Текст книги "Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память"

Автор книги: Андрей Кручинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Наряду с теоретическим, труды и выводы Колчака, основанные на результатах Русской Полярной Экспедиции, имели и некоторое прикладное значение: если самая известная его печатная работа «Лед Карского и Сибирского морей» (издана в 1909 году в Петербурге, в «Записках Императорской Академии Наук») рассматривала принципиальные вопросы образования морского льда в различных условиях и его циркуляции в океане, то ряд выпущенных карт Карского моря, составленных по съемкам участников экспедиции, в том числе и Колчака, безусловно был необходим для решения текущих практических задач плавания в этих водах. Тою же проблемой занималась и созданная по распоряжению морского министра «Комиссия по исследованию Северного Ледовитого океана», в состав которой был включен и лейтенант Колчак; ей предстояло оценить возможность мореплавания «Северным проходом» и наметить программу исследований, которым предстояло бы «осветить раз и навсегда вопрос об утилитарном значении для нас этих владений вообще и о проходе этим путем к Тихому океану в частности».

В рамках этих исследований состоялся и новый поход, порученный ветеранам экспедиции Толля – Колчаку и Матисену, которые сначала наблюдали за постройкой судов, а затем и приняли командование над ними (транспортами «Вайгач» и «Таймыр» соответственно). В 1909 году оба корабля через Средиземное море и Индийский океан ушли на Дальний Восток и навигацию 1910 года провели в гидрографических исследованиях. «Экспедиция, для достижения указанных целей, и установление постоянных сообщений с прилегающими к Северному Ледовитому океану частями Иркутского генерал-губернаторства потребуют посылки транспортов к Берингову проливу к началу навигации в Северном Ледовитом океане, – отмечал Колчак в записке „О производстве гидрографического исследования Северного Ледовитого океана от Берингова пролива до устья реки Лены“. – Эти транспорты, приняв полный запас угля со специально посланного для этой цели судна, используют навигационный период на гидрографические работы в районе от Берингова пролива до устья реки Лены и ко времени прекращения плавания в Ледовитом океане уйдут во Владивосток, с тем чтобы в следующем году продолжать дальнейшие работы по исследованию Северного Ледовитого океана». Однако выполнить эту программу Александру Васильевичу не было суждено – в августе 1910 года его отзывают в Петербург. Новое назначение относилось к совсем иной области приложения талантов и сил Колчака, области, о которой он – воин отнюдь не в меньшей степени, чем ученый, – никогда и не забывал.

Глава 2
Военный мыслитель

Потеря Порт-Артура и значительной части морских сил Тихого океана, цусимская катастрофа, которая постигла эскадру, пришедшую с Балтики, и оставила тем самым столицу Империи едва ли не беззащитной от нападения с моря, – были, разумеется, тяжелейшим ударом для офицеров флота. Горечь усугублялась буйством «общественности», которая, пользуясь дарованными Высочайшим манифестом 17 октября 1905 года свободами, не упускала случая побольнее уязвить морское ведомство, не различая правого и виноватого, да по вопиющей своей некомпетентности и не умея этого делать. В то же время налицо были и бесспорные просчеты в управлении флотом, о которых Колчак писал в 1912 году: «Если высказанный афоризм, что “военная сила, проигравшая войну, проиграла ее до начала военных действий”, и может возбудить некоторое сомнение в смысле общего значения, то справедливость применения его к минувшей войне не составляет вопроса.

Война была проиграна прежде всего потому, что о ней никто не думал и никто не готовился».

Осознание подлинных ошибок и борьба с ними, так же как и с обвинениями в ошибках мнимых, горячее желание восстановить репутацию русского флота и России как морской державы, стремление не просто «возродить» погибший с честью флот, но возродить его на современном уровне, – такие чувства владели тогда многими морскими офицерами, и, очевидно, именно они не давали Колчаку замкнуться в тиши «кабинетной научной работы». «Чувство горькой обиды и желание работать для возрождения флота ярко пробудилось в личном составе, – вспоминает настроения офицерства адмирал Смирнов. – В различных портах образовались кружки морских офицеров, поставивших себе задачей разрабатывать военно-морские вопросы в связи с реформами морского дела и воссозданием флота. Это движение встретило покровительство высшего морского начальства, и уставы кружков были утверждены. Морские офицеры были воспитаны в традициях преданности и верности Престолу и Отечеству, и они отнюдь не занимались вопросами внутренней политики, а разрабатывали исключительно вопросы стратегии, тактики, организации и техники». Из участников «частного, но полуофициального, пользовавшегося содействием морского министерства» петербургского кружка Колчак называл в качестве «наиболее видных» В.К.Пилкина, М.М.Римского-Корсакова 3-го (председателя кружка, чьим помощником был сам Александр Васильевич) и А.Н.Щеглова, с именем которого неразрывно связано создание в России Морского Генерального Штаба.

Впоследствии, уже в эмиграции, когда имя Колчака было окружено героическою легендой, образование этого важнейшего органа стратегического планирования нередко приписывали инициативе Александра Васильевича, и капитан 1-го ранга Щеглов даже выступал в печати в довольно обиженном тоне, отстаивая свой приоритет. Однако Колчак еще в 1912 году, и также в печати, подробно отметил заслуги Щеглова, выделив его – единственного! – из тех офицеров-единомышленников, которые, без сомнения, обсуждениями и соединенными усилиями способствовали продвижению проектов Морского Генерального Штаба.

«В 1905 г. 10 декабря, т. е. тогда, когда последняя война уже стала историческим фактом, – свидетельствует Колчак, – лейтенантом Щегловым была представлена морскому министру работа под наименованием “Стратегический обзор русско-японской войны”, в которой детально была разобрана обстановка, определенная полным отсутствием в нашем флоте какой-либо подготовки к войне, и вытекающая из этого положения необходимость создания специального органа, который ведал бы этой подготовкой, – генерального штаба.

В своих дальнейших работах по этому вопросу, образовавших труд под наименованием “Значение и работа штаба на основании опыта русско-японской войны”, лейтенант Щеглов выяснил детально организацию Морского генерального штаба как штаба высшего командования, с выделением его из состава Морского министерства, и подчиненного непосредственно верховной власти, наравне с командующим морскими вооруженными силами».

Более того, недостатком созданного в апреле – июне 1906 года Морского Генерального Штаба Колчак склонен был считать отличие системы его подчинения от той, которую проектировал Щеглов (вместо предлагавшейся независимости от морского министра новая структура была включена в состав министерства). Таким образом, вряд ли приходится говорить о вольном или невольном присвоении Александром Васильевичем чужих заслуг, – скорее наоборот, роль и заслуги Щеглова им несколько гиперболизируются, ибо понятно, что инициатива одного из многих флотских лейтенантов вряд ли подвигла бы высшее начальство на столь существенные преобразования, если бы за нею не было поддержки единомышленников.

Вряд ли покажется удивительным, что после образования Морского Генерального Штаба Колчак – активный участник военно-морского кружка – получил в новом учреждении ответственный пост. В 1906–1908 годах, до вступления в командование «Вайгачем» и экспедиции на Дальний Восток, он заведовал Северным (Балтийским) столом [7]7
  Стол – структурное подразделение в управляющих органах военного и морского ведомств.


[Закрыть]Оперативного отдела. В те же годы в Генеральном Штабе служат и Щеглов, и Пилкин, и Римский-Корсаков, и Смирнов – соратники Колчака по «борьбе за возрождение флота», как, по свидетельству Смирнова, характеризовал этот период сам Колчак.

Борьбу приходилось вести не только против министерской бюрократической косности, но и против парламентско-общественного буйства. Государственная Дума, рвавшаяся устраивать и переустраивать морское ведомство, позволяла себе даже шантажировать возможностью отказа в кредитах с циничной формулировкой: «Перед тем, как подумать о флоте, нужно подумать об обновлении Министерства и его подразделений». Не сидела сложа руки и «общественность», активно обсуждавшая вопросы, о которых не имела понятия. Журналист М.О.Меньшиков (в молодости он был штурманским офицером и ушел со службы в 1892 году) обличал: «Броненосный флот есть оружие по преимуществу наступательное… Есть и другие задачи линейного флота: захват колоний, уничтожение морской торговли противника ипр. Но в наших условиях разве можно думать о том, чтобы делать морские нашествия, высаживать десанты и т. п.?» – и уповал на флот, состоящий из миноносцев, а еще лучше – подводных лодок, которые, как поучал Меньшиков с газетных страниц, и следовало строить, отказавшись от линейных кораблей. Для рекламы подобных военно-морских идей издатель газеты «Русь» А.А.Суворин пытался привлечь и лейтенанта Щеглова, который вспоминал: «Суворин настаивал, чтобы я пропагандировал ненужность броненосцев и рекламировал бы подводные лодки, что не отвечало ни истине, ни убеждениям моим. Тогда-то я впервые на личном опыте убедился в безыдейности, беспринципности и корыстолюбии владельцев прессы…»

Отдадим должное руководству морского ведомства – оно попыталось бороться с противником его же оружием. «Морской Министр генерал-адъютант И.М.Диков решил пойти навстречу запросам общества, – рассказывает адмирал Смирнов, – и разрешил офицерам, служившим в Морском Генеральном Штабе, выступать с докладами в различных общественных собраниях и в собеседованиях членов Государственной Думы. Образовалась группа из четырех-пяти офицеров, распределивших между собой различные основные вопросы, во главе этой группы стал А.В.Колчак». Сам Александр Васильевич свою деятельность характеризовал как имевшую более официальный характер: «Лично я был экспертом в Военной комиссии Госуд[арственной] думы и постоянно выступал докладчиком и в качестве эксперта на ее заседаниях». Тогда же, в 1908 году, Колчак публикует в «Морском сборнике» работу с названием не очень удачно сформулированным, но отвечавшим одному из основных вопросов, которые волновали тогдашнее общество: «Какой России нужен флот».

Насущность размышлений на эту тему, взвешенной мотивировки проектов и рецептов, Колчак подчеркивает с первых же строк: «Кроме крайне стесненного финансового положения, мы должны считаться еще с утратой в значительной части общества сознания необходимости не только обладания нашими пограничными водами, но и с отсутствием правильных идей о морской силе, ее значении, вплоть до сомнений в целесообразности самого существования такой силы»; «воспроизводя копию с существующего хаоса политических убеждений и взглядов на желаемый государственный строй Российской Империи, идеи о вооруженной морской силе, проповедуемые в обществах, собраниях, периодической печати и литературе, заключаются между определенными мнениями о полном излишестве и даже вреде флота для России и столь же уверенно высказываемыми положениями о необходимости немедленного воссоздания морской силы, способной к борьбе чуть ли не с великобританским флотом, правда, в большинстве случаев на чисто фантастических основаниях». Проницательно отмеченная параллель между общим смятением умов и душ и такой же сумятицей идей о будущих судьбах флота требовала хладнокровного, обоснованного ответа, и именно такой ответ стремился дать Колчак, несмотря на всю свою горячность и искренние переживания о состоянии морской силы России.

Окончательные выводы Александра Васильевича, безусловно, отдают максимализмом: «Если России суждено играть роль великой державы – она будет иметь линейный флот как непременное условие этого положения. Перед нами теперь стоит этот вопрос во всей его сложности, со всею тяжестью громадных материальных, я скажу, не затрат, а жертв, и, решаясь принести эти жертвы, надо не верить, а знать, что результатом их явится действительная сила»; «эта морская сила должна быть и будет в форме линейного флота; нашему отечеству предстоит выполнить огромную задачу его создания, которое должно быть произведено одновременно во всех частях сложного механизма флота, так как только при этом условии можно будет рассчитывать на результаты, достойные цели». В соответствии с таким взглядом требовалось комплектовать военно-морские силы одновременно всеми типами боевых судов, начиная с дорогостоящих броненосных линейных кораблей, необходимость постройки которых отрицали, в частности, апологеты подводной войны. «Главною и основною операцией морской войны есть бой [8]8
  Так у А. В. Колчака.


[Закрыть]с вооруженными силами противника, и линейный корабль строится и строился для этой единственной цели», – отмечает Колчак, рискуя навлечь на себя упреки тех, кто считал сражения линейных флотов ненужной для России роскошью и предлагал ограничить задачи ее военно-морских сил обороною берегов.

Максимализм Колчака на поверку покоился на фундаменте рациональных соображений и здравого расчета. Достаточно сказать, что полномасштабное воссоздание линейного флота, по его мысли, должно было предприниматься не повсеместно, а с учетом сравнительной значимости различных морских театров. С этой точки зрения Александр Васильевич считал относительно безопасными дальневосточный (рассматриваемый как «отдаленная колония», необходимость обеспечения которой казалась ему по меньшей мере спорной) и черноморский регионы («непосредственно на Черном море мы не имеем противника, с которым в настоящее время приходилось бы серьезно считаться»), все внимание сосредотачивая на балтийском.

Замкнутый мелководный театр как будто не предоставлял больших возможностей для столкновения линейных флотов, но не этим и определялась, по Колчаку, его ценность: «Обладание водами Балтийского моря принадлежит Германии, и ее морская граница от Полангена (пограничный пункт на побережьи Балтики. – А.К.) совсем не направляется на запад, а идет параллельно нашей вдоль курляндских берегов, далее по берегам Финского залива и подходит к передовым фортам Кронштадта в 50 верстах от столицы» (эта метафора Колчака подкреплялась его предшествовавшим рассуждением о том, что «вопросы и положения международного права о государственных границах отпадают при возникновении войны, когда выступает единственное право фактического обладания вооруженною силой, а следовательно, обладание морем с момента объявления войны устанавливает границы государства, владеющего морем, на берегах его противника, не имеющего этого обладания»). Считая, «что массовые перевозки войск морем и операции вторжения вооруженной силой со стороны морских границ получают с каждым днем все большее и большее значение», Колчак ставит читателя перед перспективой крупномасштабного германского десанта в непосредственной близости от Петербурга, которая угрожала оказаться вполне реальной в случае, если бы русское побережье Балтики осталось незащищенным.

Таким образом, максимализм Колчака неожиданно оборачивается умеренностью, доходящей почти до цинизма «реальной политики»: вряд ли офицер, проливший свою кровь в Порт-Артуре, мог со спокойной душою допускать возможность дальнейших потерь на восточной окраине России, но холодным расчетом ему был продиктован вопрос – «Являются ли наши берега Японского и Охотского морей такими важными для жизни государства, что потеря их была бы невознаградима?» – и, в предположении, что «распространение России на берега Тихого океана» станет лишь делом отдаленного будущего, – строгий вывод: «создание мощной силы, способной бороться за обладание морем в Тихом океане, едва ли является целесообразным». Тот же расчет увидим мы и в идее линейного флота Балтийского моря, столь убежденно выдвигаемой Колчаком.

Подводные лодки и миноносцы, усиленно рекламируемые дилетантами как оружие оборонительной войны, и еще в меньшей степени – специализированные «суда береговой обороны» (броненосные мониторы, вооруженные крупнокалиберною артиллерией) в действительности могут быть лишь вспомогательными средствами, – утверждает он. Оперируя цифрами сравнительной стоимости различных типов кораблей, процентов попадания при стрельбе самодвижущимися минами (торпедами), дальности минного залпа и артиллерийского огня, скорострельности, скорости крейсеров, миноносцев, подводных лодок, радиуса действия последних, а также историческими примерами из недавних войн, Колчак обосновывает свой вывод о равной необходимости существования всех классов боевых кораблей: линкоров, крейсеров (броненосных и легких) и минных судов, к которым относятся и подводные. Простым примером он иллюстрирует свою мысль: «Положим, что мы захотели бы ограничиться частью указанной морской силы и создали бы хоть один минный флот [9]9
  Так у А. В. Колчака. По смыслу – «хотя бы (к примеру) один минный флот».


[Закрыть]. Неприятель, располагающий линейным флотом, конечно, не стал бы посылать против этого флота линейные корабли, а выслал бы легкие крейсеры и минные суда, которые бы и уничтожили минный флот, существующий без поддержки; если бы мы придали к минным судам легкие крейсеры, неприятель придал бы к соответствующим типам броненосные крейсеры, с которыми легкие крейсеры были бы бессильны [бороться], и т. д.».

Но насколько прогнозы Александра Васильевича были подтверждены развитием событий, в частности – начавшейся через шесть лет Мировою войной? На первый взгляд кажется, что Колчак ошибся: глобальный конфликт, в котором среди прочих противоборствовали две сильнейшие морские державы – Великобритания и Германия, не дал ни одного примера крупных сражений линейных флотов, за исключением Ютландского (18–19 мая 1916 года, между англичанами и немцами), имевшего довольно неопределенный результат. Напротив, минные заграждения оказывали на ход боевых действий значительное влияние, а развязанная немцами тотальная подводная война к 1917 году поставила Англию, по словам первого морского лорда адмирала Дж. Джеллико, перед угрозой «гибели от голода». Все это как будто противоречит выводам Колчака; однако насколько велика была его ошибка в действительности?

Прежде всего, очевидно, что от активных боевых действий германский линейный флот удерживало наличие, а вовсе не отсутствие такого же у его противников. Умеренность германской морской стратегии в отношении не только Англии, но и России нельзя не связать с уровнем противостоящих сил, иначе любые минные заграждения на Балтике были бы немцами безбоязненно вытралены, а путь их крейсерам и линкорам к русской столице – открыт. Кроме того, при любом стратегическом планировании делать ставку на пассивность и нерешительность будущего противника категорически противопоказано, и Колчак был совершенно прав, когда призывал готовиться к войне с решительным и дерзким врагом, не боящимся сражений линейных флотов, крупномасштабных десантных операций и проч. Из «стратегии сокрушения» и «стратегии выжидания, измора» в руководстве германских военно-морских сил в 1914–1916 годах победила вторая, но и первая имела влиятельных сторонников, – а значит, сбрасывать со счетов возможность активной морской войны для русского командования было бы непростительною ошибкой.

Что касается подводных лодок, то можно признать недооценку Колчаком перспектив их развития. По поводу самостоятельности субмарин «в качестве главного агента войны» он отзывается категорически – «ясно, что лодка до этого еще не доросла, да и вряд ли когда-нибудь дорастет»: «Подводная лодка в открытом море слепа, слепа в стратегическом отношении, так как произвести разведку она не может по многим причинам, из коих первая – что у нее нет хода [10]10
  Имеется в виду недостаточная скорость движения.


[Закрыть], а вторая – нет средств связи, которые находятся только в периоде разработки». В то же время темпы усовершенствования субмарин, хотя и были довольно высокими, еще не выводили этот класс кораблей на уровень, о котором говорит Колчак, – возможности борьбы против надводных кораблей в открытом море: «… Практически современная подводная лодка обладает 15-уз[ловым] ходом [11]11
  Узел – единица скорости, равная одной морской миле в час.


[Закрыть]на поверхности и 10-уз[ловым] ходом под водой, и в этом-то и заключается ее слабость. Ведь ход для минного судна необходим для выбора позиции по отношению к противнику, обладающему ходом до 22 уз[лов] (линейные корабли) и даже 26 (броненосные крейсеры)». Указанные ограничения на скорость движения подводных судов в сущности не были преодолены даже десять лет спустя, а германские субмарины завоевали свою кровавую славу прежде всего атаками на транспорты при блокаде Англии – введение же системы конвоев резко снизило их результативность. Таким образом, даже ошибаясь в технических прогнозах, Колчак имел все основания весьма сдержанно относиться к подводным лодкам, тем более в условиях беззастенчивой и некомпетентной их рекламы Сувориным или Меньшиковым.

Таковы были взгляды Александра Васильевича на будущий русский флот. А какое место для себя самого отводил Колчак в его рядах? Вопрос не праздный, поскольку сегодня можно услышать утверждение, будто он «был, бесспорно, прекрасным оперативным штабным работником, что наглядно продемонстрировала его служба в Морском генеральном штабе и штабе морских сил (с августа 1914 г. – флота) Балтийского моря»… а вот командующим – весьма посредственным и даже попросту неудачным. К сожалению, нам неизвестны прямые свидетельства Александра Васильевича об его отношении к штабной работе, но с некоторой степенью допущения сделать вывод на этот счет позволяет прочитанный им в Морской Академии курс «Служба Генерального Штаба» (отпечатан для служебного пользования в 1912 году).

В числе реформ, проведенных по окончании Русско-Японской войны, были и преобразования в Императорской Николаевской Морской Академии; так, «курс военно-морских наук» был преобразован в «военно-морской отдел» (наряду с гидрографическим и кораблестроительным). И, пожалуй, именно «служба Генерального Штаба», читавшаяся его слушателям Колчаком, в наибольшей степени соответствовала сущности отдела, предназначенного для подготовки будущих флотоводцев и генштабистов (не случайно лекции Александра Васильевича были адресованы слушателям дополнительного курса – наиболее успешно окончившим два предыдущих). Работа Колчака давала первое в России систематическое учение о Морском Генеральном Штабе, его задачах и формах деятельности. Посмотрим же, какие требования предъявляет автор к штабным работникам, и сопоставим их с тем, что нам известно о самом Колчаке, его склонностях, характере и темпераменте.

«Высказанная точка зрения на единство военного управления, понимаемого как “командование”, с основанием в виде единоличной творческой работы по военному замыслу, определяет и сущность работы штаба как специального вспомогательного органа, деятельность которого всецело ограничивается волею командования. Исходя из положения об идейном творчестве, мы обращали внимание на совершенную недопустимость постороннего влияния на эту сторону деятельности командования, и штаб по своей сущности ни в каком случае не должен ее касаться», – подчеркивает Александр Васильевич. – «Работа штаба поэтому должна являться совершенно лишенной чьей-либо субъективности или индивидуальности – она должна составлять одно целое с деятельностью командования. Штаб есть только средство командования, но ни в каком случае не что-либо самостоятельное, так как уже само представление о штабе как коллективной организации исключает всякую допустимость этой самостоятельности в деле военного управления. Точно так же совершенно несвойственны штабу как военному органу какие-либо функции совещательного характера – его работа должна быть определенной и строго ограниченной свободой творческой деятельности командования. Короче говоря, штаб должен понимать, видеть и действовать во всех случаях так, как его командование».

Еще более выразительны императивные выводы, формулируемые Колчаком: «работа штаба должна быть по возможности безлична и не носить следов индивидуальности его состава»; «работа штаба должна вестись в определенной установленной форме, ограничивающей воззрения личного его состава и ограждающей командование от влияния этого состава на самостоятельную деятельность начальника»; «единственной нормой штабной работы является свобода творчества командующего по выработке военного замысла, на которую штаб не должен иметь какого бы то ни было влияния». Эти принципы вполне соответствуют германской школе фельдмаршала графа Г. фон Мольтке (Мольтке Старшего), выдающегося военачальника, обладавшего, должно быть, идеальной психологией штабного работника: даже являясь фактическим главнокомандующим, он сознательно уступал формальный приоритет номинально возглавлявшему прусские вооруженные силы королю Вильгельму. А насколько соответствовал изложенным принципам Александр Васильевич Колчак?

Ответ напрашивается сразу же – не соответствовал совершенно! И дело не только в честолюбии, вполне вероятно присущем Колчаку (оговоримся, что для военного человека эта черта сама по себе не предосудительна, а в то время она считалась даже полезной, в соответствии с известною поговоркой о маршальском жезле в солдатском ранце); прежде всего будущий адмирал, насколько можно судить, жаждал самостоятельных действий, свободы решений, возможности ничем и никем не стесненного творчества – оперативного и организационного не в меньшей степени, чем научного. Поэтому важнее, чем известность или «популярность» (она приходила к Колчаку сама собой и вполне по заслугам, без каких-либо его специальных усилий), было для него, наверное, право как выдвигать те или иные идеи или проекты, так и самостоятельно воплощать их; но столоначальником Морского Генштаба Александр Васильевич все же имел свободу лишь ограниченную. Да и само это учреждение, вопреки предложениям Щеглова и убеждениям Колчака, было подчинено не непосредственно «верховной власти» – Императору как Державному Вождю Армии и Флота, а морскому министру.

К этому следует прибавить и индивидуальные качества Колчака, о которых его доброжелатель отзывается как о «нелюбви к усидчивой работе», а сослуживец, намного более критически настроенный, и вовсе выносит суровый приговор: «Колчак… абсолютно не признает системы там, где без нее не обойтись, оттого что он слишком впечатлителен и нервен, оттого что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов. Такой человек, как он, не может оказать благотворное влияние на общий ход событий, потому что деятельность его спорадична, очень редко обоснована и почти всегда всем крайне неприятна». Разумеется, если бы столь уничтожающая характеристика была бы полностью верна, Колчак, не имевший ни протекций, ни покровителей, не смог бы не только служить в Генеральном Штабе, но и вообще удержаться во флоте; при неспособности к усидчивому и систематическому труду он не стал бы гидрографом-экспериментатором; а занимаясь «крайне неприятной всем деятельностью» – не завоевал бы себе в морской офицерской среде авторитета, которым пользовался бóльшую часть своей жизни. И все же, если пытаться выделить рациональное зерно, то можно предположить, что для Александра Васильевича должно было быть интереснее генерировать идеи, чем их тщательно разрабатывать, намечать новые пути и проходить ими первому, чем осваивать их и приспосабливать для идущих следом. Но с этой точки зрения штабная служба, должно быть, быстро начинала его тяготить, и противопоставлять Колчака – «прекрасного штабного работника» Колчаку – более или менее удачному командующему – вряд ли справедливо. О службе его в штабе адмирала Н.О.Эссена речь еще впереди, здесь же остается лишь высказать предположение, что возвратился (как оказалось, временно) к полярным исследованиям и ушел из Главного Штаба Колчак с легким сердцем.

Вряд ли удерживали тогда Александра Васильевича на его посту и перспективы дальнейшего общения с думскими комиссиями. «По назначении морским министром Воеводского начались между Государственной думой и министерством конфликты, – рассказывает Колчак, – что самым вредным образом отразилось на осуществлении судостроительной программы, в выработке которой я принимал самое активное участие; находя, что при таких условиях продолжать работу в морском Генеральном штабе будет бесполезно, я решил вернуться к научной работе…» Похоже, однако, что при восстановлении хронологии событий память подвела адмирала (цитата взята из протокола допроса в январе 1920 года), а вместе с этим сместились и некоторые акценты.

Взаимоотношения с Думой адмирала С. А. Воеводского, в бытность его как товарищем морского министра, так и (с 8 января 1909 по 18 марта 1911 года) министром, действительно складывались не совсем удачно. Но еще до назначения его министром произошло событие, которое Н.В.Савич, член думской комиссии по государственной обороне, занимавшийся в ней морскими вопросами, характеризовал кратко: «Весною 1908 года Колчак проиграл бой в Гос[ударственной] Думе». Отстаивая тогда просьбу об ассигновании средств на строительство броненосного флота, Александр Васильевич проявил качества, неожиданные и в строевом офицере, и в путешественнике-первопроходце, и в кабинетном ученом: «Говорил он, – свидетельствует адмирал Пилкин, – очень хорошо, всегда с большим знанием дела, всегда думая то, что он говорил, и всегда чувствуя то, что думал… Речей своих не писал, образы и мысли рождались в самом процессе его речи, и потому он никогда не повторялся. Глубокое убеждение и настоящая сила всегда слышались в словах Колчака». Однако и его красноречию не удалось переубедить членов Думы, у которых реальная забота о нуждах военного ведомства (просимые ассигнования были отпущены на усиление сухопутной армии) сочеталась с предубеждением против ведомства морского.

«Комиссия по обороне вынесла [12]12
  Узел – единица скорости, равная одной морской миле в час.


[Закрыть]определенное и категорическое решение – средства на постройку современного броненосного флота будут даны лишь тогда, когда прекрасные слова и благие намерения морского генерального штаба воплотятся или, по крайней мере, начнут воплощаться в дело, в действительность, в реальное осуществление реорганизации и реформы ведомства…» – повторяет Савич уже знакомую нам точку зрения. Впечатление от речей Александра Васильевича оставалось сильное («Колчак был страстным защитником скорейшего возрождения флота, он буквально сгорал от нетерпения увидеть начало этого процесса, он вкладывал в создание морской силы всю свою душу, всего себя целиком, был в этом вопросе фанатиком»)… но цели своей они не достигали. И вряд ли будет чрезмерно смелым предположение, что для самолюбивого и преданного делу офицера эта неудача также стала звеном в цепи причин, подтолкнувших его к уходу в море.