Текст книги "Смертельный номер. Гиляровский и Дуров"

Автор книги: Андрей Добров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

12
Притон на Грачевке

Когда я вышел на Трубную площадь, уже была ночь. Снег перестал. Его навалило по колено, и так он должен был лежать до самого утра, пока дворники не примутся за работу. Я шел с трудом, вытаскивая ноги из глубокого снега, но не замечал этого. Моя душа пела, я чувствовал себя молодым и сильным.

Правда, недолго.

Все-таки через некоторое время я вдруг подумал, как вернусь домой, где меня ждала Маша.

Развестись? Объясниться с Машей? Уйти из дома? Снять квартиру?

Начать новую жизнь?

Сладостные картины все еще всплывали в моем мозгу, однако темнота, едва прореженная светом фонарей, глубокий снег и ощутимый морозец постепенно начали охлаждать мою голову.

Я остановился, прислонившись к дереву, и вдруг захотел понюхать табаку – хотя и бросил уже довольно давно.

Вдруг неподалеку от меня раздался какой-то шум. Я невольно сделал шаг назад, чтобы укрыться за деревом, и присмотрелся.

Сначала я решил, что это трое подвыпивших гуляк возвращаются из притонов Грачевки. Причем один из них так нагрузился, что даже не мог идти – так что товарищам приходилось волочить его, прихватив за руки. Однако потом, приглядевшись, я поразился, что самый пьяный – тот, который был посередке – что-то слишком легко одет. А вернее, он был раздет до исподнего, до подштанников. Светловолосая голова его болталась, как у неживого. В то время как товарищи этого странного пьяницы время от времени останавливались и начинали вертеть головами – словно опасались – не увидит ли их кто.

Эта троица меня заинтересовала. Поскольку дерево, к которому я прижимался, стояло далеко от фонаря, я укрылся за ним еще тщательней и стал наблюдать.

Наконец, троица остановилась совсем недалеко от меня – прислушавшись, я мог слышать их приглушенные голоса.

– Кидай его тут. Щас снежком прикроем – до весны не найдут!

– Ты че, Лепёха, да на него завтра дворник наткнется. Потащили дальше.

– Не! Ну его к черту! Нам один хрен – завтра или послезавтра. Нас тут не было – и все.

– А вдруг он очухается?

– Ты дурак, что ли?

– Так он, похоже, еще дышит.

– Да и пусть себе дышит. Сейчас его уложим, заметем снежком – он через час и окочурится. Смотри – времени-то сколько! До утра никто тут и не пройдет.

– Ну, смотри, если что.

– А ничто.

Они бросили совершенно раздетого человека на снег и начали быстро наметать над ним сугроб – благо вокруг намело изрядно. Наконец, посмотрев на эту белую могилку, они сплюнули и быстро ушли.

Как только они отошли достаточно далеко, я бросился к сугробу и начал быстро его разгребать. Наконец мне удалось вытащить из снега совершенно закоченевшего человека. В его растрепанных волосах застряли льдинки, лицо показалось мне синеватого оттенка.

Я скинул с себя пальто и расстелил его прямо на снегу. Переложив несчастного, я завернул пальто и застегнул его, как кокон, – только ноги торчали наружу. Стянув вязаный широкий шарф, я обмотал им ноги бедняги, а на голову его натянул свою папаху.

Надо было бы позвать на помощь. У меня имелся при себе свисток, каким полицейские призывают на помощь дворников и своих товарищей. Но я боялся, что пока помощь придет, этот человек может умереть от переохлаждения. Поэтому я сначала сунул руку в карман пиджака и достал оттуда плоскую стальную фляжку, в которой было еще достаточно рома. Приподняв голову мужчины, я оттянул пальцем ему челюсть и тонкой струйкой стал вливать в нее ром.

Вдруг человек поперхнулся и закашлялся. Я поддерживал его голову, пока он кашлял, – положительно, жизнь возвращалась в его сильное тело.

– Что с вами случилось? – спросил я. – Кто вы?

Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня сквозь льдинки, налипшие на ресницы.

– Не надо кружка с орлом… – сказал он с сильным немецким акцентом. – Не хочу пить. Кружка с орлом – нет!

Думая, что он скажет свое имя и адрес, я внимательно вслушивался в эту тарабарщину. Но ничего более не сказав, несчастный снова потерял сознание. Тогда я достал свисток и свистнул три раза – обычный полицейский сигнал. Подождал, пока мне не ответили с двух сторон, потом еще раз свистнул три раза. Ответные свистки раздались ближе. Наконец, ко мне подбежали с разных сторон два дворника.

– Держи! Неси скорей в тепло! – распорядился я.

– Чегой-то он?

– Вот, наткнулся.

– А сам кто такой?

– Кто надо! – веско сказал я. – Несите его. А мне надо тут кое-кого догнать. Ну, что встали?

Дворники подхватили белобрысого.

– Небось, на Грачевке опоили бедолагу, – сказал один. – Давай, Мироныч, к тебе снесем – к тебе ближе.

Я поднял со снега свое пальто, шарф и шапку и начал отряхивать их от налипшего снега.

– Быстрей! – крикнул я в спины дворников. – Он совсем еле живой.

Они ускорили шаг.

Преследовать бандитов я не собирался. Мне пора было домой. Но не успел я выйти на свет фонарей, как увидел еще одну фигуру – высокий мощный человек шел, не скрываясь. Голову он повесил, как будто задумавшись. Шапки на нем не было – да и не нужна была ему шапка при такой-то гриве волос. Да, это был Альберт Иванович Саламонский собственной персоной. Но куда же он направлялся в такое позднее время?

Конечно, я мог наплевать и пойти домой. Но, может быть, именно эта необходимость предстать перед Машей и посмотреть в ее глаза заставила меня отложить возвращение. Я пошел по темной стороне, проваливаясь в снег и стараясь не упустить из виду директора цирка. Впрочем, вскоре я заметил, что он идет не оглядываясь. Тогда я перешел на его сторону бульвара и пошел следом, чуть приотстав.

Сначала я думал, что Саламонский направляется в трактир «Крым» на Трубной, где собирались шулера, посетители скачек, букмекеры и приезжие купцы. Но он, перейдя Трубную, свернул влево – в трущобы Грачевки. Это становилось все интереснее – зачем такому человеку, как он, идти в район притонов, причем притонов самых сомнительных.

Грачевка в те времена еще была местом, где проститутки официально занимались своим промыслом, по желтым билетам. Два раза в год их сгоняли в большую колонну и вели под присмотром городовых на медицинский осмотр – в ближайшую часть. То, что все они селились именно на Грачевке, было удобно для властей – вся официальная проституция была как бы под присмотром. Однако во многих притонах орудовали бандиты, опаивая до бессознательного состояния приезжих, – как это, судя по всему, случилось и с тем несчастным, которого я только что откопал из снежной могилы.

Саламонский прошел мимо нескольких дверей с красными фонарями и свернул на Колосовку, где были самые тайные, самые опасные и грязные притоны. Потом он зашел в темный глухой двор и, открыв какую-то дверь, скрылся внутри. Я остановился, чтобы осмотреться. Свет из окон домов здесь почти не пробивался через доски, которыми на зиму забивали окна местные обитатели, оставляя только щели для вентиляции – и то, когда не затыкали их тряпками и ветошью – для сохранности тепла. Из-за двери слышались голоса и звук расстроенного фортепиано.

Я пожалел, что не взял с собой своей трости с тяжелой ручкой в виде железного шара. Оставалась одна надежда – на кастет, лежавший в кармане. Нащупав кастет, другой рукой я толкнул старую толстую дверь.

Сразу за ней я попал в комнату с высоким сводчатым потолком, полную пара, дыма и копоти. По стенам метались какие-то тени, а свет исходил от трех или четырех керосинок. В углу чернело фортепиано, на нем высокая статная женщина с красным злым лицом играла мазурку. Далее стояли три стола, на которых между пустых бутылок и объедков валялись игральные карты. Сами игроки, сидевшие вокруг столов, ругались. Пока я стоял, оглядываясь, один из них – седой малый с кривым носом и оспинами на лице, увидев меня, крикнул женщине за фортепиано:

– Эй, Полковница, гляди, гости к тебе.

Та перестала играть и обернулась.

– Здравствуйте! – сказала она красивым низким голосом. – Проходите, пожалуйста. У нас весело. Все трактиры уже закрыты, а у нас есть пиво и водка. Антре, сессуар!

– Глянь, Оська!

– Это что за стрюк? Легавый, ай нет?

Женщина встала и подошла ко мне:

– Барин! Сессуар! Же ву при!

Она схватила меня за рукав и повела к столику у заколоченного окна.

– Вот тут. Персон не вьяндра трубле!

Повернувшись к игрокам, она прикрикнула:

– Ну-ка! Тише вы! Тезе ву!

Седой бросил карты и подошел ко мне.

– Разрешите представиться, барон Дорфгаузен. Отто Карлович.

– Настоящий барон? – спросил я.

– Всамделишный. Спился, извините. Ни копейки не имею за душой. Но если угостите, могу прочитать вам Шиллера в оригинале. Хоть я и сам – оригинал, хоть куда!

– Ну, Шиллера не надо, а угостить могу.

Тут с разных концов комнаты понеслись крики:

– Че там! И нам проставься! Не жалей целкового! Давай, барин, не жидись!

Я заказал пива всей компании. Полковница налила четыре стакана пива, а мне поднесла настоящую хрустальную кружку с мельхиоровой крышкой.

– Пью за твое здоровье! – крикнул «барон» и выдул свое пиво.

Я тоже поднес кружку ко рту и собирался откинуть уже крышку и выпить, как вдруг заметил на ней изображение орла. Тут же в моей памяти предстал замерзающий человек, шепчущий: «Не надо… кружка с орлом… кружка с орлом».

– Нет, – твердо сказал я, ставя кружку на стол. – Не пью пива. Нет ли у тебя, хозяйка, вина?

Из клубов дыма появился здоровый мужик в грязно-серой рубахе навыпуск. Рожа у него была страшная – черная кудлатая борода закрывала почти половину лица, а нос был сломан в двух местах.

– Обидеть хочешь? Пей!

– Нет, – сказал я твердо, – хозяйка, унеси это пиво и принеси мне вина.

Бородатая рожа не спускала с меня глаз. Но полковница быстро пожала плечами, взяла мою кружку и куда-то унесла. Потом вернулась с другими стаканами, наполненными пивом, а передо мной вновь возникла кружка с орлом. Я отодвинул ее рукой.

– Нехорошо-с! – заявил барон Дорфгаузен, заходя справа от меня. – Сами-с угощаете, а не пьете. Нехорошо-с, не по-благородному.

– Ву ле ву буар ён вер авек ну, силь ву пле, мсье, – сказала Полковница, снова пододвигая ко мне кружку.

– Не буду буар, – ответил я твердо, стараясь не упускать из виду барона. Руку я по-прежнему держал в кармане, сжимая свой шипастый кастет.

– Ах ты, сука! – вдруг заревел бородатый и нагнулся, чтобы схватить меня за грудки. – Держи его, Оська, лей ему в глотку!

Я выдернул руку из кармана и ткнул прямо в бороду – там, где разевался вонючий рот. Брызнула кровь, и бандит отшатнулся назад. Я вскочил, держа кастет перед собой. Барон выругался и выхватил из-за спины финку.

Не знаю, чем бы закончилось дело, если бы в дыму вдруг не проступил светлый прямоугольник открывшейся двери и чей-то голос не сказал громко:

– А ну! Что тут у вас?

В комнату вошли трое. Впереди – суховатый мужчина, хорошо одетый, но с пальцами, унизанными перстнями. За его плечом следовал молодой франт с помятым лицом, стриженный по-американски и с американскими же тонкими усиками над влажными чувственными губами. А сзади возвышалась фигура Саламонского.

– Сет идиот не ве па буар де ля биер, – сказала Полковница, – пить не хочет.

Суховатый мужчина с зализанными на прямой пробор волосами склонил голову и внимательно посмотрел на меня. И от этого взгляда мне стало страшнее, чем в тот момент, когда на меня кинулся бородатый. Единственная надежда была на Саламонского – при нем меня скорее всего убивать не станут. Но вдруг он заодно с этими бандитами и не захочет, чтобы я был свидетелем того, что он пришел в этот притон?

– Кудлю кастетом в зубы ткнул! – пожаловался барон Дорфгаузен.

– Да? – спокойно спросил сухощавый.

Но тут, к моему великому облегчению, высказался Саламонский:

– Владимир Алексеевич! Что же это вы? Мы же договорились, что вы снаружи подождете!

Сухощавый резко повернулся к Альберту Ивановичу:

– Ваш человек?

– Мой, – кивнул Саламонский.

– С охраной пришли? Боитесь чего?

Саламонский побагровел:

– Мне охрана не нужна. Я если захочу – кого угодно раздавлю. Друг это мой – журналист Гиляровский.

– Гиляровский? – сухощавый повернулся ко мне, но уже заинтересованно. – Тот самый Гиляровский? Король репортеров?

Я кивнул.

– Так меня называют.

– Что же вы сразу не сказали?

Он посмотрел на стол, увидел кружку с орлом и болезненно поморщился.

– Уберите это. Налейте господину репортеру из моей бутылки.

– Спасибо, но я пойду, пожалуй, – сказал я, не выпуская кастета из пальцев. – Уже поздно.

Сухощавый повернулся ко мне.

– Конечно. Всего хорошего. Только вот что… Надеюсь, все тут произошедшее останется между нами? Никаких статей? Это просто частное недоразумение. Вы понимаете? – последние слова он сказал с особым нажимом.

Я кивнул.

– Я тоже пойду, – сказал Саламонский. – Дайте мне мое пальто.

Сухощавый кивнул, и барон откуда-то из угла принес пальто Альберта Ивановича.

Не подавая руки, Саламонский сухо откланялся, и мы вышли из притона. Некоторое время шли молча. Наконец, уже на бульваре, директор остановился и повернулся ко мне.

– И зачем вы пошли за мной в это место? – спросил он.

– Я за вами не ходил, Альберт Иванович, – ответил я, твердо глядя в его глаза. – Всякий знает, что я пишу о подобных местах. Все это – чистое совпадение.

– Совпадение? – с сомнением произнес Саламонский. – Что же, для вас вышло очень удачно, что я там был. Компания эта – не самая хорошая. Могли бы вас и вперед ногами вынести.

– И не в таких переделках приходилось бывать.

Директор дернул щекой в ответ на мое, как он считал, бахвальство.

– Как скажете…

– А вы, Альберт Иванович, если не секрет – отчего это водите знакомство с этими мерзавцами? Ведь их промысел известен – завлекут новичка, опоят «малинкой», да и обчистят, как липку.

– Это мое дело, – внушительно сказал Саламонский, но потом смягчился и пояснил: – Поигрываю, Владимир Алексеевич, душу отвожу по маленькой. Ставки небольшие, но зато азарт. Только Лине не говорите – незачем ей знать, как мы, мужчины, отдыхаем душой. Не так ли?

Я кивнул. Мы пожали друг другу руки и расстались.

По дороге домой я вспоминал все, что случилось за этот вечер. Безусловно, Саламонский мне врал. В таких притонах за закрытыми дверями игра шла по-крупному, проигрывались не только целые состояния, но иногда и сама жизнь. Значит, что-то его связывало с бандитами на Грачевке.

Кроме того, странно, что бандит меня знал, а я его – нет. Мне казалось, что я знаком практически со всеми крупными представителями преступного мира Москвы. Однако этот сухощавый мне никогда не встречался. И не подходил ни под одно описание, мной услышанное или прочитанное.

Ну а Лиза?

Свидание с ней теперь казалось мне далеким, будто произошло оно не пару часов тому назад, а пару недель.

Насколько искренней была Лиза? И если она меня обманывала, то зачем?

13
Цирковые страсти

22-го утром я поехал на Остоженку в охранную контору «Ваш Ангел-хранитель». В ней ничего не изменилось со времен моего последнего посещения. Все та же скромная табличка с одним только названием агентства, все та же каморка с пожилым мужчиной в старомодном черном сюртуке – местным цербером. Я уже рассказывал, что в те времена, кроме полиции, в Москве было несколько контор, которые занимались охранной деятельностью, – сопровождали купцов, перевозивших крупные суммы, или же выбивали долги у тех, кто скрывался от кредиторов. «Ваш Ангел-хранитель» и был одной из таких контор. Ее сотрудники, или как их называли коротко «ангелы», ходили в черных сюртуках и немного смахивали на гробовщиков – это оказывало исключительно сильный эффект на тех, кому приходилось с ними сталкиваться. Руководил «ангелами» мой старый знакомый Петр Петрович Арцаков, который был в молодости борцом, выступал под именем Махмуд-оглы и представлял собой беглого янычара, выходя на арену для схваток с другими борцами. На почве цирка мы с ним и подружились. Входя в его спартански обставленный кабинет, я подумал, как он воспримет мою просьбу помочь в деле, связанном именно с цирком.

– А! Владимир Алексеевич! – протянул мне руку Арцаков. – Все никак не угомонишься? Другие в наши годы уже посиживают в гостиных, чаи гоняют, а ты все приключения ищешь на свою голову?

– С чего это ты решил, Петр Петрович?

Арцаков положил свои толстенные руки-бревна на стол:

– Стал бы ты ко мне приходить просто так…

– Точно!

– Ну, рассказывай, только без предисловий. У меня времени нет сейчас. Жду клиента.

В кабинетике было жарко натоплено. За оконной решеткой на стекле медленно таяли морозные узоры, открывая овал на белый дворик с черными голыми деревьями. Пока я рассказывал Арцакову свое вчерашнее приключение, он то поглядывал на этот пейзаж, то упирался взглядом в зеленое сукно своего стола.

– Ну и что тебе от меня надо?

– Пока только информацию. Что за человек владеет тем притоном? И почему к нему ходит Саламонский.

– Ну, это как раз несложно, – ответил Петр Петрович. – Эти ребята мне знакомы. Тот сухощавый – это Дёмка Тихий.

– Хорошая кличка, – кивнул я, – вполне ему подходит.

– Ну да, – подтвердил Арцаков. – Тихий он тихий, но жесток. Слова лишнего не скажет – сразу шило в печень сунет, и привет. Странно, что ты с ним на бегах не познакомился. Вроде как ты там бываешь.

– Увлекается?

– Еще как. Только он не ставит, а скорее собирает. Под ним с десяток букмекеров ходит. Вообще шайка у него небольшая, но крутая. И картами промышляют там у себя тоже. Сами почти и не играют, но пара человек из них – сильные шулера. В общем, занимаются в основном игрой. А вся эта канитель с притоном, бабами и «малинкой» – так, подспорье. Навроде как огородик у крестьянина.

– Так что же, – спросил я, – этот Тихий – он сам себе хозяин?

– Ага, – ответил Арцаков, – сам себе. Но дерзкий… До дурости. Мало ему приезжих обирать. Он все мечтает прибрать к рукам денежки других тузов.

– Это как?

– Устраивает для них банчок. Разыгрывает из себя святого – мол, приезжайте ко мне ваш хабар проигрывать – у меня строго с шулерами – все по-честному.

– И ездят?

– Ездят. Типа – на нейтральную территорию.

– Что, и Саламонский участвует в такой игре?

– А че, Саламонский – не человек, что ли? Он их давний корешок.

– Откуда ты этого Тихого знаешь? – спросил я.

Арцаков помедлил, взглянул на картотеку, потом снова в окно и нехотя продолжил:

– Ты знаешь, Владимир Алексеевич, я бы тебе рассказал, но понимаешь – я тогда на клиента работал. И вся эта информация – она вроде как служебная у нас. Я такие вещи не рассказываю, а то клиенты ко мне ходить перестанут. С другой стороны… Было это давно, пять лет назад, так что, думаю, можно. Только ты – никому. Договорились?

Я горестно вздохнул:

– Эх, Петр Петрович, знал бы ты, сколько я таких обещаний надавал за последние три дня! Я скоро лопну от секретов. Ну, давай, никому не расскажу!

– Для тебя же стараюсь. Так вот, пять лет назад нанял меня один человечек при деньгах. По поводу своего племянника. Тот получил от отца миллиона четыре наследства и начал гулять. Вот… И дядя его приметил, что племяш связался с плохими ребятами. Тогда он меня попросил сначала выяснить, что за компания такая и какой у нее интерес к парню. Вот тогда я про Дёмку этого и узнал. И про его дела с повадками. Тут уж дядя перепугался и заплатил, чтобы мы племянника того… – он рубанул ладонью по столешнице, – отсекли от этих козлов. Ну а как это сделаешь? Племянник-то совсем дурной был, сам к ним постоянно бегал. В общем, пришлось поступить жестко – собрал я несколько ребят, пришли мы к Дёмке, потолковали с ним по-своему, душевно то есть. Он, недолго думая, собрал вещи и уехал гастролировать к черту на кулички. А теперь, гляжу, вернулся. Вот и все.

– Ага! – сказал я. – Теперь мне кое-что понятно. Это все?

– Пока все, – ухмыльнулся Арцаков, – если только тебе еще чего не понадобится.

Я вздохнул – предстояли расходы.

– Понадобится, – сказал я, – можете вы в течение недели присмотреть за тем притоном – кто туда ходит? Особенно меня интересуют люди из цирка Саламонского. Да и сам Альберт Иванович.

– Можем, – улыбнулся Арцаков, – ты мою таксу знаешь?

– Знаю, – вздохнул я и полез за бумажником.

Выйдя из конторы «ангелов», я нашел извозчика, сел в сани и накинул меховой полог на ноги. Снег, шедший всю ночь, перестал. Солнце светило ярко, отражаясь от церковных куполов, окон и витрин. Приказав ехать на Цветной бульвар, я задумался, рассеянно глядя в спину «легкового»…

Значит, пять лет назад, когда начались первые «смертельные номера», Саламонский якшался с этими бандитами с Грачевки. Потом люди Арцакова их спугнули, и они уехали. Убийства на арене прекратились. И вот Тихий вернулся, и череп опять появился на афишах. Погиб Гамбрини. Альберт снова пошел на Грачевку. Связь между этими событиями можно и не искать – она очевидна. Но неужели директор цирка как-то виновен в этих смертях? Такого не может быть! Наверняка, если его спросить прямо, он все объяснит.

И еще я подумал – если с Гамбрини у меня не получился фокус с рефлексами, поскольку он и сам был мастер их распознавать, то с Саламонским эту методу будет применить намного проще. Он – человек не такой замысловатый, хоть и умеет быть скрытным, как показали последние события…

Я прошел в цирк, разделся в пустом гардеробе и по уже знакомому маршруту поднялся в директорский кабинет. На мой стук дверь открыла Лина.

– Вы ко мне?

– Добрый день, мадам, а Альберт Иванович здесь?

– Альберта Ивановича нет.

– Так так… – протянул я.

– Проходите, – пригласила Лина.

– Я просто заглянул…

– Все равно проходите. У меня к вам несколько вопросов, – твердо сказала Лина Шварц и открыла дверь кабинета.

Я прошел и сел в кресло, указанное ею. Лина постояла у стола, а потом села и сама.

– Владимир Алексеевич, что вы скажете?

– Вы про трагедию с Гамбрини?

Она кивнула.

– Я занимаюсь этим делом.

– И как оно продвигается? Вы знаете, что мы не вешаем рождественскую афишу? Понимаете почему?

– Потому что вы уже ее вешали, и на ней опять появился череп.

– Да.

Лина взяла из малахитового стакана изящный ножик для разрезания бумаг и повертела его в своих коротких пальцах.

– Вы что-то хотели рассказать Альберту?

– Скорее хотел его кое о чем спросить.

– Могу я вам ответить на этот вопрос?

– Увы, – вздохнул я, – боюсь, что нет.

– Вот как?

Я кивнул.

Лина опять помолчала. Поставила ножик обратно в стакан.

– Владимир Алексеевич, – наконец произнесла она, и было видно, что через силу, как будто тема предстоящего разговора ей была неприятна, – я хочу кое-что прояснить между нами. Видите ли, несмотря на то, что цирк носит имя моего мужа, на самом деле он давно не является официальным его директором. Три года назад он отошел от дел и передал все бумаги мне. Теперь я – директор этого цирка. Вы понимаете?

Я кивнул.

– Конечно, когда он приходит, я стараюсь не вмешиваться. В конце концов, Альберт сам создал этот цирк, сделал его тем, чем он сейчас является – лучшим цирком Москвы. Но это было давно. Со временем энтузиазм исчез, а Альберт Иванович ненавидит рутину. Да и цирковой прогресс уже ушел далеко вперед. Альберт – прирожденный наездник. Его, так сказать, конек – дрессировка лошадей. Он великолепно ставит большие номера со множеством голов. И раньше это было как раз то, на что шла публика. На всю эту синхронность, пышность… Но времена изменились. Сейчас цирк – это царство клоунов. И не просто клоунов, а клоунов нового поколения. Люди больше не идут смотреть конные аттракционы Саламонского. Люди идут на Танти, на Дурова. На Бима и Бома, на братьев Костанди, на Лепома и Эйжема, на Коко и Роланда, наконец. Конечно, мы готовим большие аттракционы – в том числе и новогодний, но гвоздями программы будут не лошади, не гимнасты и не акробаты. Наши звезды – эти новые клоуны, которые читают утренние газеты, а к вечеру уже переделывают классические антре на злобу дня. Альберт всего этого не понимает. Конечно, он уважает и Танти, и Дурова, но по-прежнему считает их коверными – такой прослойкой между настоящими номерами.

Я слушал, кивая.

– Когда Альберт решил отойти от управления цирком и передал все дела мне, я, честно скажу, обрадовалась. Не потому, что хотела этой страшной ответственности, нет. Просто я подумала, что теперь у меня развязаны руки. Возможно, – сказала Лина задумчиво, – все это потому, что я раньше него ушла с арены. У меня было время посмотреть со стороны… Но так или иначе мы изменились. Изменились в правильную сторону, мы остались среди первых цирков страны, а не превратились в подобие замшелого филиала Чинизелли.

Возразить на это мне было совершенно нечего. Но я пока еще не понимал, к чему клонит госпожа директор.

– И вот появляется Альберт. И я чувствую… нет, я вижу – он возвращается как ни в чем не бывало! Как будто он и не передавал мне управление цирком! Как будто он просто выходил на бульвар подышать свежим воздухом! Приходит, отдает приказы, знакомится с бумагами… Владимир Алексеевич! Я хочу, чтобы вы точно понимали – я безмерно уважаю своего мужа, я преклоняюсь перед его талантом, я, в конце концов, обожаю его как мужчину, но цирк обратно я ему отдавать не намерена. В этом цирке директор один – я. И все свои действия вы должны согласовывать именно со мной, а не с ним. Все вопросы вы должны адресовать мне, а не ему. Мы понимаем друг друга?

– Безусловно, – кивнул я.

– Так, может быть, теперь вы зададите мне тот вопрос, который хотели задать Альберту? – спросила Лина.

Я, безусловно, не хотел этого делать. Но и отказывать госпоже директору было не с руки. Если мне нужно было собрать больше информации изнутри цирка, я обязан был поддерживать с ней хорошие отношения.

– Я хотел спросить у него – а что, если совсем не вешать афишу? Если не на чем будет рисовать череп? Что тогда?

Лина как будто растерялась:

– Я не знаю… Мы никогда так не делали… Боюсь, это будет нарушением порядков. Я подумаю, но не могу обещать, что мы так и поступим. Возможно, я попрошу полицию поставить пост у афиши, хотя они вряд ли согласятся – все-таки мы – частное заведение. В крайнем случае – снова поставлю дворника.

– В прошлый раз не помогло, – напомнил я.

– Организуем дежурство униформистов. По два человека.

Я встал.

– Спасибо, госпожа директор, это все, что мне хотелось знать.

– Да? – недоверчиво спросила она. – Все?

– Я бы хотел поговорить с артистами.

– Хорошо. Только аккуратно. Они очень нервничают.

Я раскланялся и вышел из кабинета.

Конечно, я обманул Лину Шварц – ни с какими артистами говорить я не собирался. Мне был нужен только Саламонский. Меня могла бы интересовать еще Лиза Макарова, но я знал, что она уже подъезжает к Ростову. Поэтому я просто пошел по широкому центральному проходу на тренировочную арену, чтобы посмотреть репетицию артистов и подумать.

Проходя мимо ответвления коридора, в котором были двери гримерки Гамбрини, я остановился. Как недавно я говорил с несчастным иллюзионистом, подозревая его в убийствах! Я взглянул на противоположную стену коридора – вот дверь гримуборной Дурова. А эта, как я полагаю, гримерная Лизы.

Мне вдруг захотелось посмотреть комнату, в которой она переодевалась и красилась перед выходом на сцену. В этом желании была, конечно, неприкрытая эротика. Но здравый смысл говорил мне, что дверь заперта, а ключ хозяйка увезла с собой. Однако я, как мальчишка, в котором инстинкты сильнее разума, сделал несколько шагов и дернул за ручку Лизиной двери. Она распахнулась.

Лиза сидела перед зеркалом в одной широкой блузе, с совершенно голыми ногами, и массировала себе пальцами виски.

– Лиза! – ошарашенно выпалил я. – Почему вы не в Ростове?

Она повернулась ко мне и, как показалось, на секунду смутилась. Но тут же приняла холодный вид и даже попыталась скрыть свои ножки.

– Мне незачем больше туда ехать, – сказала она. – Боже, как болит голова!

– Но как же… Как же наша договоренность? – растерялся я.

– Не беспокойтесь, Владимир Алексеевич, – ответила Лиза, – я уже переговорила с Альбертом Ивановичем. Он обещал все устроить.

– Что устроить?

– Он сказал, что полиция не станет меня трогать.

– Да? – удивился я. – Но на пузырьке остались ваши отпечатки.

Лиза как будто рассердилась:

– Я не знаю! – зло сказала она. – Я не знаю, как Альберт Иванович это сделает, но он пообещал мне, что полиция меня трогать не будет. Он сам об этом позаботится.

– А череп? Что насчет черепа?

Она пожала плечами:

– Альберт Иванович сказал, чтобы я не беспокоилась. Он принял меры.

Я вошел и закрыл за собой дверь. Во мне бурлила злость.

– Я не знаю, что именно наговорил вам Саламонский, – твердым голосом сказал я, стараясь сдерживаться. – Но на вашем месте я бы не стал полностью полагаться на его слова.

Но Лиза только смерила меня непроницаемым взглядом.

– Вы так говорите потому, что он пообещал мне защиту. А вас хватило только на совет поскорее уехать. Уехать и бросить все. Ну, сами подумайте хорошенько – что бы я делала в Ростове? Выступала бы перед тамошними мужиками? Что за жизнь была бы там у меня? Это все, что вы могли мне сказать?

– Но, Лиза, – пробормотал я, – вы несправедливы. К тому же опасность никуда не делась.

– Я пообещала вам себя, а вы решили откупиться подешевле? Пятьдесят рублей на билет – по-вашему, это красная цена такой женщине, как я?

Меня как холодным душем окатили.

– Не играйте со мной, Лиза! – сказал я. – Мне от вас ничего не надо. Вы сами выбираете свою судьбу. Но в будущем попрошу больше ко мне не обращаться.

Я повернулся и взялся за ручку двери. И услышал ее голос за своей спиной:

– Надеюсь вас больше никогда не увидеть.