Текст книги "Живые истории"

Автор книги: Андрей Макаревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

1968 год. Я возвращаюсь из школы. Отец дома – ходит по квартире, читает вслух журнал «Юность» – сам себе. Восхищенно: «Нет, но как пропустили?»

«Затоваренная бочкотара».

Слышу унылый голос юного эстета из наших дней: «Ну что там было запрещать? Милая такая проза, романтическая, позитивная. С юморком».

Эх, ребята…

Я не знаю другого писателя, текст которого дышал бы такой свободой. Он учил нас, затюканных совком, дышать свободой – каждой своей строкой. И вот это было – нельзя. Вся судьба его – большое чудо. В любой момент могло повернуться гораздо хуже.

А мы сидели с засаленным до прозрачности «посевовским» «Островом Крым» и до утра сочиняли – вот если бы снять такой фильм (да, конечно, никто и никогда!) – кто бы кого играл? Скажем, Андрея Лучникова? Получалось, что Янковский.

Вот и Олега нет.

И литература вроде не кончилась. Напротив – развивается в полном соответствии со временем. Сейчас такие прозаики есть – головы кошкам откусывают. А вот так свободно не дышат. Не могут. Свобода – это ведь не то, какая погода стоит на дворе и кто там у нас царь. Свобода – это то, из чего ты сделан внутри. Или не сделан.

Сейчас таких не делают.

Календарь и даты условны. Я вдруг понял, что вот сейчас закончился двадцатый век – с его революциями, Великой Победой, репрессиями, оттепелью, холодной войной, джазом, «Битлами» и Василием Аксеновым.

Земля вам пухом, Василий Павлович.

МАНХЭТТЕН

Я безумно люблю Манхэттен. Если кто-то из моих друзей оказался в Нью-Йорке впервые, я веду его на Манхэттен, и переживаю его радость и изумление вместе с ним, и вообще чувствую себя так, как будто я имею к созданию этого самого Манхэттена какое-то отношение. С чего бы это?

Я раньше думал – люблю за архитектуру. Эти великие небоскребы, рожденные небывалым полетом инженерной и художественной мысли, из зданий будущего на наших глазах превратились в милое ретро – как же летит время! И город приобрел новое обаяние: нигде в мире больше нет такого ансамбля ретронебоскребов (наши сталинские высотки, одиноко торчащие из коровьей лепешки старой Москвы, считать не будем). Вот интересно, строят на Манхэттене новые, современные высотные здания – земля-то на вес золота! – а они уже из другой эстетики. Такие сейчас строят везде – и в Китае, и в Сингапуре, и все они какие-то инкубаторские, хотя и разные, – дух изменился, мир изменился. А старый Манхэттен стоит.

Теперь понял – конечно, за архитектуру тоже, но главное – за другое: на Манхэттене как нигде чувствуется пространство личной свободы каждого человека, по нему идущего. Независимо от плотности потока. Мало того, ты вдруг понимаешь, что и ты окружен таким же собственным пространством. Надо же, а в Москве ничего похожего не ощущалось! Пространство это не мало и не велико и имеет четкие границы, как кокон, и находиться внутри него – очень непривычное и совершенно божественное ощущение. Поэтому обязательная поголовная рациональная вежливость. (Помню, любили у нас сетовать на то, что американцы-де неискренне улыбаются. Конечно, неискренне – это форма общения. И лучше формальная улыбка, чем искренняя злобная харя.) Поэтому ты можешь выйти на Бродвей в розовых колготках и с ведром на голове – никто на тебя не посмотрит. До тех пор, пока твой демарш не начнет задевать пространства личной свободы других граждан – тут тебе быстро объяснят, где ты не прав. Поэтому – калейдоскоп наций, оттенков кожи, акцентов – и все равны, даже бродяга, с достоинством стреляющий мелочь у прохожих. Лозунг «Америка для белых» умер где-то полвека назад. Примерно на столько мы от них и отстаем. Поэтому энергия города очень схожа с московской, и градус ее столь же высок, но при этом она совершенно лишена негатива и агрессии, висящих над москвичами черной тучей. Да нет, конечно, хватает и тут проблем, в том числе и этнических, и любой американец будет рассказывать вам о них до утра – я говорю об ощущении человека, приехавшего издалека и вышедшего на Манхэттен.

Манхэттен, спускаясь к океану, делится на несколько маленьких миров – Гринвич-Виллидж, Чайна-таун, Сохо. Они разные, как планеты, по которым путешествовал Маленький Принц, и надо просто перейти улицу, чтобы попасть из одного в другой. Каждый со своей историей, культурой, архитектурой, населением. Гулять по этим мирам – наслаждение. А дальше за мостом еще Бруклин, Брайтон-Бич…

Да, вот еще откуда ощущение там свободы. Поразительно отношение американцев к закону. Закон – это то, что избавляет тебя от необходимости думать по данному поводу. Закон – это чтобы исполнять. Нашего человека такое отношение бесит. Потому что для нас закон – это препятствие в достижении собственной цели, следовательно, закон – это чтобы обходить (ну, или нарушать – кто что любит), и поэтому думать тут как раз необходимо.

Аэропорт в Чикаго, бар, группа наших соотечественников, людей среднего возраста. Заказывают выпить. Чернокожая милая девушка за стойкой бара: «Ваши АйДи, пожалуйста». АйДи – это любое удостоверение личности, где указана дата рождения. Соотечественники в шоке – зачем?! Девушка должна убедиться, что каждому исполнился двадцать один год. Мужикам где-то под сорок, и с ними случается истерика: «Да ты на нас посмотри, дочка! Глаза разуй!» На чистом английском, разумеется. И не могут мужики взять в толк, что не надо ей на них смотреть – закон освобождает ее от необходимости определять на глаз возраст каждого посетителя бара. Да выгляди ты хоть на семнадцать, хоть на шестьдесят! Ты показал, она проверила. И все! Ей удобно, тебе нетрудно. И ошибки исключены. Нет, мы не можем. Потому что для американцев закон – это нечто упрощающее твое существование. У нас – осложняющее. Они думают, как его соблюсти, мы – как обойти. Я сейчас не о качестве законов – это второй вопрос. Я об отношении к нему как к обстоятельству жизни. Сам факт существования закона у нас вызывает раздражение. Независимо от качества. И вот ведь забавно – у них уважение к закону и при этом ощущение свободы. У нас – ни того, ни другого.

Или это потому, что у нас законы не для всех?

СИСТЕМА

Система непобедима. Она воспроизводит саму себя. Система представляет собой цепочку элементов, взаимосвязанных по одному принципу. Казалось бы, замени любой кирпичик на инородный, и система рухнет. Но именно поэтому ничего инородного система внутрь себя не допускает. Ни под каким видом.

Скучно? Сейчас объясню.

Вот режиссер заказал композитору музыку для фильма. Композитор – халтурщик и записал всю музыку на дешевой корейской электронной клавишной игрушке. На такой «пукалке» даже корейские пионеры к музицированию не допускаются. А он записал все – рояль, скрипки, трубы, барабаны. Нет, конечно, платили бы серьезные деньги – он бы позвал на запись государственный оркестр кинематографии с дирижером Скрипкой. А тут – на какие шиши?

В общем, звучит чудовищно. А режиссер эту музыку покупает. И вставляет в фильм. Ну, во-первых, у него что-то с ушами. А во-вторых, бюджет и правда позорный; он и этот-то еле выбил, а надо еще на актеров, на производство, на павильоны, на натуру… Ну, и себя не обидеть. И не думает он о том, что такая музыка – уже волчий билет на любой международный фестиваль: не возьмут там такое. Он на эти международные фестивали не очень-то и рвется. Подумаешь! У нас свои есть. «Кинотавр». Чем не Канны?

А актеры тоже не очень-то рвались в этом кино сниматься. Потому что все понимают. А с другой стороны, окончили ВГИК, подавали надежды, год, два – не звонит Скорсезе! И Сокуров не звонит. А кушать надо. А на театральную зарплату не покушаешь. Да и там, у них, между нами говоря, не Петер Штайн ставит. Некоторые, у кого психика покрепче, снимаются в рекламе прокладок. И в сериале «Счастливы вместе-12». Но не у всех же актеров такая крепкая психика. Она обычно расшатана профессией. Вот и пошли с надеждой – а вдруг что получится! Бывают же чудеса. Все-таки кино. Полный метр.

Не получится. Потому что сценарист на фильме был как раз очень известный. И в силу этого исключительно востребованный. И именно на этом отрезке времени он интенсивно работал сразу над двумя сериалами. Ну, так получилось. Он, конечно, к этим сериалам относился с должной иронией и даже некоторым презрением. А киносценарий писал для искусства. Для вечности. Но вот на эту самую вечность все время не хватало то сил, то времени. Нет, задумано было неплохо. Но – недотянул. По объективным причинам. Он и не думал, что режиссер этот сценарий возьмет. А ему что-то там вдруг понравилось. Он, правда, просил кое-что переделать и дописать, но когда? Не жизнь, а сплошной цейтнот!

Ой, я забыл про оператора. Оператор как раз мечтал на этом фильме поработать. Потому что всю жизнь снимал телевизионные программы. В основном кулинарные. И они у него очень хорошо получались. И на телевидении его хвалили. Но хотелось в искусство. Пленка, полный метр. Он правда очень старался. Но у него не очень получалось не кастрюли снимать. Оказывается, разучился, сбил планку. Да и не очень-то умел, видимо. А режиссер сначала думал пригласить вместо него великого, а тот занят. С Германом снимает. Уже двенадцать лет.

А зритель постоял-постоял перед афишей, да и не пошел на фильм. Во-первых, вон в соседнем зале «Аватар против чужих» дают. А во-вторых, если все-таки кто-то из знакомых посмотрит и окажется, что можно смотреть, посмотрим дома. На пиратском диске.

Приятного просмотра!

А. Я. РОЗЕНБАУМУ

Очень легко писать о каком-нибудь неизвестном талантливом человеке. Такое ощущение, что открываешь глаза человечеству. И все вокруг восклицают: «Как? Кто это? А мы не знали!»

Об очевидном писать чудовищно сложно. Ну что неожиданного можно рассказать про Сашу Розенбаума? Тем паче что он постоянно рассказывает о себе сам – своими песнями. От чьего бы лица он их ни писал.

Лет десять назад он вдруг позвонил мне ночью – а мы, между прочим, еще не были так сильно знакомы. И с ходу предложил отправиться на Амазонку. Да нет, я и сам с детства мечтал пройти по Бразилии маршрутом полковника Фосетта: выпьешь, бывало, с друзьями и мечтаешь – на Амазонку бы! И никуда не едешь – дела. А тут были не мечтания, а серьезное мужское предложение. Я страшно удивился. И мы поехали. В джунгли. В дикую глушь. В мечту нашего детства.

Лучше попутчика я не встречал.

А ведь если бы не он – я бы так и не собрался. Так бы до сих пор и грезил.

Нет, вы не понимаете. Я сам обожаю путешествия и вообще очень легкий на подъем человек. И больше всего люблю связку «придумал – сделал». Но тут Саша оказался главней меня.

Потом мы с ним путешествовали по самым разным местам, но это уже потом.

Недавно за столом в хорошей компании я спел несколько Сашиных одесских песен (не удивляйтесь, это со мной бывает). Сидевший рядом со мной режиссер Павел Лунгин сказал, что по каждой из них он может хоть сейчас снять маленькое кино. Потому что это идеальные готовые раскадровки. Вплоть до чередования планов – общий, средний, крупный. И все уже придумано, все нарисовано.

Думаете, это Саша так специально старался? Или просто по-другому не умеет?

А еще кто-нибудь так умеет?

На этом же, кстати, вечере один товарищ с пеной у рта доказывал мне, что эти самые песни написал вовсе не Розенбаум – на самом деле они очень старые и народные.

Ну-ну.

Разве это не высшая похвала для музыканта и поэта?

21.12.12

А признайтесь-ка, господа, не надоел ли вам постоянный трындеж про конец света? Вот этот, ежедневный и еженощный? Безграмотный и назойливый? Бессмысленный и беспощадный? Мне лично надоел смертельно.

Я читал интервью с женщиной, посвятившей жизнь изучению культуры древних народов Латинской Америки. Это интервью с бесконечно усталым человеком, который вынужден по десять раз на дню повторять, что пингвины не нападают на людей. И календарь этот пресловутый вовсе не майя, а ацтеков, и никакого конца света он не сулит – просто заканчивается определенный цикл, по их индейским представлениям. Раньше у нас были страшно популярны отрывные настенные календарики – в день по листочку. Они заканчивались первым января следующего года – что, тоже конец света? Все бесполезно. Люди не хотят слышать. Они жаждут историй про кровожадных пингвинов. А раз жаждут – их и кормят.

Зачем они это делают?

А для ужаса. Ужас, оказывается, хороший товар. Его покупают. Так что кормят-то не просто так, а за деньги. И какое-то в последнее время сильное перепроизводство этого товара, вам не кажется? Каждая утренняя новость у нас начинается с того, что очередной пьяный идиот за рулем во что-то врезался, а потом – все остальные новости человечества. Конечно, ужасно, но уж один-то пьяный идиот за сутки в такой большой стране непременно, увы, найдется. И при советской власти врезались, просто об этом не сообщали по радио на всю страну. Начинали с Брежнева. Тоже ужас, конечно, но все-таки другого порядка.

А ведь правда, вспомните: вот едем-едем, и вдруг раз – пробка. Машины поползли со скоростью пешеходов. А это впереди авария. Она, правда, произошла два часа назад, и разбитые машины уже оттащили к обочине, проезду они не мешают. Откуда же пробка? А это мы все смотрим. Проезжаем и притормаживаем посмотреть – как это там они грохнулись, чего разбили, может, погиб кто? Интересно же.

Ну да, живет в людях такой интерес. В силу их природы. Но в людях вообще много чего живет. Приятно, например, ковырять в носу. Но это считается неприличным. Вот и не ковыряем на людях. Пока.

Тут недавно питерские депутаты, устав от ужаса, предложили эту болтовню о конце света в средствах массовой информации как-то ограничить – ну сколько можно. Некоторые интернет-сайты отозвались с молодежным задором: а мы специально вам в пику устраиваем Неделю конца света! Баба-яга против.

Ай, молодца!

Друзья мои. Я не хочу повторять навязшую в зубах пошлятину вроде того, что мысль материальна. И все же массовое сознание влияет на реальность, никакой мистики тут нет. Искалеченное массовое сознание влияет на реальность нехорошо. Нас обкормили ужасом. Давайте сменим тему. Нам ведь тут жить.

И давайте двадцать второго декабря, когда последние кликуши наконец успокоятся, попробуем сообща подумать о чем-нибудь хорошем. Может, поговорить об этом. Надо же когда-то начинать.

Новый год все-таки.

РЕКОМЕНДАЦИИ ЛУЧШИХ СТОМАТОЛОГОВ

На протяжении моих детских лет отец несколько раз выезжал по работе за границу – он проектировал наши советские выставки за рубежом. Возвращение его напоминало возвращение астронавта из космоса – он привозил с собой «невероятные данные и неизвестные науке предметы». Все, что он видел на орбите, он фиксировал на домашнюю любительскую кинокамеру 2 на 8 (кто помнит – знает: производство ГДР, черно-белая пленка, звук отсутствует). Однажды он минут десять просто снимал телевизор, переключая телевизионные программы (у нас в стране тогда их было всего две). Так вот, на экране беззвучно сражался какой-то Джеймс Бонд, и вдруг картинка исчезла, поплыли улыбающиеся тетки вперемежку с флаконами духов. «Что это?» – изумился я. «Это реклама, – объяснил отец, – она идет каждые пятнадцать минут». Я, помню, страшно испугался, что пока будет тянуться эта самая реклама, Джеймс Бонд еще кого-нибудь убьет или, наоборот, погибнет, а я не увижу. Я ее уже тогда не полюбил.

Знаете, почему Лондон сегодня – один из самых красивых городов мира! А там нет наружной рекламы, так называемой «наружки». Поэтому видим мы старую благородную архитектуру, а не бордельных девок в лифчиках и с дрелями в руках. Да, кто-то там, в Лондоне, серьезно недополучает. У нас этот номер не проходит. Девка должна быть максимально раздета независимо от того, что она в данный момент рекламирует – нижнее белье или строительные материалы. В Питере наконец сняли с Невского растяжки (спасибо Саше Розенбауму) – боже, как хорошо стало!

В Каннах ежегодно проходит фестиваль видеорекламы «Каннские львы». И призы получают необыкновенно остроумные, блестяще снятые работы. Только у меня ощущение, что к повседневной рекламе, которой фаршируют наши головы, эти работы имеют такое же отношение, как произведения высокой моды к повседневной одежде – очень красиво, но видим мы это только на подиуме. А в жизни – вот что.

Я представляю, как клиент заказывает производителю рекламу: она должна быть точно такая же, как у конкурента (потому что она у него, у собаки, работает!), только лучше. Задача ясна? И вот бесконечным потоком льется слегка замедленно в кружку пенное пиво на красивом контровом свете – только названия меняй! Думаете, это пиво льется? Это подкрашенный глицерин с шампунем. Реклама вся СО ткана из вранья. Геббельс говорил – ложь должна быть огромна, иначе ей не поверят. «Рекомендации лучших стоматологов!» Каких стоматологов, кто их видел? И кто сказал, что они лучшие? И где эти самые рекомендации? «Черная карта» – будешь счастливой! В самом деле? Только девочки? «Якобс Монарх» – сближает! Да неужто? А остальные сорта кофе, видимо, разделяют? Или сближают, но не так активно? Там что, виагра? «Самая вкусная защита от кариеса!» Неужели правда защищает? И при этом самая вкусная? Чтобы вранье приобрело видимость правды, в рекламу необходимо вставить цифры – любые, они на нас, дебилов, действуют. На 15 процентов сильнее! В 3 раза дольше! В течение 24 часов! Прощайте навсегда, восемь признаков старения! Кто их считал?! А когда врать уже нечего и даже цифру стыдно употребить, на помощь приходят слова: «Автомобиль „Волга“ – впечатляющая динамика разгона!» Действительно, впечатляет. Вроде бы запрещено в рекламе использовать детей и животных – они не умеют врать и поэтому обезоруживают. Ну это где нельзя, а где и можно – и чудно врут и кривляются в этой жвачке и дети, и собачки, и кошечки. И ничего.

Одно утешает – как вспомню недавние партийные дебаты – понимаю, что все на свете относительно. Нет предела совершенству.

КО ДНЮ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

Наша тяга к праздникам необъяснима и безгранична. Если бы где-нибудь в Новой Гвинее существовал День людоеда, мы бы его всенародно отмечали, не сомневаюсь. Наряжались бы, ходили, щелкали зубами. А че, прикольно. Но я сейчас не о святом Валентине, мир его праху. Я о любви.

Бывает ли взаимная влюбленность? Ну да, у Шекспира. Кстати, помните, чем кончилось? В жизни в девяноста девяти случаях из ста влюбленность – чувство одностороннее. Неразделенная влюбленность – это ад. Единственный ее плюс – то, что рано или поздно она проходит. В то же время благосклонно принимать эту самую влюбленность, не испытывая ответных чувств, как-то, простите, подло. Хотя довольно часто из этого вырастают вполне благополучные семейные истории. И чаще всего держатся они на привычке, сцементированной годами. Замена счастию она.

Любовь к детям, в общем, взаимна. Если забыть, как часто мы мучаем друг друга. Они нас – своей детской жестокостью, мы их – своим непониманием. Лет в четырнадцать, когда нашим детям начинает казаться, что они уже все могут сами, родительская любовь превращается в чудовищную обузу – надень шарф, съешь хоть что-нибудь, прекрати курить, обязательно позвони, а кто эта девушка? Иногда спасает воспитание. Дорогие мои старики, дайте я вас сейчас расцелую. Давай заходи, сними ботинки, целуй. И беги. Летом увидимся.

Любовь к Всевышнему. Возлюби Господа своего. Не знаю, правда, как любовь может совмещаться с «прости» и «помилуй». И еще с «побойся Бога». Ибо боящийся несовершенен в любви. С трудом представляю себе любовь раба к своему хозяину, если мы говорим о Любви. Остается надеяться, что Всевышний любит нас. Хотя судя по тому, что происходит…

Любовь к Родине. Тут надо разделить любовь к партии, правительству и лично товарищу Сталину и любовь к березкам. Если говорить о первой части, то уж тут-то про взаимность следует забыть. Раз и навсегда. И не тешить себя иллюзиями. Как бы государство ни лезло к нам со своей любовью – с мылом или без. Любовь к березкам – явление глубоко мистическое и заслуживающее отдельного серьезного изучения. А по поводу взаимности – вы правда верите, что березки, те, которые еще остались, любят нас? С чего бы?

Осталась любовь к нашим братьям меньшим – кошкам и собакам. И тут их любви к нам можно поучиться. Хотя бесполезно – не научимся. А наша любовь к ним не мешает нам выбрасывать их на улицу, а молодым недоноскам, именующим себя красивым словом «догхантеры», – стрелять по ним из разного вида оружия.

И, заметьте, при всей своей святой любви ни кошки, ни собаки не отмечают День любви к хозяину. Как-то без показухи.

В общем, с Днем святого Валентина вас, ребята. Наливай.

ОДНАЖДЫ В АМЕРИКЕ

Меня бесило, когда Задорнов называл американцев тупыми. Конечно, они не тупые. Они – правильные. Их правильность для них настолько же естественна, как для нас наша извечная неправильность. Это противоречие и создает порой непонимание в сфере жизненно важных вопросов. Хотя…

Дело происходило в Нью-Йорке лет пятнадцать назад. Подчеркиваю, это важно. Америка, может, и стала с тех пор поцеломудренней, но уж найти выпить на Манхэттене среди ночи сегодня не проблема. Так было не всегда.

Я задержался в городе на неделю – уже не помню, по какой причине. На то, чтобы повидать друзей, хватило двух дней, еще два ушли на шатание по музеям и мюзиклам. А потом я заскучал. И вечером шестого дня совершенно случайно встретил прямо посреди Бродвея свою старую знакомую. Пропала лет пять назад, а сама, оказывается, вот где! Мы обрадовались встрече, пошли в какой-то ресторанчик, хорошо выпили и говорили, говорили, пока нас деликатно не попросили вон по той причине, что настала ночь и ресторанчик закрывался. Мы категорически не наговорились, на улице было холодно. Подруга предложила поехать к ней (жила она в Бруклине) с целью продолжить общение. Мы сели в ее машину, и она вспомнила, что дома у нее совершенно нечего выпить. А наш уровень общения к тому моменту никак не допускал снижения градуса. И я сказал: «Давай остановимся, и я что-нибудь достану». Она посмотрела на меня с сожалением, как на больного ребенка, и объяснила, что в час ночи на Манхэттене достать ничего нельзя. Closed. Illegal.

Как это нельзя? А вот так. Здесь вам не совок. Но я вошел в раж. Вопрос начал принимать принципиальный характер. По моему настоянию мы затормозили у открытого бара – уже у самого Бруклинского моста. В баре толпился народ, за стойкой возвышалась средних лет блондинка выдающихся форм – wholesome lady по-американски. Я включил все свое обаяние и рассказал ей историю нашей дружбы, расставания и нечаянной встречи. Будущее наше счастье оказывалось в руках блондинки и имело форму бутылки водки. Когда я окончил речь, вокруг было тихо, многие плакали. Но блондинка посмотрела на меня с уже знакомым сожалением и произнесла:

– It’s illegal.

Никогда еще мой мозг не работал с такой лихорадочной скоростью.

– Позвольте, – сказал я, – мы ведь можем выпить водки у вас?

– Да, сэр, – с достоинством ответила королева.

– И целую бутылку?

– Да, сэр.

– Ну так давайте ее сюда!

– No, it’s illegal.

Что теперь? Оказывается, она должна разлить бутылку на порции – получилось двенадцать с половиной стопариков по сорок граммов, точно отмеряла, собака. Но я уже понял, что делать.

– Вы знаете, у нас в России не принято пить водку из этих наперстков. Мы ведь можем все это перелить в два больших стакана?

– Да, сэр, – сказала барменша, ничуть не удивившись, и дала мне два высоких стакана для колы.

– А вот теперь смотрите, – сказал я, закончив процедуру переливания и рассчитавшись, – вот сейчас я возьму в руки эти два стакана и быстро побегу с ними в сторону двери. Ваши действия?

В глазах блондинки отобразилась работа мысли, это продолжалось несколько секунд. Потом она взглянула мне прямо в душу и сказала:

– Двадцать долларов.

Возможно, это была стоимость двух пустых стаканов.

Мы ехали через Бруклинский мост, я бережно держал в руках два заветных стакана, налитых с поверхностным натяжением.

Подруга потрясенно молчала.

А вы говорите – illegal. Legal!

ЕЩЕ РАЗ ПРО ЕВРЕЕВ

Про евреев уже написано столько, что касаться этой темы – моветон. И все-таки – что такого особенного в этой нации, заставляющего разные части человечества то и дело поворачивать удивленные и раздраженные головы в их сторону? В чем секрет этого болезненного интереса? Отношение к евреям мне напоминает отношение шестиклассника, неосознанно и безнадежно влюбленного в красивую отличницу, – он бьет ее портфелем и дергает за косы. Что заставило молодого художника Шикльгрубера настолько возненавидеть проходящего по улице еврея, что он чуть было не лишил мир этой нации? Они что, вырезали его семью? Да нет, они вообще к тому времени человеческой истории никого не завоевывали (да и сегодня отбиваются). Мирно ушли из Египта. Попросившись неоднократно. Рассеялись по миру? Так их гнали. Итальянцы тоже рассеялись по миру (а было дело – этот мир и завоевывали). И чего? Конечно, фашисты уничтожали и русских, и белорусов, и кавказцев, но только евреев уничтожали за то, что они евреи.

Ну да, видели Бога. Сами. И Бог говорил с ними. И передал Скрижали – из рук в руки. Это, конечно, обидно. Но с другой стороны, древние греки со своими богами вообще жили запанибрата – и ссорились и обнимались – и ничего! (Правда, греки – со своими, а евреи – с нашим, с Единым. Действительно обидно.) Что еще? Нашего Христа продали? Ну, во-первых, не без помощи Рима, а во-вторых, это, грубо говоря, их внутренние разборки. Может, их не любят за их исключительную талантливость? Перестаньте. Очень распространенный тип еврея – громогласный бездарный идиот, все встречали. И скрипачи есть китайские, и ученые русские, и битлы английские. Нет, не в этом дело. Может, дело в семейственности, во взаимопомощи? Да нет, на Кавказе да на Востоке это дело посильнее будет, а у тех же итальянцев вообще семья знаете как называется? Мафия! Может, секрет в спасительной самоиронии? Нет, этим чувством вполне наделены и грузины, и англичане, и французы – вспомните кино.

Наша Великая Сакральная Русская Народная Кабацкая Эстрада – от Вяльцевой и Паниной через Дмитриевича к Бабкиной, Ротару, Шуфутинскому и Сукачеву – на самом деле, по точному определению Троицкого, «еврейско-цыганская калинушка». Я о музыкальных корнях. Наш любимый народом и теперь уже почти государственный блатной язык наполовину состоит из слов еврейских – нет, не одних скрипачей родит нация! (Три примера, с ходу пришедших на ум: «шмон» – это на иврите «восемь». В восемь часов на зоне шмонали. «Халява» – это молоко. Его бесплатно раздавали в синагоге бедным в шабат. А «шабат» – это время шабашить. Достаточно?)

А ведь я, кажется, знаю, что отличает их (простите, нас) на самом деле. Вы когда-нибудь видели, как еврей относится к своей маме? «Видели» – тут плохое слово. Чувствовали? Это любовь, которая не поддается описанию. Поэтому она не афишируется, ее не выносят на флаг. Это любовь до самой смерти. Не маминой, нет. Твоей собственной.

Может, в этом главный секрет?

О ПРИРОДЕ СМЕШНОГО

Юмор – одно из самых необъяснимых явлений природы. Юмор иррационален. Человечество бьется над загадкой юмора столетия. Результат – ноль. Вот вам пример: вы видите, как человек ударил палкой другого человека. Вам неприятно и даже страшно – вы прямо физически ощущаете, как эта палка опускается вам на голову. Теперь представьте себе, как один клоун бьет другого в провинциальном шапито – совсем не страшно, но и не смешно. Скучно. А теперь вспомните, как это происходит у Чарли Чаплина. В чем секрет?

Чувство юмора живет в нас само по себе (если, конечно, живет). Оно неконтролируемо, как эрекция. Смех сдержать труднее, чем слезы. Смех, правда, бывает еще от щекотки. Я о юморе.

Человек – единственное существо в мире, которого Бог наградил этим чувством. Животным оно не присуще. Вы когда-нибудь видели хохочущую корову? Шутящего льва? Я видел улыбающихся собак, но это было скорее от радости. Это другое.

Развить в себе чувство юмора невозможно. Можно накачать мышцы, изучить историю искусств и высшую математику, овладеть мастерством игры на мандолине. С юмором бесполезно. Он, как лысина, – или есть, или нет.

В годы моей юности очень популярна была книжка Джозефа Хеллера «Уловка-22» – такой американский вариант бравого солдата Швейка. Существовало два советских издания этой книжки с разными переводами. Переводы были очень похожи, местами практически идентичны: только один был невероятно смешной, а второй – несмешной совершенно. Я открывал обе книжки на одном и том же месте, сравнивал тексты и недоумевал – ну почему? Где эта самая смешинка?

Нет ничего страшнее, чем несмешной юморист. Это кара божья. Просто плохую книжку ты равнодушно закроешь, а от несмешного юмора тебе сделается тошно. А если этот юморист еще шутит с эстрады – я, например, испытываю мучительное чувство стыда. Объяснить не могу.

У Даля: «Юмор – веселая, острая, шутливая складка ума, умеющая подмечать и резко, но безобидно выставлять странности нравов или обычаев». Ну да, все верно, но секрет не раскрыт. Словарь Ушакова: «Незлобивая насмешка, добродушный смех». И все? А вот у Фасмера действительно интересно: «Юмор – от англ. humour, то же, что и лат. humor – влажность». Развитие значения становится ясным на основании учения средневековой медицины о соках тела, которые определяют темперамент человека, сравните выражение – «сухой человек».

Может, правда дело в соках?

Я боюсь людей, лишенных чувства юмора. Хотя понимаю, что среди них масса положительных, добропорядочных и иногда исключительно начитанных граждан. Меня не покидает ощущение, что все беды человечества – от них.

Ну, большая часть.

И я всегда вспоминаю Горина – «Улыбайтесь, господа! Серьезное выражение лица – еще не признак ума!».

А вот улыбаться научиться можно. Попробуйте.

Увидите – будет лучше!

ЛАС-ВЕГАС

Я абсолютно лишен склонности к азартным играм. Только если родина прикажет. Видимо, потому, что радость от выигрыша меркнет перед расстройством от поражения. Поэтому сквозь бескрайние игровые пространства Лас-Вегаса я проходил совершенно спокойно, не отвлекаясь. При том, что миновать их физически невозможно – любой маршрут откуда угодно и куда угодно проложен через стандартный игровой зал размером с футбольное поле. При том, что открыты эти залы двадцать четыре часа в сутки, и, например, в бар, расположенный тут же, за перилами, с ребенком войти нельзя, а в игровой зал – ради бога.

Поражает другое: когда наконец иссякают ряды поющих каждый на свой голос игровых автоматов (зря, кстати, упразднили металлические жетоны, их теперь нет, все на бумажках, а как они, бывало, зазывно звенели, когда кому-то улыбалась удача!), тебе открываются неожиданные и уходящие в бесконечность пространства. Неожиданные – потому что я архитектор и, находясь внутри здания, всегда автоматически представляю себе, как это выглядит снаружи. Так вот, здесь этот номер не проходит. И ты идешь по широкой улице (иначе и не назовешь, только улица это крытая, никаких окон нигде нет, а для некой достоверности над тобой нарисовано и подсвечено небо), а слева и справа – сплошные магазины, кафе и рестораны, поэтому и нет никаких окон. Ты ждешь, что она вот-вот кончится – должна же она когда-то кончиться! – а она вдруг выходит на круглую площадь, и в центре ее римский фонтан, и от площади уходят под неожиданными углами уже три улицы, а небо все нарисовано и нарисовано, и кафе и магазины не повторяются. А там – театры, снова игровой зал – над тобой уже другой отель, и скоро ты уже теряешь всякую ориентацию, не испытывая при этом никакого дискомфорта. Можно пройти пол-Лас-Вегаса, не выходя на воздух. Все – игра, все чуть-чуть ненастоящее, и сделано это не от бедности (вот уж!), а совершенно сознательно, и ты сам не замечаешь, как включаешься в эту игру. Перед моей гостиницей Эйфелева башня – совсем как в Париже, только где-то в треть размера, а дальше египетская пирамида в таком же масштабе, а потом какой-то дикий замок из диснеевского мультфильма – сочетание этой вампуки и безупречного современного дизайна интерьеров и архитектуры отелей почему-то совершенно не раздражает. Нам внушали, что Лас-Вегас – игрушка для зажравшихся миллионеров. Чушь: здесь все рассчитано на людей самого разного достатка. И людей на вид совсем небогатых множество – со всего мира. Кризис, говорите?