Текст книги "Из варяг в хазары"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Андрей Посняков
Из варяг в хазары

Глава 1
ГАДАНИЕ В ПЕРУНОВОМ КАПИЩЕ

Март 862 г. Приднепровье

 
Простер на нас крыла владыка бездны —
Да, он велик!
Мы знаем, что стенанья бесполезны,
До смерти – миг.
 

Гертруд фон Ле Форт. «Лишенные отчизны»

Еще стояла весна, совсем ранняя, смурная, с морозной ночной прохладцей и изливающимися мелким холодным дождем хмурыми дневными облаками, неповоротливыми, как застоявшиеся в стойле коровы. Лишь иногда сквозь серую пелену облаков проглядывало солнце. Отражалось на миг в освобождавшейся ото льда реке и, пробежав по черным ноздреватым сугробам, исчезало в сумрачной лесной чаще, обжигая напоследок черные вершины елей золотым весенним пожаром. Нечасты были погожие дни, нечасты, – вторую весну подряд этак вот дождило, словно чем-то не угодили люди светлой матери Мокоши и Даждьбогу – сверкающему солнечному божеству, что прятало свой лик за серой пеленой облаков, как красавица-скромница прячет глаза за прядями спущенных на самый лоб волос. И не сказать, чтоб мало жертвовали богам, – губы всех идолов в славном городе Киеве не успевали высохнуть от крови. Тем не менее Даждьбог гневался и явно не торопил весну. Может быть, завидовал Перуну – грозному богу грома? Тому-то приносили не только петухов да коней, но, бывало, и человека. Да, невесело начинался год, не солнечно как-то, угрюмо. Не баловал солнышком март-протальник, хмурились крестьяне-оратаи, пробуя пястью землю, известно ведь: с марта пролетье, весна начинается, а ежели раненько протальник веснянку затягивает, то и всё лето тепла не видать. Вернее, будет тепло, как не быть, никуда не денется, да ненадежное это тепло – сегодня солнце, а завтра, гляди, дожди зарядят, как бы и урожай не сгубили, бывали в иные лета случаи…

В густом лесу по правому берегу реки было тихо и сумрачно. Привычно хмурилось низкое небо, и слежавшийся за зиму снег холодил ноги. Трое, судя по внешнему виду, знатных воинов – ярко-алые плащи, шитые серебром, кольчуги, мечи у пояса, – привязав коней у дороги, углубились в лес. Следом за воинами шли еще четверо в онучах да пестрядных кафтанишках, кой-где и заштопанных, – слуги-челядины. Идущий впереди молодой воин – рыжеватый, длинноносый, бледный – то и дело оборачивался, останавливаясь, и подгонял отстающих слуг бранным нехорошим словом. Челядины со страхом кланялись да поспешали, насколько могли. Ух и страшен же был взгляд длинноносого! Черный, пронзительный, словно бы не людской, а из какого-то другого мира, мира колдунов и злобных оборотней. Ох, упаси Рожаницы от такого взгляда! Двое других воинов были немногим лучше: длинный светловолосый варяг с вислыми усами и жиденькой бороденкой да хитроватый жукоглазый парень – тощий, чернявый, с круглым, как бубен, лицом. Оба – тоже в кольчугах, с мечами, правда, плащи не такие богатые, как у первого: у варяга – из простой шерсти плащик, коричневой корой дуба крашенный, а у чернявого – так вообще черникой, вон и выцвел уже кое-где.

– А корзно-то у Истомы неважно! – оглянувшись, скептически шепнул один из слуг – светлобородый парень лет двадцати на вид – идущему позади пожилому. Тот нахмурился – не дело челядина господ обсуждать, тем более таких знатных.

– Помолчи-ка лучше, Найден, не то как бы нам худо не было, – покосившись на воинов, боязливо поежился он. И тут же льстиво улыбнулся, увидев, как оглянулся предводитель.

– Хватит болтать! – сказал, словно ворон прокаркал, тот. – Прибавьте-ка лучше шагу.

Хорошо ему говорить: в толстых сапогах-чулках лошадиной кожи никакой снег не страшен, ни сугробы, ни болота, ни ручьи талые. А тут попробуй-ка – онучи-то давно уж все вымокли, идешь – хлюпаешь, ноженьки мерзнут, всё равно как босой.

– А зачем мы туда идем, дядько Найден? – догнав парня, шепотом поинтересовался замыкавший процессию светлоокий отрок.

– Ишь ты – «дядько»! – усмехнулся, услыхав, пожилой. Найден-то, оказывается, уже «дядькой» стал, надо же, а ведь еще и маткино молоко на губах едва-едва обсохло. Тоже еще – «дядько», смех один.

Пожилой презрительно сплюнул в снег.

– Незнамо зачем идем, Важен. – Найден пожал плечами. – То господам ведомо.

– Вот-вот, – обернулся пожилой. – А вам про то и ведать не надобно. Пошевеливайтесь-ка лучше, не то живо кнута отведаете!

При слове «кнут» Важен передернул плечами. Кнута не хотелось, и он, перепрыгивая через истекающие ручьями сугробы, поспешно догнал пожилого.

А Найден вдруг погрузился в думы, разбуженные вопросами отрока. И в самом деле, куда идут они, на ночь глядя? Вроде бы где-то здесь, в этих местах, рос священный дуб, любимое дерево громовержца Перуна. Может, туда? Тогда понятно. Видно, решили попросить у Громовержца совета или заручиться поддержкой в каком-нибудь важном деле, так многие делали. А что на ночь глядя, да в протальник, в самую неудобь, так и это ясно – бывают такие дела, что отложенья не терпят. Всё правильно. Прояснив ситуацию сам себе, Найден повеселел, и обступившие со всех сторон раскидистые темно-зеленые ели уже не казались ему такими уж мрачными. Да, ясно, здесь где-то недалеко старинное Перуново капище, а раз капище, значит, и волхвы там рядом живут, стало быть, не в лесу ночевать придется, а в какой-никакой хижине. Впрочем, и в лесу не так уж страшно – не зима, чай. Запалил костер побольше, да сиди грейся. Вон у воев и луки имеются, ужо подстрелят дичину, да на костер, – ух и вкусно! Найден сглотнул слюну. Скорей бы…

Серое небо быстро темнело, еще немного – и вообще ничего под ногами видно не будет. Как тогда идти?

Неожиданно впереди посветлело. Ели расступились, раздвинулись, и глазам утомленных путников предстала обширная поляна с росшим посереди нее раскидистым вековым дубом. Позади дуба, на темном фоне леса, угадывались приземистые бревенчатые строения, крытые еловыми лапами, а еще дальше – колодец. Однако навстречу путникам никто не вышел – может быть, волхвы здесь жили только летом, когда проплывающие мимо по реке рыбаки и купцы не забывали приносить божествам обильные жертвы, а может, кудесники ушли куда-нибудь вот именно сегодня по каким-нибудь своим неотложным делам. Не было вокруг никого, один дуб скалился на проходящих мимо людей вросшими в кору кабаньими челюстями.

– Пришли, – догадался Найден.

Длинноносый с варягом скрылись в строении, а тощий жукоглазый Истома тут же принялся распоряжаться слугами. Пожилой с отроком отправились по дрова, а Найден был послан к колодцу – посмотреть, оттаяла ли вода. Вода, конечно же, еще не оттаяла, хотя и журчала под наледью – родник всё-таки, да и не зима – конец протальника-марта. Испросив у Истомы топор, Найден азартно принялся отбивать наледь. К ночи похолодало, и светлая борода его от дыхания быстро покрылась инеем, но парень не замечал этого, предвкушая близившийся ночлег и пищу. Те же чувства, похоже, овладели и остальными слугами – те рубили дрова, да так, что треск стоял по всему лесу. Махнув крыльями, улетела прочь какая-то большая птица. На дубовых ветках загалдели грачи.

«Грач на горе – весна на дворе», – вспомнил Найден и улыбнулся. Сняв нагольный полушубок, бросил в снег, нагнулся над колодезью и, протянув руки к освобожденному роднику, с наслаждением напился чистой холодной водицы. Пожилой – звали его дядька Поздей – с Баженом-отроком споро разожгли костер. Истома подошел к Найдену, протянул лук с тремя стрелами:

– Запромыслишь тетерева?

– Знамо, – радостно кивнул парень. Еще бы не запромыслить, не всё время в челядинах был, приходилось и охотничать. Подхватил лук-стрелы, да в лес. Не в самую чащу, а тут, близ поляны, только с другой стороны – уж больно там для тетеревов место удобное, ну не может такого быть, чтоб… Ага! Ну вот… есть один! Вылетел прям из сугроба, угнездился на ветке… Тут Найден его аккуратненько стрелою и сбил, не дожидаясь, покуда совсем стемнеет. Знатный тетерев попался, увесистый. Другого, правда, уж и не пришлось – стемнело. Направившись было к капищу, Найден остановился и, воровато оглянувшись, быстро сунул в снег оставшиеся стрелы. Так, на всякий случай. Вдруг пригодятся? Заприметив место, пошел себе к кострищу, насвистывая. Эх, и жарило – хороший костер разложили Поздей с Баженом.

– Все стрелы истратил? – поглядев на тетерева, недоверчиво осведомился Истома.

– Все как есть, чтоб меня Род забрал, – поклялся Найден, глядя на Истому веселыми, чистыми, как родниковые льдинки, глазами. – Увертливый попался. Да и темновато уже…

– Ладно, – махнул рукой Истома и, отдав тетерева Поздею, отправился в избу.

Найден проводил его взглядом и усмехнулся. Не нравился ему этот Истома. Слишком уж хитер, пронырлив. Да и хлипкий он какой-то, низкорослый, гадливый, недаром прозвали – Истома Мозгляк.

Найден украдкой потрогал оберег под рубахой. Разве ж без оберега солживил бы пред Перуновым дубом? А так… Нездешним был Найден, с севера, из словен ильменских, что жили у самого Нево – озера-моря, да не Перуну поклонялись, а владыке подземелий Велесу да подводному богу Ящеру. Вот такого-то ящера – небольшого, из светлой бронзы – и носил Найден на шее. Ящер помогал, – еще бы, недаром ведь многие так и прозывали народ Найдена – люди Ящера. Потому и не очень-то боялся парень Перуна, знал – ежели что, заступится Ящер. Вот и сейчас… Глядя вслед Истоме, отчего-то заподозрил Найден неладное. Что-то здесь было не так. Не понятно вот только – что? Вроде бы всё как и должно быть – капище, Перунов дуб, тайная жертва для тайного дела… Жертва… А где она, жертва-то? Тетерева уже жарили, никаких петухов-кур с собой не тащили, да и… Впрочем, а зачем тащить? Когда жертвы сами шли своими ногами. Найден вдруг похолодел, поняв, кто именно обречен на заклание. Кто-то из них, слуг, – Важен, Поздей или сам он, Найден. Вон и Мозгляк странно себя ведет – все топоры тишком от кострища убрал, спрятал подальше. Да и лук забрал, и про стрелы не напрасно выпытывал. Что ж делать-то? Бежать куда ни глядя? Так ночь, да и места вокруг глухие, незнаемые. В этакой-то чащобе живо пропадешь-сгинешь, не поможет и Ящер.

– Эй, Важен! – выглянул из-за ограды капища Истома Мозгляк. – Принеси-ка водицы.

Важен быстро поднялся на ноги, пошел к колодцу, взял стоящее рядом ведро из крепких буковых плашек, стянутых лыковыми обручами, нагнулся, набрал воды. Понес, улыбаясь чему-то.

А может, и не будет сегодня никакой жертвы? Может, уж слишком осторожничает Найден? С утреца ужо приведут кобылу, из тех, что у дороги привязаны, зарежут, а сегодня так пришли, пообвыкнуться. Да и как их в жертву-то принесешь, чай, ни он, Найден, ни Важен с Поздеем так просто стоять не будут, ежели вдруг кинутся, а в драке еще посмотреть надо, кто кого, ведь расчет ровный – трое на трое, а то, что те вооружены, да вои бывалые… так и Найден с Поздеем не в поле найдены, дубинному бою как-никак обучены, схватят вон с костра головни, иди-ка возьми их, попробуй! Так что напрасно мысли дурные лезут в лохматую Найденову голову, напрасно. Сонными захотят взять? Так вроде спать никто и не собирался.

Найден прислушался – из-за ограды капища, за которой исчез отрок, не доносилось ни звука. Постояв немного, Найден пожал плечами и пошел поближе к костру, к Поздею. Тот вполголоса мычал «веснянку»:

Весна-красна!

На чем пришла?

На чем приехала?

– На сошечке, на бороночке, – усевшись рядом, подтянул Найден. – На овсяном колосочке, на пшеничном пирожочке…

– Эй, робяты, – к костру незаметно подошел Истома, – пойдите-ка кто-нибудь подмогните отроку…

Найден поднялся.

– Сиди, паря, я подмогну, – махнул на него рукой Поздей. – Ужо разомну ноженьки.

Он ушел вслед за Истомой. Найден бросил в костер веток: раздался треск, искристо полыхнуло пламя, поднялось на миг аж до неба. Вот такие кострища разводили летом, на Купалу, и в его родной деревне, что затерялась средь лесистых берегов широкой реки Волхова. Взгрустнулось Найдену, вспомнилось, как напала на деревню белоглазая чудь – мужиков сразу всех поубивали, а детей да женщин – в полон. Продали потом кривичам. Найдену тогда едва двенадцать исполнилось, от кривичей и попал к полянам, в богатый Киев-град, к Никодиму-купцу. Хорош был купец, и дом его богат, да вот сгинули где-то его ладьи с товарами, разорился Никодим-гость, в долги залез. Вот за долги и пошел на торг Найден вместе с другими челядинами да холопями.

Где-то недалеко, у реки, завыл волк. Не по-обычному завыл – унывно, глухо, а совсем по-другому – яростно так, призывно, словно и вправду звал кого-то. Подзывал стаю? Если так – плохо дело, порежут звери лошадей, у дороги привязанных, хоть и оставлена там хорошая стража, да маловато их, не сладят со стаей. А как без лошадей отсель выбираться? Найден вздохнул и вздрогнул. Прямо из капища, словно бы в ответ волку, внезапно раздался такой же вой – дикий, громкий, страшный! И тот, дальний, волк, видно, прислушался, замолк. А потом ответил – заскулил жалобно, будто слепой щенок, словно признал того, что в капище, за старшего… А откуда в капище волк? Страшно стало Найдену. Откатившись от костра, он побежал к лесу, в противоположную от волчьего воя сторону. Оберег-ящер жег его шею, словно манил прочь от капища, и Найден не сопротивлялся этому зову, наоборот, прибавил шагу, проваливаясь по колено в темный ноздреватый снег. Вокруг обступали черные ели, больно били по лицу колючими лапами. Защищая глаза рукою, Найден упрямо шел вперед, всё дальше и дальше от поляны, наконец, задыхаясь, упал в снег под высокой сосной. Тяжело дыша, перевернулся на спину – высоко в небе сквозь темные прорехи облаков сверкали звезды.

– О мать-Мокошь, о Велес! – взмолился парень. – Не дайте пропасть, дайте выбраться.

А от капища послышался вдруг рассерженный рев, словно ярился там огромный чудовищный зверь. Найден рывком поднялся и, поплевав на руки, проворно полез на сосну.

– Так где же третий? – Длинноносый грозно взглянул на Истому. Черные глаза его пылали яростью. Вислоусый варяг вытащил из ножен меч. Истома повалился на колени.

– Не губи, княже! – гнусаво верещал он. – Сыщу беглого, сыщу.

Небольшой костер, разведенный посередине капища, тускло освещал вкопанный в землю идол Перуна и толпившихся вокруг него других богов – Рода, Даждьбога, Мокоши. У подножия главного идола, со связанными за спиною руками, валялись на земле двое слуг – Поздей с Баженом.

– Убери меч, Альв, – приказал варягу длинноносый и усмехнулся: – Что ж, придется Тору обойтись на сей раз без жертвы… ибо Перуна мы никак не можем обидеть. Хватит валяться, Истома, бери нож!

Мозгляк быстро вскочил на ноги, выхватил из-за пояса узкий ромейский кинжал и вопросительно уставился на длинноносого:

– Что прикажешь, Дир-боярин?

– Убей этого. – Боярин пнул в бок Поздея. Не заставив себя долго упрашивать, Истома Мозгляк бросился к пожилому слуге, чуть приподнял левой рукой голову, а правой умело перерезал горло. Поздей захрипел, задергался и затих, устремив глаза к небу. Из раны толчками вытекала кровь. Лежавший рядом Важен с ужасом глядел на окровавленные руки Истомы.

Удовлетворенно кивнув, боярин Дир нагнулся и, зачерпнув ладонями кровь, вымазал ею губы идола.

– О великий Перун, – тихо произнес боярин. – Я уважаю тебя и даю тебе славную жертву, не какого-нибудь курятю, и даже не лошадь, а человека. Да, это достойная жертва. Будь же и ты милостив и разреши мне сделать то, ради чего я сюда пришел. – Дир замолк, прислушиваясь к чему-то, затем снова кивнул и обернулся к варягу: – Перун не будет гневаться. Этого… – он указал на мертвого Поздея, – подвесьте за ноги к ветвям дуба, а этого… – боярин пнул отрока, – тащите к колодцу.

Варяг Альв и Истома поспешили исполнять приказанное. Истома и раньше-то побаивался Дира, ближнего боярина киевского князя Аскольда, а уж сейчас, когда черные глаза боярина горели пламенем Тьмы, и подавно. Что же касается Альва… Альв Кошачий Глаз – викинг из Трендалага – был знаком с Диром еще и раньше. Дирмунд Заика – вот как звали боярина на севере Норвегии, в Халогаланде, что не так и недалеко от Трендалага. И, по слухам, мало кто уважал Дирмунда на его родине, в Бильрест-фьорде, однако вот теперь… Теперь его многие побаивались. И не только потому, что он пришел в Кенугард вместе с Хаскульдом. Альв вон тоже пришел, и что? Так и остался простым викингом, а Дирмунд давно хевдинг, дружинный вождь, боярин по-местному. И кстати, не заикается больше. Да и взгляд у него – на что уж Альв человек смелый, а и у него мурашки по коже. Да и Хаскульд-конунг, говорят, Дирмунда побаивается. Все чувствуют – необычный человек Дирмунд, нелюдской какой-то. Чувствуют, а перечить боятся, вот и Альв Кошачий Глаз поперся с ним в какую-то дыру, чуть ли на край света – в древлянское порубежье. Капище там, видите ли. Так мало ли где поближе капищ да священных рощ? Нет. Подавай где подальше, поглуше. Ой, не только Перуна собрался ублажить Дирмунд, и не Тора… Тому, страшно сказать, даже и жертвы не досталось – сбежала жертва по вине Мозгляка Истомы. Вот интересно, какому богу достанется этот светлоглазый отрок? Уж не Тору и не Даждьбогу точно.

Притащив к колодцу отрока, по знаку хевдинга, с него сорвали рубаху, прижали плечами к холодному колодезному срубу…

Подойдя ближе, Дирмунд вытащил из колчана длинный железный прут и небольшую серебряную баклагу с широким горлом. Протянул ее Истоме:

– Будешь собирать кровь. А ты… – он обернулся к варягу, – взрежешь ему живот.

Альв молча кивнул и, подумав, убрал меч в ножны. Взял у Истомы кинжал. Примерился…

А Дирмунд-хевдинг вдруг посмотрел в небо и возопил на незнакомом языке, мало напоминавшем язык северных фьордов:

– О великий Кром Кройх! О Морриган, о Дагд, о богиня Дану! Напейтесь же свежей крови и скажите – приближаюсь ли я к концу своего пути? И как долго мне еще ждать? Скажите же… Это я, Черный друид Форгайл Коэл, взываю к вам!

С диким воплем Дирмунд пронзил острым прутом белую грудь отрока. Струя алой крови хлынула в подставленный Истомой сосуд. Важен страшно закричал, забился от боли. И в этот момент Альв Кошачий Глаз вспорол ему живот, вытаскивая наружу внутренности… Кишки, селезенку, печень, и… затрещали ребра… сердце. Еще живое, бьющееся…

Окровавленными руками хевдинг Дирмунд Заика – вернее, друид Форгайл Коэл в его теле – разложил дымящиеся внутренности на снегу. Внимательно вгляделся в них в пляшущем свете костра…

«Дальний путь», «могучий враг»… Ясно. Но почему до сих пор… Ага – «трудная дорога». Хаскульд будет княжить долго. И медленно терять власть. Народная молва будет гласить, что они правят вместе. А потом он, Дирмунд, станет настоящим конунгом. Не надолго. Что? Почему здесь, на сердце, знак смерти? Чьей смерти? Его, Дирмунда! Смерть от руки… от руки самого страшного врага и соперника! От руки Хельги, сына Сигурда-ярла! О боги… И ведь колдовство почему-то не берет этого змееныша, даже волшебный камень Лиа Фаль и тот не помогает… Почему же? О, как бы хотелось это знать, да, видно, пока тут боги бессильны. Вон и внутренности на этот счет ничего не показывают, а только предрекают недолгую власть и смерть. Кто же такой этот Хельги? Нет, он не обычный человек, явно… Но кто? Как узнать? И где он сейчас? У себя, в Бильрест-фьорде? Или – в Англии, с Железнобоким Бьорном? Ну хотя бы это-то узнать можно?

Дирмунд потряс в руках наполненную кровью баклажку так же, как трясут стаканчик с игральными костями. И так же метнул… Вишнями рассыпались на снегу кровавые пятна, складываясь в волшебные руны… «Аль»… «де»… Альде… Альдегьюборг! Альдога! Город на севере, у великого озера-моря! Туда вскоре прибудет Хельги! И там… И там его должны встретить…

– Альв, Истома! – Дирмунд подозвал приближенных. – Как откроются торговые пути, поедете в Альдегьюборг, Ладогу, как еще называют этот город. Теперь запоминайте: дождетесь там Хельги, молодого ярла из Халогаланда, сына Сигурда, найметесь в его дружину. И через верных купцов будете присылать мне донесения обо всем, что он делает. Истома, ты умеешь писать рунами?

– О да, боярин Дир.

– Тебя, Альв, не спрашиваю. Знаю. Всё запомнили?

Оба – и Истома, и Альв – молча кивнули.

– Ну, тогда в путь.

– А этот, третий? – вспомнил вдруг Альв. Дирмунд – к большой радости Истомы – отмахнулся.

– Волки выполнят нашу работу, – туманно пояснил он.

– Волки? – вздрогнув, переспросил Альв. – Так они поди ж уже сожрали наших коней вместе с охраной. Как же мы вернемся?

– Вернемся, – успокоил боярин. – Окрестные волки не тронут наших коней и к утру расправятся с беглецом… Да, этого тоже подвесьте на дубе… – Он кивнул на истерзанное тело Бажена, и злобная усмешка скривила его тонкие губы.

А Найден, сидя на вершине сосны, вдруг услыхал песню. Она звучала совсем рядом, со стороны реки. Прислушавшись, парень даже разобрал слова:

 
Весна, весна красная,
Приди, весна, с радостью,
С радостью, с радостью,
С великой милостью.
 

Люди! И поют весенние песни – веснянки. Ну правильно, что же еще им петь в этакую пору? Конечно, веснянки, чтоб лето было хорошее, чтоб урожай. И славить весну, по обычаю, надо на реке, возле проруби, пока солнце не встанет. А лед-то уже не крепок, усадист. Поди, и провалиться можно. Да ведь дело важное, как тут без риска? Такие песни всей деревней поют, сначала одна деревня, потом другая, так и переходит песня от селенья к селенью.

Улыбнувшись, Найден спрыгнул с сосны и быстро направился на звук песнопений.

– Приди, весна, с радостью! – выйдя из леса к реке, запел он, поклонившись людям. Тех было много, один раз по сорок да еще половина, – видно, из нескольких селений сразу. Не прерывая пения, люди – в праздничных, расшитых разноцветными нитками, одеждах – расступились, приняли путника в круг.

 
Приди, весна, с радостью!
С великой милостью.
Со льном высоким,
С корнем глубоким,
С хлебами обильными.
 

Стая волков медленно, но верно окружала поющих людей. Прижав уши, серые твари ползли по темному снегу, чертили отощавшим брюхом по черным проталинам, оставляя на колючих кустах свалявшиеся клочья шерсти. Впереди полз вожак – злобный, поджарый, ничуть не потерявший силу от зимней бескормицы. Темная полоса тянулась по всему его хребту, от хвоста до холки, ближе к брюху шерсть светлела, на мощных лапах она тоже была светлой. Вожак был страшен: оскаленная пасть, глухое рычание, глаза, горящие желтым огнем. Следом ползли молодые волки-трехлетки, обычно наглые, но за зиму отощавшие, утратившие уверенность в своих силах. Не по зубам было им открывающееся на берегу реки многолюдство – старую лошадь задрать бы и то хлеб, а тут… Молодые волки тоскливо переглядывались, но упорно ползли вперед, опасаясь клыков вожака, а тот тут же загрыз бы любого, осмелившегося не подчиниться…

Вот и берег реки, люди…

Вожак бросился на них первым, безошибочно выцеливая из толпы приблудного светлобородого парня, словно запах его был давно знаком волку. Вожак прыгнул на пришельца, раскрыв пасть, полную острых зубов. Стая с рычанием бросилась на остальных…

Битва была недолгой. Вожака сразу, еще в прыжке, подняли на рогатины, а остальных недоносков просто забили палками. Забивая, удивлялись: с чего бы это всегда осторожные волки вдруг резко поглупели и потеряли страх настолько, что пошли на верную гибель? Неужто голод до такой степени достал?

Что ж, им же хуже, а местным мужикам – мягкие шкуры, вот уж, поистине, не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

А в быстро затягивающихся смертной пленкой глазах вожака застыл только один образ – образ светлобородого парня, Найдена. Не знал Найден, что, не встреть он людей, не помогла бы ему и сосна. Не отсиделся бы, уснул или помер с голоду – волки бы никуда от сосны не ушли. Ибо не смели ослушаться Того, Кто Велел…

Но так могло бы быть, да, слава богам, не случилось. И Найден, быстро обретя новых друзей, уже весело шагал вместе с ними в деревню. Над лесом, над проталинами, над еще замерзшей рекой, заливая светлым пожаром вершины деревьев, вставало золотистое солнце, принося с собою первое весеннее тепло и радость близкого лета. Приди, весна, с радостью!