента…

Бак Эллисон стал бесплатным любимчиком Юдит. Иногда, правда, ей приходилось всё же встречаться с кем-нибудь из клиентов для заработка, но это были весьма редкие случаи. А главное – клиенты перестали задерживаться у неё до утра, потому что её ночи принадлежали Эллисону.

– Оказывается, – смеялся Шкипер, – тебя манит не только прерия, Бак.

А Юдит он не прекращал напоминать о том, что Бак однажды сбежит от неё в прерию, подобно койоту, несмотря на всю её ласку и нежность.

– Он слеплен из другого теста, Юдит дорогая. Город он сможет принимать лишь мелкими порциями, иначе загнётся, как от ядовитого напитка. Его дом – прерия, горы, леса. Там он на своем месте.

– Не вздумай только напоминать ему про эту поганую пустыню, – шипела она в ответ и отталкивала торговца, – не то в самом деле ускачет к своим краснокожим… Ступай домой, оставь меня с Баком, он сейчас придёт… И не каркай мне тут, ты небось не ясновидящий.

Билли от души хохотал, но ещё долго расхаживал по комнатушке, чтобы подзадорить женщину. Наконец, когда Бак Эллисон появлялся, Юдит просто начинала выпихивать Билли за дверь.

– Я хочу побыть с вами, друзья, – смеялся Шкипер, размахивая початой бутылкой, – вы мне очень дороги, я вас люблю!

– Ну и торчи тут! – восклицала она и принималась раздеваться, шурша атласной юбкой, чулками и подвязками.

– О! Как ты щедра, милая Юдит, что согласна поделиться своими прелестями сразу и со мной. Ты же знаешь, что я не против. Я всегда был твоим обожателем, – гоготал Билли, наблюдая за её движениями, пока она расшнуровывала корсет. Тут в него летел тяжёлый дамский сапожок, и Билли выскакивал за дверь, впуская в комнату табачный запах и гудящее пение салуна, пронизанное дребезжанием рассохшегося пианино.

Прошло время, и Бак заскучал, если так можно назвать подкравшееся к нему настроение. Жизнь в индейской деревне на самом деле была не менее однообразной, чем в этом городе. Там тоже всегда было одно и то же, но каждое действие там совершалось для того, чтобы поддержать жизнь и защитить её, если что-то угрожало ей. Поэтому всякое событие было значительным… А в городе Эллисону всё казалось пустым, бессодержательным, но при этом всего было слишком много. Та же Юдит Моррисон. Она настолько насытила Бака постельной любовью, что всякая женщина стала представляться ему не спутницей жизни, не хранительницей очага, а возбуждённой самкой с раздвинутыми ногами и высоко вздымающейся грудью. Шляпки, шуршащие юбки, перчатки и зонтики городских дамочек раздражали его, потому что казались ему лишними и ненужными безделушками. Обходя девушку стороной, он невольно пытался прикинуть, каков запах у неё между ног… Едва Бак уловил такое своё состояние, он пришёл в ужас.

– Я насквозь провонял женщиной и виски. Я прячусь от дождя, чтобы не замочить брюки, – говорил он Шкиперу, – я не сумею теперь учуять волка. Юдит меня удушила своим запахом. Эти флакончики, пудра… Это как заманивать пса ароматным мясом… Я должен убраться отсюда побыстрее…

Он принял решение мгновенно, прицепил дорожные сумки и погнал коня прочь из Лэсли-Таун, словно за ним гнался сам дьявол. На окраине он неожиданно остановился, вслушиваясь в звуки. Стояло раннее утро. Город крепко спал. Убаюкивающе журчала вода после ночного дождя. Бак повернул коня и оглянулся. Молодые листочки уже успели раскрыться на деревьях и кустах, но ещё не полностью покрывали ветви. Справа от Эллисона возвышался красивый особняк. Бак подвёл коня к кустарнику, окаймлявшему ограду и заглянул во двор. Пустые мокрые качели слегка раскачивались под большим деревом. Бак улыбнулся, представив около них смеющуюся девочку в белоснежном платье, выплёскивающую воду из стеклянной посудины. Улыбнулся и опять нахмурился, оглянувшись на салун.

– Хей! – Он пустил коня с места во всю прыть.

Лето он провёл в стороне от людей. Реки за время весенних дождей наполнились и вновь опустились. Краски исчезли. Надвигалась хмурая осень. Много раз Бак видел издалека кочующих индейцев, их свёрнутые по-походному палатки, волокуши с домашним скарбом, табуны лошадей и суетливых собак. Он смотрел на них издалека и не решался приблизиться, хоть это было его родное племя. Ему мерещился тяжёлый запах города на себе. Казалось, что этот запах никогда не выветрится. Далёкий Выстрел растерянно думал о том, что индейцы могли учуять в нём чужака и, подобно обезумевшим псам, злобно броситься на него, зловонного и противного им Бледнолицего. И благоразумие заставляло Бака Эллисона далеко огибать стойбища краснокожих. Он ясно почувствовал теперь смысл слова «дикие». Оно вобрало в себя бесконечность равнин, просторную грудь земли и вседозволенность жизни, которую белый человек понимал лишь как насилие. Бак вынужден был признаться себе, что связующая жизненная нить между ним и Лакотами готова была порваться (если уже не порвалась), подобно пуповине между матерью и ребёнком. Родное племя страшило его. Он ожидал агрессии со стороны индейцев, и это означало, что он сделался другим. Он стал опасаться туземцев. Цивилизованный человек не принимал дикость, она страшила его, отпугивала, отгоняла от себя, подобно оскалившемуся хищнику. Бак чувствовал это по себе и ощущал себя из-за этого больным.

Целый год он рыскал, подобно другим охотникам-одиночкам, по горным и лесным тропам, заезжая то и дело в торговые пункты, чтобы сдать меха. Позади остались зимние снега, затем уплыло жаркое лето.

2

Исхудалая лошадь тяжело и громко дышала. Из тонких волосатых ноздрей валил пар. Неподвижный всадник в изношенной кожаной рубахе смотрел на Бака провалившимися глазами. Бак не слышал его приближения и вздрогнул, когда увидел в нескольких шагах от себя странную фигуру на фоне холодного неба. Это был призрак.

– Иди ко мне, – позвал Бак. По покрою рубашки и обуви он понял, что индеец принадлежал к Дакотам. Дикарь не выказал удивления, услышав родное наречие в устах белого человека. Не потому не удивился, что ждал именно этого, а потому что не мог удивляться. Он смертельно устал, и в глазах его стояла тоска. Голые ноги индейца шевельнулись, подгоняя лошадь к костру.

– Ты из лесных Дакотов?

Индеец кивнул. Он сполз с лошади и сел перед углями на корточки. Ветер гнал колючие иголки по воздуху, это был ещё не снег, но это уже означало зиму. Индеец безвольно опустился возле огня, и голые ноги его стали похожи на конечности ожившей мумии. Обтрёпанные мокасины свободно болтались на худых ступнях. Бак протянул ему кусок мяса и сходил к лошади за одеялом, чтобы укрыть краснокожего. Тот кивнул и набросил одеяло на плечи. Спутавшиеся волосы беспорядочно плескались вокруг худого тёмного лица…

Время шло. Они сидели молча. Потом, когда небо совсем провалилось во тьму, дикарь вдруг заговорил. Его голос был тих:

– С прошлого снега у наших людей было мало еды. Нам не разрешали охотиться и не давали продуктов в агентстве. Священный-Ходящий-Ястреб [8]

[Закрыть]поверил белым людям и дотронулся до их бумаги палочкой с чернилами. Он отдал им наши земли, но они не захотели кормить нас. Один из них злобно кричал на нас, когда мы, как нам велели белокожие начальники, пришли за едой. Тот человек называл нас животными. Он сказал, что мы можем есть траву, если голодны, и собственный навоз. Нас было много в агентстве, но никто не подумал тогда убить белых. Мы ещё не поняли, что они решили уничтожить нас голодом. С нами пришли женщины и дети, и дети плакали… Мы не могли понять, что бумаги, которые обещали нам мир, не обещали нам жизни. Прикоснувшись руками к пишущим палочкам и нарисовав свои знаки на листах договора, мы не заключили договора о мире. Но тогда мы ещё не знали об этом. Мы просто отдали свои земли и пообещали не воевать против белых людей… И вот в конце Месяца-Когда-Ягоды-Краснеют, случилась первая схватка. Четверо наших воинов просили белых дать им курицу. Они были голодны и сильно раздражены. Один из Бледнолицых стал прогонять их, угрожая ружьём, и они убили его, затем двух других. Священный-Ходящий-Ястреб был недоволен и сказал, что нас всех перебьют за это. Он был старым вождём. Он ходил к белым в их дом, где они обращаются к своему Богу, он даже носил их одежду. Но он остался с нами до конца… На следующий день мы напали на агентство. Многих белокожих убили. Наши вожди и воины дружили со многими, они не трогали друзей. Я видел, как кое-кто из Дакотов прятал знакомых Бледнолицых от наших братьев, потому что большинство было сильно разгневано. Но не все Бледнолицые имели друзей. Мы оставили там много крови. Торговцу, который велел нам есть траву, мы напихали полный рот травы и застрелили его, потом вспороли ему живот и натолкали туда травы тоже… Мы были сильно озлоблены. Я сам убил нескольких человек и отрезал им головы, как издревле было принято поступать с нашими злейшими врагами. В тот же день мы повстречали солдат и прогнали тот отряд, затем напали на форт, но не одолели его. Правда, мы сумели поджечь конюшню и угнали много лошадей, но большой пользы нам это не принесло. У нас не было в достатке стреляющего оружия, и мы собирали с земли оборонённые белыми людьми патроны, складывая их в кушаки. Два дня мы сражались возле деревянной крепости и всё-таки отступили… И тут пришёл большой вождь Синих Мундиров, которого мы называем Длинный Торговец Сибли. Теперь мы испугались, потому что солдат было слишком много. Мы знали, что пощады нам не будет, так как слишком многих жителей мы убили, которые не были воинами… В самом начале Священный-Ходящий-Ястреб спрятал нескольких Бледнолицых даже в своём доме, чтобы оградить их от слишком обозлившихся воинов, но позже запах крови и пороха пробудил в нём забытый голос предков, и он тоже стал жесток к белым людям… Он знал, что солдаты не станут теперь щадить нас… С нами кочевали наши семьи, а мы не привыкли воевать в таких условиях. Поэтому многие стали падать духом. За нами охотились, нас гнали, и мы бежали. Кое-кто стал говорить, что нам следует уйти к степным Дакотам, но наш народ не был богат лошадьми, чтобы передвигаться быстро по открытому пространству. Нас бы перебили сразу, а в лесу мы умели выживать… Тогда многие вожди сложили оружие и сдались белым, среди них был Вабаша и Большой Орёл. Священный-Ходящий-Ястреб ускользнул. Солдаты окружили лагерь с теми, которые согласились больше не воевать. Эти Дакоты не поднимали с того дня оружие. Но на них всё равно направили пушки, отобрали у них ножи и стрелы и заковали в железо, скрепив мужчин подвое, чтобы не смогли сбежать. Священный-Ходящий-Ястреб был застрелен, когда хотел достать для нас лошадей. Он был стар, очень стар, но тем не менее ему отрубили голову и сняли скальп. Солдаты насадили его голову на палку и увезли её в город на показ. Мы долго следили за пленными, но не сумели выручить никого. Длинные Ножи хорошо их стерегли. Однажды из города пришло множество белых людей, но они не носили синюю военную одежду. Это были мужчины и женщины. Они хотели повесить всех схваченных индейцев и кидали в них палки и камни. Пленные не могли сопротивляться, потому что на них висело много цепей. Одного ребёнка затоптали ногами. Солдаты прогнали белых, но увезли и пленников. Теперь мы не знаем, где наши родные. Живы ли они? Куда их забрали? По дороге их опять будут бить, и никто не знает, что ждёт их в том месте, куда их доставят. Индейцев не любят нигде. Их всюду поджидает смерть. Я потерял жену и детей. Я потерял страну. У меня ничего не осталось. Даже имя моё мне не нужно. Я хочу только скорее отправиться по Дороге Призраков следом за моим племенем…

Индеец замолчал и набросил на голову одеяло. Мерцающие угли высветили широкие скулы, туго обтянутые тёмной кожей. Безжизненные глаза потерялись в глубоких глазницах.

– Когда поднимется солнце, – сказал Бак, – я поеду на юг. Я оставлю тебе нож.

– Не нужно ничего, брат, – ответил дикарь. Кожа сморщилась вокруг потрескавшихся губ. – Я не поеду дальше. Я видел много людей. Много белых и много красных. Но моего народа нет, мне больше нечего искать.

Он замолчал и оставался неподвижен всю ночь. Возможно, с последним словом, которое он выдавил из себя, его дух и тень-призрак начали готовиться к отходу к высоким звёздам, откуда они были взяты и вложены в человека при его рождении… Или он просто засыпал… Он слишком устал.

Утром Бак не заговорил с ним, лишь молча положил перед ногами Дакота ремень с большим охотничьим ножом. Индеец не шелохнулся. Он сидел с покрытой одеялом головой и думал о своём. Может быть, он уже умер или умирал. Бак не стал открывать одеяло, скрывавшее лицо дикаря. Он сел на коня и поскакал прочь. Прерия за ночь покрылась тонкой коркой снега. Ушёл ещё один год жизни. После него в душе не осталось следов радости.