Текст книги "Создать Веру - убить Веру (СИ)"

Автор книги: Андрей Подымалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Он открыл глаза, и я до боли сцепил зубы, стараясь не издать ни звука – его глаза полыхали тем же светом, только более ярким и пронзительным.

Наверно, я все-таки что-то пробормотал, потому что он опять закрыл глаза, и сияние исчезло, как бы втянулось внутрь лица.

Больше всего мне хотелось выскочить из норы и бежать куда глаза глядят. Что было страшнее: удавки и ножи снаружи, или этот пугающий чужеземец здесь, внутри – трудно сказать. Однако он больше не открывал глаз, сияние не появлялось, и я успокоился. Все-таки опасность снаружи была намного реальнее.

ОН

Голубой свет, струящийся временами от моего лица, был, в прямом и переносном смысле, подарком небес.

Восьмой год моего пребывания в далеком тибетском монастыре подходил к концу. Та неведомая сила, что сорвала меня в пятнадцатилетнем возрасте из родных мест и заставила исколесить неисчислимое количество земель, стран и народов, казалось, оставила меня в покое. Моя душа жила в мире и согласии с окружающим. Передо мной открывались все новые и новые просторы. Мир людей с их мелкими страстями, с их пороками, грязью и бессмысленностью остался далеко позади, его очертания все более и более стирались из моей памяти.

И вот все круто переменилось. Это произошло вечером во время моей очередной медитации. Как рассказывали позже очевидцы, чистое и безоблачное небо (впрочем, в горах это бывает) прорезала яркая ослепительная стрела. Молния ударила в камень, у основания которого я сидел. Вспыхнуло голубое сияние, которое охватило и камень, и меня.

Когда монахи подняли меня, я не подавал признаков жизни, сердце не билось. В Тибете в таких случаях не спешат с погребением. Меня оставили лежать в келье. На третий день я пришел в себя.

Но, когда я вышел из кельи, первый же встреченный мною монах поспешил уйти прочь. Во дворе скоро собрались почти все обитатели монастыря.

Пришел и настоятель. Он долго и внимательно смотрел на меня, потом велел всем разойтись. Ушел и сам. Остался лишь мой Учитель.

– От тебя исходит тот же свет, что и от молнии, ударившей в камень. Это знак, что ты выбран небесами.

– Выбран? Для чего?

– Об этом тебе небеса сами скажут. Научись лишь понимать их язык.

– Как?

– Этого я не знаю. С этого момента я больше не являюсь твоим учителем.

– Почему?

– По той же причине. Никто не имеет права учить того, кого выбрали небеса.

– Скажи хотя бы, что я должен теперь делать?

– Ждать… Сходи посмотри на камень – там остался знак. Думаю, это тот самый знак, который не только определит твою судьбу, но и пути мира.

* * *

На той стороне камня, возле которой я сидел, медитируя три дня назад, был выплавлен крест размером чуть более человеческой фигуры. Я подошел ближе, протянул руку и коснулся изображения. В тот же миг крест засветился тем же голубоватым светом.

– Убедился?

Я взглянул на Учителя. Он повернулся и неспешно пошел в сторону монастыря.

На следующий день свет, исходящий от моего лица, исчез. Две недели я продолжал ходить к камню. Я садился на свое место, пытался медитировать, но у меня ничего не получалось.

И вот наступил день, когда я проснулся с четким и ясным пониманием того, что сегодня я должен покинуть монастырь. Я зашел к Учителю, чтобы сказать ему об этом.

– Я ухожу.

– Знаю.

– Но пока я не знаю куда.

– На свою родину.

– Почему?

– Только родина может с такой силой ждать своего сына.

– Спасибо, Учитель, за все. Сюда я уже больше не вернусь.

– Не вернешься. У тебя осталась в жизни лишь одна дорога, прямая, как стрела. При всем желании ты не сможешь с нее свернуть. Ты должен пройти ее до конца. Тебе понадобятся все твои силы и все твое мужество. Помни, ты – Воин, и ты обязан выполнить волю Небес, чего бы это тебе не стоило.

* * *

… Я не считал дни своего пути. Я просто шел на запад. Я не выбирал направление своего движения, меня вела все та же неведомая сила. То странное голубоватое сияние, что отметило меня в монастыре, больше никак себя не проявляло – об этом я мог судить по поведению встречавшихся на пути людей. Я ничем не привлекал их внимания.

И вот только здесь, в этой земляной норе, по поведению этого земледельца, неизвестно почему принявшегося помогать мне, и имени которого я до сих пор не знаю, я понял, что загадочный свет вновь проявил себя. Это могло означать только одно: я близок к той неведомой пока мне цели, к которой стремлюсь уже долгие месяцы.

Это также означает, что человек, лежащий сейчас рядом со мной, теперь тоже избран Небесами. Только он этого пока не знает, впрочем, это к лучшему. Как к лучшему и то, что я также пока не знаю, какую ему придется сыграть роль.

Осознание того, что конец пути близок, каким-то странным образом успокоило меня. Я не хотел лишний раз напрягать свой мозг, он и без того в последнее время начал давать сбои. В нем вдруг образовывались провалы, из памяти выпадали целые периоды моей жизни, унося с собой и навыки, приобретенные в монастыре. Провалы заполнялись вязким и тягучим месивом непонятных слов, которые выстраивались в предложения и возникали перед мысленным взором в виде исписанных страниц некоей странной книги.

Сначала это меня беспокоило: мне казалось, что я постепенно схожу с ума. Особенно в те минуты, когда я начинал вслух читать эти страницы. И, лишь стремящиеся отойти от меня подальше люди, если это происходило в оживленном месте или на ночлеге, заставляли меня сдерживаться. Однако вскоре я перестал обращать на это внимание: раз это надо Небесам, то пусть так и будет.

В этот же раз обычных «картинок» с текстами не было, и я, закрыв глаза, незаметно заснул.

Проснулся я от шума. Моего спутника рядом не было. У входа в нору кто-то возился, пыхтел, слышалось шумное дыхание. Потом – несколько глухих ударов, и ночь прорезал визгливый крик, завершившийся хрипом. Тут же раздались еще голоса, кто-то побежал прочь от норы. Затем мимо пробежали еще несколько человек.

Я понял, что нас каким-то образом обнаружили, и это мой спутник дрался с кем-то у входа, а затем убежал, то ли спасаясь, то ли уводя погоню.

Я выполз из норы и тут же наткнулся на неподвижное тело, руки попали в липкую лужу.

* * *

Послышались голоса, это возвращалась погоня. Судя по злым гортанным выкрикам, им не удалось догнать беглеца.

– Надо все проверить!

Вспыхнул факел, и группа людей с ножами и короткими пиками принялась осматривать норы. Я пополз прочь, но силы оставили меня, и я потерял сознание. Пришел в себя от острой боли, пронзившей бок, но сдержался – не закричал.

– Эй, посмотри, здесь еще один дохляк, не из наших!

– Это из вчерашних пришлых. Притащились откуда-то трое, их в стороне поселили, уж больно воняет от них, терпежу нету. Чувствуешь, как от него тоже смрадом несет?

– Точно, дышать нечем.

– Дохлый он?

– Ага, весь в крови.

– Ну, и брось его к чертям. Завтра его шакалы растащат.

* * *

… Тонкая струйка прохладной воды смочила мои губы, протекла по непослушному языку и, наконец, достигла горла. Я закашлялся.

– Ну, значит, живой… Попей-ка еще водички.

Внимательные серые глаза, насупленные брови, широкий нос – мой вчерашний спутник.

– Дай-ка я тебя осмотрю пока…. Только бок проколот, но, похоже, ничего внутри не задето… Будем отсюда выбираться.

Он опять взвалил меня на плечи и пошагал к дороге. На обочине он усадил меня возле небольшого камня, положил рядом небольшой сверток и поставил кувшин с водой.

– Здесь немного еды и вода. Оставляю тебя до вечера, постарайся набраться сил. Сейчас я пошел на свою делянку. Вернусь немного раньше, чем пойдут поденщики. С этого места мы успеем с тобой дойти до города. Только ты должен идти сам, иначе стражники не пропустят… Приказ: больных в город не пускать.

Глава вторая. Я – ОН – ОНИ

Я

В город мы успели войти с последней толпой поденщиков. Помог еще и припозднившийся караван. Протиснувшись меж двух повозок, мы благополучно миновали стражников.

Свернув в ближайший переулок, я опять привычно перевалил чужеземца через плечо и скорым шагом направился к дому, иначе мы рисковали добраться до него лишь далеко за полночь.

Войдя в свою хижину, я опустил чужеземца на пол и посадил его к стене. Лавка у меня была лишь одна, да и сажать его на нее не было смысла: он все равно бы свалился, так как был в беспамятстве.

Я зажег масляный фитиль, мерцающие блики которого осветили небогатое убранство моего жилища: стол, лавку, грубо сколоченную постель, старый сундук, несколько плетеных корзин. Я растопил очаг и поставил греть воду. Порылся в сундуке и подобрал для своего нежданного постояльца заплатанную, но еще крепкую и чистую одежду.

– Эй!

Он не отвечал. Впалые щеки, казалось, еще более ввалились, дыхание было тяжелым и прерывистым. У него начинался жар.

Я начал его раздевать. Ветхая одежда расползалась под руками, превращаясь в груду вонючего тряпья. Я бросил его в огонь – смрад заполнил хижину.

Он был худ неимоверно. Оставалось только удивляться, как еще теплилась жизнь в этом скелете, обтянутом покрытой струпьями кожей. Рана на боку нагноилась и воспалилась, видимо, попала грязь.

Я положил его на лавку, налил в таз горячей воды и принялся его мыть травяной мочалкой. Отмытый от грязи и крови, он мало чем изменился – это был тот же скелет, только чуточку светлее и уже не вонял так неимоверно, как раньше.

Потом достал нож и стал калить его на огне. Подошел к лежащему на лавке.

– Потерпи, друг. Сейчас тебе будет очень больно, но иначе нельзя.

И приложил раскаленное лезвие к ране на боку. Несколько секунд он бился подо мной с силой, невероятной для такого высохшего тела, выкрикнул несколько слов на незнакомом языке и затих.

Я осмотрел обработанную рану и остался доволен своей работой: прижег я достаточно глубоко, и вероятность того, что удастся избежать заражения крови, была достаточно велика. Наложил на рану повязку и переложил его на постель.

Приготовил отвары из трав, наскоро поужинал и улегся на лавке.

Спал плохо, потому что приходилось часто вставать, смотреть за больным. Тот метался в жару и постоянно что-то говорил. Язык был мне незнаком, и я ничего не понимал.

К утру жар утих, и я пошел на работу, оставив у изголовья больного еду и травяные отвары.

Вернувшись вечером, я не без некоторого опасения вошел в свою хижину. Но страхи оказались напрасны. Он был в сознании и молча смотрел на меня. К еде так и не притронулся, но отвары почти все выпил.

– Вот это ты зря. Тебе есть надо.

Он по-прежнему молчал.

– Слушай, я так и не пойму, говоришь ты по-нашему или нет? Понимаешь, что я говорю?

– Понимаю.

Голос был низким и хриплым. От неожиданности я поперхнулся водой.

– Ну, и хорошо. А то всю ночь чего-то говорил на непонятном языке. Ты откуда?

– Издалека.

– Не хочешь говорить, не надо. Я человек не очень любопытный. Куда идешь, тоже не скажешь?

– Я уже пришел.

– В смысле? Сюда, к нам пришел? А чего делать? Здесь люди тоже тяжело живут.

– Везде живут плохо.

– Так чего же сюда?

– Так надо. Небеса послали… Точнее, Отец наш небесный.

– Чего? Какой еще отец?

– Тот, кто нас создал, и кто нас любит.

– Я ничего не понял.

– Потом поймешь. Я тебе все расскажу.

– Что расскажешь? И почему мне?

– Отец тебя тоже выбрал. Мне в помощники. Мы должны изменить мир, чтобы он стал лучше.

– Слушай, это у тебя, наверно, после жара.

– Я хочу поспать. Устал. Потом все узнаешь.

И он закрыл глаза. Я уже укладывался на лавке, когда снова услышал его голос.

– Как тебя зовут?

– Иуда. А тебя?

– Зови меня Христос.

– Э-э-э… Опять помазанник? Божий посланник? Много их уже было… Знаешь, сколько их римляне поразвешали вдоль дорог?

– Я – другой.

– Какой другой?

– Потерпи, скоро узнаешь.

ОН

Я чувствовал себя уже значительно лучше, хотя пока не мог вставать. Силы постепенно возвращались ко мне. И так же постепенно, как мне казалось, разум покидал меня. Я не всегда мог уже точно сказать, что же вокруг меня является реальностью, а что – плод моего воображения или сцены моих снов и видений. Не все видения отличались красотой, не все сны отличались логикой. Скорее, они были больше абсурдны, чем логичны. Но в них постоянно существовала взаимосвязь, они перетекали один в другой и, если из них убрать явный абсурд, то в целом создавалась некая картина. В ней были странные краски, непонятные слова и неожиданные выводы. В ней были миры, новые и зачастую странные. Многое я не понимал. Мой неизвестный учитель, который постоянно сопровождал меня в видениях и все пояснял, часто повторял эти пояснения, стараясь подобрать понятные мне слова и образы.

Он специально выстраивал для меня всю эту цепь видений и слов. Когда я окончательно запутывался, он демонстрировал мне какие-то красивые природные места или смеющихся соблазнительных женщин. И тогда я начинал чувствовать, что годы, проведенные в добровольном затворничестве, все же не до конца убили во мне мое природное естество.

В ту ночь, когда я лежал в беспамятстве, передо мной разворачивались грандиозные картины будущих бед и страданий, войн и наводнений, землетрясений и моров. Отступали и пересыхали моря, чтобы вернуться вновь ураганами и гигантскими волнами. Миллионы людей умирали от голода и жажды, чтобы через сотни лет на этом же месте другие миллионы тонули в воде и сгорали в огне. И постоянно везде шли войны во имя каких-то призрачных ценностей и идей. Женщины в муках и страданиях рожали своих детей, чтобы потом эти дети уже в других муках и страданиях умирали.

Я видел мчащуюся конницу и развевающиеся хоругви, я видел золотые кресты, похожие на тот, что выплавила молния на камне в далеком тибетском монастыре. Я видел, как во имя этого креста одни люди убивали других, как во имя этого креста разрушали города, и как во имя этого же креста бросали в огонь младенцев и вырезали целые народы.

А потом передо мной появился огромный черный лик за тонкой прозрачной пленкой. Черные и багровые змеи клубились вокруг него. Я чувствовал его абсолютную враждебность и понимал, что вижу Зло в его первозданном виде. Но странным образом я чувствовал и свое родство с ним.

И услышал я голос.

«Напрасно ты веришь тому, что Он тебе рассказывает. Благими помыслами и словами вымощена дорога в Ад. Ты еще поймешь это, но будет поздно. Почти все те бедствия, что ты видел, принесешь на Землю ты, твое новое учение ниспровергнет устои. Тебя будут прославлять в веках, но лишь ты будешь знать, что ты их всех обманул. И это – только начало. После тебя придут другие. Но ты – первый… И это еще не все. Через много веков ты опять придешь на Землю, чтобы дать новое учение. И опять будут бедствия и страдания, и ты опять будешь их виной».

– Нет!! Не хочу!!!

Я рыдал, я кричал, я молил о снисхождении… Но все было напрасно..

На краткий миг я пришел в себя. Тесная каморка, прямо перед глазами стоит кружка с водой. Я дотянулся до кружки, но пальцы плохо повиновались, и кружка опрокинулась, лишь облив мне подбородок. Все же пара глотков осталась на дне, и я сумел их влить в пересохший рот…

…И снова я стою посреди бесплодной равнины. Сухой горячий ветер овевает мое лицо. Я плачу без слез. Чувство полной безысходности охватывает меня. За что мне такое? Почему?

И вдруг, на самом пике отчаяния, словно какое-то теплое и нежное дуновение коснулось меня. Неожиданно я оказался будто в центре чего-то, не имеющего видимых очертаний и в то же время четко определяемого. Это была Любовь в ее чистом виде. Меня охватил восторг, полная эйфория. Казалось, что я плавал в волнах ласкового света. Позже я не мог подобрать этому образованию соответствующего определения и назвал его просто «облаком». Это действительно было облако любви. Оно любило меня, именно меня, и таким, каков я есть. Оно от меня ничего не требовало, оно просто дарило любовь. Я снова плакал, и слезы ручьем текли по моим щекам. Но это уже были слезы очищения, восторга и ответной любви.

«Господи, спасибо тебе! Я никогда не забуду этот миг, и даже в мой смертный час воспоминания о нем помогут мне с достоинством встретить неотвратимое. Но, Господи, почему он сказал, что именно я буду являться причиной многих бедствий, которые в будущем посетят Землю? И что это за вера, которую я должен принести народам, и которая их разобщит?»

Я не ждал ответа, но он последовал.

«Что такое вера? Это следование некоторым принципам, которые приняты за Истину. Но существует ли Истина? По большому счету, нет. Но в некоторых приближениях – да. Так вот, сейчас то, что ты уже получил, и что должен отдать людям – это и есть Истина на данном этапе. Пройдут времена, люди поумнеют, и Истина для них немного изменится, и даже может стать другой. Сейчас ты можешь мне поверить, а можешь и не поверить. В последнем случае, если ты откажешься (а ты можешь отказаться, ибо свободную волю у человека никто не отнимал), проводником Истины будет избран другой. Но Истина в том виде, что дается сейчас, на Земле все равно появится».

Не знаю, был ли это действительно Его ответ, или я отвечал сам себе, но я вдруг почувствовал спокойствие и уверенность. И их не поколебали даже пришедшие издалека слова:

«Он наговорил тебе про разные Истины? И ты веришь в эту чушь? Ты веришь в то, что Добро, привнесенное тобой в этот мир, не превратится в Зло? Как ты наивен, мне жаль тебя».

И, помедлив, еще:

«Впрочем, у тебя будет время подумать. Правда, не сейчас. – Через две с небольшим тысячи лет ты, облеченный полномочиями и с незамутненным взглядом уверенного в Истине, получишь право снова прийти к этим несчастным, чтобы вновь обмануть их. И тогда у тебя будет возможность сравнить эти истины, что ты несешь сейчас, с теми истинами, что ты принесешь потом… А я – терпелив, я умею ждать».

* * *

… Как-то через меня вновь пробилось голубое сияние. Я уже довольно сносно передвигался по хижине и к приходу Иуды с работы готовил немудрящий ужин. Мы по-прежнему мало разговаривали, но в этот раз Иуда довольно резко заявил:

– Прекращай свои колдовские штучки. У себя дома я их не потерплю. Хотя бы просто потому, что я это не люблю. Не говоря уже о том, что вокруг полно шпионов, и я не хочу быть повешенным или распятым.

Пришлось мне рассказать ему о молнии, о выплавленном в камне кресте, о воле Небес. Против ожидания, его более заинтересовал рассказ не обо всем этом, а о тибетском монастыре.

– И чему там учат?

– Быть собой. Управлять своими чувствами, эмоциями. Понимать мир.

– И ты его понял?

– Нет, не успел. Иногда для этого и целой жизни недостаточно. Мой Учитель мог управлять силами природы, ему были подвластны время и расстояние. Я не успел этому научиться.

– Почему же ты ушел?

– Я ведь говорил тебе: на то была воля Небес, воля Всевышнего. Я должен рассказать людям, как им жить дальше.

– Почему ты?

– Не знаю.

– И как же людям жить дальше?

* * *

Несколько вечеров я рассказывал Иуде о тех истинах и тех заповедях, которым учили меня в моих снах-видениях. Он не задал ни единого вопроса. Когда я, в конце концов, замолчал, он неожиданно спросил:

– Где находится монастырь? Расскажи дорогу.

– Зачем?

– Хочу туда уйти. Я не желаю, как тупая скотина, подохнуть на этих проклятых полях.

– Ты не можешь туда уйти.

– Почему?

– Ты нужен здесь. Я тебе уже говорил, что Всевышний выбрал и тебя тоже. Ты занимаешь важное место в его планах…

– Откуда ты это знаешь?

– Он дал мне это понять.

– Зачем Всевышнему нужны ты и я, чтобы воплотить свои планы? Если он всемогущ, то и так все может сделать без нас.

– Скоро мы узнаем, зачем Ему это надо.

ОНИ

Внешне вроде бы ничего не изменилось. Иуда по-прежнему работал на полях. Он так же без устали махал мотыгой, так же очищал землю от камней, так же брел после работы в толпе запыленных и усталых людей.

Но мысли его витали далеко, взгляд часто становился отсутствующим, и он все чаще замирал с опущенной мотыгой, полностью уйдя в себя. При этом он начинал что-то бормотать, словно споря с кем-то невидимым. Такое изменение в поведении пугало соседей по делянке еще более, чем когда он раньше бешеным и ненавидящим взглядом озирал окрестности и изрыгал какое-нибудь ругательство. Новое поведение Иуды заставляло их всерьез опасаться за его душевное здоровье. Тем более, что случаи помешательства прямо в поле под палящим солнцем случались.

Однажды Иуда до того ушел в себя, что его обычное бормотание превратилось в довольно членораздельную речь: «Говоришь, Бог любит нас всех? Но что же это за любовь такая, когда один имеет все, купается в роскоши и довольстве, а другой подыхает с голоду под забором, как бездомная собака? Говоришь, что всем воздастся по делам их? Когда? После смерти? Но как об этом узнать сейчас? Будешь жить в надежде на то, что после смерти станет лучше, что получишь избавление от мук и вечное блаженство, будешь исполнять заповеди и надеяться. Надеяться на жизнь вечную. А где доказательства всего этого? Где доказательства, что фарисей, торгующий в храме, попадет в Геенну огненную, а бедняк Иона попадет в Рай?»

– Куда, говоришь, я попаду? И что там будет?

Иуда, оборвав монолог, с непониманием глядел на стоящего рядом поденщика, который явно от него чего-то ожидал. Да и другие соседи, опустив мотыги, с любопытством смотрели на них.

– Чего тебе, Иона?

– Ты сказал, что я попаду в Рай. И еще ты сказал, что нас ждет блаженство после смерти. Ты знаешь больше нас. Расскажи, нам всем интересно.

– Ничего я не знаю.

– Неправда. Ты последнее время стал странным. Говоришь сам с собой. Мы уже стали бояться, не сходишь ли ты с ума.

– Ничего особенного. Просто жара. Давай работать.

К ним подошел еще один поденщик.

– Меня зовут Лазарь. У тебя, Иуда, хоть нет семьи, ты отвечаешь лишь за себя. И то ты ненавидишь эту беспросветную жизнь. А представь, каково нам. Знать, что то же самое ожидает и наших детей, и наших внуков. Наши силы кончаются. Нам нужна хоть какая-то надежда.

– Какую надежду могу дать вам я?

– Твои слова, Иуда. Мы никогда раньше такого не слышали.

– Это не мои слова, Лазарь.

– Это слова того чужеземца, что живет сейчас у тебя?

– Какого чужеземца?

– Не бойся, Иуда, среди нас нет римских шпионов. Разреши прийти послушать чужеземца. Мы будем очень осторожны. Пожалуйста, Иуда.

Иуда молчал. Перед его мысленным взором опять встал этот странный чужеземец, назвавшийся Христом, его глаза, вобравшие в себя боль и страдания всех миров, его речи, разрушающие обычные представления и несущие надежду и умиротворение и дающие ответы на все вопросы.

– Хорошо. Приходите.

* * *

… Вечером в хижине Иуды собралось шесть человек. Христос не заставил себя упрашивать. Появление новых слушателей он воспринял как должное, не выказав никакого удивления.

Через неделю тесная каморка Иуды уже забивалась до отказа. Христос мягко и терпеливо для каждого вновь пришедшего повторял все с самого начала. Казалось, он не знал устали. Его речи, произносимые низким хрипловатым голосом, оказывали на слушающих магическое воздействие: их глаза загорались, лица светлели, они улыбались. Иуда впервые видел их такими. Надежда, подаренная им чужеземцем, буквально преображала их. И Иуда никак не мог собраться с силами, чтобы прекратить эти сборища. А они становились смертельно опасными.

Иудею лихорадило. Восстания следовали за восстаниями. Мелкие и плохо организованные, все они жестоко и беспощадно подавлялись римлянами.

Поэтому любые сборища, а особенно такие систематические, рассматривались как потенциально опасные. В конце концов, найдется тот, кто донесет. А римские власти не будут разбираться, для чего собираются евреи и о чем говорят при этом. Евреи склонны к бунтам – и прокуратор скор на расправу.

Вот и в этот вечер Иуда, терзаемый опасениями, вышел опять на улицу, чтобы осмотреться. Кто-то негромко кашлянул.

– Кто здесь?

– Это я, Матфей.

У Иуды тревожно екнуло сердце. Предчувствия его не обманули: появление сборщика податей в столь неурочное время ничего хорошего не сулило.

– Чего тебе, Матфей, в такое время? Кажется, налоги я плачу исправно.

– Ты знаешь, почему я здесь. Слухи достаточно быстро расходятся по городу. Как и те странные слова, что принес с собой чужеземец.

– Ты уже донес?

– Я не доносчик, Иуда. Но не сомневайся, из тех, что приходят к тебе, таковой когда-нибудь отыщется, прельстившись на положенную награду. Поэтому ты всем сегодня объявишь, что ваши сборища прекращаются, потому что чужеземец с утренним караваном покидает город.

– А если я не последую твоему совету?

– Последуешь. Тем более, что чужеземец никуда не уедет. Завтра мы решим, куда его временно переселить – у тебя становится слишком опасно.

– Кто это – мы?

– Завтра все узнаешь. Примерно в это время жди гостя.

Глава средняя. Я – ОН – ОН2

Я

Дождавшись, когда все стали подниматься, собираясь расходиться, я объявил, что этот сбор был последним, и Христос рано утром, еще до восхода солнца, уйдет из города вместе с караваном, отправляющимся на север Иудеи. Все время, пока я это говорил, я не отрывал взгляда от глаз Христа. Он молчал, на его губах угадывалась чуть заметная улыбка.

Все недоуменно вполголоса загалдели.

– Как же так?

Это был Лазарь, не пропускавший ни один сбор. Последние два дня он приводил с собой старшего сына, смышленого парнишку лет четырнадцати. Подошел и Иона. Я хотел отделаться ничего не значащими словами, но меня опередил Христос.

– Так надо. Слово Божие должно быть донесено до всех. Но я еще вернусь. А пока вы не должны это Слово держать в себе. Вы уже услышали достаточно много и достаточно много запомнили. Рассказывайте другим, несите Слово всем. Помните главное: Бог вас всех любит. Любовь победит все, потому что Бог – это Любовь. Возлюбите врага своего. Возлюбите ближнего своего, как самого себя. Идите с миром. Идите с Богом. Несите всем благую весть.

Потом он подошел к каждому, каждого обнял и поцеловал.

Когда все разошлись, Христос, задумчиво глядя на тлеющие угли очага, сказал:

– Все исполняется, как было сказано. Конец пути уже близок.

– Чьего пути?

– Моего. Конец моего пути будет началом нового пути людей. Пути, на котором будет много страданий. Но – иного не дано.

– Ты так уверенно говоришь о конце своего пути. Ты знаешь, что с тобой будет?

– Примерно.

– А что будет со мной?

– Это будет решать другой.

– Кто??

– Тот, кто придет завтра.

– А кто придет завтра?

– Ты сам увидишь. Думаю, тебе можно завтра на работу не выходить. Да и вообще больше не ходить на поденщину. Завтра вечером твоя судьба изменится. И тебе к вечеру надо иметь ясный ум, не утомленный солнцем и мотыгой. Тебе завтра предстоит принимать решение, от которого будет зависеть твоя дальнейшая судьба.

– Но ты же говорил, что Бог избрал меня!

– Да, избрал. Но оставил тебе возможность свободного выбора.

– Между чем и чем?

– Между жуком, копающимся в навозе, и звездой, сгоревшей в ночном небе.

– Ты хочешь сказать, что я могу до конца жизни махать мотыгой, иссушая тело и душу?

– Можешь.

– Или могу просто погибнуть за твои идеи?

– Не мои.

* * *

… На следующий день я не пошел на работу. Мы сидели в хижине, не разводя огонь и даже не делая попыток приготовить пищу. За целый день мы не перекинулись ни единым словом. Христос временами чему-то улыбался, но эта улыбка была невеселой. Один раз мы встретились взглядами, и он слегка пожал плечами, как бы показывая, что теперь от нас ничего не зависит.

Наступил вечер. Тьма, как всегда, окутала город внезапно. Очаг мы так и не разжигали, лишь запалили небольшой фитиль. Молчали – говорить было не о чем. Хоть и ждали визитеров, но все равно для меня стук прозвучал неожиданно. Я открыл дверь. Но пороге стоял Матфей. Он поманил меня пальцем, и я вышел из хижины.

– Никого посторонних нет?

– Как договаривались.

– Хорошо. Подожди здесь.

Он канул в темноту. Через несколько минут послышались шаги, и Матфей вернулся в сопровождении высокого человека в глухом плаще с капюшоном. Я открыл дверь, пропуская вперед ночных визитеров, и вошел следом.

Человек в плаще сбросил капюшон, и в неверном свете фитиля я увидел довольно молодого мужчину с красивым лицом, обрамленным аккуратной черной бородкой и длинными волнистыми волосами. Его лицо показалось мне знакомым, хотя я мог поклясться, что никогда раньше его не видел. Высокий лоб, тонкий нос с нервными ноздрями, надменная посадка головы выдавали в нем человека благородного происхождения.

Матфей ткнул меня локтем и зашептал: «Это Иисус, сын царя иудейского!» Видя, что я никак не реагирую, он снова начал было мне объяснять. По-видимому, я должен был оказать какие-то знаки почтения. Но, во-первых, я не знал, что полагается в таких случаях делать, а, во-вторых, совсем был не склонен выказывать это почтение. С какой стати я должен уважать царский род, бывший таковым лишь по праву рождения, и ничего не делавший для улучшения участи своего народа.

– Оставь, Матфей! Сейчас не время и не место.

Странно, но, в отличие от облика, в голосе его не было и намека на надменность.

– Ты – Иуда. Ну, а я – Иисус. Так что давай знакомиться.

Он неожиданно улыбнулся, и остатки моей настороженности окончательно исчезли.

– Ну, давай показывай своего постояльца. Как ты понимаешь, именно из-за него я здесь.

Он повернулся к лавке, где сидел Христос.

– Так вот ты каков, сын Божий…

Неожиданно воздух вокруг Христа вздрогнул, заструился, и знакомое мне голубое сияние окутало всю его фигуру. Матфей что-то испуганно пискнул и сполз по стене на подогнувшихся ногах. Иисус, однако же, не подал и виду, что удивлен или хотя бы озадачен, его красивое лицо оставалось невозмутимым. Христос смотрел на Иисуса, не отрываясь, и сияние вокруг него разгоралось все ярче. Сколько прошло времени, я не знаю, все же, наверно, не более двух-трех минут, но сияние вдруг погасло сразу, словно его и не было.

Иисус обернулся ко мне.

– Иуда, будь добр, забирай Матфея, и побудьте на улице. Мне надо поговорить с чужеземцем.

ОН

Я впервые мог наблюдать исходящее от меня сияние. Теперь оно шло не только от лица, но и от тела. Это могло означать только одно: передо мной стоял тот человек, что станет проводником нового Учения, новой Веры. Те, что приходили сюда до этого, могли, каждый в своем тесном кругу, проповедовать новые идеи и распространять их. Но они не могли поддерживать целостность Учения, неизбежно искажая его в силу своего собственного индивидуального восприятия. И тогда Учение распадется на отдельные направления, на секты и ереси – и неизбежно погибнет.

Нужно было объединяющее начало, нужен был человек с недюжинными способностями, имеющий силу и влияние, способный наполнить Учение практическими делами. Сам я в этой роли выступить не мог, ибо, по прошествии стольких лет, действительно стал чужеземцем, то есть тем, кто является чужим по определению, кто уже не может в полной мере понять подводные течения своего народа и увидеть те движущие силы, что способны впитать в себя новое Учение, дать ему взрасти и укрепиться, соединить его с чаяниями не только своего народа, но и других народов.