Текст книги "Двойной капкан (Солдаты удачи - 6)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

При появлении Блюмберга и Голубкова все трое повернули головы в их сторону. Лица их не выразили ни малейшего интереса, но Голубков не сомневался, что эта показная безучастность лишь маскирует напряженную работу мысли. В их памяти, как на экране мощного компьютера, картинки с молниеносной скоростью сменяли одна другую. И первым, похоже, нужный файл нашел аспирант. Он как бы удовлетворенно кивнул сам себе, бросил на стол газету и приготовился к началу разговора. Голубков не был уверен, что его личность идентифицировали британский колонизатор и смуглый брюнет, но сам он узнал обоих, хотя не сразу вспомнил их имена. Первый был действительно англичанином и возглавлял в "МИ-6" русское направление. Брюнет же, без всякого сомнения, был из Израиля.

– Джентльмены, мы являемся участниками в некотором роде исторического события, – обратился ко всем присутствующим Блюмберг. – Впервые в послевоенной истории собрались вместе представители противоборствующих служб. Полагаю, вы не нуждаетесь во взаимном представлении, но я все-таки это сделаю, чтобы подчеркнуть доверительность нашей встречи. Сэр Роберт Кингсли, Интеллидженс сервис. – Блюмберг слегка поклонился англичанину. Командор Джеффри Коллинз, ЦРУ. Подполковник Соломон Бен-Ари, Моссад. Полковник Константин Голубков, он представляет Сикрет сервис России.

После такого расплывчатого определения можно было ожидать вопроса о том, какую именно секретную службу России представляет полковник Голубков. Но никто этого не спросил. Лишь Кингсли поинтересовался:

– А кого представляете вы, мистер Блюмберг?

– На этом этапе моя роль – посредник. Если план, который мы должны обсудить, вступит в стадию практической реализации, я становлюсь координатором. Проходите, полковник, располагайтесь, – обратился он к Голубкову.

Блюмберг говорил по-английски, и Голубков не без удивления отметил, что понимает практически все. Последние дни перед отъездом по приказанию Нифонтова он находился в полном распоряжении лингвиста, который с помощью двадцать пятого кадра и прочих суггестологических хитроумностей пытался освежить в памяти полковника Голубкова знания, полученные им в школьные и курсантские годы, а также во время интенсивного обучения английскому языку перед поступлением на работу в УПСМ. Методика этого ускоренного курса была секретной еще со времен КГБ, ею пользовались, когда нужно было срочно заслать агента в какую-нибудь страну.

Видно, недаром ели свой хлеб кагэбэшные лингвисты с их системой загрузки информации сразу в подкорку. Правда, насчет того, что его английский будет понятен собеседникам, Голубков не очень-то обольщался.

Появился официант, вкатил сервировочный столик, уставленный разномастными бутылками, бокалами и серебряным ведерком со льдом, и молча вышел. Предполагалось, по-видимому, самообслуживание, но никто из присутствующих не прикоснулся к напиткам.

– Мы можем, полагаю, начать, – заметил англичанин, убирая свой несессер и набивая трубку табаком из замшевого кисета.

– Чуть позже, сэр, – ответил Блюмберг. – Я жду важного сообщения.

Он подошел к сервировочному столику, налил себе почти полный бокал джина и устроился в кресле у стены, рядом со столиком с телефонным аппаратом.

Ожидание затягивалось, но никто не проявлял признаков нетерпения. Лишь американец решил с пользой употребить впустую идущее время.

– Не могли бы вы, полковник, кое-что прояснить для меня? – обратился он к Голубкову. – Полагаю, это будет небезынтересно всем. Неделю назад во всех СМИ было опубликовано подробное сообщение агентства "Интерфакс" о нападении в Чечне на инспекторов Генерального штаба России. Один генерал убит, второй тяжело ранен. Погибли еще трое российских офицеров и шестеро ранены. Как такое могло случиться?

Голубков промолчал. Он и сам очень хотел бы это знать.

– В сообщении говорится, – продолжал Коллинз, – что создана правительственная комиссия. Мы знаем, что такие комиссии создаются в России, когда хотят спустить дело на тормозах. Не помню случая, чтобы результаты их работы предавались огласке или приводили бы к конкретным мерам. Чем объяснить причины такой неадекватной реакции президента Ельцина и правительства России на этот вызывающий террористический акт?

Голубков помедлил с ответом.

– Перевести? – спросил Блюмберг.

– Нет, я все понял. Но мне никто не поручал комментировать позицию правительства и Президента России.

Последнюю фразу Голубков произнес по-английски, тщательно подбирая и выговаривая слова. Но, судя по реакции окружающих, его английский был таким, что по сравнению с ним русский язык напористой гидши из "Lucky Turs" казался чистейшей пушкинской прозой. Сэр Роберт даже отвел от трубки зажигалку и с неподдельным интересом взглянул на полковника Голубкова.

– Я все же вам помогу, – вмешался Блюмберг. – Вы же хотите быть правильно поняты, не так ли?

– Ну, помогите, – согласился Голубков.

– Нам было бы интересно и ваше личное мнение, – заметил Коллинз, выслушав перевод Блюмберга. – Взгляд изнутри. Чем, по-вашему, объясняется такая слабая реакция Москвы?

– Мы не можем послать в Чечню Шестой флот или устроить там "Бурю в пустыне". Грозный – не Бейрут, а Чечня – не Ирак.

Полковник Голубков подождал, пока Блюмберг переведет его слова, и закончил:

– Чеченцы – граждане России. Такие же полноправные, как и все. Там еще десятки тысяч русских, украинцев, евреев, татар и других. И все они граждане России. История Соединенных Штатов не знает таких прецедентов. Меня, возможно, лучше поймет сэр Роберт. Сколько десятилетий Лондон не может решить проблему Ольстера?

– Вы правы, полковник, – чуть скрипучим голосом подтвердил колонизатор. – Это очень непростая проблема.

– Бездействие – не лучший способ решать проблемы, – возразил Коллинз.

– Но и не худший, – парировал Голубков. – Мы уже наломали дров в Чечне, пора и передохнуть.

– Бездействие Москвы провоцирует террористов на новые акции.

– Вы можете предложить способ кардинального решения проблемы? поинтересовался Голубков. – Сделайте милость. Я доведу ваши предложения до сведения нашего высшего руководства.

Коллинз поправил свои старообразные очки и покачал головой:

– Нет, я не знаю такого способа.

"То-то же", – хотел сказать Голубков, но в это время раздался телефонный звонок, Блюмберг выслушал короткое сообщение и опустил трубку на рычаги.

– Джентльмены, мы можем начать работу, – обратился он к присутствующим. – Телеметристы подтвердили отсутствие в этой вилле и на территории клуба каких-либо прослушивающих и звукозаписывающих устройств. Собственно, мы уже начали. Потому что главная тема нашего совещания положение в кавказском регионе.

II

Блюмберг сказал:

– Главная тема нашего совещания – положение в кавказском регионе.

И тут же его перебил не проронивший до тех пор ни слова представитель Моссада:

– Прошу извинить. Но первоначально предполагалось, что это будут двусторонние консультации между Израилем и Россией о выдаче всем вам хорошо известного террориста по кличке Пилигрим. Я не понимаю необходимости участия в них США и Великобритании.

– Претендовать на выдачу Пилигрима может и Лондон, – заметил сэр Роберт. – За взрыв в Белфасте. А также Италия – за взрыв вокзала в Болонье. И ряд других стран.

– Но нашли его мы, – напомнил израильтянин.

– Джентльмены, вы сейчас делите шкуру неубитого медведя, – вмешался Блюмберг. – Вопрос о том, кто получит Пилигрима, не самый сложный. Об этом вы уж как-нибудь договоритесь. В свое время. Сейчас перед нами задача гораздо более важная и трудная. Вы получили меморандум информационно-аналитического директората ЦРУ о ситуации на Кавказе и сопутствующие материалы, в том числе и интервью чеченского террориста Рузаева. Есть ли у кого-либо сомнения в полноте анализа и в точности оценки общей ситуации? Сэр Роберт?

– Нет.

– И все же я предложил бы сузить тему, – попытался настоять на своем израильтянин. – Мое правительство намерено получить Пилигрима. И мы это сделаем. Вопрос лишь в том, какими методами.

– Подполковник Бен-Ари, – вмешался в разговор Коллинз. – Будьте любезны сформулировать приказ, который вы получили от своего руководства.

Моссадовцу явно не понравился жесткий тон цэрэушника, но он все же ответил:

– Мне предписано принять участие в совещании, которое проводится при посредничестве мистера Блюмберга, и информировать мое руководство о его результатах.

– Оговаривался ли в приказе состав участников и тема совещания? уточнил Коллинз.

– Нет, – вынужден был признать Бен-Ари.

– Намерены ли вы точно следовать полученным указаниям или мне придется обратиться к руководству Моссада с просьбой разъяснить вам ваши обязанности?

– В этом нет необходимости, – хмуро ответил Бен-Ари.

– Продолжайте, мистер Блюмберг, – кивнул Коллинз.

– Благодарю, командор. Поскольку мы затронули этот частный вопрос, хочу предостеречь израильскую и российскую стороны от попыток самостоятельно решить проблему Пилигрима и Рузаева. Более того, необходимо принять все меры для обеспечения их безопасности. Потому что в плане, который я намерен вам предложить, они должны играть ключевые роли. Вам понятно то, что я сказал? – по-русски обратился Блюмберг к Голубкову.

– Да. Мы уже выделили для Пилигрима негласную охрану.

– Вы взяли Пилигрима под наружное наблюдение, – выслушав перевод Блюмберга, уточнил Бен-Ари. – И он о нем знает. Это для вас неприятная новость, полковник, не так ли?

– Нет, – возразил Голубков. – Неприятная, но не новость. Хотя меня очень интересует, откуда об этом знаете вы. Нет, не новость, – повторил он. – Вам не о чем беспокоиться, мистер Блюмберг. В обязанность нашей "наружки" вменены и функции охраны.

– Чем это вызвано, полковник? – поинтересовался сэр Роберт.

– Эти фигуры нам известны. Если их вывести из игры, могут появиться другие.

– Это кажется мне разумным, – выслушав перевод, кивнул англичанин и запыхтел, раскуривая трубку.

Блюмберг с каким-то особенным интересом, словно бы испытующе, взглянул на Голубкова и продолжал:

– Скажу больше, джентльмены. Для успешной реализации нашего плана нужны именно такие фигуры, как Пилигрим и Рузаев. Известные и одиозные.

– Вы нас заинтриговали, – заметил сэр Роберт. – Не пора ли вам перейти к изложению плана?

Блюмберг помедлил с ответом.

– Это самый трудный момент нашего совещания. Дело в том, господа, что каждого из вас посвятят только в ту часть плана, которая будет реализована силами ваших служб. В полном объеме с планом знакомы только три человека: директор ЦРУ, еще один человек и я.

– Не знаком даже командор Коллинз? – переспросил Бен-Ари.

– Да, это так, – подтвердил цэрэушник.

– Это беспрецедентно! – решительно заявил сэр Роберт. – О какой доверительности может идти речь, если нам отводится роль слепых исполнителей? Не думаю, мистер Блюмберг, что это хорошая основа для наших переговоров. Нет, не думаю!

– Сэр Роберт, джентльмены! Это действительно беспрецедентно, согласился Блюмберг. – Но не имеет прецедентов и ситуация. Мы можем рассчитывать на успех лишь в том случае, если план будет реализован в условиях абсолютной секретности. Любая, даже самая ничтожная утечка информации сведет все наши усилия к нулю. Можете ли вы гарантировать, сэр Роберт, что в ваше окружение не внедрен "крот"?

– Эта вероятность ничтожна.

– Но она есть. Она есть всегда. И у всех. И сейчас нам лучше исходить из того, что она реальна. Сложность наших переговоров заключается и в другом. Если любая из сторон примет решение устраниться от участия в совместной акции, на этом все и закончится. План предусматривает активизацию агентурной сети практически во всем мире. У Лондона традиционно сильные оперативные позиции в Турции и Скандинавии. У Тель-Авива – на Ближнем Востоке. У ЦРУ – в Европе. У Москвы – на Кавказе. Таким образом, джентльмены, речь идет не о недоверии, а напротив – о высшей степени доверия друг к другу. В ослаблении напряженности в кавказском регионе заинтересованы все наши страны. Более того – все мировое сообщество. Наши шансы на успех не слишком велики, но мы обязаны их использовать.

– Все это демагогия, – хмуро отозвался Бен-Ари.

– Вы тоже так считаете, полковник? – обратился Блюмберг к Голубкову.

– Я хотел бы сначала послушать вас, – ответил Голубков, – и узнать, какая роль отводится в вашем плане России. А потом уж принимать решение об участии или неучастии. Точней, это решение будет принимать мое руководство.

– Не кажется ли вам, джентльмены, что полковник высказал здравую мысль? – переведя слова Голубкова, обратился Блюмберг к присутствующим.

– Кто этот третий человек, посвященный в детали вашего таинственного плана? – попыхтев своим "Данхиллом", спросил англичанин.

– Сэр Генри Уэлш.

– Вот как? Адмирал? Вы с ним встречались?

– Семь дней назад.

– Матерь Божья! Адмирал! Мы с ним... Впрочем, это неважно, – оборвал себя сэр Роберт. – Как он себя чувствует?

– Дай бог нам так чувствовать себя в его возрасте. Если нам будет суждено до него дожить.

– Адмирал! – повторил сэр Роберт. – И он одобрил ваш план?

– Более того, – подтвердил Коллинз, – без его активной поддержки не состоялось бы это совещание.

– Мнение сэра Генри меня убеждает, – подумав, заявил англичанин. Да, убеждает. Каким образом, мистер Блюмберг, вы собираетесь ввести каждого из нас в курс его роли?

– В персональных беседах, сэр. Надеюсь, вы позволите мне начать с беседы с полковником Голубковым? Российской стороне предстоит исполнить главную и самую трудную роль. И он сегодня же должен вернуться в Москву. Мы уже очень близки к цейтноту.

– Еще один вопрос, мистер Блюмберг, – вмешался в разговор израильтянин. – Если инструктаж будет носить персональный характер, зачем вы собрали нас всех вместе?

– Мне хотелось, чтобы вы увидели друг друга. Не на мониторах компьютеров, а вот так – глаза в глаза. И чтобы вы пожали друг другу руки. На этом я, разумеется, настаивать не могу.

Первым на это неожиданное предложение откликнулся Коллинз,

– Why not?[4] – сказал он и подошел к Голубкову, протягивая руку. – Мне было интересно познакомиться с вами, полковник.

– Мне тоже, мистер Коллинз.

Последовал взаимный обмен рукопожатиями:

– Сэр Роберт!..

– Мистер Блюмберг!..

– Подполковник!..

Бен-Ари суховато ответил на приветствие Голубкова и негромко по-русски сказал: – А Пилигрима мы все равно получим. Он от нас не уйдет. Знайте это, полковник!

– Why not? – ответил Голубков. – Лично я ничего не имею против.

– И все-таки это историческое событие, – заключил Блюмберг и допил свой джин.

– Пойдемте, Константин Дмитриевич, погуляем, – обратился он к Голубкову. – Когда-то еще вы увидите весну в Египте.

– Скорее всего никогда, – согласился Голубков. – Вы все-таки опасаетесь прослушки? – спросил он, когда они расположились в шезлонгах в тени солярия возле пустынного бассейна.

Блюмберг кивнул:

– Я опасаюсь всего. Вы допустили, полковник, встречу Пилигрима с Рузаевым в Грозном. Знаете ли вы, о чем шла на ней речь?

– Догадываемся.

– Входит ли в ваш план невмешательство в дальнейшие совместные действия Рузаева и Пилигрима?

Голубков извлек пачку петербургского "Космоса". Вот чем были хороши эти сигареты: пока их разомнешь, пока раскуришь...

Блюмберг терпеливо ждал. Но и "Космос" был тем еще сортом. Одна сигарета порвалась, другая осыпалась. Как они умудряются делать все это на одной линии?

– Я попробую угадать, – проговорил Блюмберг, не дождавшись ответа. А потом вы сами решите, подтвердить мои предположения или опровергнуть.

Голубков справился наконец с "Космосом" и кивнул:

– С интересом послушаю.

– Ни у вас, ни тем более у меня нет никаких сомнений в том, для чего Пилигрим встречался с Рузаевым. Он предложил ему взорвать Северную АЭС. Рузаев согласился на это. В его интервью есть недвусмысленное приглашение. Вы помните, что Рузаев ответил на вопрос корреспондентов "Совершенно секретно" о том, как он отреагирует, если международные террористические структуры предложат ему свои услуги?

– Да. "Если такое предложение поступит, я рассмотрю его со всей серьезностью", – на память процитировал Голубков.

– Вот именно, – подтвердил Блюмберг. – Пилигрим – фигура очень крупная. Информация о нем распространена Интерполом по всему миру. Есть она и в МВД Чечни. Не сомневаюсь, что Рузаев имеет к ней доступ, если его контрразведка действительно хоть чего-то стоит, а не является такой же сказкой Шехерезады, как шариковая бомба или его золотой запас.

– У вас есть данные, что его золотой запас – блеф? Или это всего лишь предположения? – уточнил Голубков.

– А у вас? – спросил Блюмберг.

– Косвенные, – не сразу и словно бы с неохотой ответил Голубков. Его боевики уже третий месяц не получают ни рубля. Поэтому они вынуждены промышлять захватом заложников.

– Да что же это делается в нашем возлюбленном отечестве?! – Блюмберг сокрушенно покачал головой. – Уже и бандитам задерживают зарплату! Вам-то хоть не задерживают?

– Случается. Но ненадолго.

– До недавнего времени весь золотой запас Рузаева легко помещался всего в одном кармане. И не в боковом или нагрудном. В брючном, для часов. Такие карманы когда-то называли пистонами, вы должны помнить. Сейчас он несколько увеличился.

– На шестьсот тысяч долларов, – уточнил Голубков.

– Значит, вы знаете об этом?

– Об этом – да. Но мы не знаем другого. Не увеличился ли он еще.

– Пока нет. Можете мне поверить. Мы контролируем банк "Босфор" и другие банки, которые могут быть связаны с фондом "Ичкерия".

– Если это действительно так, сделка Пилигрима с Рузаевым не состоится, – заметил Голубков. – Пилигрим согласится работать только за очень большие деньги. За огромные. Речь может идти о миллионах долларов.

– Да, он запросил шесть миллионов, – подтвердил Блюмберг. – Не считая расходов на подготовку теракта. А они могут составить очень внушительную сумму. Но сделка все-таки состоится, – продолжал он. – Рузаев найдет спонсоров. Вернемся к вашему плану. Мне видится он таким. Вы дали возможность Пилигриму получить у Рузаева заказ на взрыв Северной АЭС, затем позволите ему предпринять определенные действия, которые в Уголовном кодексе характеризуются как подготовка преступления, задокументируете их, а когда у вас в руках накопится весомый обвинительный материал, арестуете Пилигрима. Естественно, имея на руках неопровержимые доказательства соучастия Рузаева в подготовке теракта. После этого все просто. Пилигрима вы посадите лет на пятнадцать в лагерь строгого режима, а данные о соучастии Рузаева обнародуете. Официальный Грозный будет вынужден резко осудить террориста, а масштабность и бесчеловечность готовящегося преступления отвратит от Рузаева даже самых ярых сепаратистов и непримиримых. Таким образом проблема Пилигрима и Рузаева будет разрешена. У меня только один вопрос. Вы уже начали реализацию своего плана? Да оставьте вы этот чертов "Космос", курите нормальные сигареты!

Блюмберг бросил на стоявший между шезлонгами низкий стол пачку "Кэмела".

– Это непатриотично, – возразил Голубков. – Президент призвал россиян оказывать поддержку отечественным производителям. Что я и делаю. Я не могу ответить на ваш вопрос. Я не уполномочен обсуждать с кем бы то ни было наши планы.

– Я спрошу по-другому. Не кажется ли вам, полковник, что вы лечите периферийные метастазы, вместо того чтобы оперировать саму раковую опухоль?

– Вы можете предложить более радикальное средство?

– Да. Я отдаю должное вашему плану. Он в высшей степени профессионален. И даже не лишен остроумия. Но это лишь часть программы, которую намерен предложить я. Понимаю, что принять ее или отвергнуть – это не в вашей компетенции. Окончательное решение будете принимать не вы, а правительственные чиновники высшего ранга. Чиновники, – повторил Блюмберг. – И это вызывает наибольшие мои опасения. Но... Не попробуешь – не узнаешь. Я сказал, что с планом в полном объеме знакомы только три человека. Вы будете четвертым. Потому что реализовывать его вам. У всех остальных функции вспомогательные.

– Я слушаю вас очень внимательно.

– Суть в следующем...

...Вечером того же дня полковник Голубков вылетел в Москву на "Боинге" компании "Эр Франс", едва успев заскочить в "Фараон-отель" за своей сумкой и объяснить соседу-пекарю, что сбылись его самые худшие предположения. Слова "налоговая полиция" на российских бизнесменов действуют, как "сезам", открывая путь к мгновенному и сочувственному взаимопониманию.

Билеты были только в первый класс. Голубков выскреб из карманов все свои доллары и динары, моля Бога лишь о том, чтобы хватило. Хватило. И даже осталась мелочь на короткий звонок в Москву. О том, как он будет отчитываться в бухгалтерии за этот никакими статьями не предусмотренный перерасход, Голубков не думал. Бывают случаи, когда интересы бухгалтерии отступают на второй план. Редко, но бывают.

Сейчас и был как раз такой случай.

III

В эпоху развитого социализма, или, как все чаще стали говорить – при коммунизме этой проблемы не существовало вообще. Она возникла, когда горбачевская "гласность", пройдя феерически быстрый путь, соразмерный лишь со скоростью обесценивания советского "рваного" рубля, превратилась если не в свободу слова, то по крайней мере в свободу выражения слов. Всяко-разных, в том числе и таких, какие – по определению Даля – выражают "особое состояние души, а академическими лингвистами характеризуются как ненормативная лексика.

Книгоиздатели вышли из положения просто: кто прямо лепил мат открытым (авторским, разумеется) текстом, а те, кто посовестливее, заменяли его многоточиями, вынуждая пытливого читателя высчитывать количество точек и перебирать в памяти весь с детства известный лексикон, отчего чтение превращалось в своеобразный кроссворд.

В самом трудном положении оказалось телевидение. С одной стороны, оно претендовало – и не без оснований – на роль наиболее оперативного выразителя народного гласа, а с другой – этот глас был не всегда и не вполне нормативен, хоть и правдиво отражал то самое "особое состояние души", в каком находился народ.

Доподлинно не известно, у кого в голове родилась счастливая мысль заменять в событийных телерепортажах и уличных интервью ненормативную лексику сигналом "пик-пик", но идея сразу была принята "на ура" и обрела самое широкое распространение во всех электронных СМИ. Все были довольны: и самые ревностные блюстители нравственности и чистоты русского языка, и самые яростные поборники неприкрашенной правды жизни. Что же до телезрителей и радиослушателей, то им тоже не на что было пожаловаться. Кто как хотел понимать эти "пик-пик", тот так и понимал и имел все основания считать свое понимание единственно правильным.

* * *

Если бы реплики начальника Управления по планированию специальных мероприятий генерал-лейтенанта Александра Николаевича Нифонтова, которые он подавал по ходу доклада полковника Голубкова о результатах каирского совещания, записывались синхронно для последующей трансляции на телевидении, они состояли бы из сплошных "пик-пик", изредка перемежаемых вполне литературными "Как-как?!", "Что-что?!" и восклицаниями "Твою мать!", просто "Твою мать!". Без "пик".

Когда полковник Голубков закончил доклад, в кабинете начальника УПСМ воцарилась глубокая тишина.

Был третий час ночи. В старинном дворянском особняке, на проходной которого красовалась никому ничего не говорящая вывеска "Аналитический центр "Контур", светились лишь два окна на втором этаже да желтел тусклый дежурный свет в фойе. В серой "Волге" полковника Голубкова, приткнувшейся во дворике особняка рядом с "Ауди-80" генерал-лейтенанта Нифонтова, на откинутом кресле дремал водитель, проторчавший перед этим почти три часа в Шереметьево-2 в ожидании "Боинга" из Каира, застрявшего где-то на полпути из-за плотного тумана. Шофер "ауди", тоже осоловевший от ожидания, перекуривал и вяло трепался с охранниками в штатском, дежурившими у ворот. Время от времени он поглядывал на окна нифонтовского кабинета в надежде, что вот-вот свет погаснет и можно будет скоренько забросить шефа в Сокольники и самому отправляться домой – в микроволновке его ждал ужин, а в холодильнике потела едва початая бутылка кристалловского "Привета".

Но окна не гасли. Нет, "пик-пик-пик-пик", не гасли. Да о чем же, "пик-пик", можно столько п....ть?!

Нифонтов молчал. Молчал и Голубков. Он понимал, что шефу нужно время, чтобы хоть немного освоиться в лавине обрушившейся на него информации.

– Твою мать! – произнес наконец начальник УПСМ, как бы подводя предварительный итог своим напряженным раздумьям. – Красиво, черт! Лихо, ничего не скажу. Как же мы с тобой, Константин Дмитриевич, до этого не додумались?

– Мы и не могли додуматься. А если бы даже додумались – толку? Блюмберг прав: это можно сделать только всем вместе.

– Можно, думаешь? – переспросил Нифонтов. – Да ты не дергай, не дергай плечами! У тебя была уйма времени на анализ. Мог бы и определиться!

– Я-то определился. Только мое мнение мало что значит.

– Сейчас меня интересует твое мнение. И ничье другое! Реален план? Можно его осуществить?

– Можно, – кивнул Голубков. – Но очень трудно.

– Очень трудно, на все-таки можно? – уточнил Нифонтов. – Только ты, Константин Дмитриевич, отдавай себе отчет в том, что говоришь. Полный отчет. Ты – начальник оперативного отдела. И тебе этот план реализовывать. Понял? Тебе!

– Ты прав, у меня было время подумать, – проговорил Голубков. Он машинально вытащил сигарету из пачки "Космоса" и тут же засунул ее обратно. – Не могу, в горле уже першит, – мимоходом объяснил он свой жест. – Да, хватило времени. Пока летели, пока куковали в Афинах – Шереметьево не принимало. Поэтому я говорю сейчас о твоих трудностях, а не о моих. Ты только прикинь, сколько людей и какого уровня придется задействовать с нашей стороны. Начиная с Совета безопасности, кончая... Даже не знаю кем. И теперь сам ответь, реален ли этот план.

Нифонтов поднялся из-за письменного стола, постоял у окна, всматриваясь в уличные фонари, потом прошел к дверям кабинета и сел в дальнем конце стола для совещаний – там, где обычно садились самые младшие по званию и должности сотрудники управления. Голубков не понял, намеренно он это сделал или так получилось само собой, по чистой случайности, но картина обрела недвусмысленную символику. Из своего начальственного кабинета Нифонтов словно бы переместился в другой кабинет, о котором Голубков не знал ничего, кроме того, что он есть, и в котором место генерал-лейтенанта Нифонтова, одного из самых опытных контрразведчиков России, было как раз там, где он сейчас и сидел – в самом дальнем углу.

– "Пик" нам дадут это сделать, – подвел Нифонтов итог очередному этапу своих напряженных раздумий. – "Пик" с маком, понял? И фунт прованского масла. Ни один "пик" с бугра на это не пойдет. Ни один? Да что же это за "пик-пик-пик" жизнь?! – неожиданно вырвалось у него из самых тайных душевных глубин. – До каких же пор мы будем зависеть от разного "пик-пик" говна?! Кончится это хоть когда-нибудь? Можешь ты мне, Константин Дмитриевич, на это ответить?

– Кончится. Но только в одном варианте, – сказал Голубков, хотя вопрос был очевидно риторическим и не требовал никакого ответа.

– В каком? – заинтересовался Нифонтов.

– Если ты станешь Президентом России.

– Ты полагаешь, что Президент не зависит ни от какого говна? усомнился начальник УПСМ. – А мне так кажется, что наоборот. Он зависит от гораздо большего количества говна, чем мы с тобой.

– Это утешает, – подумав, согласился Голубков.

– Что будем делать? – помолчав, спросил Нифонтов.

Ответ на этот вопрос был у Голубкова готов. С момента окончания совещания в Каире прошло почти десять часов, было время подумать.

– Два варианта, – сказал он. – Первый – стандартный. Я пишу на твое имя подробную докладную, ты со своей сопроводиловкой пересылаешь ее наверх...

– Где она и исчезает с концами, – закончил Нифонтов. – Падает между столами. Ребром. В итоге мы не получаем ни да, ни нет, а фактически – нет. И никто за это не отвечает.

– Согласен. Вариант второй, – невозмутимо продолжал Голубков. – Ты немедленно едешь сам знаешь к кому и докладываешь о ситуации. А мой рапорт с твоей резолюцией отправим завтра, в досыл.

– Немедленно? – переспросил Нифонтов. – А ты знаешь, сколько сейчас? Посмотри на часы!

– Без шести три.

– Ночи, – уточнил Нифонтов.

– Да, ночи. Если ты еще не совсем забыл свое лейтенантское прошлое, то должен помнить, что клиента нужно брать теплым. И лучше всего – прямо из постели. Твое оправдание – форс-мажор. Это так и есть. А у него будет до утра время подумать и принять решение.

– Да не примет он никакого решения! Никакого, понял?

– Примет. Персональное и ответственное, – уверенно возразил Голубков.

– Какое?

– Знаешь, Александр Николаевич, мы профессионалы в своем деле. А эти люди – в своем. На кой "пик" нам сушить за него мозги? Пусть сам.

– Замотает, – после некоторого раздумья проговорил Нифонтов. Еще подумал и уверенно повторил: – Замотает. Не скажет ни да, ни нет. Собственно, лично против него я ничего не имею. Были у нас кураторы и похуже. И даже, возможно, говном я обозвал его не совсем справедливо. Но он – чинодрал. Это очень точное русское слово. Не чиновник, а именно чинодрал. Почувствуйте разницу. Как и все они там. И этим все сказано. Сам принять решение он не рискнет, дело уж больно... сам понимаешь. А обратиться наверх... Выше его, в сущности, только трое.

– Четверо, – поправил Голубков.

– Третий – Президент. А кто четвертый?

– Господь Бог.

– Думаешь, он о нем вспомнит?

– Речь идет о тысячах или даже десятках тысяч жизней.

В кабинете вновь воцарилось молчание. Его прервал Голубков:

– Глядя на тебя, Александр Николаевич, я вспоминаю одну песенку. Ее пела Пугачева. "Как хорошо быть генералом". Если бы она увидела тебя сейчас, наверняка вставила бы в текст слова: "Но не всегда".

– Про тебя, между прочим, у нее тоже есть песня, – огрызнулся Нифонтов. – "Ах, какой был мужчина, настоящий полковник". И главное слово в ней – был. Как бы эта песенка не стала для тебя вещей. Так что ты не очень-то тут "пик-пик"!

Он еще помолчал, потом шумно вздохнул и встал.

– Ладно, "пик-пик-пик"! Ладно! Где наша не пропадала!

Через пять минут он появился из примыкавшей к его кабинету небольшой комнаты отдыха в генеральском мундире, как всегда ездил к начальству, и взял трубку телефона спецсвязи.

– Нифонтов. Доложите, что я прибуду через двадцать восемь минут... Разумеется, разбудить!

Он отключил связь и молча пошел к выходу. С порога обернулся:

– Там, в холодильнике, бутылка смирновской. Тебе не помешает. И мне граммульку оставь.

* * *

Генерал-лейтенант Нифонтов вернулся в управление в половине пятого утра, когда за окнами ярко зеленели в первых лучах солнца нежные листья кленов и лип, шоркали метлы дворников и оглушительно чирикали воробьи. Полковника Голубкова он застал полулежащим на куцем диванчике в комнате отдыха. В руке его дымилась сигарета, а на столе стояла полегчавшая на треть шестисотграммовая бутылка смирновской. Швырнув в угол форменную фуражку, расстегнув китель и рывком распустив галстук, начальник УПСМ набулькал в чистый стакан рабоче-крестьянские, они же народно-интеллигентские, сто пятьдесят, молча выпил и закурил "Космос" из лежавшей на столе пачки, даже и не подумав спросить разрешения у ее владельца.