Текст книги "Живые деньги"

Автор книги: Андрей Скалон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

5

Охота началась.

Больше всех старалась Дымка, она искала с жаром, со страстью, не успевал Арканя выстре-лить, а она уже мчалась на поиски, вот уже за сопкой лает, и бежать туда Аркане полчаса бегом.

Семь белок сгоряча добыли, у Аркани глаза помутились, взопрел с отвычки, развел костерик чай пить. Пришел сразу откуда-то Верный, лег у костра обессиленный, язык вывалил. Видно было, что в охоте Верный чувствует что-то и свое, но вот как немтырь – сказал бы слово, да язык не шевелится. Мотается Верный за Дымкой, тоже поднимается лапами на ствол дерева, кору скребет когтями, а толку еще не понимает. Видит, что спутники азартным делом занимаются, вроде собачьей драки, но не нашел еще себе места в работе. Характер у Верного показывается умный, даже хитрый. На хозяйских глазах бегом бежит, даже хвост в полкалача подожмет деловито, – оглянется, мол, стараемся, товарищ инженер, к обеду готово будет! Но лаял без толку. Белка уже ушла на соседнее дерево, а он под прежним сидит и гавкает толсто. Дымка новое убежище показывает беличье, вьется от нетерпения, готова как кошка на дерево заскочить, а Верный дураком сидит: гав да гав!

Дымка летала по кустам, по валежинам, не подумаешь, что сукотная. Старательная собачка, самоотверженная, нарадоваться невозможно. Такие вот собачки всю охоту и делают, весь план по пушнине, валюту. Бегают по тайге собачки, ищут, зовут охотника.

Дымку Арканя старался кормить, давал ей больше.

В зимовье вернулись таким порядком: сначала пришел Верный, он уж давно, видно, у зимовья околачивался, набегался, устал и повернул домой раньше всех; потом пришел Арканя, а Дымка еще где-то старалась. Но у Аркани уже сил не было идти на голос доброй собачки, только чаю попил, белок сварил – не ела сырых Дымка, упиралась, – да и завалился без задних ног и заснул, как умер. И снилось ему, что лаяла Дымка на соболя, на такого красивого – светился соболек.

К чему такой сон приснился?

К снегу. Мелким снежком ночью пробежалась зима по осенним еще владениям, отволгло небо, помутнело, посерело, разбухло.

Похолодало. Бегать стало ловчее, легче, или сам Арканя подтянулся, усох, согнал воду, укрепил жилы, дыхание прочистил крепким осенним воздухом, выдышал, выплевал комбинатские вредные осадки и стал нестомчивее.

Дня три-четыре не было соболей. Похоже становилось, что Дымка-то бельчатница, и хоть грешить на такую счастливую собачку было бы стыдно, все-таки закрадывалось Аркане в душу сомнение. Капканов у него всего двадцать штук с собой, много ими не наловишь. Еще и снег нужен для капканов. Может, соболей здесь мало? Тоже снега не было – проверить. Снег выбелил только склоны гольцов, лег полосой по вершинам хребта. Туда и отправился Арканя, наскучив белочками, проверить соболей.

Случается, что собака привыкает к видимому следу соболя, а на один запах не берет; такие бывают, что по снегу возьмет, а по чернотропу белочку предпочтет облаять. Может, и соболя сейчас повыше держатся, может, им мыша по следу легче искать? Такие соображения погнали Арканю вверх, а чувствовал он себя уже хорошо в ногах, в плечах и в груди и готов был, в случае чего, если есть там наверху соболя, ночевать там.

След, мягонький и свеженький, Арканя обнаружил, отойдя от зимовья километра три-четыре. Позвал Дымку, она не шла, потом оказалась наверху, на этом же следу, и на морде у нее была забота. Арканя подозвал ее и потыкал все же носом в след. Дымка конфузилась и отворачивалась, отбежала, встряхнулась и ушла куда-то. А через час подала сверху голос. Голос был уже не по белке, особый. Рядом грубо забухал Верный.

Это был соболь. Славный такой, светленький, маленький, молоденький соболек. Первый.

По горсти сахару дал собакам Арканя и по сухарю.

Ночевать остался наверху, где уже был зимний холод и льдистый снегчир. Ночевал Арканя, по своему обыкновению, по дедовской еще науке, у искори. В затишке нашел вывороченную кедрину с корнями, торчащими вверх, настелил против корня запаленного лежку из лапника, натянул за собой простынку-экран, для отражения тепловых лучей. Корень смолевой может всю ночь гореть ровным жарким пламенем. Конечно, много значит удача, хорошо, если корень попадется подходя-щий, а другой начнет тухнуть – снова его надо будет палить, таскать среди ночи сушняк. Но с удачным корнем можно спать почти как в зимовье, особенно осенью.

Зимой, конечно, не разоспишься. Зимой ночь с год.

На радостях Арканя зашиб пару рябчиков и заварил супцу, мочил в супе сухари и давал собакам. За соболя.

Ночью шел снег, а тент Арканя по легкомыслию натянуть не позаботился и слегка промок и озяб, хоть корень и горел ровно.

С утра его ломало от сырости. Он пошел опять вдоль хребтика. Дымка искала, а Верный крутился все время около, хитрый и ленивый, предпочитая халтуру старательной работе. Арканя попинал его, когда пес подвернулся под ноги. «Не вертись под ногами! Не вертись, паразит!» Но когда далеко залаяла Дымка, – а залаяла она, как показалось по голосу ее, на соболя, – Верный, без всяких понуканий, на махах, исчез в чаще и буреломе, оставляя прямой след к Дымке. Это оказалось удобно. По следу Верного Арканя напрямую и прибежал, задыхаясь, с колотьем в боку. Дымка уже вырыла в корнях целую нору. Соболь сидел в дупле, в корнях, где-то в глубине, и уркал.

Дымка то судорожно скребла когтями землю и взвизгивала от страсти, то замирала, вслушива-ясь, высовывалась на божий свет – морда у нее была засыпана землей, снова кидалась рыть, углубляясь в корни. Излишне азартная оказалась собачка. По норам и щелям опасно закапываться. Арканя с матерком оттащил ее за хвост от выкопанной ямы и сунул в нору капканчик, загоражи-вая соболю выход. Дымка капкан понимала и опасалась, лезла в нору сбоку, а Верный дураком сунулся, получил капканом по носу, заскулил, стал тереть о лапы ушибленную нюхалку. Арканя снова насторожил капкан и напихал в прорубленную сбоку трухлявого пня дыру травы и горящей бересты. Соболь не выдержал дыма и, чудом миновав капкан и собак, выметнулся на низкорослый кедр и сразу упал оттуда, сбитый быстрым Арканиным выстрелом.

Соболь оказался темным, дорогим. Усы у него были опалены. «С перманентом», – пошутил Арканя. Брюшко у соболя было сытое, полное, теплое, голубовато-шелковистое, на носу красная рубиновая капелька крови, коготки кривые, острые.

Собаки взвизгивали, заглядывая Аркане в руки, и подпрыгивали, выражая азартную злость к добытому зверю.

По ночам шли небольшие снега, местами навалило уже по щиколотку. Арканя ночевал чаще в бараке, он уже привык к нему и возвращался почти как домой. Охота шла, не сглазить, хорошо. Набралось уже за сотню белок и одиннадцать соболей. Дымка, совсем уже отощавшая, как ни старался напихивать ее Арканя хлебом и тушенкой, совсем избегавшаяся на охоте, уже задевавшая отвисшим пузом снег, поскучнела и собралась щениться.

Ночью она завозилась в своем углу за ржавой печкой, заскулила. Глаза у нее сверкнули, когда Арканя чиркнул спичку, чтобы растопить камелек. Арканя сидел на нарах под слоем синего, медленно двигавшегося по потолку дыма, и наблюдал за собачьей жизнью. Верного, за излишнее любопытство, Арканя выгнал на мороз. На улице шел мелкий сухой снег. Щенка происходила некрасиво, даже страшно. Арканя освещал подробности происходящего головней, матерками подбадривал собаку, Дымка отворачивалась, ползала, живот у нее необычно шевелился.

Всего сеанса Арканя не выдержал, заснул на середине.

Утром Дымка лежала счастливая, пластом, подгребая под себя расползавшихся из общей кучи щенят. Делать было нечего, и Арканя весь день спал-отдыхал, поставив на всякий случай пару капканов с наживкой на следах поблизости от зимовья.

Дымка благодарно лизнула хозяйскую руку, к самой ее морде поднесшую теплой тушенки на доске, давшую воду в консервной банке. В глазах у собаки светилась невыразимая любовь и гордость за свой выводок.

Арканя обезжиривал шкурки, общипывал жирные огузки, зашивал незаметно ободравшуюся одежду. Дымка покусала Верного, неосторожно зашедшего за печку и сунувшегося к щенкам. Вечером Арканя сбегал пострелял рябчиков, наварил супу, долго пил чай и читал у камелька старый «Огонек».

Ночью прорубь уже затягивалась крепким льдом, а по всему ручью в этом месте, в затишке, на медленном течении с глубиной, лед был толстый, и по нему можно было пройти без опаски, он только потрескивал и был прозрачен местами, как витринное стекло. Из травы в заводи мелькнули тени трех следовавших одна за другой небольших рыбешек. Тут был рядом омуток, куда скатыва-лась с ближайшей части ручья на зиму рыба. Они шли, будто прикасаясь спинными плавниками к ледку витрины, и в движении казались большими, солидными рыбами. А были они в ладошку. Поймать – на уху сгодились бы. Арканя провалил резиновым сапогом ледок, утопил в бурливом слабом течении обломки. Вода тихо шуршала на бегу.

Шапка тянула грамм семьсот. Щенята ползли куда-то в темноте своего неведения, они не ползли в действительности и не могли бы ползти из шапки, так как лежали кучей друг на друге, они производили такие ползущие движения, тянулись к жизни. Щенята открывали куда-то в пространство свои маленькие розовые пасти. Вода сразу унесла их под лед. Арканя выбил шапку о колено и, криво посмеиваясь, натянул ее на голову, потому что подмораживало.

Оставив Дымке пару вареных белок в бараке (в поилке еще были сухари), Арканя, от греха, пошел с Верным на охоту, – уж так хотелось ему отпинать Дымку за ее проделки, за скулеж и беспокойство. С Верным добыли пару белок и безуспешно гоняли по россыпи соболя. Верный не успевал сообразить за соболем, зазевывался, отходил, когда отходить не надо было. Не хватало кобелю вязкости и старательности, хоть смысл охоты он уже понимал и разделял желание хозяина поймать и задавить зверька с определенным запахом и видом.

Арканя вернулся уставший и злой от неудачи. Дымка пулей выскочила в открывшуюся дверь из-под ног Аркани и стала суматошно искать своих детей вокруг барака.

– Ну, дура! Поломаесся мне еще, поломаесся, сучий потрох! Во! Черти понесли! – ругался Арканя.

Оставленных белок Дымка не съела, не тронула и сухари в корыте, все это быстро сожрал Верный.

Дымка подходила к Аркане, смотрела ему в глаза, спрашивала: «Где мои дети?». Арканя отпихивал ее ногой, а один раз ударил рукавицей по глазам: «Пошла, дура! Нашла время щениться, охоту срываешь!».

На следующий день Арканя опять решил попуститься охотой и зря с глупым кобелем ноги не ломать. Дымке надо было отдышаться, она ничего не ела, болела, у нее перегорало молоко. Арканя слушал радио и смотрел «Огонек».

Дымка вспыхивала глазами в темном углу, она то лежала, то ходила, скребла лапой дверь, искала детей. Арканя жарил у камелька спину, по потолку плыла горячая дымная наволочь, ходить по бараку можно было только низко нагнувшись, видно, под потолком рубить «хлебальник» Орлову было неудобно, и он прорубил его очень низко, и низко потому ходил дым. Слышно шумел вершинами ветер в тайге, сыпался в окно снег, сухой и мелкий. Верный скулил за дверью, просился в избушку. Дуло откуда-то из-под нар, из щели; когда Арканя поворачивался туда спиной, горячая кожа чувствовала сквозняк. Арканя соображал по этому поводу, что если ударит сильный мороз, то придется топить барак круглые сутки. Дымка опять просилась наружу.

– Да идите вы, мать-перемать, куда хотите! Козлы вонючие! – крикнул Арканя, вышиб дверь пяткой и еще пинком поддал Дымку. Так она и улетела кубарем в свежий молочно-белый снег. На Верного, приниженно скользнувшего льстивой тенью к теплу и к свету, Арканя тоже прикрикнул:

– Лежи здесь, фраер горбатый, а то я тебе сделаю!

Куда делись щенки, Дымка не могла понять. Она сонно, как пьяная покачиваясь, ходила вокруг жилья, задевала снег горячими набухшими сосцами, скулила в тоске, просилась обратно в барак, где сильнее пахло детьми, скребла лапой. Арканя хоть и был страшно зол на беспокойную собаку, но терпеливо матерился и запускал Дымку в тепло, чтобы она не застудилась, горячая и слабая после щенки. Утром Дымка не волновалась. Она не смотрела на Арканю, лежала в своем углу, свернувшись калачом, как чужая.

И еще на один день для гарантии оставил собаку в бараке Арканя. Сказал ей ласково, несмотря на ее неприятный вид: «Поправляйся, Дымка, вон соболей сколько, а мы лежим. Долежимся до глубокого снега, и все, накроется наша охота!»

«Мы лежим», «наша охота», – двулично это звучало, будто «нам» соболей надо. Дымке соболя были теперь не нужны, ей нужны были ее маленькие теплые щеночки.

В тот день Арканя с Верным хорошо ловили. Верный самостоятельно загнал соболя, держал его, хоть и отбегал за хозяином, оставляя зверька без присмотра, а делать этого было никак нельзя. Оказалась хорошая соболюшка. Верный на радостях порвал ей заднюю ногу, когда она упала, додавливал ее. Арканя и это простил ему, бить Верного сейчас было нельзя, не полюбит сам ловить соболей. Вот пойдут снова с Дымкой, и уж как попадется Верный на грехе, тут его Арканя отмолотит. Добыли и белок три штучки, хотя белкам Арканя внутренне не радовался, как бы чувствуя в каждой из них какую-то подмену соболя и во времени затраченном, и в снаряде – патронов оставалось маловато. Но уж очень хороший был снег, новый, следки на таком ночью упавшем снегу короткие, свежие, называется такой снег – пеленовка, пеленова. Новая пелена, пелена новая.

Спугнули изюбрей, и Арканя стрелял по ним картечью. Верный погнался за ними немного, но сразу вернулся на зов хозяина. Изюбрей гонять бесполезно, это специальная охота. На обратном пути распугали и перебили выводок рябчиков. Они глупо слетели с косогора в распадок, расселись и смотрели, как охотится на них человек. На выстрелы и примчался сверху Верный, начал лаять изо всей дурацкой мочи и носиться по распадку, здесь-то и выяснилась основная страсть Верного – гонять птицу. По голосу отличал кобель птиц от остальной живности, на птиц он лаял с подвиз-гом, радостно, по-щенячьи, а на белку и соболя лаял не особенно старательно, раздельными гав-гав, гав-гав.

Вечером ели рябчиковый суп с перловкой. Дымка тоже ела, по виду ее казалось, что она все забыла, утомилось и сошло на нет материнское горе. Она даже обрадовалась их возвращению: когда они вышли на тропу возле барака, она услышала их в резонаторе прогоревшей печки и поскуливала в ответ на басовитое гавканье Верного.

Дымка бегала вокруг своих сотоварищей, обнюхивала, улавливала запах соболя, белок, тайги, погони, страсти. Она заметно окрепла после щенки. Но что-то осталось, что-то изменилось в ее характере. Это было заметно, когда она лежала в своем углу и вдруг взглядывала на Арканю, положив острую свою легкую морду на лапы. Взглянет – и отведет глаза. Аркане не нравилось, когда она, безрадостно лежа в углу, вдруг уставится на него долгим взглядом. Он кидал в нее за это правилкой, ложкой, ичигом, и она глядела украдкой. В спину. Взглянет – и отведет глаза.

Арканя был немного суеверный, в деда.

6

Не зря ключ был Фартовый.

Волшебное золотоискательское счастье и удача обозначились на языке пропойцы-деда именно этим словом. Не просто неожиданная удача, повезуха, а именно фарт. Необъяснимо это – фарт есть фарт, это как бы особые правила, особые законы, которые вот здесь, например, предназнача-лись именно для Аркани, а может, и для кого-нибудь еще неизвестного.

Даже в кое-как поставленных, на арапа, капканах лежало два соболя. Один был живой; пока Арканя дошел к нему, Верный его уже задавил, обогнав и Дымку. Теперь часто кобель шел впереди, он постепенно матерел, а Дымка была еще слаба, но уже старалась по-прежнему, рыла, что называется, землю, плакала-кричала, со стоном каким-то облаивала соболя или белку. Торопливо приходилось стрелять, чтобы только поскорее отпустить, в надежде на соболя, собаку. С ней какие-то кликушеские истерики стали случаться от сильной ее страсти к охоте, она даже кусты стала перекусывать вокруг, где облаивала зверька.

Уверившись в капканах, Арканя перестал есть рябчиков и драл их для приманок. Он расставил капканы по покати водораздела, с которого сбегал Фартовый ключ, а сам, – проснулась уже неразумная жадность, – пошел дальше, в не обловленную еще тайгу… Дальше… Там, ему казалось, соболей видимо-невидимо, кишмя кишат. Он и принес за пять дней мученических блужданий, бессонных у костров ночей семь штук, и ему казалось, что охота получилась счастливая, редкая, что надо хватать, седлать удачу. Если бы он подумал спокойно, то не стал бы ловить с надрывом семь соболей, а предпочел бы без напряги, сохраняя здоровье, поймать пяток.

Его уже кружила игра, гнал азарт.

Планы разрастались, он уже глядел за белки, на Предел. Ему снились ускользающие соболя, собаки, гон, ловля. В оставленных капканах он с чувством некоторого разочарования, – уж разыгралось воображение, притупилось чувство реальности, – обнаружил только трех соболей, и у двух мех был пострижен мышами, бравшими мех для тепла в гнезда.

Арканя собрал капканы и свалил их в бараке. В одном была кедровка, он присовокупил ее к не съеденной мышами приманке и сварил для собак суп. Некогда с капканами, пока снегу мало, надо ходом с собаками, раз позволяют условия.

Обувь у Аркани развалилась, весь он оборвался, провонял потом и оброс щетиной. Борода, он заметил, была не такая, как прошлую зиму, теперь она оказалась сильно седая. Серединой, от нижней губы к кадыку, шла целая полоса седины. Глаза от недосыпа, дыма и от того, что в лесу Арканя не умывался, – здесь все чисто, – стали красными. Ногти были обломаны. Пороху и дроби осталось мало. Добыть мяса, как он планировал раньше, ему не удалось, да он и не сильно стремился, чтобы не терять на это времени. Теперь он сам обгрызал беличьи задки и время от времени не гнушался стрельнуть кедровку и зажарить ее на вертеле прямо в перьях; грудку он разгрызал сам, а остатки, обколотив угли о пенек, отдавал собакам. Верный жрал все, в том числе обгорелых кедровок. Беря планы вперед, Арканя принимал теперь во внимание как продукты и те несколько десятков беличьих тушек, которые он наморозил в хорошие времена и оставил на полке под крышей. Две с небольшим недели оставалось до вертолета – пятнадцать дней, если брать на сытое брюхо, а на голодный желудок – полмесяца. Срок большой, загнуться можно. «В случае чего, – говорил он при таких мыслях Верному, истрепывая его по загривку, – на рагу тебя пустим. Для качества!» Верный юмора в этих словах не улавливал, отворачивался.

Соболя бежали в Фартовый ключ со всех сторон. В один счастливый день Арканя добыл трех. Правда, выпадали и снежные дни, когда Арканя если и выходил из жадности на охоту, то и следка не находил.

В такую плохую погоду случилась неприятность с Дымкой. Она загнала накоротке под корень соболя и долго рылась одна, только изредка выскакивала на поверхность, взлаивала. Она лаяла, конечно, и в корнях, в откопанной норе, но голос из-под земли не доходил. В это время проклятый кобель гонял глухаря и делал много шума, отвлекая внимание Аркани, пока они вдвоем не обманули глухаря и он не упал к ним, сламывая ветки, черным стогом с лесины. Найдя Дымку, Арканя едва оторвал ее от соболя. Полузадохшаяся сучонка рвалась из рук, кусалась, чтобы только дали ей рыться, рваться к злобно уркавшему собольку. Арканя вынужден был привязать ее на ремень, а сам поставил капканчик, постучал топором, и соболек выскочил – лязгнуло, как живое, прыгнуло железо. Дымка чуть с ума не сошла, так раздразнил ее соболь, едва отошла, очухалась.

Верный смотрел на Дымку с недоумением, он тоже понимал теперь: охота страсть, азарт, игра, но не до такой же степени, ведь соболя, ненавистного зверя, тяжелую эту добычу, забирает в конечном счете рукастый Арканя и кладет в мешок. Они же, собаки, даже есть-то не могут соболятину, разве от большой нужды.

Верный был рассудительный, хладнокровный пес, мир понимал объективно и свои интересы в нем старался соблюдать. Для видимости, при подходе, например, хозяина, мог и подпрыгнуть, в ярости якобы, со вспышкой будто бы ослепляющего азарта, на дерево, скребя кору когтями, даже мог куснуть направо-налево кусты и ветки, ногами пошаркать, раскидывая снег, грязную траву и мох под ним. «Хитрым станет к старости, воровать будет», – думал про него Арканя.

Как-то бык и корова с телком мелькнули – оставили три слившихся в одну тропу следа. Телка можно было еще достать картечью, но картечи не осталось, разошлась по глухарям – любимой птице балбеса Верного, втравливавшего в это глупое дело хозяина, потому что Арканя влет не попадал. Верный и Дымка прибежали на сохатиный след, но сделать они, конечно, ничего не могли. Верный, поди, и не сообразил, что это охота – лоси. Он их за Пеструх каких-нибудь принимал, наверное.

Собаки уже составили пару, артель, они вместе дружно тянули в россыпи, например, потому что там соболей легко было находить, и соболь долго сидел в камнях, откуда выкурить его для Аркани не было никакой возможности, и горячил охотничье чувство у собак своей близостью. От этого часто весь день пропадал – вязкая сучонка раз за разом возвращалась к какой-нибудь пропахшей соболем безнадежной каменной щели даже после того, как Арканя пинками отгонял ее и утаскивал, упиравшуюся, на ремне. Верный в таких случаях не особенно страдал, стоило крик-нуть ему, и он уходил от запаха. Он не перемогался, не надсаживался, а приносил соразмерную корму пользу человеку. Дымка же работала самоотверженно, с восторгом жертвенности, гнала как летела. Со стоном, с последним хрипом закапывалась в норищу, задыхалась там, исходя предсмертной слюной…