Текст книги "Врачеватель. Олигархическая сказка"

Автор книги: Андрей Войновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Слушайте, как вы вообще сюда попали? Какой, простите, черт вас сюда занес? Невероятно! Девяносто процентов ресурсов этой дивной страны принадлежат сорока двум людям. И одного из них я имею счастье лицезреть. И где? В моем занюханном отделении. Парадоксы какие-то! Вы водку пить будете?

– Нет, спасибо. Я за рулем.

– Он еще и за рулем. Фантастика! Скажите, я сплю или уже в Кащенко?

Доктор загасил дымившийся в пепельнице окурок и сразу же прикурил новую сигарету.

– А что касается старушки – ей недолго осталось. Сыночек ее, подонок, один раз приехал, и то за подписью вместе с нотариусом. Не знаю, оставьте долларов триста-четыреста. Сейчас есть все. Были бы деньги. Я сам ей куплю хорошие препараты.

– У меня с собою нет наличных. Есть карта. Возьмите, пожалуйста. Распорядитесь, как считаете нужным. Не знаю точно, но здесь, по-моему, и на больницу должно хватить. Извините.

Пал Палыч положил пластиковую карту на стол и вышел из кабинета.

– Никак совесть заболела. Благодетель хренов, – произнес зав. отделением, когда дверь за благодетелем закрылась.

Подойдя к старушке, Пал Палыч взял ее за руку.

– Я знаю, вы поправитесь.

– Спасибо тебе, сыночек, только я не поправлюсь. Я скоро буду там. Это такое счастье!

В феврале темнеет рано, и на улице давно включили освещение. Небо было закрыто тучами, но снег не падал. С северо-запада дул неприятный холодный ветер. Какое-то время назад Пал Палыч и Сергей вышли из больницы. Сейчас они стояли возле машины, и было видно, что ветер им не помеха.

– Прости, Паша. Знаю, что ты искренне, но, поверь, мне тяжело тебе отказывать во второй раз. Мама заждалась. Хотя бы ночь с ней побуду, а завтра рано утром надо в монастырь возвращаться. Боюсь только, к заутрене-то уже не успею. Я и так в Москве задержался дольше некуда, а там ведь на мне все хозяйство. Лучше ты ко мне приедешь. Увидишь, какая у нас благодать. Душа радуется. Я вот почему-то уверен, что ты скоро ко мне приедешь. Ведь приедешь, Паша?

– К тебе я и пешком приду.

– Вот и слава Богу! Если бы ты знал, как я буду тебя ждать.

– Ладно, Серега, садись в машину. Отвезу тебя домой.

– Нет-нет, Паша, и не думай. Здесь автобус идет прямо до метро. Не волнуйся, я доберусь. Да и не гоже мне, грешному, разъезжать на таких автомобилях. Смех, да и только. А Ларисе от меня низкий поклон.

Они крепко обнялись и долго так стояли под этим наполненным сыростью, пронизывающим февральским ветром, не чувствуя холода.

– Ну, прощай, Паша. Только ведь вот что хотелось сказать тебе. Великое испытание для человека, который живет, ни в чем себе не отказывая. Когда любое его желание, любая прихоть исполняются в ту же секунду, по первому требованию…

– Как ты сказал? – Пал Палыч изменился в лице. Он сразу вспомнил, что эту же фразу вчера говорил врачеватель.

– Я хотел сказать, – спокойно продолжил Сергей, – что тогда он перестает видеть окружающий его мир и сердце с каждым днем становится все черствее, пока не превращается в камень. А ты все-таки нашел меня, Паша! Ты помог старушке, сделал благое дело. Я видел – это не откуп. Это искренне, по велению сердца твоего. Но сколько их, таких старушек? А бездомных брошенных детей? Подумай об этом, если к тому испытываешь потребность. Ну, храни тебя Господь!

– Прощай, Серега!

– Да это я в миру Серега, а в монашестве – Филарет.

Он трижды осенил Пал Палыча крестным знамением, прочитав над ним короткую молитву, еще раз обнял его, попрощался с охраной, не знавшей, как себя вести с монахом, – «Храни вас Господь!», «Спасибо, батюшка!», затем повернулся и пошел спокойной, уверенной походкой по направлению к автобусной остановке.

– Я приду к тебе, Серега. Рано или поздно, но приду, – сказал Пал Палыч, когда в миру Сергей Алексеевич Плотников, а в монашестве казначей Филарет садился в автобус, помахав ему рукой на прощание.

Пал Палыч еще долго стоял на ветру и смотрел на пустую остановку, пока, наконец, к нескрываемой радости охранников, не сел в машину и они не отправились в путь.

От солнцевской больницы по окружной до поворота на Рублево-Успенку добрались сравнительно быстро. Потом намертво увязли в пробке. Деловая и политическая элита после трудов праведных горела желанием побыстрее добраться до своих загородных очагов, создавая немыслимую толчею мигалками, клаксонами и различными рискованными маневрами с выездом на встречную полосу, что только усугубляло ситуацию на узкой дороге, создавая дополнительные трудности. Пал Палыч был спокоен и черепашил строго в потоке. Зазвонил телефон. Пал Палыч взял трубку.

– Лариса, ты прости, забыл тебе перезвонить. Но какое же тебе огромное спасибо! Да. Нашел. Конечно, встретились. Увидимся – все расскажу. Что? – брови Пал Палыча медленно, но верно ползли вверх. – Ты хочешь поужинать со мной? И где? В «Царской охоте»? Знаешь, я только сейчас подумал, что не ел уже двое с лишним суток. Идея классная, только есть одно «но». Давай обойдемся без ресторана. Поужинаем дома. А, Женечку в отпуск? Ничего страшного. Можно подумать, что я никогда не чистил картошку. Главное – знать, есть ли она у нас и где находится. А ты бы пока, Лариса Дмитриевна, поскребла по сусекам, а я скоро буду. Мы уже в Раздорах.

На громадной кухне, где сегодня утром наша супружеская пара мирно попивала зеленый чай, нам предстала картина, достойная кисти художника или, на худой конец, пера сочинителя. Два человека, облаченные в фартуки, как минимум, лет десять не подходившие к плите, готовили себе ужин. Не желая обидеть хозяев, мы не станем говорить о том, что на кухне стоял невообразимый чад. Лишь скромно заметим, что до нас доносился приятный аромат слегка подгоревшей рыбы. На бесконечно длинном разделочном столе, наряду с тостерами, блендерами, мясорубками и миксерами, вперемежку лежали груды апельсиновых корок, картофельной кожуры и немалое количество открытых консервных банок. Лица кулинаров были предельно серьезными и сосредоточенными. Однако первых жертв избежать не удалось. Лариса Дмитриевна то и дело дула на свою обожженную кисть руки, а Пал Палыч носился по кухне с наскоро перевязанным пальцем, который он умудрился порезать, открывая банку с черной икрой. Но все эти мелочи мало заботили людей, занимавшихся на данный момент конкретным делом.

О, чудные мгновения! Ужин наконец-то был готов, стол сервирован и накрыт здесь же на кухне, свечи зажжены, в центре бутылка красного вина и два уже наполненных его содержимым бокала.

– Вот чего я, Пашка, от тебя не ожидала, так это такой молодецкой прыти.

– Да я, признаться, тоже немало вами удивлен, Лариса Дмитриевна.

– Тогда давай выпьем, и ты мне про Сережку обещал рассказать.

– Давай выпьем.

– За что будем пить?

– Только не за «что», а за «кого». Давай выпьем за Филарета.

– За какого еще Филарета?

– За Серегу. Серегу Плотникова. Это он в миру Серега, а в монашестве Филарет.

– В каком монашестве?

– Сережа монах. Служит в монастыре в Тихоновой пустыни. На нем там все хозяйство держится.

Лариса поставила свой бокал на стол.

– Сережа монах? Как это? Подожди, я что-то не понимаю. А?.. А Ирка где?

– Не спрашивал. Ну, если он монах, значит, они расстались. Монахам, насколько я знаю, в браке состоять нельзя. Я думаю, они давно расстались.

Лариса, словно застыв, неподвижно сидела за столом, глядя на бокал с вином, и не могла оторвать от него взгляд. Стоило пройти оцепенению, как воспоминания шквалом обрушились на нее. Лариса подняла голову. Она смотрела на Пал Палыча своими влажными от слез глазами, хотела что-то сказать, но не могла этого сделать.

– Монах?..

– Прости, Лариса, но не мог же я тебе не сказать об этом. Я ведь знаю, если ты в этой жизни кого-то по-настоящему и любила, так это Сережку.

Она кивала головой, и слезы катились из ее глаз.

– Я тогда тебя ужасно ревновал к нему.

– У нас ничего не было.

– Знаю. Он бы никогда меня не предал.

– Ты все о себе. Это я хотела. Очень хотела, а вот он не захотел. Таким и остался. Я поэтому и не искала с ним встречи. Боже, монах!.. Простил бы ты меня, Пашка. Что там говорить, сука я последняя. Тебе жизнь испортила, сама мучаюсь. Верно говорят: за все надо платить в этой жизни. Господи! И все-то у нас не по-людски, и все не по-христиански. Собственного сына сбагрили за кордон и довольны. Сидим тут на кухне, кукуем. Он и так за этими проклятыми миллионами ни любви, ни ласки не видел.

– Дай мне дня три, Лариса. Мне обязательно надо кое-что доделать. Клянусь тебе, завтра же закажу билеты.

– Да знаю я все твои клятвы. Сколько раз уж собирались. И дела твои знаю. Все, как в болото, затягивает. Я бы сама давно поехала. Просто знаю, что он нас вместе ждет. Потом целый год переживать будет: почему его любимый папочка не приехал.

– Больше такого не будет. Сегодня что, вторник? На субботу заказываю билеты. Все. Решено.

Лариса вытерла рукой заплаканные глаза.

– Мне час назад твой Петрович звонил, – шмыгая носом, сказала Лариса.

Пал Палыч ощутил, как за долю секунды сократились все мышцы на его теле.

– Петрович? А как он узнал твой телефон?.. Ну да, конечно… И что он от тебя хотел?

– Да вроде ничего. Извинялся за вчерашнее. Ты что, этой проститутке свой кабриолет подарил?

– Скажи, Лариса… Только соберись. Тебе его голос не показался знакомым? Он тебе никого не напомнил?

– По-моему, нет, а что?

– Точно?

– Да точно. Слушай, а чего ты так напрягся, будто кол проглотил. И что у тебя вообще с этим Петровичем происходит? А ну, давай, выкладывай.

– Я не знаю, что произойдет, но то, что происходит, уже знаю наверняка. Только я не хочу, чтобы ты об этом думала. Лучше готовься к субботе. К сыну полетим! Наконец-то! Кстати, ты знаешь, где учится твой сын?

– Как где? В Англии.

– Дураку понятно, что в Англии. В каком университете?

– Да иди ты к черту! В Кембридже, конечно.

– Молодец! Правильно. Вот об этом и думай.

– О чем?

– О субботе! О ней, родимой. Ты хоть понимаешь, что уже в субботу я увижу сына? Хочешь стихи послушать?

 
«Там, где бродит вечность,
Там цветут сады.
Дивный мой наследник,
В них родишься ты».
 

– Красиво?

– Красиво. А чьи это стихи?

– Не поверишь, сам сочинил. И даже запомнил.

– Да будет тебе заливать-то, пиит доморощенный.

– Тем не менее это правда, Лариса. Можешь не верить, а жаль.

– Да ладно, уж поверю. Трезвым, поди, сочинял, если запомнил?

– Как горный хрусталь. И музыку к ним. Впервые в жизни.

Пал Палыч почувствовал, как в области груди, где, как принято считать, находится душа, к нему возвращается боль. Она стремительно нарастала и становилась мучительной. Пал Палыч прислонился к спинке стула, закрыл глаза и положил руку на больное место.

– Что, опять?

– Ничего. Пусть поболит. Это полезно. Я потерплю. Жаль, что Филарета нет рядом. Он бы меня вылечил.

Ужин остался нетронутым. Поднявшись на лифте на третий этаж, где размещались их давно уже раздельные спальни, Лариса спросила мужа: «Паша, может, я с тобой побуду?»

– Спасибо тебе, не нужно. Ты иди к себе, отдохни. А за меня не волнуйся. Поболит и отпустит. В первый раз что ли? Во всяком случае сегодня не помру. Это я точно знаю.

– А давай я с тобой лягу. Прижмусь, как раньше, расскажу тебе все сплетни за день, ты меня обнимешь крепко, скажешь, что моя грудь самая красивая на свете и что более страстной натуры ты в своей жизни не встречал…

Пал Палыч обнял Ларису и нежно провел рукой по ее волосам. Она всем телом прижалась к нему.

– Да. Более страстной и более противоречивой натуры я в своей жизни не встречал, но сейчас это будет выглядеть нелепо.

– Ты, как всегда, прав, – еле сдерживая слезы, ответила Лариса.

Он поцеловал ее, и они разошлись по разным комнатам.

Войдя в свою спальню и подойдя к кровати, Лариса обеими руками схватилась за лицо.

– Господи! Филарет! Зачем? Как же все глупо в этой жизни! – она упала на кровать и, не думая о том, что ее могут услышать, громко зарыдала.

Пал Палыч же лежал в своей спальне, на своей кровати, тупо уставившись в потолок. Он отчетливо слышал Ларисины рыдания, так как по какой-то непонятной причине оба не удосужились закрыть за собою двери, чего раньше, надо отметить, никогда не случалось. Пал Палыч встал с кровати, вышел из комнаты и, подойдя к Ларисиной двери, закрыл ее. Вернувшись к себе, закрыл свою. Взяв с тумбочки телефон, сел на кровать и, поискав на дисплее нужный номер, нажал кнопку соединения.

– Эмиль Моисеевич? Здравствуй, матерый крючкотворец. Не разбудил? Хорошо, давай сразу о деле. Мне надо, чтобы ты срочно составил полное завещание на Сережу, моего сына. Ты все про нас знаешь, и все необходимые данные у тебя имеются. Завтра, скажем, к девяти пятнадцати у меня в конторе, успеешь? Хорошо, к девяти тридцати. За скорость и ночной тариф оплата, как понимаешь, в тройном размере. Жду.

После разговора с нотариусом он сразу же набрал следующий номер.

– Сергевна, привет. Это я – твой прямой и непосредственный начальник. Чего делаешь? На кухне куришь? Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты бросала. В общем так, лишу премиальных и урежу зарплату к чертовой матери. Как это тебе плевать? А, ты у нас акционерка! Извини, забыл. Слушай, Нинуль, мне надо, чтобы ты завтра всю эту байду, которая называется Совет директоров, собрала часикам к десяти. Не получится? Спят, что ли, долго? А когда?.. Идет, давай к одиннадцати. Кто? Господин Чижиков? Ничего, отсутствие господина Чижикова для нас не катастрофа. Все, Нинуль. Много не кури. До завтра.

Дверь тихо отворилась, на пороге появилась Лариса. Заплаканная и в ночной рубашке.

– Пашка, мне что-то совсем плохо и тоскливо. Можно я все-таки сегодня у тебя переночую? Ну в кои-то веки!

– Да ложись ты уже, неугомонная. Места хватит. Даже для Ленина.

Она запрыгнула в постель и укрылась одеялом.

– А зачем нам с тобою нужен Ленин?

– Ну как?.. Он же всегда с нами. Или уже нет? Только учти, подруга, я ставлю будильник на семь часов, а ты у нас к такому графику непривычная.

– Ты же знаешь, что я все равно не проснусь.

– Откуда мне это знать, Лариса Дмитриевна?

– Так, все. Тихо. Давай, читай мне свои стихи.

Глава третья

Омерзительный звук мобильного телефона Пал Палыча, казалось, мог и мертвого поднять, но только не Ларису Дмитриевну. Она спокойно посапывала на противоположном краю широченной кровати, эгоистично натянув на себя практически все одеяло.

Пал Палыч открыл глаза, взял телефон и выключил эту богопротивную мелодию. Сны, как и прошлой ночью, Пал Палыча не посещали, хотя спал он не так крепко и выглядел невыспавшимся. Ему вовсе не хотелось нежиться в постели: просто он чувствовал, что проснулся уставшим. Однако выработанная за долгие годы привычка вставать рано и сразу взяла свое. Встав с постели, он направился в душ.

Пал Палыч уперся взглядом в стеклянную дверь гидромассажной душевой кабины фирмы «Hoesch», где можно было не только принимать душ, но и жить, как в отдельной квартире со всеми удобствами. Он остолбенело стоял перед ней и напряженно думал: «Каким образом я умудрился вчера проторчать под ледяной водой такое долгое время?» Пал Палыч никогда не любил север, холодный климат и арктические ветры, но сейчас его внутренний голос, словно заведенный, упорно твердил ему одно и то же: «Не будь слюнтяем, включи холодную воду и встань под душ». Ежась от предчувствия неминуемого стресса, он вошел в кабину, встал под душ и включил кран с холодной водой.

Вы когда-нибудь видели голого олигарха, да еще орущего благим матом? Разве что только последнее. И то на ранней стадии развития. Если бы его резали без наркоза, он, наверное, орал бы меньше. Нецензурная брань Пал Палыча была слышна за пределами его громадного участка, утопающего в соснах. Впрочем, со временем проклятия, посылаемые в адрес тех, кто в эти жуткие мгновения проносился в его памяти, стали понемногу утихать. Он перестал извиваться, как червяк на крючке, приосанился и оперся руками о свои бока, напоминая доброго лесного великана из рекламы овощей, только без одежды. Не иначе как начал привыкать. Более того, ему это уже нравилось.

После водных процедур, вернувшись в спальню, бодрый и слегка помолодевший, долго стоял и смотрел на Ларису, вероятно, переживавшую во сне кульминацию лихо закрученного сюжета.

– Чувствую себя, подруга, аки младенец. Ничего не болит. Почти летаю. Только вот ощущение, что больше тебя не увижу, меня почему-то не покидает. Так что, на всякий случай, прощай, родная, и будь счастлива, если сможешь. Бог нам всем судья.

Сказав это крепко спящей супруге, он вышел из спальни, осторожно закрыв за собой дверь.

В сопровождении охраны шестисотый «Брабус» вез своего хозяина на работу. Время было раннее, машин относительно немного. В Москву въехали, не останавливаясь, но на первом светофоре, в самом начале Крылатского, «Брабус» недовольно уперся носом в затор. Впереди, метрах в ста пятидесяти, две иномарки не поделили между собой три полосы и поцеловались, но столь неудачно, что в итоге для проезда свободной оказалась всего одна. Теперь по новым правилам было совершенно необязательно устраивать между собой разборки прямо на месте, кидаясь друг на друга с кулаками и взаимными обвинениями. Теперь, по уши застрахованные, оба пострадавших спокойно дожидались сотрудников ГИБДД, мирно беседуя по мобильным телефонам.

Пал Палыч посмотрел в заднее стекло своего притормозившего «Мерседеса». На обочине дороги он увидел здоровенный рекламный щит, которыми, как ежик иголками, утыкана вся Москва. На нем был изображен симпатичный коттедж, впрочем, экстерьер которого в подметки не годился особняку, где в деревне Жуковка жил Пал Палыч. Да и смотрелся он уж больно скромно на фоне написанного на этом щите. А написано на нем было следующее: «Купи свой Челси».

– А я, дебил, всю свою жизнь честно проболел за московский «Спартак». Век живи – век учись, – улыбаясь, задумчиво произнес Пал Палыч.

Лариса Дмитриевна спустилась в столовую, предварительно заказав себе крепкий кофе. Обслуживала Ларису Женина сменщица, весьма недовольная как ее неожиданным отпуском, так и вызовом на работу в неурочное время в авральном порядке.

– Серафима Яковлевна, ты чего такая неулыбчивая? – не без иронии в голосе обратилась Лариса к своей прислуге.

– Как пахать в три смены без передыху, так это я, а как в отпуск – так другие.

– Так Женька-то у нас юная и привлекательная. Не то что мы с тобой, старые клуши, – засмеялась Лариса Дмитриевна.

– Нашли с кем сравнивать. Мы с вами в разных весовых категориях.

– Это уж точно! – еще больше расхохоталась Лариса, намекая на тучность Серафимы Яковлевны, остававшейся по-прежнему в неблагодушном настроении.

– Еще чего изволите?

– Нет, спасибо. Иди.

Серафима удалилась. Не успела Лариса сделать глоток крепкого свежезаваренного кофе, как раздался звонок ее мобильного телефона. Номер абонента не определился.

– Алло! – в трубке молчали. – Слушаю вас.

– Лариса, здравствуй. Это Сергей.

Он бы мог не представляться. Лариса сразу узнала его голос по прошествии стольких лет. Рука ее задрожала, и содержимое чашки в любую секунду готово было выплеснуться через край.

– Извини, я, наверное, не вовремя?

– Нет-нет, все в порядке. Все хорошо, Сережа… Ты разве не уехал?

– Пока нет.

– Да, да… А мы только вчера о тебе говорили… Ты ведь виделся с Павлом?

– Да, конечно. Но по телефону всего не расскажешь. Скажи, ты днем, часиков в двенадцать-тринадцать, свободна?

– Я? Свободна.

– Отлично. Давай увидимся, если не возражаешь? Где-нибудь в центре. Где тебе удобно? Хочешь, заеду за тобой?

– Нет-нет, не надо. Я могу сама приехать. У меня машина.

– А давай на Маяковке? Напротив театра Сатиры? Помнишь, как ты, Пашка и я ходили на «Женитьбу Фигаро» с Андреем Мироновым?

– Помню.

– Ну вот и встретимся на том же месте. Так, во сколько?

– Давай в двенадцать, Сережа.

– О'кей! До встречи!

Он первым повесил трубку. Лариса сидела неподвижно, и только тремоло от частых соприкосновений блюдца и чашки выдавало ее внутреннее состояние.

В центральном офисе корпорации царило всеобщее возбуждение. Сегодня все без исключения работники этого здания постарались не только не опоздать, но кто-то даже умудрился приехать заранее. Слух о возвращении хозяина еще вчера в считанные минуты разнесся по всему учреждению. Штат сотрудников в полном составе готов был к этому событию во всеоружии.

Ровно в девять нога Пал Палыча переступила порог главного входа и вместе со второй твердой походкой направилась через холл непосредственно к лифту. Голова хозяина отвечала кивком на сдержанные или очень радостные приветствия подчиненных, никого не обидев своим невниманием.

Поднявшись на лифте на верхний этаж, Пал Палыч направился к своему кабинету, где перед приемной на рецепции сидела молодая девушка, поприветствовавшая Пал Палыча вставанием.

– Здравствуйте, здравствуйте! А вы у нас, по-моему, новенькая? Как вам работается на новом месте?

– Работается мне замечательно. Но я не новенькая, Пал Палыч, а скорее старенькая. И работается мне здесь уже больше года. Меня приняли к вам по рекомендации Нины Сергеевны.

– О! Это самая серьезная рекомендация. «Это нога, кого надо нога». Что ж, простите за неосведомленность, а может, и некоторую забывчивость.

– Да чего уж там… – девушка улыбнулась.

Оставив охрану подле «псевдоновенькой», Пал Палыч вошел в приемную своего кабинета, где за массивным столом сидела его секретарь-референт Нина Сергеевна.

– Ну, мать, ты уже здесь? Опять вперед меня?

– Лишь бы не вперед ногами.

Пал Палыч подошел к Нине Сергеевне, а она встала из-за своего стола. Они обнялись и даже поцеловались.

Думаем, требуется небольшой экскурс в прошлое, дабы не возникало вопросов по поводу отношений секретаря (хоть и референта) со своим боссом. Нина Сергеевна была вместе с Пал Палычем, что называется, с самых истоков его бурной карьеры и поначалу делила с ним все радости и невзгоды набиравшего ход олигархического капитализма. В свое время окончив романо-германское отделение Московского института иностранных языков, она вместе со своими многочисленными мужьями-дипломатами объездила полсвета, неизменно в каждом из посольств работая личным секретарем посла. Если кто не знает этой кухни, поясним: по значимости должность посла лишь на втором месте. Пал Палычу несказанно повезло, что женщина с таким умом и колоссальным жизненным опытом в ту пору оказалась рядом с ним. Вообще надо сказать, в их отношениях было все, что только может быть между мужчиной и женщиной, если к тому же они знали друг друга со второго класса школы.

– Я смотрю, ты хорошо стал выглядеть. А ну-ка, в профиль повернись. Помолодел, что ли? Точно, помолодел. Вот Гадюкин! Ну ты посмотри, все кругом молодеют. Одна только я высыхаю от этой действительности.

– Не прибедняйся, ты у нас по-прежнему дама чеховского возраста.

– Бальзаковского, неуч. А еще есть тургеневские женщины, двоечник.

– Ты же знаешь, что у меня в школе по литературе всегда был натянутый трояк, а высыхаешь ты не от действительности. Скоро вообще засохнешь, если будешь курить одну за одной.

– А какие у меня радости в жизни? Севка, паразит, последнюю сессию провалил напрочь. Я ему сказала: «Больше за тебя, засранца, просить не буду. Выкручивайся сам». Вот ты мне, Пашка, ответь – я что, трехжильная? Одна всех тащу на собственном горбу. Сына обеспечиваю, родителей… Ну это ладно, но тоже обеспечиваю… Мужа – и то обеспечиваю!

– Так ни хрена и не делает?

– Ни хрена! Но с очень гордым видом. Я ему еще по гроб должна, что он со мною мучается. С чего мне быть веселой?

Пал Палыч обнял Нину Сергеевну.

– Ну будет тебе, мать, не переживай ты так.

– Да ну их всех в задницу! Ладно, Пашка, пусти. Рабочий день начался, так что какие будут указания?

– Первое. Закажи нам с Ларкой на субботу первым рейсом два билета на Лондон.

– К Сережке? Вот это ты правильно.

– И я так думаю. Второе. Пока не придет нотариус – ко мне никого.

– Поняла. Кстати, о птичках. Я думаю, не считая двадцати шести бакинских коммерсантов, к тебе сегодня будет очередь побольше, чем в мавзолей в застойные годы. Будем фильтровать?

– Всенепременно.

– Есть такое дело. Пашка, прости…

– Чего?

– Я вижу, ты опять с утра не жрамши. Сказать, чтобы тебе чего-нибудь приготовили?

– Нинуля, не поверишь: трое суток во рту не было маковой росинки. И не хочу. Мне это нравится. Ты знаешь, когда кишка свободна от дерьма – как-то по-другому думается. А еще я второй день стою под ледяным душем. Как тебе?

– Да ты что? Ты, Пашка, как будто себя к чему-то готовишь.

– Не исключено.

Находясь в своем кабинете, Пал Палыч просматривал документы, заранее подготовленные Ниной Сергеевной, когда ровно в девять тридцать вспыхнула лампочка связи с секретарем. Он включил селектор.

– Пал Палыч, Эмиль Моисеевич Свирский.

– Просите, Нина Сергеевна.

В кабинет вошел худощавый, подтянутый, одетый с иголочки и убеленный сединами еврей. Пал Палыч поднялся со своего кресла и направился ему навстречу. Они пожали друг другу руки.

– Здравствуй, дорогой Эмиль Моисеевич. Точность – вежливость королей, – сказал Пал Палыч, посмотрев на часы. – Прости, что так рано вытащил тебя на воздух.

– Если рано, значит надо. А если надо, значит я здесь. Здравствуй, Пал Палыч.

– Присаживайся, старина.

– Благодарю.

Они сели за длинный стол для «нагоняев» напротив друг друга.

– Ну, как ты жив-здоров?

– Жив, хоть и не очень здоров. А точнее, совсем нездоров, но пока еще жив. Давай не отвлекаться, Пал Палыч. Не будем тратить на меня одного наше драгоценное время.

Эмиль Моисеевич достал из недр своего портфеля составленное им завещание. Как и полагается в подобных случаях, для оглашения такого рода документов он встал, поправил галстук, одернул полы пиджака и попытался придать своему виду максимальную серьезность и торжественность.

– Я… – начал было он, только Пал Палыч сразу, но не грубо прервал своего нотариуса.

– Моисеевич, дорогой, не первый год друг друга знаем. Обойдемся без этих формальностей. Я, такой-то, будучи в здравом уме и твердой памяти… Завещаю все движимое и недвижимое… В случае моей внезапной кончины… Видишь, все знаю. Давай бумаги, сам прочту. Посиди лучше, отдохни.

– Да я и не устал еще. Не успел, – сказал Эмиль Моисеевич, садясь на свое место.

Пал Палыч очень внимательно, но быстро прочел текст завещания.

– Браво! Как всегда гениально. Точно и лаконично.

– Да что тут гениального? Все по клише. Как живем по шаблонам, так и работаем.

Пал Палыч подошел к сейфу и, открыв его, достал запечатанную пачку денег.

– Вот, Моисеевич, здесь тысяча, купюрами по двадцать долларов. Вы, евреи, не любите тратить помногу, поэтому для тебя очень удобно. Возьми, пожалуйста, и спасибо тебе.

– Я человек не бедный, – невозмутимо ответил Свирский. – Скопил кое-что на старость. На себя мне хватит. А внуков Бог не дал, так что деньги копить не для кого. К тому же за этот документ я денег с тебя брать не стану сугубо по принципиальным соображениям. Забери обратно. Скажешь Ниночке, пусть официально перешлют полагающуюся сумму на мой счет. Давай расписывайся, да я пойду. И в реестре не забудь, – сказал Эмиль Моисеевич, доставая из портфеля увесистый реестр.

Расписавшись, Пал Палыч отдал завещание Свирскому, который аккуратно вернул его обратно в недра своего портфеля.

– Еще раз спасибо тебе, Моисеевич. Тебя ждет машина и охрана. Клади эту бумагу в свой пыльный ящик.

– За машину благодарю, а вот охраны не надо. Зачем привлекать лишнее внимание. Тихо пришел, тихо уйду. Вот только насчет пыльного ящика ты не прав. Есть документы, которые нельзя хранить наряду со всеми остальными.

Пал Палыч подошел к телефону и нажал кнопку.

– Нина, не надо охраны. Только машина.

Они молча попрощались, и Свирский вышел из кабинета, закрыв за собою дверь.

Оставшись один, Пал Палыч вернулся на свое рабочее место и снова нажал кнопку соединения с секретарем.

– Да, Паша.

– Сергеевна, что у нас там на одиннадцать с Советом директоров?

– Процентов восемьдесят уже в курсе. Заерзали. Много вопросов задают.

– Это хорошо. Постараемся ответить.

– Паша, к тебе тут Линьков. С самого утра отирается.

– А это что за чудо?

– Партия «Мира и Возрождения». Он к тебе давно записывался. Каждый день звонил, справлялся о твоем здоровье. Не иначе как переживает за тебя. Так что мне приказываешь с ним делать?

– А зови его сюда. Сейчас я тебе подниму настроение. Только селектор сделай погромче.

В кабинет вошел политик. То, что это именно политик, догадался бы и даун. Если бы такое можно было прописать в уставе партии, то ему бы очень подошла татуировка на лбу, где строгим шрифтом было бы наколото: «Партийная дисциплина прежде всего!» Она бы неплохо гармонировала с пробором, шедшим от самого уха и аккуратно закрывавшим больше половины выстраданной лысины.

– Пал Палыч, утро доброе! Как наше драгоценное здоровье? – наигранно бодро произнес политик, умудрившись при этом слегка подпрыгнуть.

– Здоровье? Наше с вами?

Политик немедленно потерялся, не найдя что ответить. Пал Палыч помог ему выкарабкаться из этой непроходимой для Линькова ситуации.

– Вас как по батюшке?..

– Данилыч… Степан Данилович.

– Слушаю вас, любезный Степан Данилыч, – радушно сказал Пал Палыч, не предложив при этом стоящему в дверях по стойке смирно Степану Даниловичу присесть.

Задним местом почуяв неладное, Степан Данилович попытался сохранить в себе бодрость духа, но чем больше непринужденности хотел он придать своему поведению, тем громче сопел и чаще моргал глазами.

– Так ведь… Пал Палыч… Дела большие… Внеочередной на носу…

– Я так понимаю, у вас на носу новый лидер?

– Ну что вы! Как вы могли подумать? Авторитет Николая Николаевича непререкаем.

– То есть незыблем? – уточнил Остроголов.

– Так точно, – отрапортовал политик.

– А вот это правильно! Николай Николаевич – монолит. Так что же у нас тогда на носу?

– Съезд, Пал Палыч. Внеочередной съезд нашей партии по поводу экстренного принятия новой программы.

– Ах, съезд! – всплеснул руками олигарх. – Ну что же вы, как говорит мой знакомый, «голуба моя», раньше-то молчали? Вам денег, что ли?

– Естественно, – нервно улыбаясь, выдохнул Степан Данилыч, подпрыгнув во второй раз.

– Вы подходите поближе, Степан…

– Данилыч.

– Многоуважаемый Степан Данилыч, чего стоять в дверях при решении таких глобальных вопросов, жизненно важных для партии.

Нервная улыбка не сходила с подрагивающих губ Степана Даниловича. С надеждой на лучшее он осторожно подошел к столу, за которым сидел их главный спонсор, так и не предложивший ему стула.

– Ну что мне вам сказать, комрад Степан Данилыч. Все бы ничего, если бы не одно несущественное обстоятельство. Вы только представьте себе: сегодня, проснувшись рано утром, будучи в здравом уме и твердой памяти, я вдруг неожиданно понял – политика-то дело грязное. А вы как думаете?