Текст книги "Десять историй о любви (сборник)"

Автор книги: Андрей Геласимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Андрей Геласимов
Десять историй о любви

© Геласимов А., текст, 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

Филомела

На регистрации рейса она так и не появилась. Гуляев прождал ее до самого последнего чемодана, канувшего в багажную Лету, психанул и швырнул паспорт на стойку.

– Поосторожней, пожалуйста, – строго посмотрела на него девушка в красивой униформе.

– Извините, – буркнул он и уставился на сияющую за спиной девушки гигантскую рекламу мобильного оператора.

Ни на один из его десяти нервных звонков Ольга до сих пор не ответила.

Передавая Гуляеву посадочный талон, девушка в униформе обвела карандашом его место в самолете и номер выхода.

– Поторопитесь, посадка скоро закончится.

На паспортном контроле он сообразил, что Ольга могла зарегистрироваться прямо из дома, не предупредив его. Сюрприз – это было в ее стиле. Хмурый пограничник за стеклом в этот момент как раз вглядывался в его лицо, а Гуляеву нестерпимо захотелось вырвать свой паспорт у него из рук и побежать обратно к стойке регистрации. Девушка в униформе со стопроцентной уверенностью знала имена всех зарегистрированных пассажиров.

– Очки снимите, пожалуйста, – сказал пограничник.

Гуляев прикупил эти солнцезащитные очки в Нью-Йорке, выложив за них далеко не профессорские четыреста долларов, поэтому зачастую они теперь надевались как бы сами собой – и не всегда в тех местах, где темные очки предполагались.

Ольгу, кстати, они бесили. Безошибочным женским чутьем она откуда-то знала, что куплены они были не просто так. Гуляев тогда действительно прицелился на одну славную аспиранточку из Питера, которая работала над своим диссером в Бруклинской библиотеке, однако выпендреж с очками ему не помог. Аспирантка лишь хмыкнула в магазине и в ресторан с ним уже не пошла.

– Счастливого полета, – сказал пограничник, положив перед Гуляевым его паспорт и нажимая на кнопку, с негромким гудением открывшую низенькую металлическую дверь.

Путь назад был отрезан.

В самолете Гуляев последовательно помог двум некрасивым женщинам и одному неловкому старичку поднять и затолкать их тяжеленную ручную кладь на багажные полки. Не отличаясь филантропическим складом, он просто спешил пройти дальше по проходу, забитому копошившимися вокруг своего багажа пассажирами. Передние ряды кресел были все уже заняты, но Ольгу в этой счастливой курортной толпе Гуляев не обнаружил. Он прошел мимо своего ряда, почти до самых туалетных комнат, потому что к сорока пяти годам был сильно подслеповат, и, чтобы разглядеть лица сидящих, немного даже склонялся в их сторону. В хвостовой части самолета Ольги тоже не оказалось.

Усевшись наконец на свое место, Гуляев почувствовал себя обманутым, нахохлился и раздраженно стукнул пластиковой шторкой иллюминатора. Ему не хотелось ничего видеть.

– Шторочку поднимите, пожалуйста, – ласково, но настойчиво склонилась к нему стюардесса, затянутая в черный костюм.

Гуляев покосился на ее изящную головку и черную пилотку, кокетливо сдвинутую набок. Гладкие и блестящие волосы у стюардессы были убраны как у мертвых невест во втором акте «Жизели», двумя полукружьями почти полностью скрывая уши.

– При взлете иллюминаторы должны быть открыты, – сказала она.

Улыбка девушки напомнила Гуляеву одну из его недавних и очень красивых дипломниц.

– Извините, – вздохнул он и поднял серую шторку.

Пока летели до Кипра, он все пытался разглядеть эту улыбчивую виллису получше, но она призрачной рыбкой проскальзывала по салону мимо, растворяясь в мутноватой пелене его близорукости. Гуляев давно подумывал насчет обычных очков с диоптриями, однако всякий раз откладывал поход к окулисту. Дамы на кафедре и в деканате любили намекнуть ему, что на фоне своей ровесницы-жены он все еще выглядел очень даже себе комильфо, поэтому очки он пока считал не вполне уместной приметой возраста.

Отель «Элизиум» встретил Гуляева роскошной пустотой коридоров. Это была дорогая гостиница, и даже сейчас, ночью, в отсутствие разодетой в элегантные костюмы богатой публики, населявшей основное здание и несколько индивидуальных вилл со своими бассейнами, тут царил устойчивый аромат вечного счастья. Оно, это счастье, не просто поселилось здесь – оно застыло в самых приятных глазу и телу формах, не желая и, судя по всему, не имея причин покидать это благословенное место.

Просторное фойе было украшено фреской протяженностью метров в пятнадцать-двадцать. Нежные и воздушные девушки на фреске изображали собой девять классических муз, каждая из которых была обозначена соответствующей подписью на древнегреческом языке. Ряды строгих колонн из мрамора обливал мягкий золотистый свет плоских люстр, свисавших с потолка на покрытых позолотой цепях. У каждой колонны стояли большие керамические сосуды в форме античных пифосов. В каждом сосуде застыло по вечнозеленому и вечносчастливому растению. Вся мебель в фойе, включая стойку администратора, была выполнена под девятнадцатый век. Массивные кожаные кресла и уютно потертые диваны стояли на таких же потертых старых коврах. Здесь, в этой гостинице, легче всего и, пожалуй, естественнее, чем где бы то ни было, произносилась расхожая фраза «Все хорошо». На тумбочках и подставках рядом с диванами замерли полные достоинства настольные лампы с металлическими пузатыми основаниями и старомодными абажурами. Совершенно пустому и безмолвному в поздний час фойе эти лампы окончательно сообщали дух скорее старинной университетской библиотеки, нежели модного отеля у моря, хотя на стене рядом с лифтами висели в три ряда фотографии ослепительных улыбок, вечерних платьев и бриллиантов с автографами побывавших здесь голливудских и европейских звезд.

После долгого и какого-то невероятно душного переезда на такси от Ларнаки до Пафоса прохлада спящего отеля заметно взбодрила Гуляева, но пробудила также и саднящую мысль. Он болезненно осознал, что все это великолепие ему не с кем будет делить. Распахнув балконную дверь в своем полулюксе, он жадно втянул запах моря, которого в темноте не было видно, но которое он отчетливо слышал из-за поднявшегося к полуночи волнения и сильного ветра.

– Мы уже спим, – недовольным голосом сказала жена, взяв трубку после десятого или одиннадцатого гудка.

– Мы? – удивился Гуляев.

– Да. У Ольги командировка в Челябинск отменилась.

– Ясно… – Гуляев озадаченно помолчал. – И что? Она решила перебраться к тебе?

– Мы вообще-то сестры, Игорь Валентинович, если ты забыл. И в последнее время редко видимся.

– Да нет, помню… Ладно, передавай привет.

– Завтра передам. Она спит в Сережиной комнате. Ты успел на свою конференцию?..

Положив трубку, Гуляев неподвижно просидел в кресле еще несколько минут. По репликам – слово за словом – он восстанавливал весь разговор с женой. Перебирал свои ответы, ее интонации, пытался понять – не было ли у него прокола и не звучало ли подозрение в ее голосе. Эта шпионская привычка появилась у него примерно полгода назад. С тех самых пор, как он невыносимо захотел переспать с младшей сестрой своей жены, Ольгой, а та, почти сразу уловив это его внутреннее движение, по какой-то причине повела себя очень самостоятельно и ни о чем не сказала сестре.

Гуляев и прежде не гиперболизировал значение супружеской верности, но особо ни в чем себя не винил, поскольку сам никогда и никого не добивался. В своих глазах он был всего лишь невинной жертвой соблазна. В роли инициатора и злоумышленника он выступил всего пару раз, так что это почти не считалось. Привыкший к женскому вниманию, он то и дело сдавался на милость очередной победительницы, которой не лень было осаждать его не самую неприступную в мире крепость и которая, что было немаловажно, соответствовала его меняющейся с годами самооценке. Если в начале своей академической карьеры он еще мог обнаружить себя в постели у девушки со средними данными, то с ростом ученой степени, званий и должностей, указываемых в скобках после его фамилии, претендентки становились все симпатичней и все моложе.

Первоначально большинство из них реагировали на его голос. Рассказывая о преступном браке Иокасты и ее сына Эдипа, об эротических волнениях, вызванных своеволием, скорее всего, элементарно фригидной Лисистраты, о хоре в античной комедии, который сплошь состоял из похотливых сатиров с привязанными к поясам огромными красными фаллосами, Гуляев так искусно и так неожиданно модулировал по тембру свой голос, что все эти абсолютно непристойные вещи начинали звучать не только приемлемо, но даже интригующе – они вызывали у его юных слушателей живой интерес. Присутствующим на его лекциях казалось, что обо всем этом можно спокойно беседовать с кем угодно – с друзьями, родителями, просто знакомыми по социальным сетям. Вооруженный мощной античной традицией Гуляев невероятно раскрепощал, а его голос побуждал к следующему шагу.

Девушек захватывал бивший в нем через край во время публичного выступления животный магнетизм, о котором один из его неказистых коллег мужского пола, посетив однажды его лекцию, сказал:

– Я понял, в чем ваш секрет. Я знаю, почему они вас так любят.

Выходя после учебных занятий из поточной аудитории, Гуляев действительно всякий раз был окружен роем вербально опьяненных и жаждущих продолжения вакханок.

– И в чем же? – спросил он тогда своего коллегу, покуривая на кафедре в приоткрытое окно.

– Месмеризм, – торжественно объявил тот.

– Простите?

– Флюиды. Вы излучаете магнитную энергию. Даже меня к вам тянет. Если бы мы жили в эпоху античности…

– Давайте не будем углубляться, – предостерег его тогда Гуляев и улыбнулся.

Он и без этого своего коллеги, разумеется, знал про Месмера и про его учение о флюидах. Более того, он знал, что, в отличие от обычного «магнетизера», который выделяет один-два флюида, сам он работает в режиме целой подстанции.

Однако происходило это только во время лекций. Во всех остальных ситуациях Гуляев мало чем выделялся среди более-менее состоявшихся мужчин своего возраста. Поэтому с Ольгой у него продвигалось не очень споро. Он пробовал зазвать ее на свои феерические выступления, но она неизменно отнекивалась, говоря, что фильм «Троя» даже с ее любимыми актерами Брэдом Питтом и Орландо Блумом заставил ее зевать почти три часа. Античность ее не интересовала в принципе.

Разница в пятнадцать лет между Ольгой и Ксенией драматически подчеркивала их сходство. Тот, кто общался с ними обеими, не мог избавиться от странного чувства дежа-вю – с тем лишь отличием, что ощущение «это со мной уже было» в случае двух сестер обретало материальную форму. Наблюдая исподтишка за перемещениями Ольги по своей квартире, Гуляев иногда забывался и принимал ее за Ксению, как будто проваливался во времени назад, и, что самое важное, сам попутно молодел на те же пятнадцать лет. Это был сильнейший соблазн, самое серьезное искушение в его жизни. Глядя потом на свою жену, он старел уже не на пятнадцать, а на все тридцать лет, и это было невыносимо. Поэтому, когда Ольга согласилась полететь с ним на Кипр, он даже не сразу поверил своему счастью. Однако в итоге он оказался в этом роскошном отеле один.

Тем не менее наутро Гуляев проснулся у себя в номере в приподнятом настроении. Он уже давно знал, что личность – величина переменная, и более нестабильной системы, чем человек, в природе быть просто не может. Уснув одним существом, каждый из нас просыпается совершенно иной божьей тварью. Впрочем, насчет божьей – Гуляев был не уверен. Так или иначе, этот его наивный релятивизм находил опору даже в идиоматике.

– Утро вечера мудренее, – улыбнулся он, сделав глоток хорошего брюта, которым в «Элизиуме» потчевали гостей на завтрак.

Наблюдая за ловкими руками повара, обжаривавшего прямо на роскошной веранде овощи каждому желающему по его выбору, Гуляев задумался о том, как провести день. Море, мерно дышавшее за ровной линией пальм, нисколько не привлекало его, потому что на территории отеля оно было лишь частью ландшафтного дизайна. Город, несмотря на свое название, давным-давно утратил всякое воодушевление и представлял собой скопление безликих прямоугольных домишек, напоминавших коробки для обуви. В бухту, где, по преданию, из морской пены родилась Афродита, одному ехать не имело смысла. Вояж туда задумывался единственно для того, чтобы покорить неискушенное воображение Ольги и добиться, наконец, от нее желаемого. В общем, из расположенных поблизости туристических мест оставался лишь древний Некрополь. Пешком до него, согласно Гуглу, было не больше пятнадцати минут.

За стенами отеля Гуляева накрыл тяжелый купол местного зноя. Стоило выйти за ворота, как на плечи ему навалился вполне ощутимый груз. Жара здесь имела не только реальный вес, но и реальную плотность. Пройдя метров сто, он уже сильно жалел, что отказался от предложенного швейцаром такси. Гнетущее пекло вынудило его спуститься в первую же более-менее глубокую гробницу на территории Некрополя. Четырехугольный свод ее во время раскопок был снят, и солнце нещадно палило центральную часть усыпальницы, однако позади пыльных, источенных временем колонн лежала густая тень.

В этой тени прятались такие же пыльные голуби, почти не отреагировавшие на его появление. Едва шевельнув крыльями, пухлые птицы сонно обозначили, что в курсе насчет его присутствия, но в остальном им на него плевать. Гуляев с наслаждением прильнул всем телом к прохладной каменной кладке и закрыл глаза. Он физически ощущал, как его пот впитывается в пористую поверхность камня. Откуда-то сверху долетела немецкая речь, потом смех и после этого все блаженно затихло.

Гуляев невольно вспомнил о сыне. Тот недавно отучился в университете на немецкой филологии, а теперь вот уже две недели служил в армии. Впрочем, в следующую секунду его мысли перескочили на Ольгу. Он представил ее лицо, ее прохладные руки, ее фигуру. Представил, как расстегивает на ней блузку, и был готов пойти дальше, но за спиной у него что-то неприятно шлепнулось на камни.

От этого звука голуби все разом взмыли со своих мест и, с напряженным свистом разрывая крыльями вдруг закипевший воздух, устремились в сияющий проем разобранного свода. На секунду в гробнице стало темно, а когда опять просветлело, обернувшийся Гуляев увидел на камнях огромную, мускулисто извивающуюся змею.

Тварь смотрела на него, приподняв массивную треугольную голову, и явно готовилась к броску. Максимум, что он встречал из рептилий до этого, были милые домашние черепашки и безобидные ужики в подмосковных лесах. Сейчас перед ним клубилось кольцами настоящее чудовище с канала «Дискавери». Что с ним делать, когда оно не в телевизоре, а в трех метрах от тебя, Гуляев не знал. Он застыл на месте с одной тоскливой даже не мыслью, а странным ощущением, что его здесь нет, и все это его не касается, в то время как органы чувств лихорадочно выхватывали детали происходящего, словно препарировали ситуацию, и Гуляев с неожиданной для себя точностью вдруг фокусировался то на трещине в камне, то на змеином зрачке, никчемно разглядев, что он узкий и вертикальный, как у драконов, которых рисуют в голливудских мультфильмах.

– Отойди назад, – прозвучал откуда-то сверху голос на английском. – Опусти руку.

Гуляев не оторвал взгляда от шипевшей змеи, но осознал, что правая его рука была вскинута над головой.

– Опусти… руку, – повторил голос. – Медленно.

Гуляев, минуту назад уже переставший дышать, начал опускать руку и одновременно выдыхать распиравший его легкие воздух. Рука опускалась так плавно и так невесомо, как будто он был под водой. Вообще, все происходившее было каким-то глубоководным.

Следившая за рукой змея синхронно тоже начала опускать голову, как будто была напрямую связана с этой рукой, и черный раздвоенный язык перестал вылетать молнией у нее изо рта.

– Два шага назад, – негромко скомандовал голос.

Гуляев, подобно теням давно ушедших обитателей этой гробницы, неслышно отступил в самый угол. Змея помедлила еще секунду, а затем скользнула в темное отверстие справа от нее, ведущее, очевидно, еще глубже в царство мертвых.

Наверху зашуршало, и на раскаленные плиты усыпальницы сухим ручейком осыпался белый песок. Песчинки в неподвижном воздухе струились ровным узким потоком, словно в перевернутых кем-то гигантских песочных часах. Следом упали несколько сухих веточек и мелких камней. Гуляев оторвал от них взгляд и наконец посмотрел наверх, но, кроме пары ног в спортивных штанах, ничего в проеме разобранного свода не увидел. Он слишком глубоко отошел в угол.

– Иди сюда, – сказал голос. – Не стой там… Ты где?

Продолжая коситься на темное отверстие, в котором исчезла змея, Гуляев по стеночке, шаг за шагом дошел до лестницы, а дальше взлетел по разбитым ступеням проворнее, чем те пыльные голуби. Наверху под палящим солнцем его встретил насмешливый взгляд.

– Испугался?

– Не то слово, – ответил Гуляев почему-то на родном языке.

– Русский? – улыбнулся спасший его человек. – Здесь русских не очень много. В основном в Лимассоле. В Пафос не приезжают.

Он произнес эту тираду по-русски, но Гуляев не успел удивиться. Вернее, успел, но – другому. Он удивился тому, что его ноги вдруг перестали ему принадлежать и повели себя независимо от его сознания и воли. Вместо того, чтобы послушно поднести его тело к стоявшему на краю зияющей гробницы человеку, они самовольно согнулись и уронили Гуляева на пересохшие побеги каких-то невысоких колючих растений. Беспомощно пошарив руками в пыли вокруг себя, он попытался встать, однако ноги были заняты совсем другим. Они противно дрожали, и дрожь от них передавалась всему телу.

– Извините, – выдавил Гуляев, повернув голову в сторону человека на краю усыпальницы.

– Все в порядке, – сказал тот и с легким звоном положил на землю старенький велосипед, который придерживал за руль.

Подойдя к сидящему на сухой траве Гуляеву, человек присел перед ним на корточки.

– Вы из Москвы? – спросил он. – Я там учился. Университет имени Патриса Лумумбы.

– А я там преподавал, – Гуляев вздохнул и потряс головой, пытаясь прийти в себя. – Правда, недолго…

– Повезло вам.

– Да чего уж там. Обычный университет.

Человек улыбнулся:

– Я про змею… Это гюрза. Очень опасно.

Гуляев кивнул и постарался сфокусироваться на человеке. Все вокруг куда-то плыло. Сидевший перед ним на корточках мужчина тоже слегка расплывался. Несмотря на жару, он был одет в плотную куртку защитного цвета с маскировочными пятнами, спортивные штаны и белые кроссовки на босу ногу. Судя по очень загорелому и почти голому черепу, мужчине было лет пятьдесят – может, чуть больше. По-русски он говорил практически без акцента. Голос у него был слегка хрипловат.

– Странно, что она свалилась туда, – махнул он рукой в сторону открытой гробницы. – Проснулись они уже давно. А эта какая-то сонная…

– Я бы так не сказал, – выдавил трудную улыбку Гуляев. – Мне она показалась… вполне бодрой.

Мужчина покачал головой:

– Нет, она бы туда не упала. Они после спячки всегда немного такие… Медленные. Поэтому часто гибнут. Птицы их убивают, люди. Потому что холодная кровь. Некоторые самцы, чтобы быстрее согреться, начинают пахнуть как самки.

– Зачем?

– Другие самцы приходят и вокруг них обвиваются. Большой бывает клубок. Штук по сорок, по пятьдесят. Горячие все – про любовь думают.

Мужчина обеими руками показал размеры змеиного клубка, и Гуляева слегка замутило.

– Ужасно… – пробормотал он.

– Нет, хорошо, – возразил его спаситель. – Сонный самец тогда быстро согревается. Ловкий опять. В ямы уже не падает. А эта странная какая-то…

Он снова обернулся в сторону гробницы, как будто ожидал, что свалившаяся туда гюрза покажется на поверхности и подтвердит его доводы насчет ее сонливости и необычного для такой жары поведения.

Гуляев поднялся на ноги.

– Спасибо вам, – протянул он руку сидящему на корточках мужчине. – Если бы не вы… Я просто… Даже не знаю.

– А вы что там искали? – спросил тот, выпрямляясь и пожимая руку Гуляева.

– Да ничего. Из любопытства спустился. Я специалист по античности. Доктор наук.

– О! – Мужчина уважительно кивнул. – Тогда вам нужно вот это.

Он вынул из кармана флешку и протянул ее Гуляеву.

– Берите, берите. Там один очень хороший текст. Вы по-гречески читаете?

– Да.

– Значит, поймете.

Гуляев удивленно посмотрел на флешку у себя в руке, а затем убрал ее в карман.

– Спасибо.

– Пятьдесят евро.

– Что, простите?

– С вас пятьдесят евро, – повторил мужчина. – Это очень редкий текст. Из фракийского цикла.

Гуляев помедлил, приноравливаясь к новой нелепой ситуации, а затем вынул бумажник. Отказать человеку, который только что спас тебя от смерти, было бы странно. Пожалуй, еще странней, чем эта неожиданная торговля. О том, что такое «фракийский цикл», он не имел ни малейшего представления.

– И за флешку семь евро, – сказал мужчина, убирая оранжевую купюру в карман своих спортивных штанов.

В номере Гуляев рухнул на кровать и закрыл глаза. Под веками тут же заметались непрошеные картинки. Лукавая улыбка Ольги, отчужденный взгляд жены, напряженные плечи сына перед самым отъездом на призывной пункт, затянутая в черное стюардесса и, наконец, массивная, чуть подрагивающая змеиная голова.

Гуляев судорожно втянул безжизненный кондиционированный воздух и осознал, что замерз. По телу бежали мурашки. Он попытался натянуть на себя одеяло, но оно было глубоко подоткнуто под тяжеленный матрас. Безрезультатно подергав туго натянутое полотно и покрутившись на широкой, как взлетная полоса, кровати, он вскочил с нее и распахнул дверь на балкон. Оттуда ударила плотная волна горячего воздуха. Гуляев жадно окунулся в него, опустился на раскаленный стул и затих, впитывая тепло.

В кармане у него ожил телефон. Звук доставленного сообщения вывел его из полуминутного блаженного анабиоза, в который он погрузился подобно ушедшей в зимнюю спячку рептилии. Он даже успел обрадоваться, решив, что это наконец Ольга, что она все же надумала отписаться и объяснить, что произошло, однако эсэмэска была от мобильного оператора. Доставленная почему-то с большим опозданием, она приветствовала его на Кипре и предлагала подключить какие-то хитрые тарифы для звонков и сообщений из-за рубежа.

Подавив желание запустить мобильником с балкона в бассейн, Гуляев поднялся со стула и увидел лежавшую на полу флешку, выпавшую, очевидно, из кармана, когда он торопился достать телефон. На флешке точно можно было сорвать зло, и он уже нацелился поддать ей ногой, так чтобы она как миленькая вылетела через щель под перилами и ответила, тварь, за все, что с ним произошло, но в последний момент Гуляеву все-таки припомнились пятьдесят евро. Плюс еще семь за цифровой носитель.

Открыв на своем ноутбуке содержимое единственного файла, оказавшегося на столь дорого и при столь необычных обстоятельствах доставшейся ему флешке, он обнаружил средних размеров текст на греческом языке, который назывался «Филомела». Перед текстом стоял набранный в правой части страницы довольно пространный эпиграф:

«Дабы скоротать ваш досуг, моя милая недотрога, могу предложить вам забавную головоломку. Отыщите ее решенье – и я перестану докучать вам.

Итак, ежели Господь Бог всемогущ, то под силу ли ему создать камень, который он сам не сумел бы поднять?»

Джованни Пико делла Мирандола.

Из письма Лукреции Гонди

от 14 октября 1491 г. Флоренция

Гуляев помнил, что этот Мирандола был известным итальянским философом эпохи Возрождения и параллельно – то ли врагом, то ли сподвижником Савонаролы. Уточнить можно было в Википедии, но Гуляев не стал. Парадокс всемогущества, сформулированный в первом эпиграфе, неожиданно оттенялся кровожадным вторым:

«Темя секирой ему разрубили, Как дровосеки рубят дубы».

Софокл «Электра»

Далее шел собственно текст:

«Теперь уж никто из нас и не вспомнил бы точно, когда эта история началась. В том смысле, что нет никакой возможности определить – с чего завязалась вся тогдашняя нервотрепка…»

Гуляев разочарованно оттолкнул компьютер и, скрежетнув ножками тяжелого кресла, встал из-за стола. Было понятно, что его провел какой-то горе-писатель, которого никто не публикует и который втюхивает свои рассказики недотепам или туристам вроде него. Благодаря свалившейся в гробницу полусонной гюрзе, на этот раз писаке с велосипедом удалось еще и неплохо заработать.

– Да, но не все же туристы читают по-гречески, – тут же возразил Гуляев сам себе. – Скорее всего, вообще никто из них не читает.

Он вновь склонился к монитору. До ужина оставалось еще немного времени, а телевизор включать он категорически не хотел. Судя по названию и второму эпиграфу, рассказ должен был иметь отношение к античным мифам. Так или иначе, Гуляев снова начал читать. Чтобы не думать об Ольге и поскорей забыть омерзительное происшествие в Некрополе, ему надо было занять голову чем-то совершенно иным.

«Теперь уж никто из нас и не вспомнил бы точно, когда эта история началась. В том смысле, что нет никакой возможности определить – с чего завязалась вся тогдашняя нервотрепка. То есть начало, конечно, было положено исчезновением Филомелы из города, но сбежала ли она от кузнеца ночью, очертя голову и плюнув на наших неприкаянных беотийских собак, которым разорвать четырнадцатилетнюю девочку во сто крат проще, чем лишний раз устроить бестолковую случку; или же на глазах у всех вышла за черту последних огородов и растворилась в дрожащем степном мареве; зимой это было или летом; и, главное, откуда она узнала об этих проклятых родственниках во Фракии – боги опускают здесь непроницаемую завесу, или лучше сказать, пелену, уже и тогда, кстати, застилавшую наши взоры, ибо если мы говорим, что девочка вполне могла уйти из города среди бела дня, не таясь от глаз и без того не слишком зорких сограждан, то мы ничуть против истины не грешим – она в самом деле могла свободно это сделать, потому как все имевшиеся тогда в наличии глаза и уши направлены были совершенно в другую сторону…»

За ужином Гуляев попросил бутылку местного вина, хотя знал, что напитки оплачиваются отдельно. Ни вино, ни соки, ни даже чай, заказанный в ресторанах и барах отеля, в стоимость купленного им тура не были включены. Вино оказалось посредственным – налитое в красивый и дорогой бокал оно было явной издевкой в адрес элегантно сервированного стола, сочного салата с мидиями, нежнейшего стейка и старомодных мелодий Дина Мартина, которые наигрывал на веранде небольшой, но жизнерадостный духовой оркестр.

– Я же вам говорил, что лучше чилийское, – склонился к Гуляеву единственный говоривший по-русски официант.

Стоило Гуляеву допить бокал с откровенно плохим вином и скроить недовольную мину, как наблюдавший внимательно за ним официант покинул свой пост у конторки с декоративной винтажной кассой и устремился к его столу, лавируя между трепетавшими огоньками свеч, расставленных там, где сидели пары.

Тот факт, что он был родом откуда-то из бывших советских республик, давал этому официанту самопровозглашенное право на весьма назойливое покровительство русскоязычным гостям.

– Давайте, я заменю, – он протянул руку в белой перчатке к стоявшей рядом с Гуляевым бутылке, но тот защитил ее локтем.

– Не надо. Я хочу местного. Я везде пью только местные вина.

Официант обиженно отпрянул.

– Как хотите.

– Да, я так хочу. Когда я приеду в Чили, я буду пить чилийское.

Гуляев спешил отвязаться от надоедливого официанта, не только потому что тот его раздражал. Усевшись пятнадцать минут назад за свой стол и выложив телефон между граненым сосудом с оливковым маслом и судочком со специями, он все это время поглядывал на него и запрещал себе брать его в руки. Теперь же он сдался и был готов набрать номер Ольги. Мешал прилипчивый официант.

– Может, вам еще что-нибудь принести?

– Не надо ничего! Идите.

Обескураженный его тоном официант величественно удалился к своей конторке, и Гуляев тут же схватил со стола телефон.

Прождав не меньше минуты и выслушав, как ему показалось, наверное, сотню гудков, он убрал телефон в карман, раскрыл принесенный с собой ноутбук и постарался отвлечься на чужой текст:

«…очертя голову и плюнув на наших неприкаянных беотийских собак, которым разорвать четырнадцатилетнюю девочку во сто крат проще чем лишний раз устроить бестолковую случку…»

Он успел пробежать глазами этот пассаж несколько раз, прежде чем понял, что застрял и что вообще читал его уже наверху, у себя в номере.

– А хотите, я зажгу вам свечу? – проникновенным голосом сказал официант, незаметно подкравшийся сзади.

– Нет! – вздрогнул Гуляев. – Не надо свечей. Оставьте меня в покое.

Он судорожно выхватил телефон и набрал номер жены, однако Ксения тоже не взяла трубку. Опустив растерянно мобильник на скатерть, Гуляев наконец нашел в тексте то место, где остановился, и невольно, почти механически продолжил читать.

«…И если бы мы не пялились так пристально на это новое чудо, доставлявшее нам, чего уж скрывать, радость узнавания заморской, не виданной никем из нас боевой и походной жизни – на прибывшего неизвестно откуда инвалида, путано болтавшего о какой-то войне; если бы мы оторвались от будоражащих не свойственной нам жестокостью историй об изнасилованиях и членовредительствах; короче говоря, если бы мы подняли головы от этого омута убийств и соблазнов, то уж, конечно, увидели бы, что с девчонкой не все ладно, и дело, принявшее впоследствии такой печальный оборот, развернулось бы как-нибудь по-другому, может быть, даже по-человечески…»

«Почему не отвечает Ксения? – пульсировало в голове у Гуляева, который даже не пытался сосредоточиться на тексте, скользя по нему глазами. – Что, если Ольга ей все рассказала?»

«…то уж, конечно, увидели бы, что с девчонкой не все ладно, и дело, принявшее впоследствии такой печальный оборот…»

Мысль о том, что Ольга могла признаться во всем Ксении, парализовала Гуляева. Он замер с бокалом в руке и уставился в темноту за окном – туда, где за невидимой линией пальм шумело море.

«Ну да, они ведь сестры… Если бы они не были сестры, то между ними было бы одно лишь соперничество… И на это соперничество ведь можно рассчитывать. Оно гарантирует… Однако между ними еще и общая кровь. И что тут будет сильней – неизвестно».

За соседним столом раздался дружный взрыв смеха, и он невольно перевел туда взгляд. Пожилой и какой-то весь очень сочный немец в светлом льняном пиджаке на розовую футболку развлекал своих молоденьких спутниц, и обе эти весьма симпатичные брюнетки откровенно наслаждались не только ужином, но и тем, что он шептал им на ушко, склоняясь то к одной, то к другой раскрасневшейся от вина изящной головке. На столе перед этой троицей горело сразу несколько свечей, словно подчеркивая тот факт, что жизнь отмеряет этим троим от своих щедрот гораздо более полной мерой, чем всем остальным скромнягам.