Текст книги "Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин"

Автор книги: Андрей Добров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

6
Доктор трущоб

– Эким вы щеголем! – сказал я, когда мы в два часа следующего дня встретились на прежнем месте с Шаляпиным.

Он и вправду выглядел щегольски – в английском новеньком коверкотовом пальто, серых брюках с тщательно отутюженной складкой. Наряд довершали оксфордский галстук и шляпа «хомбург», сдвинутая на затылок.

–  Так ведь нам сегодня в «Каторгу» не идти, – сказал Шаляпин весело. – Отчего и не принарядиться? Значит, вы узнали, кто таков – наш доктор?

–  Узнал, – ответил я. – Ну-с, нанесем ему визит?

–  С удовольствием! Готов!

Идти оказалось недалеко – Яков Карлович Берзиньш жил в квартале от места нашей встречи – в Большом Трехсвятительском переулке в старом здании на первом этаже.

–  У вас есть револьвер? – спросил Шаляпин, когда я собирался уже позвонить в звонок с фамилией доктора.

–  Нет. А у вас?

–  Откуда!

Я убрал палец от звонка и повернулся к Шаляпину:

–  Знаете, Федор Иванович, вы посмотрите сначала на себя, а потом на меня. Как вы думаете – нужны нам револьверы?

Шаляпин широко улыбнулся:

–  А пожалуй, что и нет!

Я нажал кнопку звонка.

Дверь открыла горничная лет сорока, аккуратно одетая и в белом полотняном фартуке. Узнав, что мы пришли переговорить с доктором, она провела нас в небольшую гостиную с мебелью старого коричневого дерева и, усадив на венские стулья с полосатыми круглыми подушками, ушла докладывать.

–  Боюсь, мы с вами промахнулись, Владимир Алексеевич, – скучно произнес Шаляпин.

–  Да уж…

Ни горничная, ни эта гостиная никак не вязались с образом высокого злодея, нарисованного мальчиком на картонке. Но еще больше я в этом убедился, увидев самого Якова Карловича Берзиньша.

У него действительно была трость. Но трость эта служила только для того, чтобы высокий и тощий старик не упал – он отчаянно опирался на нее, сжав рукоятку сухими белыми пальцами, более похожими на паучьи лапки. Кроме того, профессор носил на лице седую эспаньолку, а вовсе не короткие усы, как на рисунке.

–  Чем обязан, господа, – спросил он без какого-либо акцента, с трудом опустившись в кожаное кресло и поставив трость рядом с подлокотником.

Я представил себя и своего спутника. При фамилии «Шаляпин» доктор и бровью не повел – вероятно, он не был меломаном.

–  Яков Карлович, – обратился я к старику. – Мы пришли к вам, как к врачу, который, насколько нам известно, периодически принимает больных с Хитровского рынка. Это так?

–  Так, – кивнул Берзиньш. – Так.

–  Скажите, – вмешался Шаляпин. – Зачем вам это?

Берзиньш недовольно посмотрел на моего спутника.

–  У меня хорошая практика, – ответил он, постучав своими паучьими пальцами по подлокотнику. – И я мог бы пренебречь. Да. Много лет назад меня попросили городские власти время от времени устраивать прием для местных пациентов. И даже положили определенные выплаты. Правда, потом эти выплаты прекратились, но я не перестал. Нет.

Вошла горничная и предложила чаю. Мы с Шаляпиным отказались, отказался и Берзиньш. Кивком головы он отпустил женщину и, когда она ушла, продолжил:

–  Видите ли, молодые люди, причина проста. Другие доктора на Хитровку не ходят. Я уже стар. Когда и я перестану принимать тамошних пациентов, все эти люди окажутся без медицинской помощи. Вот и все, что я могу вам сказать.

В глазах Шаляпина появилось уважение.

–  Яков Карлович, – продолжил я наудачу. – Не попадались ли вам на Хитровке юноши, которым хирургическим путем удалили голосовые связки?

–  Нет. Впервые слышу. Ко мне обращаются с теми болезнями, которые они не могут вылечить сами. Застарелый сифилис, плохо сросшиеся переломы, экземы, воспаления, непроходимость кишечника – я могу перечислять очень долго. Но вот удаленные связки… Нет. Никогда. А что случилось?

–  Видите ли, несколько дней назад мы с Федором Ивановичем обнаружили мертвого мальчика. Его зарезали. Но вот что странно – у него предварительно кто-то удалил голосовые связки. Причем сделал это хирург.

–  Вы уверены? – удивился Берзиньш.

–  Точно так! Операцию провели аккуратно и с соблюдением стерильности. Мальчик был тщательно вымыт и одет в больничную одежду.

Доктор задумался.

–  Нет, – решительно сказал он. – Я не представляю себе, чтобы где-то на рынке могли провести такую операцию. Нет! Вы ведь бывали там?

Я кивнул.

–  Значит, вы представляете себе, что творится в ночлежках вокруг рынка? Раньше я частенько ходил туда, но со временем это стало для меня тяжело. Я принимаю в комнате, которую мне выделяет местный городовой.

–  Рудников?

–  Да.

–  Понятно… – задумался я. – Значит, на Хитровке такую операцию провести нельзя, и, кроме вас, никаких врачей там больше нет.

Старик поднял голову:

–  Я не говорил, что, кроме меня, там больше нет врачей. Хотя и утверждать не могу, но, вероятно, там есть какие-то свои лекари, которых я не знаю.

–  Вот как?

–  Я же упоминал – ко мне идут только с теми заболеваниями и травмами, которые они не могут вылечить сами. Но иногда я сталкиваюсь со следами медицинского вмешательства – пусть и не часто. Несколько раз я наблюдал раны, зашитые ровно, умелой рукой. Но самыми простыми нитками. А два или три раза больные говорили, что не смогли получить помощи у своего местного доктора.

–  Они не говорили – кто этот доктор?

Берзиньш медленно покачал головой:

–  Они вообще очень скрытны. Я для них – иностранец, человек из другого мира. Колдун. Они не делятся со мной своими тайнами – даже те пациенты, которых я знаю уже давно. Да и мне, честно говоря, их тайны не интересны. Это профессиональное – интересна болезнь, а не пациент.

–  Значит, надо поискать этого доктора там, в ночлежках… – сказал я.

Шаляпин закатил глаза.

–  Вот еще что, – продолжил Берзиньш. – Есть еще одно подтверждение существования этого самого лекаря. Кто-то же готовит им настой кокаина и хлороформа, которым они опаивают людей, чтобы ограбить. А для этого надо понимать дозировку.

–  Да-да, спасибо, Яков Карлович, – сказал я. – Вы нам очень помогли.

Мы встали со стульев. Берзиньш тоже поднялся, опершись на палку.

–  Вы собираетесь выследить этого человека? – спросил он.

–  Надеемся, – ответил Шаляпин.

–  Что ж… Даже не знаю, пожелать вам успеха или неудачи.

–  Почему? – удивился певец.

–  Ведь если я умру, у местных обитателей вообще не останется никакой помощи. Впрочем… всего доброго, господа.

Распрощавшись, мы вышли на улицу.

–  Какой чудесный старик! – воскликнул Шаляпин. – Сухой, умирающий, как древний тополь на берегу старого пруда. А все равно – каждый четверг берет свою трость, надевает цилиндр и идет принимать этих оборванцев, до которых никому нет дела! Вот уж – живая клятва Гиппократа!

–  Да-да, – рассеянно кивнул я. – Точно так. Тополь и Гиппократ. Ну что же, Федор Иванович, пора нам расставаться.

–  Пора! – вздохнул Шаляпин. – Жаль, не нашли мы убийцу, но зато познакомились с таким замечательным человеком.

Я видел, как он уже примеривает на себя образ старого доктора Берзиньша – вероятно, для какой-либо из будущих оперных ролей.

–  Может быть, поужинаем сегодня, Владимир Алексеевич? – спросил меня Шаляпин. – Поедем в «Эрмитаж», например?

–  Сегодня не смогу.

–  Что так?

–  Пойду вечером на Хитровку искать нашего убийцу.

Шаляпин помрачнел. Я уже понимал, что история с мальчиком, не разрешившаяся быстро и эффектно, стала его тяготить. Но я и сам не собирался больше эксплуатировать Шаляпина – все просьбы его я выполнил, на Хитровку сводил, а дальше – это уже его дело.

–  Я ведь вас с собой не зову, – сказал я певцу как можно более мягче, чтобы не обидеть его чуткую натуру. – Ведь теперь будет опасно. Придется лезть под землю. Давайте сделаем так. Если я этого доктора отыщу, то обязательно дам вам знать на Долгоруковскую. Хорошо?

Шаляпин поджал обидчиво губы и кивнул. Потом попрощался со мной сухо и ушел в сторону центра.

Я заехал на Охотный Ряд в трактир Егорова, где в нижнем зале подкрепился блинами и выпил рюмку водки. Прочитав несколько газет, я на извозчике доехал до Певчевского переулка. Отпустив «легкового», я направился вниз, к Хитровке, но не успел пройти и нескольких шагов, как услышал за спиной:

–  Барин, глянь, что у меня есть!

Обернулся – Шаляпин! Шаляпин, снова одетый как казанский сапожник Федька Косой, собственной персоной! Все-таки не утерпел! Подкараулил меня.

–  Федор Иванович, – сказал я строго. – Останьтесь здесь. Шутки кончились. Там, куда я пойду, мне будет не до вашей безопасности.

–  Глянь! Глянь!

Я посмотрел на цилиндр, который мне протягивал переодетый и загримированный певец. Небольшой тубус, свернутый из черного картона, заканчивался выпуклым стеклом. На тубусе – латунный переключатель.

–  Что это?

–  Это, Владимир Алексеевич, – ответил он своим нормальным голосом, улыбаясь, – штукенция, чрезвычайно полезная во всяких темных помещениях. Я его по случаю купил в Нижнем Новгороде. Американский фонарь «Эвер Реди». Работает от гальванической батареи. Но при этом компактный и легкий.

Он передвинул рычажок, и стекло неярко засветилось.

–  Хватит ненадолго, потому как батарея уже прилично старая. Но на крайний случай – пойдет, – сообщил Шаляпин и, выключив фонарь, спрятал его в карман своего пальтишка. – Ну что, пошли?

–  Ох, смотрите, Федор Иванович, – встревоженно сказал я. – Сгинете под Хитровкой – меня потом публика на кусочки порвет.

–  Так и вы там сгинуть можете! – отозвался Шаляпин. – А вдвоем нам не так уж и страшно будет!

И мы начали спуск в хитровский ад.

Как оказалось, там нам были совсем не рады.

Первым нам встретился городовой Рудников. Он стоял, привалившись плечом к будке у ворот. Увидев нас, Рудников выпрямился и направился в нашу сторону.

–  Господин репортер, – выговорил он с плохо скрываемой антипатией, – снова к нам?

–  Да.

На Шаляпина он, казалось, не обращает внимания. Возможно, моя шутка про «знакомого генерал-губернатора» все еще работала, и Рудников, не зная, как к ней относиться, просто решил вычеркнуть Шаляпина из своего поля зрения.

–  Ну что же… Воля ваша. Однако имею вас предупредить. – Рудников набычился: – Как здешний городовой я не могу отвечать за вашу безопасность. Особенно теперь.

–  А что такого теперь случилось? – спросил я встревоженно.

–  Брожения насчет вас.

–  Какие брожения?

Рудников помолчал, а потом усмехнулся:

–  Разлюбили вас голодранцы.

Он развернулся и ушел, оставив нас с Шаляпиным перед входом в Хитровку.

Вечерний туман, смешанный с дымом, все так же лежал толстой грязной подушкой на этой площади. Мы все так же шли мимо торговок, но я заметил, что при нашем появлении голоса их сбиваются, они начинают говорить тише и провожают нас взглядами.

–  Что-то не то, – пробормотал Шаляпин. – Чувствуете?

–  Да уж, – откликнулся я.

Мы прошли мимо кучки сидящих и лежащих прямо на земле поденных рабочих, как вдруг я увидал знакомого.

–  Эй! Солома! Ну-ка, поди сюда!

Молодой лопоухий «свистун», то есть попрошайка, воровато огляделся и сделал вид, что зовут не его. Тогда я решительно подошел к нему, схватил за рукав чрезвычайно грязного матросского бушлата и оттащил к опустевшим уже прилавкам.

–  Ты чего не откликаешься?

Гринька Солома был моим информатором – одним из многих. Я ему приплачивал за наводки на новых людей с новыми историями. Но теперь он сначала постарался вырваться из моих рук, а когда понял, что это бесполезно, быстро поднял воротник бушлата и оглянулся – не смотрит ли кто.

–  Пусти, дядя, – зашептал он. – Пусти, а то меня пришьют.

–  Да кто тебя пришьет? – спросил я удивленно.

Шаляпин подошел к нам и встал так, чтобы загородить Солому и меня от наблюдателей.

–  А кто хочешь пришьет теперь. Тебя теперь тут не любят. Тебя на нож посадят. И меня тож.

–  Да за что?

–  А ты полиции Блоху выдал.

–  Что-о-о-о?

–  А что слышал.

Я опешил:

–  Кто же такое сказал?

–  Сам Рудников.

–  Ру-у-удников?

Сволочь Рудников отомстил мне за то, что я заставил его оформить убийство мальчика и тем самым влез в дело его собственной компетенции. И отомстил мне очень коварно. Я несколько лет завязывал отношения с самыми опасными и дикими бандитами Москвы. При всей своей дикости они все же имели некий кодекс чести. И доносительство считалось в нем одним из самых страшных грехов. Наверное, даже самым страшным.

Я отпустил Солому, который быстро юркнул в хитровский туман. Теперь мне предстояло надеяться только на себя. И на Шаляпина – если, конечно, на него можно было надеяться.

Когда мы проходили мимо «Каторги», дверь кабака отворилась и в ней показался пьяный мужичина с бритым лбом. Он, прищурившись, всмотрелся в нас, а потом, видимо, узнав, харкнул, демонстративно сплюнул и захлопнул дверь.

Ну что же. Обстоятельства наши теперь настолько ухудшились, что спуск в ад им уже нисколько не повредит.

7
Подземная Хитровка

Трехэтажный дом на окраине рынка, стоявший в ряду других таких же, снаружи казался бы неживой развалиной, если бы не дым из полуразвалившихся печных труб на крыше.

–  Что это? – спросил Шаляпин остановившись.

–  «Утюг», – ответил я. – Ночлежка. А вон те дома сзади него – это уже «Сухой овраг». А все вместе называется «Свиной дом», потому как владелец – коллекционер Свиньин.

–  Нам в него? В «Утюг»?

–  Вернее будет сказать – под него, – отозвался я.

–  Под?

–  Не помню, рассказывал ли я вам, Федор Иванович, что здесь, – я топнул ботинком по земле, – под этой площадью прорыты ходы и убежища для беглых каторжников и разных преступников, в которых они укрываются от полиции?

–  Да, было…

–  Я уверен, что наш убийца скрывается именно там – под землей. Иначе я бы давно знал о его существовании. Так что нам предстоит спуститься в подземелье, где даже я бывал всего один раз – да и то с местным провожатым.

–  Опасно? – спросил Шаляпин.

Я пожал плечами:

–  Вы могли бы сейчас отказаться и вернуться. Надеюсь, обратно вы пройдете без помех. Это у меня тут проблемы, а вы…

–  Поздно, – сказал Шаляпин, кивнув головой в ту сторону, откуда мы пришли.

Я быстро оглянулся. Позади нас собралась группа молчаливых оборванцев, от которой исходила явно ощущаемая угроза. Мы еще могли бы попытаться вдвоем прорваться и уйти, но пришлось бы пробираться к воротам через весь рынок, да еще и в густом тумане. А при нынешних обстоятельствах это могло означать и внезапный удар ножом, и даже пулю, прилетевшую непонятно откуда. Так что путь для отступления нам был отрезан. Впрочем, я решил хоть как-то исправить ситуацию – следовало объясниться с хитрованцами. Поэтому я шагнул вперед, успев заметить, как один из наших преследователей отвел за спину руку с зажатой в ней «финкой».

–  Слушайте меня! – как можно громче и тверже крикнул я. – Наврал вам Рудников. Я Блоху никому не сдавал. Это Рудников его арестовал по своему почину. А я собираюсь найти убийцу мальчика. И того, кто ворует голоса. Убьете меня – Блоха сгинет на каторге, а злодей останется.

Люди все так же стояли молча. Оглянувшись, я увидел в нижнем окне между досками, которыми оно было заколочено, чьи-то глаза, внимательно наблюдавшие за всей сценой.

–  А вас я не боюсь! – крикнул я, снова повернувшись к толпе. – Кто смелый – подходи, померяемся силой!

Я вытащил из кармана пятак, согнул его пальцами вдвое – трюк, уже однажды спасший мне жизнь в Самаре во времена моей молодости – и бросил под ноги собравшимся. Тот, с «финкой», быстро наклонился и поднял монету. Оборванцы сгрудились и тихо о чем-то посовещались. Наконец один из них, вероятно, заводила, крикнул мне в ответ:

–  Слушай, репортер! Мы тебя не тронем! Поклянись, что Блоху из Бутырок вытащишь, иначе не поверим. А не поверим – всё! Не ходить тебе больше по Хитровке!

–  Договорились! – ответил я. – Только вы мне помогите. Дайте мне провожатого под землю.

Они еще немного пошушукались, а потом тот, который с ножом, ответил:

–  Нет уж! Это теперь твое дело, репортер! Иди под землю сам. Господь не выдаст – свинья не съест!

–  Ну, ладно, коли так.

Они повернулись к нам спинами, и туман тут же поглотил их – мы остались одни перед входом в ночлежку.

–  Может, ну его? – спросил Шаляпин, выдохнув облегченно. – Путь свободен – они нас не задержат. Так ведь? Может, пойдем по домам?

Я повернулся к нему:

–  Федор Иванович. Опять говорю вам – возвращайтесь. Тут стало слишком опасно.

–  А вы?

–  А я теперь не могу. Я слово дал, и мне обратно нельзя.

–  Кому вы слово дали-то? – воскликнул Шаляпин. – Кучке бандитов?

Я нервно усмехнулся:

–  Так ведь слово-то мое! Мне и самому теперь будет стыдно, если я хотя бы не попробую. Иначе – вы слышали – мне сюда больше ходу не будет.

–  Да какой вам резон? И без Хитровки спокойно проживете!

–  Проживу, – кивнул я. – Прекрасно проживу. Считайте, у меня спортивный интерес. Ну так что – возвращаетесь?

Шаляпин помрачнел:

–  Владимир Алексеевич! Я вас очень прошу – никогда больше не предполагайте во мне труса. Я и сам знаю все свои грехи. Но трусости среди них пока не было. Чтобы Шаляпин струсил – такого никто никогда не скажет. И вам не позволю! – почти выкрикнул он.

Я схватил его за руку и крепко пожал ее.

–  Простите, Федор Иванович, за это искушение. Уж больно не хочется подвергать вас опасности. Но уж ежели вы решили не оставлять меня, то пойдем вдвоем. Только у меня просьба. Когда мы спустимся вниз, не отходите от меня ни на шаг.

–  А если мы потеряемся?

Я рассмеялся:

–  Тогда пойте!

–  Петь? Зачем?

–  Голос у вас громкий. Я вас по голосу отыщу.

Тут и Шаляпин заулыбался:

–  Идет!

И мы вошли в «Утюг».

Внутри нас встретили сырые облупившиеся стены, сильная вонь вареной капусты, смешанная с дровяным дымом, перегаром и запахом никогда не мытых тел. Вдалеке кричала женщина, и ей отвечал приглушенный рев мужчины. Кто-то уныло тренькал на самодельной балалайке. Плакал маленький ребенок. Старуха, скрюченная чуть не в дугу, при нашем появлении юркнула в занавешенную старым мятым ситцем дверь. Мы прошли коридором, который был освещен только чадившей керосинкой в дальнем углу.

–  Куда пойдем? – тихо спросил Шаляпин.

–  Вон туда, там живет арендатор.

Комнаты в этой ночлежке принадлежали одному или нескольким арендаторам, выкупившим их когда-то правдами или неправдами у прежних более состоятельных владельцев. Их разделили на углы – «номера». На самом деле эти «номера» были даже не углами, а лежачими местами – так, например, даже место под нарами отводили под два «номера», разделив их занавеской. Оттого в каждой комнате умещалась прорва народу, которые тут не жили, а только ночевали, проводя весь день «на промысле». Тут же находили себе пары, сходились, объединяя свои «номера», заводили детей, ссорились и умирали. Имущество покойного немедленно делилось между всеми жильцами комнаты. Арендаторы, или по-местному – «хозяева», не только собирали плату за постой – иногда силой, но и являлись поставщиками спиртного. В ночлежки, как и в иные приличные рестораны, нельзя было приходить со своей водкой – жильцы обязывались покупать ее только у «хозяина», который каждый раз пересчитывал бутылки в комнатах. И если находил лишние, не свои – немедленно выгонял провинившихся на улицу, предварительно отобрав в качестве штрафа у жильцов все имущество. Иногда при этом сильно избив несчастных. Такой строгостью нерушимо держались законы ночлежек и соблюдался интерес арендаторов, которые с нелегальной продажи спиртного получали барыша даже больше, чем от сдачи «номеров».

Мы подошли к двери под керосинкой, и я постучал. Через некоторое время послышались шаги, и дверь отворил толстый старик с красным лицом и заплывшими глазками. Неопрятная борода росла прямо из подбородка целой лопатой. Мышиного цвета волосы были всклокочены.

–  Здорово, Пахом Ильич! – кивнул я.

–  Здорово и ты, – сказал он высоким голосом, обычным у толстяков. – Чего надо?

–  Ищу я одного твоего подземного жильца.

–  Ну, ищи.

–  Покажи мне вход вниз.

Пахом поджал толстые губы и отвел глаза.

–  Не знаю ничего.

–  Да брось ты, Пахом Ильич! Ты ж небось слыхал, что я тут перед твоей дверью обещал обществу!

–  Ну слыхал. И что?

Я вздохнул и вынул из кармана пятерку.

–  Ты мне покажи – я у тебя, считай, там «номер» арендую.

Конечно, обычная арендная плата была много меньше. Пахом же был жаден до денег, как и все арендаторы. Он взял бумажку, сунул в карман и оглянулся. Заметив голову давешней старухи, торчавшей из-за занавески почти у самого пола, он погрозил ей кулаком.

Я вытащил еще рубль.

–  И дай нам свечей. Штуки четыре.

«Хозяин» ушел в свои апартаменты и вернулся со свечами.

–  Ну, пошли. Только чтобы по-быстрому.

Под лестницей был ход в полуподвальное помещение – такой узкий, что Пахом, тихо матерясь, едва в него протиснулся. Здесь было просторней, чем в комнатах наверху, но довольно сыро – не спасала даже маленькая чугунная печка с трубой, выведенной наружу. Лучик света тянулся в махорочном дыму до каменного пола, ложась на него бледным пятном. Возле печки в старом, подобранном на помойке кресле сидел детина в натянутом на уши картузе и маленьким ножиком вырезал из чурочки корявую фигурку голой женщины. Второй спал на нарах у дальней стены, повернувшись к нам спиной и влажно всхрапывая.

–  Сёмка, – позвал сидящего Пахом. – Замок отвори!

Он указал пальцем на дверь, обитую жестью в дальнем углу подвала.

Детина неспешно отряхнул колени от налипшей стружки, сложил ножик и свою «скульптуру» в одну руку, а другой достал из кармана ключ. Так же медленно встав, он подошел к двери и одной рукой ловко открыл большой амбарный замок, на который была заперта дверь. Потом открыл ее. За ней мы увидели темный прямоугольник входа в подземелье.

–  Идите, – повернулся к нам Пахом. – Тока я за вами запру. А то там шастают разные… Если этим путем вернетесь – стучите. Ребята тут у меня сторожат.

–  Спички? – спросил я у Шаляпина. Тот достал коробок, и мы зажгли свечи. На фонарь певца я не надеялся, и потому, вручив ему одну из свечей, первым нырнул в проем. Он последовал за мной. Сзади со стуком закрылась дверь, и прогремел замок.

Шаляпин поднял повыше свечу.

–  А тут кто-то поработал капитально! – сказал он громко. – Смотрите – балки и даже доски на полу!

–  Говорите, пожалуйста, тише, – попросил я. – Мы хоть и под землей, но все-таки не одни. Живут и здесь.

–  Только как же мы будем ориентироваться? – спросил громким театральным шепотом Шаляпин.

–  Ну, на это у нас есть карта.

–  Карта?

–  Не думаете же вы, – усмехнулся я в усы, – что я сунусь в эдакие места совсем не подготовленным? Хоть я и бывал тут всего один раз, но заставил своего тогдашнего проводника подробно рассказать мне про подземелье и даже нарисовал по его словам карту. Хоть ей и нельзя полностью доверять, однако основные ходы на ней помечены точно.

Я помолчал, а потом добавил:

–  Надеюсь, что точно, иначе нам отсюда не выбраться.

–  Но мы можем вернуться так же, как и пришли, – с тревогой сказал Шаляпин.

–  Вообще-то здесь много выходов на поверхность, – ответил я, вынимая портмоне. – Главное – знать их. Но заблудиться – проще простого.

Я достал из портмоне сложенный вчетверо листок, который на всякий случай всегда носил с собой. На нем и была нарисована карта с необходимыми пометками. Шаляпин приблизил к ней свечу, подставив снизу ладонь, чтобы не накапать воском. В еле колеблющемся пламени ее я стал показывать направление нашего движения.

–  Вот смотрите. Мы находимся здесь. – Я ткнул в начало толстой двойной линии. – Это «Крымский тракт».

–  Какой?

–  «Крымский». Его вырыли после обороны Севастополя трое саперов-дезертиров. Если помните, во время той войны широко велись минные работы. И вот эта троица, прибежав в Москву после поражения, решила устроиться на Хитровке по специальности. Подземные схроны существовали и раньше – почти в каждом подвале был ход вниз, где хранили «слам» – наворованное. Но саперы придумали вырыть целый ход под ночлежками «Сухого оврага» с ответвлениями, где можно было прятаться беглым каторжникам, держать тут добычу, собираться на сходки. Они его вырыли, сделали выходы по ночлежкам, устроили тут схроны и вывели дальше в канализацию. Они же потом и, так сказать, обслуживали этот ход – укрепляли его. И жили здесь же, почти не выходя на поверхность. Так что этот «Крымский тракт» до сих пор – самая широкая и надежная часть подземелья.

–  А что с ними стало потом? – спросил заинтересованно Шаляпин.

–  Не знаю. Вряд ли дожили до сих пор. Скорее всего, лежат вот тут. – Я ткнул свободным мизинцем в кружок, обозначавший небольшую пещеру.

–  А что здесь?

–  «Яма». Кладбище. Да-да! Если надо скрыть тело так, чтобы его не нашла полиция, то его волокут сюда. И здесь зарывают.

–  Подземные могилы… А это что? – Шаляпин кивнул на черточку, отходившую от «Тракта».

–  Это «Подлянка». Не хотелось бы туда соваться. Она ведет к схронам под кабаками. Но боюсь, этого не избежать – нам нужно найти кого-нибудь, кто мог бы рассказать нам про местного лекаря. Если наткнемся на кого-то из моих старых знакомцев, то, считай, повезло. Хотя люди тут сидят такие, что лучше было бы с ними вовсе не встречаться – только по сильной нужде. В любом случае, Федор Иванович, держитесь сразу за мной, и если я с кем-то заговорю, то в этот разговор не вступайте. Хорошо?

Шаляпин кивнул.

–  Ну, пойдем, что ли?

–  Пойдем.

Прикрывая свечи руками от слабого тока воздуха, мы прошли вперед и остановились там, где от «Крымского тракта» шел налево еще один более-менее благоустроенный ход.

–  Нам туда, – качнул я свечой.

–  Туда?

–  Да, там был главный саперный схрон. Сейчас уже заброшен – слишком много народу теперь тут ходит.

–  Разве? – удивился Шаляпин. – Мы тут уже минут десять, а еще никого не встретили.

–  Можем и вообще никого не встретить, – объяснил я. – Уже вся Хитровка знает, что мы под землю спустились. Кому надо – спрятались.

–  Хорошо, Владимир Алексеевич, что вы с ними «на берегу» договорились, – пробормотал Шаляпин, стряхивая комочки земли со своего плеча. – А то бы нас тут зарезали – никто бы и не заметил.

–  Хорошо, – согласился я.

Мы свернули налево и скоро очутились в небольшой рукотворной пещере, где раньше хранилось ворованное.

–  Ну, Федор Иванович, – сообщил я Шаляпину, – тут цивилизованная часть подземелья заканчивается и начинается дикость.

–  А это была цивилизация? – удивился певец.

–  Так точно. Страшно?

–  Страшновато, – признался Шаляпин, – вокруг темно, над тобой – земля, под тобой – земля. Вокруг – тоже земля. Думаю, я бы сейчас даже туману хитровскому обрадовался бы, как синему небушку…

–  Ничего, – постарался я подбодрить своего спутника. – Потом всем будете рассказывать, как бродили по этому подземелью! Девушки будут в обморок падать.

–  Хорошо бы…

–  Ну, продолжим. Сейчас мы пройдем вдоль стены. Нам надо найти «Подлянку».

–  Что за «Подлянка»? – спросил певец.

–  А это второй ход, который саперы вырыли, – ответил я. – Он тоже ведет в канализацию. Только они его долго скрывали. Люди были подлые – дезертиры. Они хоть и подрядились ворованное прятать и стеречь, сами из «общака» понемногу воровали и через «Подлянку» уносили, чтобы спрятать в особых своих кладовых. Там после их смерти много чего обнаружили.

–  Вы, Владимир Алексеевич, вроде говорили, что ваши легендарные саперы своей смертью умерли?

–  Нет, этого я не говорил. Просто были они, а потом всё – исчезли. А по своей воле или их местные воры за руку поймали – этого я не знаю.

Вход в «Подлянку» мы нашли довольно легко – раньше он был замаскирован, но уже много лет, как его открыли и больше не прятали. А сама «Подлянка» стала одной из подземных артерий Хитровки. Бывшие же схроны, где дезертиры хранили похищенное у воров, оборудовали под схроны для каторжников. Каждый такой схрон представлял собой земляной мешок с соломой на полу. С поверхностью эти схроны соединялись с помощью вкопанных труб, выходивших в подвалы кабаков – по ним вниз поступал свежий воздух. По ним же каторжникам спускали на веревке еду и водку. По ним также сообщали сидельцам новости.

Этот ход был тесней. Нам пришлось согнуться, чтобы не цеплять головами за земляной неровный потолок. Под ногами зачавкало – сырость этого коридора превратила грунт в толстый слой грязи.

–  Надо было галоши надеть! – с досадой сказал Шаляпин. – Я уже промок. Сапоги на мне – дырявые. Для конспирации.

–  Лучше светите по сторонам, – ответил я. – А то схроны пропустим.

И все-таки первый схрон заметил именно Шаляпин. Он вдруг схватил меня за рукав и указал налево. Мы свернули туда и пробрались в настоящую подземную нору.

–  Пусто, – пробормотал я, подняв свечу повыше. – Причем пусто давно.

В скудном свете свечи была видна старая, грязная солома на полу, наполовину утопшая в грязи, какие-то тряпки в углу и старое ведро, прикрытое куском почерневшей от сырости фанеры – отхожее место. От ведра несло, как от давно не чищенной выгребной ямы. Шаляпин тут же уткнул нос в воротник своего пальто.

–  И не вынес за собой, подлец! – сказал я. – Ну что, пойдем искать дальше?

Мы вернулись на «Подлянку» и медленно двинулись дальше. Свечи прогорели наполовину, и я запоздало подумал, что надо было взять их больше. Конечно, у Шаляпина в кармане был американский ручной фонарь, но певец сразу предупредил, что света от него – на несколько минут. Так что фонарь оставался на самый крайний случай.

За моей спиной Шаляпин неожиданно зачертыхался, и свет его свечи начал метаться из стороны в сторону.

–  Что случилось? – с тревогой спросил я.

–  Воском на руку накапал, – послышалось у меня из-за спины. – Горячо!

–  А!

Мы двинулись дальше. Прошло еще несколько томительных минут, как вдруг справа кто-то крикнул:

–  Гаси свечу, черт!

Я инстинктивно чуть не дунул на пламя, но потом спохватился и поднял ее чуть выше.

–  Ты кто такой, чтобы командовать? – спросил я грозно.

Из большой черной дыры в стене появилась лохматая голова с одутловатым лицом. Усы и борода были грязны и давно не стрижены. Голова, щурясь от света свечи, сначала вглядывалась в меня, а потом сказала:

–  А! Ляксеич! Ты? Здорово.

Тут и я узнал этого проходимца.

–  Болдоха! Ты?

–  Ну я…

Это был старый мой знакомый, беглый каторжник и грабитель Болдоха. Человек, вполне подходивший для того, чтобы задать ему интересовавшие нас с Шаляпиным вопросы.

–  А я тебя ищу, – соврал я. – Поговорить надо.

–  Ну заходите.

Болдоха оттащил вбок грязный куль, маскировавший его укрытие, и открыл для нас проход в свой схрон.