Текст книги "Морские сапоги. Рассказы"

Автор книги: Андрей Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Эй ты, герой! – покрикивал Гаврил Иванович, хватая за рукав то того, то другого. – Не бойся, не съест тебя зверь, только сам ему в пасть не лезь. Ты не смотри, что он страшный. Винтовка-то тебе на что дана? – И, почти не целясь, он тут же посылал пулю в голову огромному зверю. Меньше чем за час сотни туш уже лежали на берегу.

– Амба! – крикнул Гаврил Иванович и замахал над головой винтовкой.

Выстрелы сразу замолчали. Катер подошел к берегу, с палубы подали длинный буксир и катером принялись стаскивать туши в воду. В воде их счалили, подцепили под корму и не спеша повели к борту «Удара».

С воды на длинной стреле поднимали зверя на палубу и скоро столько навалили, что и пройти стало негде. А когда всю добычу подняли на борт, Гаврил Иванович взял большой нож и стал учить молодых матросов снимать шкуры с убитого зверя.

Он подвешивал сивуча за задние ласты, сверху донизу посреди брюха распарывал шкуру острым, как бритва, ножом и приговаривал с усмешкой:

– Вот мы тебе шубу-то расстегнем. У тебя теперь шуба-то не по времени. Дай-кась я тебе, барин, раздеться помогу!

С этими словами он запускал руку в прорез и подрезал изнутри толстое сало. Так он снимал всю шкуру, укладывал в трюм шерстью вниз, а сверху маленькой лопаточкой круто засыпал солью.

До поздней ночи шла работа на «Ударе», но все равно всю добычу не убрали, отложили на завтра и разошлись спать. Один Петя Никулин остался на палубе. Он измерял туши рулеткой, взвешивал их, рассматривал внутренности и все, что замечал, записывал в толстую тетрадку. А Хомяков только раз вышел из каюты, потянулся, покурил и сказал Пете:

– Я прошу вас, товарищ Никулин, повнимательнее относиться к работе.

Утром снова отправились на охоту, и на судне осталось только четыре человека. Капитан остался на случай, если поднимется шторм, чтобы было кому управиться с судном. Боцман – сдирать шкуры: он делал это скорее и лучше всех. Повар – чтобы приготовить обед охотникам. А Хомяков остался просто так. Ему лень было вставать с койки.

Гаврил Иванович ловко обдирал зверя и потихоньку мурлыкал песенку. Морские львы ему очень нравились. Они были большие, как моржи, и безобидные, как тюлени. Лучше зверя для промысла и не придумаешь.

Работал Гаврил Иванович не торопясь, рассматривал сивучей. Заглянул он к ним и в желудки – поинтересовался, чем сивучи питаются. Там нашел он морские ракушки, раздавленные могучими зубами, рыбёшек и почти у всех – крупные камни-голыши.

Гаврил Иванович повертел камни в руках, осмотрел со всех сторон и пошел к Хомякову в каюту.

– Виктор Васильевич, – сказал он, – объясните мне, пожалуйста, зачем сивучи камни глотают.

Сивуч глотает камни, чтобы лучше, устойчивее держаться на воде. Этого боцман не знал, и Хомяков тоже не знал, но он и виду не подал.

– Это, боцман, не ваше дело, – сказал он строго. – Ваше дело шкуры обдирать, вот вы этим и занимайтесь. И мне не мешайте. Ясно?

– Ясно! – обиделся боцман и вернулся на палубу. А про себя решил: «Мне-то ясно, а тебе-то, лодырю, ничего не ясно. Ну подожди же ты, проучу я тебя при случае…»

И тут вдруг заметил боцман, что во рту у одного сивуча что-то блеснуло.

Гаврил Иванович внимательно осмотрел зверя, содрал с него шкуру, а тушу повесил на мачте.

А когда капитан вышел на мостик посмотреть, как идет охота, Гаврил Иванович окликнул его:

– Товарищ капитан, вот полюбуйтесь-ка извольте. Я сорок лет на зверобойке, а таких зверей не видывал и не слыхивал.

– А что такое, Гаврил Иванович, – откликнулся капитан, – чем тебе зверь не понравился?

– Почему не понравился? Мне понравился, только вот зуб у него золотой.

– Полно врать-то, Гаврил Иванович, – сказал капитан, но все-таки спустился с мостика и за глянул в пасть убитому зверю. Там и в самом деле блестел золотой зуб.

Капитан потрогал его пальцем, попробовал по качать и рассмеялся.

– А ты, я вижу, шутник, Гаврил Иванович.

– Шутка шуткой, – сказал боцман, – а нужно бы, я думаю, Хомякову-то показать. Ведь все-таки редкость, не каждый день такое увидишь.

Тут как раз и Хомяков вышел на палубу.

– Что случилось? – спрашивает.

– Да вот, – сказал боцман, – зверь тут попался необыкновенный. С золотым зубом во рту.

Хомяков решил сперва, что боцман просто смеется над ним. Он раздулся, как индюк, ничего не сказал и хотел было уйти, но боцман успел подмигнуть капитану, и тот вмешался.

– Правда, Виктор Васильевич, взглянули бы, – сказал он серьезно.

Хомяков подошел, заглянул зверю в пасть, ковырнул зуб ножом – думал, вывалится. Но зуб сидел прочно, как влитой, и блестел золотом. Тут Хомяков растерялся. Что сказать, он не знал и промолчать боялся. Чтобы замять разговор, он напустился на боцмана.

– А зачем же вы ободрали его? – спросил он строго.

– А что же, мне его целиком, что ли, солить?

– Нет, зачем целиком? Нужно было обмерить его внимательно, сфотографировать, описать, а тогда уж и шкуру снимать для чучела. Такого зверя в музей доставить нужно. Вы же понимаете, что случай необычный, крайне интересный. – И пошел, и пошел. А когда наговорился вдоволь, сказал, что необходимо составить акт.

– Ну что ж, составьте, – согласился капитан. – Все трое и подпишем.

Хомяков пошел к себе в каюту и скоро вынес готовую бумагу. Он написал, что такого-то числа на острове Сахарная Голова с бота «Удар» добыли сивуча, у которого в нижней челюсти обнаружен золотой зуб. А боцман Г. И. Малыгин по небрежности снял шкуру с этого зверя и засолил вместе с другими.

Потом он сам подписал акт и дал подписать капитану. Тот подписал, даже и не поморщился, а боцман достал очки, долго их протирал, потом два раза вслух прочитал акт, снял шапку, почесал в затылке…

– Да, – сказал он, – неважное дело-то получается. Не знаю, как и руку свою тут ставить. Вроде ведь себе приговор. Ну, да ведь от своей вины все равно не уйдешь, давайте уж подпишу. – И, взяв ручку, он расписался под актом.

Вечером охотники вернулись с промысла, и Хомяков показал акт Пете Никулину.

Тот прочитал, ничего не понял, еще раз прочитал и спросил:

– Это что, в стенгазету, в отдел юмора, что ли? Так, по-моему, совсем и не смешно.

– При чем тут юмор! – строго возразил Хомяков, – пойдите посмотрите сами.

Петя отправился к боцману. Тот показал ему челюсть, которую успел вырезать у необыкновенного зверя. В ней не хватало одного зуба, а на его месте торчала сплющенная толстая пуля в медной оболочке. Она прошла через черепную кость зверя, отшлифовалась до золотого блеска, вышибла зуб и прочно встала на его место.

– А ведь прав ты был, Гаврил Иванович, – сказал капитан в тот же вечер. – Хомяков-то наш специалист языком болтать, а в деле ничего не понимает.

Когда весть обо всей этой истории разнеслась по судну, Хомякова подняли на смех. Матросы один за другим стучали в его каюту, а когда он откликался, кричали на весь коридор.

– Товарищ Хомяков, – спрашивал один, – можно мне зверя обдирать? У него задние ласты подкованы.

– Виктор Васильевич, – говорил другой, – там зверя убили. На груди у него значок ГТО. Зверь ничего, здоровый, видать, все нормы сдал. Может, вам его в каюту принести?

– Товарищ ученый, – надоедал третий, – может, выйдете акт составить? Зверь попался очень чудной: щеки бритые, на брюхе ремень с медной пряжкой, а шкура на застежке.

Хомяков только огрызался, а потом и отвечать перестал.

В три дня «Удар» набил полные трюмы. Капитан повел судно домой. Боцман сидел на палубе, плел веревочный ковер и был очень доволен.

– Эх, хомяк, хомяк, попал ты старику на зуб! – смеялся Гаврил Иванович.

Когда «Удар» пришел во Владивосток, Хомяков, ни с кем не попрощавшись, ушел с судна, и на «Ударе» его больше не видели.

А челюсть с золотым зубом Гаврил Иванович подарил мне на память. Она и сейчас лежит у меня на столе, только зуб почернел.

ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Это случилось шестого ноября, как раз накануне праздника. Весь день мы носились по океану, безуспешно гоняясь за китами, а когда стемнело, все свободные от вахты собрались в маленькой кают-компании китобойца «Партизан».

Ветер еще днем стал крепчать, медленно прибавляя в силе, а когда стемнело, точно с цепи сорвался – разыгрался жестокий шторм. С ревом, обгоняя друг друга, катились по морю темные холодные валы, украшенные белыми гривами. Наше маленькое суденышко то взлетало на самую вершину пенного гребня, то проваливалось в яму между волнами, тяжело ударяясь днищем о черную воду.

Но мы давно привыкли к штормам и меньше всего в тот вечер думали о погоде.

Кают-компания на «Партизане» уютная. Под мягкими диванами по-домашнему, как самовар, шипело паровое отопление. Из-под красивого абажура падал электрический свет. А то, что кружки приходилось держать в руках, чтобы чай не расплескался, – это не беда. Ведь были мы все-таки не дома, не на берегу, а в открытом океане, в позднее штормовое время.

Обычно, собравшись вот так, за чаем, мы разговаривали кто о чем и, бывало, подолгу засиживались за этими разговорами. Но в тот раз нам не до разговоров было. Нам предстояло сделать важное дело.

Весной, выходя на промысел к берегам Камчатки, мы приняли обязательство добыть шестьдесят китов. Работать пришлось тяжело: с весны штормовая погода мешала промыслу, потом наступила небывалая для тех мест жара, и киты ушли на север. Но все-таки за восемь месяцев нам удалось загарпунить шестьдесят три кита. Мы, понятно, очень гордились своим успехом и к празднику решили всей командой послать во Владивосток рапорт о нашей победе.

Уже готова была радиограмма. Передавая из рук в руки капитанскую авторучку, мы уже ставили под рапортом свои подписи, но тут наш гарпунер Кнут Иоганович Нордендаль, или просто Кнут Иванович, как мы его называли, потребовал дописать, что он объявил себя ударником.

В таком деле отказать Нордендалю было никак невозможно, и пришлось весь рапорт переписывать заново.

В тот год советские китобои первый раз промышляли в Тихом океане. Дело было новое, незнакомое. Опыта у нас не хватало, и на каждом китобойном судне вместе с советскими моряками плавали иностранные специалисты – инструкторы. Одним из них и был Кнут Иванович – немолодой уже норвежец. Он семнадцатый сезон плавал гарпунером. Служил он на норвежских и на голландских судах, командовал китобойцем в немецкой флотилии и с англичанами плавал. Говорил Кнут Иванович на шести языках и столько всего насмотрелся за свою жизнь, что его трудно было чем-нибудь удивить.

Он и у нас на «Партизане» сперва ничему не удивлялся. Кое-как говорить по-русски он выучился еще в порту, пока мы готовились к промыслу. В первые дни, когда вышли в море, в наши разговоры он не вмешивался, только подгонял нас в работе да поругивал за то, что мы не очень скоро и не очень умело выполняли его приказания.

Впрочем, каждый раз, погорячившись, он тут же принимался извиняться и даже острил как умел.

– Кнут есть кнут, – говорил он добродушно, – кнут должен мало-мало стегать тот, кто ленивый.

Но скоро ему и ругать нас стало не за что: народ на китобойцах плавал молодой, смышленый, и месяца не прошло, мы к работе привыкли и гарпунера научились понимать с полуслова.

А вот он нас понимать научился не скоро. Да и трудно было ему понять советских людей.

С первых же дней промысла началось соревнование между китобойцами: кто больше китов забьет за сезон. Это Кнут Иванович по-своему понял сразу.

– Да-да, – сказал он, – кто больше забьет. Это как футбол. Со-рено-ваня – это тоже кнут: стегать ленивых. Так? Это хорошо!

Но когда, услыхав об успехах других китобойцев, мы радовались их победам, – этого он никак не мог понять.

– Мы забили больше – мы рады, мы кричим: «Ура!» Это я понимаю, – говорил он. – Они забили больше, мы позади. Деньги им, слава им, красивый флаг – им. А мы кричим: «Ура!» Это я не понимаю.

Но к концу сезона он и это научился понимать и в тот вечер потребовал записать в рапорте свои обязательства: весь свой опыт передать молодым советским морякам и не упускать ни одной возможности увеличения добычи.

Вот из-за этого и пришлось переписывать рапорт.

Второй помощник капитана принес чистый лист бумаги, старательно вытер стол ладонью, ладонь вытер о штаны и только собрался писать – тяжелая железная дверь, выходившая прямо на палубу, приоткрылась, и вместе с влажным ветром протиснулся в щель радист.

Он через стол протянул капитану исписанный бланк и сказал взволнованным голосом:

– Михаил Михалыч, SOS от шхуны «Крестьянка». Прочтите-ка!

Капитан встал, выплеснул чай прямо на палубу, повесил кружку на один из крючков, ввинченных в потолок, и вслух прочитал радиограмму:

– SOS, шхуна «Крестьянка», нужна немедленная помощь. Всем судам в районе Берингова моря. 6 ноября 22 часа 15 минут местного времени. 61 градус 30 минут северной широты, 175 градусов 15 минут восточной долготы. От сильных размахав бортовой качки переместился груз в трюмах. Вода не откачивается, машина не работает, руль заклинило. Капитан Козлов.

Мы все знали капитана Козлова и шхуну «Крестьянка» знали. Мы не раз встречали ее в плаваниях и в порту и теперь представили ее себе, маленькую и беспомощную, во власти разгулявшегося шторма.

Сразу стало холодно и неуютно, точно вместе с телеграммой ворвалась в кают-компанию буря.

Все так же шипело отопление под диванами, но уже не песенка самовара слышалась нам в этом звуке, а злобный свист холодного ветра.

– Наладьте со шхуной прочную связь, – сказал капитан. – Сообщите, что мы идем на помощь. Боцман, готовьте спасательные средства и шлюпки. Команде надеть штормовое и всем наверх. Общее руководство за мной. Всё!

Секунду спустя порожние кружки уже качались над опустевшим столом, а мы по своим каютам натягивали поверх ватных костюмов непромокаемые штаны и пиджаки, шапки-зюйдвестки и рукавицы.

Боцман зажег полный свет над палубой. Ползая на четвереньках, чтобы не смыло волной, матросы доставали стальные канаты, багры, спасательные пояса. Другие снимали чехлы со шлюпок, проверяли там весла и аварийный запас. В полчаса все было готово.

А капитан вместе с Нордендалем тем временем поднялись в рубку, развернули карту и отыскали место, где в это время находилась «Крестьянка». Капитан обвел это место четким маленьким кружочком и вышел на мостик. Там, поглядывая то и дело на светящуюся картушку компаса, стоял рулевой.

Капитан громко назвал новый курс. Рулевой, быстро перебирая спицы, закрутил штурвал. «Партизан» повернул круто вправо, и сейчас же волны и ветер обрушились на него сзади, словно не хотели пустить нас на помощь погибавшей в океане шхуне.

Чтобы свет не мешал глядеть вдаль, капитан приказал погасить все огни на палубе. После яркого света сразу стало так темно, будто судно нырнуло в воду. Но скоро глаза привыкли к темноте и стали различать белые гребни, с шумом бежавшие нам вдогонку.

Так прошли мы часа полтора. Потом далеко-далеко за кормой чуть посветлел горизонт. Мутная полоска рассвета с каждой минутой шире и ярче растекалась по небу. Потом небо позеленело, стали видны волны, потом огненным столбом брызнул в небо ослепительно яркий солнечный луч, и стало совсем светло.

И, словно чудом, вместе с темнотой пропал ветер. Он затих сразу, будто ему надоело играть с волнами. Серые водяные горы все еще толпились вокруг, но они стали вдруг бессильными и вялыми. Они еще раскачивали наш маленький кораблик, но уже чувствовалось, что это последние удары шторма.

Мы во все глаза смотрели по сторонам. «Крестьянки» нигде не было видно. Но радист все время держал с ней связь и уверял, что она недалеко. Тогда наш гарпунер-ударник решил забраться на мачту и посмотреть, нет ли где поблизости затерявшейся шхуны.

Кнут Иванович весил без малого сто килограммов. Он был толстый, как бочка. Но он очень ловко лазал по мачтам, по трапам и по канатам и скорее всех нас умел находить в море фонтаны китов.

Когда кит всплывает подышать, он с такой силой выдыхает воздух, что вода могучим фонтаном поднимается на несколько метров кверху. Не будь этих фонтанов – кита и за сотню метров трудно было бы заметить. А по фонтанам китобои еще издали сразу замечают кита и быстро настигают его в море.

Для китов эти фонтаны – самое большое несчастье. Зато для нас – это большое удобство: иначе не имели бы мы тысяч тонн превосходного жира, вкусного мяса и многих других продуктов, которые почти задаром дают нам киты. Ведь китов ни кормить, ни пасти не нужно. Они сами пасутся и кормятся в океанах, да еще сигналят своими фонтанами: «Эй, китобои! Вот я где!»

Кнут Иванович знал все повадки китов и по виду фонтана за несколько километров мог сказать, какого вида, какого размера кит, сытый он или голодный, пасется или отдыхает. И понятно, что, когда шла охота, он считался самым главным на судне. На промысле даже капитан беспрекословно выполнял все его приказания. Но в ту минуту мы были не на промысле, и, прежде чем лезть на мачту, Кнут Иванович попросил раз-решения у капитана. Конечно, капитан разрешил.

Кнут Иванович поглубже натянул свою шляпу – он всегда и на судне и на берегу носил дорогие мягкие шляпы, закурил кривую трубку, не спеша надел кожаные перчатки и, взявшись за ступеньку трапа, легко подтянулся на ней. Потом подтянулся на второй руке, а потом, быстро перебирая ногами, побежал вверх, как будто перед ним была не крутая веревочная лестница, а ровная тропинка.

Снизу казалось, что не шестипудовый человек лезет на мачту, а взлетает сам собой маленький воздушный шар.

Минуту спустя гарпунер по самые плечи стоял в узкой бочке, укрепленной на верхушке мачты, и только шляпа его виднелась снизу. Зато сам-то он видел во все стороны одинаково хорошо и, разыскивая шхуну, медленно обводил горизонт глазами, то и дело поднимая бинокль. Но и с мачты не разглядел он «Крестьянку», видимо, «Парти-зан» недостаточно близко подошел к ней.

Пока искали шхуну, небо очистилось от туч, выглянуло солнце. Море стало голубым и спокойным. Волны совсем улеглись, и не хотелось верить, что еще так недавно все кругом кипело, как в котле, и ветер свирепо бросал на палубу горы холодной воды.

Стало тепло. Многие сняли ватные куртки и повесили их посушить над решетками кочегарки.

Повар приготовил завтрак и пришел приглашать капитана в кают-компанию. Но Михаил Михайлович решил не уходить с мостика: в любую минуту могла показаться шхуна.

Наконец, не выдержав, он пошел к радисту узнать, что слышно со шхуны. Но не успел Михаил Михайлович дойти до радиорубки – навстречу ему вбежал радист с последним сообщением с «Крестьянки»:

«Опасность миновала. Вода в трюме продолжает прибывать, крен выправить не удалось, однако в случае хорошей погоды своим ходом дойдем до Олюторской. Машину и руль исправили своими средствами. В помощи не нуждаемся. Не беспокойтесь. Капитан Козлов».

Михаил Михайлович пробежал глазами телеграмму, сунул ее в карман и, взяв медный рупор, крикнул на мачту:

– Кнут Иванович! Слезайте. Завтрак стынет. А «Крестьянка» без нас обойдется. Давайте быстренько!

Кнут Иванович шариком выкатился из бочки, шариком покатился вниз по трапу… Вдруг он остановился, показал рукой куда-то направо и громко крикнул:

– Михаил Михалыч, кит!

И, пока мы всматривались в горизонт, стараясь разглядеть фонтан, замеченный гарпунером, тот уже спустился с мачты и, захлебываясь от волнения, уговаривал капитана:

– У нас шестьдесят три кита, Михаил Михалыч, пусть это будет наш шестьдесят четвертый. Я хочу сделать свой маленький подарок к вашему большому празднику.

Возражать тут, понятно, было нечего.

– Держать на фонтан! – приказал капитан рулевому, а сам вместе с гарпунером спустился в кают-компанию. Наскоро проглотив завтрак, капитан снова поднялся на мостик, а Кнут Иванович пошел к пушке, укрепленной на самом носу судна. Он снял чехол, осмотрел пушку и стал заряжать ее.

Сперва он прочистил ствол тугим банником, похожим на головку огромного камыша. Потом сунул прямо в дуло шелковый мешочек с порохом, следом за ним загнал толстый пыж и плотно забил его шомполом.

Когда с этим было покончено, Кнут Иванович махнул рукой, и боцман – его главный помощник по промыслу – подхватил тяжелый гарпун из стойки, поднес его к пушке и засунул в дуло. Гарпун весь вошел туда, снаружи остались только лапы – каждая по полметра длиной, да резьба для гранаты.

Кнут Иванович проверил, хорошо ли привязан канат к кольцу гарпуна, потом достал из ящика острую гранату-наконечник, насыпал в нее пороху из мешочка, поплевал на резьбу и привинтил гранату к гарпуну. Теперь осталось только капсюли поставить, но это Кнут Иванович всегда делал перед самой стрельбой. А пока что он встал у пушки, широко расставив ноги, взялся рукой за прицельную рукоятку, попробовал, как пушка хо-дит вверх и вниз, вправо и влево. Потом, как командир перед боем, еще раз окинул глазами море, палубу, снасти, людей и, убедившись, что кит уже недалеко, поставил капсюли и громко скомандовал:

– К промыслу, по местам!

Повторять команду ему не пришлось. Недаром Кнут Иванович вышколил нас еще с весны. На промысле каждый знал свое дело – в темноте разбуди, все равно никто бы не сбился. И тут, по первому слову команды, мы все встали, где кому нужно.

А «Партизан» тем временем несся вперед, туда, где каждые пятнадцать – двадцать минут поднимался над морем высокий белый фонтан. С каждым разом он появлялся все ближе и ближе, и вдруг все сразу увидели впереди широкую, мокрую, блестящую спину кита.

– Полный вперед! – скомандовал Кнут Иванович.

«Партизан» рванулся вперед, но было уже поздно. Над водой на секунду показался черный треугольный плавник величиной с хорошую дверь, потом широкий хвост (этот уже с целые ворота) мягко шлепнул по воде, и кит исчез.

Мы, стоя на местах, тихонько переговаривались друг с другом:

– Ну и китяра!

– Здоров!

– Тонн на пятьдесят будет.

– Все семьдесят потянет.

А Кнут Иванович, стоя у пушки, внимательно смотрел на море и поднимал то правую, то левую руку. Этим он показывал Михаилу Михайловичу, куда править, и Михаил Михайлович послушно выполнял каждую команду гарпунера.

Так прошло минут двадцать. Вдруг у самой кормы заплескалась вода. Кит с шумом выдохнул воздух, да так близко от нас, что брызги фонтана упали на нашу палубу. Но на корме пушки не было, а повернуть китобоец, хоть он и считается поворотливым судном, – не скорое дело. Кит спокойно вдохнул свежего воздуха, еще раз показал нам спину и нырнул.

Кнут Иванович начал сердиться. Он прыгал возле пушки, размахивая руками, и «Партизан», послушный его воле, то бросался вправо, то влево, то замирал на месте, то кидался вперед.

И хотя мы за сезон привыкли и к китам и к охоте за ними – все равно каждый раз, когда огромная черная туша поднималась из воды, мы все, как по команде, показывали на нее друг другу пальцами и удивленно повторяли:

– Кит! Кит!

Вдруг высокий фонтан рассыпался прямо перед носом «Партизана». В ту же секунду раздался выстрел. Тугой клубок красноватого дыма вырвался из пушки и поплыл, рассеиваясь над водой. Кнут Иванович, чуть согнувшись, держался за прицельную рукоятку, и казалось, что сам он вот-вот бросится туда, куда полетел тяжелый стальной гарпун.

Раненый кит вздрогнул всем своим огромным телом и бросился вперед, поднимая буруны белых брызг. Вслед за ним, извиваясь кольцами и петлями, бежал толстый канат. Секунды не прошло после выстрела, где-то впереди ухнул приглушенный взрыв – это взорвалась граната, привинченная к концу гарпуна. Кит мгновенно согнулся кольцом, распрямился, нырнул, но сейчас же вынырнул снова и выпустил короткий фонтан, только не белый, как прежде, а ярко-красный от крови.

«Партизан» остановился. Заскрипели тяжелые стальные блоки, канат натянулся, как струна. Кит бился метрах в ста от судна. Он извивался и так и этак, стараясь сорваться с гарпуна. Кит бился минут двадцать, наконец вздрогнул в последний раз, выпрямился, затих и медленно стал тонуть.

Включили лебедку. Загрохотали шестерни, закрутились чугунные барабаны. Мокрый канат, выжимая капли соленой воды, потянулся из моря, а за ним поднялась из глубины огромная туша.

И только тут мы заметили, что ветер снова закрепчал и по морю побежали белячки.

К вечеру ветер еще усилился, и зыбь стала выше, а к ночи разыгрался тайфун, да такой, что казалось, он хочет наверстать потерянное за день.

И опять «Партизан» запрыгал, как пробка, то по самую палубу зарываясь в воду, то вздымаясь над белым гребнем волны.

А мы опять собрались в кают-компании за праздничным столом и ждали капитана – он пошел в радиорубку прочитать последние радиограммы.

Наконец дверь раскрылась. Михаил Михайлович вошел, но еще прежде, чем он заговорил, мы поняли, что настроение у него совсем не праздничное.

– Придется бросить кита, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – У «Крестьянки» совсем плохи дела, хуже, чем вчера. Пойдем к ней на помощь.

Мы не первого кита теряли в море. И не в первый раз приходилось нам уступать перед неумолимой силой океана. Мы все понимали: раз надо – значит, надо, капитану виднее. Тут уж спорить не приходится.

Мы один за другим встали из-за стола и разошлись по каютам одеваться.

Но Кнут Иванович, обычно такой дисциплинированный, на этот раз вдруг заупрямился: он вскочил, забегал по кают-компании, размахивая руками.

– Михаил Михалыч, – говорил он возбужденно. – Я понимаю, идти нужно. Но зачем бросать кита? Поставим сигнал на наш кит. Это пять минут, а кто знает, может, мы еще встретим его в море? Ведь тогда не пропадет мой подарок.

– Ну что ж, – сказал капитан. – Мало надежды, что мы его встретим, но сигнал поставить можно. Почему не поставить. Давай распорядись, боцман, да поживее. Огромная туша прыгала по волнам, тяжелые цепи вырывались из рук, грозя отдавить палец или ногу. Работать приходилось очень осторожно, но мы все-таки быстро справились со своим делом. А гарпунер тем временем взял длинный бамбуковый шест с флагом на конце, воткнул его в брюхо киту, а чтобы шест не упал – три здоровенных штопора ввинтил прямо в тушу и, привязав к штопорам растяжки, укрепил мачту с флагом.

Наконец последняя цепь соскользнула с китового хвоста, и туша с поднятым над ней флагом стала быстро отставать от нашего быстроходного кораблика. Скоро ни кита, ни флага не стало видно. Стемнело. Кругом толпились одинаковые волны. Даже звезд на небе не было в эту ночь, но мы шли уверенно, выбирая дорогу по карте, навстречу ветру.

Только под утро заметили мы на горизонте высоко взлетавшие красные огоньки. Это со шхуны пускали ракеты-фальшфейеры, чтобы нам легче было найти ее в море.

Мы зажгли прожектор. Тугой пучок света раздвинул темноту, и мы увидели шхуну.

Невеселый вид был у маленького кораблика: «Крестьянка» держалась бортом к ветру, сильно накренившись, и так раскачивалась на волнах, что мачты почти касались белых гребней. Казалось, вот-вот шхуна ляжет и не поднимется больше. Мы обошли ее с наветра и остановились. Боцман с мостика забросил на палубу «Крестьянки» выброску. Там в двадцать рук подхватили тоненькую веревочку, потом вытянули толстый стальной трос, привязанный к ее концу, и закрепили его на носу шхуны.

«Партизан» дал малый ход, буксир натянулся, шхуна медленно развернулась носом по ветру, и послушно пошла у нас за кормой.

К рассвету шторм стал затихать. Но считать; шхуну спасенной было еще рано: вода в трюме по-прежнему прибывала, и люди, измученные долгим непосильным трудом, не успевали ее откачивать. С каждым часом крен увеличивался. Волны уже хлестали в бортовые иллюминаторы, и в любую минуту шхуна могла перевернуться.

По расчету нашего капитана маленькому кораблику осталось пять часов жизни, не больше, а до бухты Олюторской, где можно было откачать воду, оставалось не меньше десяти часов пути. И все-таки мы не хотели сдаваться. Мы самым полным ходом шли вперед в надежде на милость судьбы.

– Будь что будет, – сказал наш капитан. – Доведем – хорошо. Не успеем – придется брать людей к себе на борт. Ничего другого тут не придумаешь.

Так и шли по ветру, с полного хода распарывая зеленые валы, катившиеся по океану. Кочегары старались вовсю, не жалея ни угля, ни сил, и длинный султан дыма, обгоняя наш маленький кораблик, черным облаком стелился над морем.

А мы, хоть нам и нечего больше было делать на палубе, стояли на ветру, то с надеждой глядя вперед – не откроются ли берега Камчатки, то оборачиваясь назад и с тревогой поглядывая на шхуну, которая кренилась все больше и больше.

Вдруг рулевой заметил на горизонте, в стороне от нашего курса, шест с флагом. Эта новость сразу облетела судно. Все глаза обернулись туда, где трепетал над волнами крошечный темный квадратик.

Кнут Иванович достал из футляра бинокль и, убедившись, что ошибки тут нет, закричал:

– О, вы видите, я не напрасно ставил сигнал! Вон он плавает, мой подарок. Удача!

Но об удаче не время было говорить. Идти подбирать кита – это потерять часа два хода, не меньше. Это каждый из нас понимал. А два часа могли решить судьбу шхуны. И, как ни обидно было снова бросать в море своего кита, Михаил Михайлович без колебания принял решение.

– Ничего не поделаешь, Кнут Иванович, – сказал он, – пойдем своим курсом. В таком деле рисковать не приходится.

Кнут Иванович молча грыз мундштук своей погасшей трубки. Он топтался на месте, точно очень торопился куда-то и не мог уйти. Нам не хотелось терять кита, а ему, видно, вдвойне обидно было расставаться со своей добычей. Но он был настоящим моряком, сам он не раз попадал в трудные переделки и, конечно, даже подумать не мог о том, чтобы из-за туши кита рисковать жизнью людей. И так расстроила нашего гарпунера вся эта история, что жалко было смотреть на него.

Вдруг он улыбнулся, сунул бинокль в футляр и с довольным видом стал потирать свои большие пухлые руки.

– Ага! – закричал он. – Мы убьем оба зайца в один раз! Мы приведем кита, и шхуна не потонет. Вот как!

Мы сперва не поняли, что он надумал, и со всех сторон насели на него с вопросами. А он хитро улыбнулся, точно знал какой-то секрет и не хотел поделиться с нами. Выждав с полминуты, он расхохотался и заговорил торопливо:

– Почему ей тонуть? Потому что лежит на борту? Так? Ну, а мы не дадим ей валиться на борт, вот и все! А! – смеялся он. – Вы не знаете как? Ну вам простительно, вы мало плавали. Откуда вам знать такие вещи. А я плавал много. О, Кнут Нордендаль много плавал, много видел и много знает. Наш кит нам поможет. Вот кто. Мы привяжем его к шхуне с другого борта. Он не маленький, наш кит. Он весит семьдесят тонн. Он не даст ей опрокинуться. Нужно только привязать его хорошо. Вот и все!

И всем нам сразу стало ясно, что гарпунер прав.

Михаил Михайлович тут же дал команду. «Партизан» повернул прямо на кита, а Кнут Иванович отобрал пятерых самых ловких матросов и стал вместе с ними готовить шлюпку.