Текст книги "Повесть о футболе"

Автор книги: Андрей Старостин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Но все это было впереди. А пока Николай Тимофеевич был озабочен непредвиденным обстоятельством. Стадион был подготовлен к открытию. Павильон, как тогда назывались раздевалки, хоть и был похож на дощатую инструменталку, но мог служить убежищем для двух команд, чтобы обрядиться в футбольные доспехи. И надежность его была достаточна, потому что сделали его без окон: предусмотрительное решение против местных «форточников».

Поле тоже как поле, неважно, что лысое, словно коленка, но полито и размечено по всем правилам футбола, с тем лишь отступлением, что вместо меловых линий вырыты неглубокие канавки.

Но главное восхищение вызывали ворота. Они стояли так же фундаментально, как триумфальные у Александровского вокзала, теперь перенесенные на Кутузовский проспект.

Штанги квадратного сечения, чуть не в полметра толщиной были вкопаны навечно. Их перекрывала перекладина – балка, на которой при желании можно было бы играть в карты. И все это сооружение с тыльной стороны покрыто железной сеткой.

Словом, все было готово к приему гостей. Но возникла непредвиденная помеха. На поле, совсем близко к центру, лежала, вытянув костлявые голени, павшая лошадь. Как потом выяснилось, она принадлежала Фан Захарычу. Как она сюда попала, осталось не выясненным. Почему прекратила именно здесь свое существование, слухи были самые разноречивые. Говорили, что он проиграл ее в карты. Потом будто бы отыграл обратно и возникла какая-то ссора между партнерами, жертвой которой оказалась лошадь. А Костя Ульянов высказал простое предположение, что Фан Захарыч подрался с лошадью – один на один, потому что вчера «стенки» не было.

Так или иначе, лошадь надо было убирать. Тут же вырыли яму и общими усилиями стащили в нее кобылу. Яма была недостаточно глубокой. Часть вздувшегося живота оказалась неприкрытой. За день этот пузырь на глазах зрителей увеличился, и игроки вынуждены были или перепрыгивать или обегать его.

После операции с кобылой перед самым началом соревнования возникло новое осложнение. К стадиону небольшими группками стали подходить основные обитатели «Широковки». Как лучшие места для наблюдения они облюбовали перекладины ворот, благо по железной сетке, шлейфом спускавшейся до земли, влезть на мощную балку труда не представляло.

Свесив ноги, покуривая, они ожидали представления. Появление судьи вызвало на перекладине оживление. Впервые на «Горючке» появился человек, в руках которого был футбольный мяч. Судья М. М. Корсаков нес его торжественно, вышагивая, как кавалергард на торжественном марше, не сгибая ног, грудь колесом, вытянув вперед согнутую в локте руку и держа на ладони, словно на подносе, новый, блестящий, желтой кожи мяч.

Корсаков был очень колоритной фигурой среди судей того времени. Отличавшийся военной выправкой, он и в обращении с игроками вел себя по военным нормам. Если игрок нарушал правило, он пронзительно свистел и повелительным жестом указывал место нарушения. В случае явной грубости направлялся гусиным шагом к виновному, испепеляя его взглядом. Игрок замирал на месте по стойке «смирно». А судья маршировал к нему иногда добрую половину поля. Футболисты знали его привычки и во избежании удаления с поля стояли не шевелясь. И мне приходилось замирать под грозным взглядом Михаила Максимовича, когда он, печатая шаг (он судил или в сапогах, или в брюках со штрипками), шел ко мне для объявления меры взыскания. Психологически он сильно воздействовал на провинившегося, поджилки дрожали у новичков, еще не бывших «под Корсаковым». Но, бывалые футболисты знали, что он был абсолютно объективен и никогда не позволял себе пристрастных решений. Главное – после свистка надо было стоять как вкопанному.

Увидев на воротах «посторонних лиц», как он возмущенно потом комментировал этот случай, оскорбленный таким кощунством, судья развернулся «кру-гом!» и отбыл обратно в павильон-инструменталку.

Фан Захарыча не было. Деликатный Павел Сергеевич Львов и Николай Тимофеевич Михеев вступили в переговоры с оккупантами ворот.

– Да чем же мы вам мешаем? – недоумевали они. Помощники судьи – тогда их было четыре: двое у ворот и двое боковые – разъясняли им, что при таких обстоятельствах матч не может начаться.

Любопытство все же взяло верх. Нехотя широковцы спустились по железной сетке вниз и расселись на земле вблизи ворот, подогнув ноги калачиком.

Вновь появился судья, выглядевший для торжественного открытия стадиона особенно импозантно: в светлом кителе и брюках со штрипками.

На мгновение Корсаков чуть не сбился с шага и едва удержал мяч в торжественно вытянутой длани, но остался верен себе и шагнул по вспухшему животу кобылы Фан Захарыча.

С первым свистком судьи стадион «Горючка» начал свое официальное существование. К большому удовлетворению зрителей победителями в обоих матчах стали хозяева поля. Нагляделись всего. Как неудержимо мчался к воротам противника центрфорвард РГО – Василий Гордеев. Как ловко играл головой хавбек Константин Квашнин. Но героем дня был Михеев, забивший решающий гол в ворота команды «Наздар». Когда он со штрафной площадки гостей, пошел колесом к центру поля, поднимая клубы пыли, восторгу зрителей не было конца.

Однако полного счастья нам не удалось пережить. Настроение омрачилось тем, что дебют Николая не состоялся. Оказалось, что он плохо бегает. Тих на ходу, да и ход-то какой-то, как говорят егеря, улогий, то есть мало того, что бег не быстрый, но и движения нескладные. Есть от чего загрустить.

Дядя Митя, как всегда, в котелке и с палкой в руке возвращался из церкви. Увидев толпу народа, уходившую со стадиона, демонстративно прибавил шагу и, придя домой, не преминул сказать: «Еле-еле спасся от поножовщины!»

Домой шли молча. Николай понуро шествовал в том же сопровождении. В полдень мы вели его, как на свадьбу. В сумерки возвращались, как с похорон.

…«Горючка» процветала, а у Николая наступил период непримиримой борьбы за скорость. Чего-чего, а упорства ему не занимать. И в этой борьбе его хватило на несколько лет. Он твердо поставил цель: быть быстрейшим в команде. И шел к ней, невзирая ни на что. Пятьдесят-сто рывков в день: вот средство для достижения цели. На Тверской ли улице, на Большой ли Никитской он вдруг срывался с места и мчался среди пешеходов метров двадцать-тридцать изо всех сил. Старушки перепуганно крестились: «Вот одержимый». А иной раз почтенные прохожие грозили полицейским участком. Он же от своего не отступал: изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год гнался за скоростью. И догнал ее. Кто видел Николая Старостина в годы его игры за сборную команду, тот согласится, что это был один из быстрейших нападающих советского футбола…

Время летело неудержимо. Империалистическая война переросла в гражданскую. Октябрьская революция пришла как исторически неизбежное свершение после всех тягот, выпавших за эти годы на плечи трудящегося народа. Страна была в развалинах. Разруха в промышленности и на транспорте дошла до крайней точки. Но дух народа, окрыленность молодых сил, вера в светлое будущее только что родившейся Советской республики создавали атмосферу радостной приподнятости.

Я хорошо помню это время, начало двадцатых годов. Детство осталось позади. Наступило отрочество. Часов в сутках не хватало, чтобы успеть с комсомольского собрания на спортивную площадку, на диспут или в театр, к тому же, зная, что в шесть утра надо встать, чтобы к семи попасть в Центральные ремонтные мастерские МОЗО №1, где я работал в то время подручным слесаря.

Мастерские эти были расположены возле Солдатенковской (ныне Боткинской) больницы. Там, где сейчас высятся многоэтажные дома Беговой улицы, тогда был огромный участок Петровского огорода, засаженный картофелем, который мне приходилось сторожить по ночам, вооруженным одноствольной берданкой, заряженной дробью. Картофельное поле принадлежало рабочему коллективу мастерских.

Было голодно и трудно, но радостно и увлекательно. В наших мастерских ремонтировались тракторы и сельскохозяйственный инвентарь. Первый восстановленный трактор, гусеничный «Холт» и восьмилемешный плуг «Оливер» приезжал на Ходынку смотреть В. И. Ленин. Николаю посчастливилось. В числе представителей от мастерских он близко видел Владимира Ильича во время осмотра. Я очевидцем не был, а только вместе с рабочими мастерских, оставшихся у своих станков и на рабочих местах, взволнованно переживал это событие.

Старший брат Николай к этому времени стал главой нашей семьи. В феврале 1920 года умер отец. Его, никогда не болевшего человека, убило маленькое насекомое, страшным бедствием обрушившееся на перенапряженный в борьбе со всеми трудностями народ – тифозная вошь. Мы жили в деревне Погост, на родине матери. Отец увез нас туда – мать и младших детей, потому что суп из конины в Москве стал роскошным блюдом. Увы, даже конской требухи достать в столице было трудно.

Только неделю продержался отец после укуса огромной платяной вши, которую у него обнаружила мать в вороте рубахи, когда приехали в Погост. Я никак не мог понять несоответствия причины и следствия: такой могучий отец и такое ничтожное насекомое. И вот мы стоим на коленях перед его кроватью, плачущая мать, я, Петр, Вера, еще меньше меня понимающие происходящее. Отец в бреду пытается дрожащей рукой благословить нас, хочет что-то сказать, но ничего произнести не может. Мы его похоронили на кладбище села Вашка, в трех километрах от Погоста, где в болотах, поймах, лесах и лугах, лежавших вокруг деревни, отец охотился в течение четверти века. И вскоре мы вернулись в Москву…

«СПАРТАК» – ДОСТОЙНЫЙ ДЕВИЗ

В начале двадцатых годов в футбольной жизни столицы произошло два важных события. На Красной Пресне организовался Московский клуб спорта – МКС, а через год, то есть в 1923 году, по инициативе Ф. Э. Дзержинского было создано московское пролетарское спортивное общество «Динамо» со стадионом, правильнее сказать, со спортивной площадкой, в Орлово-Давыдовском переулке.

Рождение этих спортивных коллективов совпало с бурно развивающимся в стране нэпом.

Помню собственное удивление по поводу крутого экономического поворота в нашей жизни. После скупых норм распределения во время гражданской войны и при хозяйственной послевоенной разрухе вдруг стало возможным купить без карточек французскую булку! При том купить не где-то из-под полы на Сухаревке, а в магазине.

Новая экономическая политика быстро сказалась на внутренней жизни и на внешнем облике города. Появились вывески на магазинах частных торговых фирм.

Нэпманы – как тогда называли частных предпринимателей – воспрянули духом.

Акционерные общества «Товарищества на паях», «Товарищества на вере», кооперативно-промысловые артели росли как грибы. Открывались и до утренних часов работали рестораны, кабаре, варьете, бары с эстрадными дивертисментами и цыганскими хорами.

В «Ку-ку», на углу Тверской и Садовой-Триумфальной, в хору под управлением главы знаменитого цыганского клана Егора Полякова пели широко известные исполнительницы цыганских романсов А. А. Добровольская, А. X. Христофорова, танцевала Мария Артамонова, в «Арбатском подвале» выступала совсем юная Ляля Черная.

Рядом с «Ку-ку», в бывшем помещении театра Зона, предприимчивый делец М. Разумный открыл казино, работавшее круглосуточно. Прилизанные, с пробритыми проборами в редеющих волосах, крупье, как фокусники, манипулировали палетками, сгребая со стола бумажные червонцы, золотые империалы и полуимпериалы, бесстрастно провозглашая: «Игра сделана, ставок больше нет» или «Делайте вашу игру, товарищи!» нередко при этом оговариваясь, вместо «товарищи» – «господа». Музыка костяного рулеточного шарика успешно конкурировала с семиструнной гитарой.

Держатель казино, говорили, огребал миллионы. Эстрадный куплетист не преминул высмеять со сцены посетителей казино, и по Москве покатился популярный рефрен:

 
…Есть на небе одно солнце,
Много облаков,
Есть в Москве один Разумный,
Много дураков!..
 

У подъезда казино стояли лихачи во главе с известным владельцем серой кобылы «Пули» Степаном Уткиным, залихватским тенорком зазывавшим выходящих: «Э-эх, прокачу!..»

Так или иначе, но нэп соблазнял своими развлечениями и увеселениями. В пивных «Левенбрея», «Карнеева и Горшанова» выступали эстрадники. Они скороговоркой читали рифмованные фельетоны и куплеты на тему «Ax, да, как попала в город Акулина…» Одетый в клоунские лохмотья и лаковые ботинки на двойных деревянных подошвах, исполнитель после каждого куплета лихо отбивал чечетку.

Развлечение было недорогое. Бутылка пива стоила восемнадцать копеек, а к ней бесплатное приложение на семи блюдечках – сухарики черные и белые, несколько кусочков воблы, немножко красной икры, мятные бриошки, моченый горох и три-четыре кружочка копченой колбасы.

Тогда, во времена чисто любительского футбола, не считалось смертным грехом зайти к «Левенбрею». Позднее, когда требования игры резко повысились, когда каждый грамм энергии брался на учет, стали говорить: кружка пива – ведро пота! Но это было значительно позже. А в описываемое время к кружке пива относились снисходительно. Да и тренеров никаких не было. Режим поддерживался самодисциплиной. Никакого ведра пота проливать после выпитой кружки пива на тренировке никто не требовал.

Был у Никитских ворот ресторан «Скала». Пел там цыганский хор под управлением Валентина Ивановича Лебедева, представителя не менее знаменитого, чем поляковский, цыганского клана Лебедевых. И горячительные напитки подавали, и левенбреевское пиво там было. А хозяином являлся милейший малый, приехавший откуда-то из Белоруссии, по имени Бера. Он очень любил футбол, а кроме того, обожал стихи, деля свои симпатии между Маяковским и Есениным, что тогда очень редко сочеталось у любителей поэзии.

Бера всегда восторженно приветствовал именитых мастеров футбола. Улыбка широко расплывалась по его круглому безбровому лицу. Небольшой нос, похожий на птичий клювик, придавал ему сходство с совой. Однако он был очень добродушный на вид и привычная фраза, которую он всегда говорил, встречая спортсменов, не снижала его доброты и гостеприимства.

– Не забывайте, не забывайте призыва замечательного поэта, – мягко напоминал Бера гостям, дружественно провожая и усаживая их за столик. Все уже знали, что речь идет о рекламных стихах Маяковского для Моссельпрома. Они стреляли с синих вывесок моссельпромовских магазинов, ларьков, киосков в покупателя своей лаконичностью и безапелляционностью утверждений, врезаясь в память.

В данном случае Бера напоминал: «Долой пьющих до невязания лык, а пей кульмбахское пиво, пей двойной золотой ярлык!»

Он знал, что «разговоры о тактике» тянулись долго, часами, и обычно носили характер непримиримых споров. И был обеспокоен, с одной стороны, горячим темпераментом спорщиков, а с другой, малым финансовым оборотом стола.

Чтобы высказать свое мнение «профана», как он деликатно оговаривался перед каждой репликой, по поводу прогрессивности того или иного тактического варианта, радушный хозяин мирился с явными убытками. Стол не окупался, пиво не заказывалось, а спор принимал все более эмоциональную окраску, и ему не видно было конца, потому что нет такого футболиста, будь то Селин, Бутусов, Батырев или никогда не игравший болельщик, чтобы кто-нибудь в футбольной дискуссии признал себя побежденным доводами оппонента. Бера вкрадчиво, с одесским акцентом выкладывал свою позицию по вопросам футбольной тактики, неизменно заканчивая выступление просьбой – побольше пива, дорогие мастера!

– Бера, ты в футболе глуп как пробка, – говаривал ему Федор Селин, прослушав очередное заключение дилетанта.

Позднее, вспоминая дискуссии в «Скале», Бера любил похвастаться тем, что он предсказывал большое будущее нарождавшимся спортивным, коллективам на Пресне и в Орлово-Давыдовском переулке.

– Еще бы, – говорил он, – в МКС пошли братья Канунниковы, братья Артемьевы, воспитавшиеся в Новогирееве, игравшие в КФС. Теперь все лучшие футболисты с Пресни объединились в один коллектив.

…Однажды, придя домой, мы жили все в том же небольшом деревянном домике на Пресненском валу, я был чрезвычайно и удивлен и обрадован. В столовой вместе с Николаем сидели, – нет, вы только представьте мое изумление! – Павел Канунников и Иван Артемьев.

– Вот это да-а-а! – шепотом, прикрыв рот рукой, сказал я перепуганному этим знатным посещением Петру.

Из услышанного разговора за столом стало ясно, что речь идет об открытии нового клуба на Пресне. Спортсмены РГО и те, кто проживает в районе, объединятся, построят стадион на площадке у заставы и будут участвовать в московских соревнованиях по тем видам спорта, секции которых организуются при новом клубе и, конечно, в первую очередь по футболу.

Понятно, что в организационных делах я разбирался весьма неглубоко. И потому далеко идущие обобщения и перспективы развития нового клуба меня совсем не трогали. Для меня важен был сам факт общения со светилами футбола. Я так впился в их лица, что Канунников, обратив внимание на мой завороженный взгляд, рассмеявшись, сказал: «Ну, что уставился, давно не видались?» – и дружелюбно потрепал меня по плечу. Он понимал, что творилось у пятнадцатилетнего подростка в душе, впервые так близко соприкоснувшегося с мечтой.

Канунников действительно был кумиром моего детства и юношества. Да разве только моего! Он был в ранге тех знаменитостей, которые не нуждаются даже в таких уточнениях, как фамилия. Вся футбольная Россия называла его «Павел». И если в разговорах, спорах, рассказах кто-то произносил это имя, то присутствующие никогда не переспрашивали, кто это, знали, что речь идет о Канунникове.

У Павла была своеобразная, футбольная фигура. Среднего роста, шатен, с правильными чертами лица, он имел некоторую диспропорцию в соотношении корпуса и ног. Узкий в плечах он был наделен непомерно развитыми бедрами. Может быть, отсюда его удивительная устойчивость в игре. Я просто не помню его лежащим на земле. Во всех силовых столкновениях он, ловко применив толчок, выходил победителем. Его знаменитые «подсадки» нарушителей правил в борьбе за верхние мячи всегда вызывали аплодисменты. Вот он готовится принять верхом летящий мяч, а защитник, скажем, решил вступить в борьбу и выиграть схватку: – подумаешь, мол, Канунников. Прыгает с разбегу вверх, выше Павла, не беспокоясь, что толкает форварда в спину. Вдруг незаметное движение бедром, какая-то мгновенная подсечка, и защитник с высоты своего взлета пикирует вниз головой через чуть пригнувшегося Канунникова. Всегда эффектно, всегда под аплодисменты, особенно дружные потому, что сверзившийся на землю защитник к тому же штрафовался судьей как нарушитель правил.

Но, конечно, не это было главное в футбольном таланте Канунникова. Неподражаемой была его манера игры, доставлявшая эстетическое удовольствие зрителю, потому что делал он свое дело на поле изящно и непринужденно. Он так легко срывался с места, так незаметно применял обманные движения и так быстро шел с мячом к цели, что не мог не вызывать восхищения зрителей. Прорывы заканчивались очень четкими, хлесткими и точными ударами – «канунниковскими», с быстрым и коротким замахом.

Павел раньше времени кончил играть. В какой-то схватке ему выбили руку из плечевого сустава. После проведенного курса лечения он вышел на поле – травма повторилась. Потом перешла в привычный вывих. Не раз в разгар матча он подзывал кого-нибудь из партнеров и просил тут же на поле вправить ему выпавшую из сустава руку.

Другой наш гость, Иван Тимофеевич Артемьев, мне представляется одним из самых своеобразных и уважаемых людей нашего футбола. Его энтузиазм и любовь к футболу были безграничны.

Энтузиастов, фанатиков футбола много и сейчас. Много их было и в Грузинах. Алексей Рыкунов, например, едва ли не рекордсмен среди них. Один сын у любящей матери, он так увлекся футболом, что ни о чем больше слышать не хотел. «Хочу быть и буду Соколовым!» – говорил он своей матери и нам, товарищам по школе, фанатично сверкая, черными, как уголь, глазами. Зимой он мучил свою мать, заставляя ее «бить», то есть бросать ему по воротам футбольный мяч. В тесной комнатенке он кидался за мячом как тигр. Переломал много мебели, перебил массу посуды, но, главное, совсем извел обессилевшую мать.

– Андрюша, – чуть не со слезами на глазах шепотом умоляла она меня, – ну, побейте вы Алешеньке, рук моих не хватает.

Я потихоньку бил, доламывая стулья и добивая недобитую посуду, получая в премию то конфетку, то пирожок от добрейшей Анисьи Никифоровны. А Рыкунов бросался из угла в угол комнаты, не щадя ни рук своих, ни ног.

Дебют его состоялся весной. Случайный дебют, как это бывает в автобиографиях артистов: кто-то из вратарей не явился. «Ну, Алексей, показывай класс», – сказал ему Николай. Но дебют закончился провалом. Рыкунов делал такие нелепые броски: вытягивал руки, пригибая в эта время подбородок к груди; падал, когда не нужно; стоял, когда нужно было упасть. Он представлял настолько комическую фигуру, что зрители на стадионе весело и непрерывно смеялись. Ему можно было только пособолезновать: он не имел элементарных способностей к футболу. Природа не наградила его футбольным слухом. При таких условиях нечего и думать, чтобы стать солистом Соколовым.

Он стоически перенес провал. Страдал молча, не проронив ни слова при возвращении домой. И к радости любящей матери домашние тренировки прекратил, убедившись в бесплодности мечты.

Иван Тимофеевич футбольный слух имел отличный. Он был мастер футбольного дела. В команде «Новогиреево», развенчавшей знаменитых «Морозовцев», Ваня – как звали его все футболисты – занимал место левого края. А в новом клубе его прочили на центрального хавбека. Обычно игрок, выступающий в этом амплуа, должен быть во всеоружии футбольного мастерства: уметь бегать челноком вдоль и поперек поля, обладать техникой, чтобы посылать мяч на нужное расстояние, а при случае нанести удар по воротам с дальней дистанции и, конечно, иметь здравый ум, так как весь тактический ход игры начинается в основном с этого игрока.

Всеми этими качествами Ваня располагал в достаточной степени, чтобы стать одним из лучших московских центр-хавбеков.

Своеобразие же его заключалось в том, что по влюбленности, я бы сказал, одержимости футболом он был в одном ряду с Рыкуновым.

Ваня был чистой души человек. Он болезненно морщился, когда слышал бранное слово. Ругательство «черт» вызывало у него осуждение. «Как это нехорошо, стыдно», – обычно говорил он в таких случаях. Надо ли доказывать, сколько ему пришлось терпеть, вращаясь всю жизнь не в очень-то деликатной футбольной среде.

Он был рекордсменом Москвы на дальность удара по мячу. Но это совсем не мешало ему состязаться, будучи почтенным семьянином, с каким-нибудь четырнадцатилетнем мальчишкой. «Ну, обведи, обведи меня», – говорил он пареньку, сгибаясь в корпусе и занимая исходную позицию. Отнимая у партнера мяч, он тут же предлагал: «Ну, отними, отними у меня», – и так часами, лишь, был бы партнер.

Однажды перед серьезной игрой он заболел. На пятке у него вскочил огромный фурункул. Он страдальчески щурил свои монгольского разреза глазки и причитал:

– Как же быть, как же быть!

– Пропустишь одну игру, вот и все, – успокаивал его Николай.

– Да, пропустишь, а разве ее потом вернешь: она уже убежит навсегда, – возражал больной, искренне страдая, что придется пропустить игру.

Но матч тот Ваня все же сыграл. Он вырезал у бутсы задник и с фурункулом, защищенным лишь бинтом и носком, выбежал на поле, тщательно стараясь не хромать, чтобы судья, чего доброго, не запретил играть в неисправной обуви.

…Вскоре на Пресне закипели работы. Младший брат Вани, Петр Артемьев, а попросту, как его все называли, Артем, взбудоражил весь пресненский комсомол. Народ там был горячий, жизнерадостный, боевой. Время настало такое, когда всем хотелось строить, созидать новое. Строить с энтузиазмом молодости, одним словом, как в песне «…Даешь Варшаву, крой Берлин!..»

Арвид Шмюльцберг, Владимир Кириллов, Александр Грамп, вожаки комсомола на Пресне, поддержали Артема в организации субботников. Дело закипело.

Но вскоре убедились, что одного энтузиазма недостаточно. В данном случае, не хватало денег. Нет, не на землю: площадка была передана клубу безвозмездно. Деньги нужны были на павильон, на трибуны, на постройку ворот.

Как Артем ни доказывал, что можно на первых порах обойтись без павильона и трибун, но без ворот-то уж никак не обойдешься! И касса комсомола от этих доводов ни одним рублем не пополнилась.

Вот тогда к делу приступил старший брат. Изумленные пресненские жители вдруг увидели странную повозку, которую тянула беспокойно фыркающая лошадь. В повозке с вожжами в руках сидел Иван Тимофеевич Артемьев, а рядом с ним – главный рекламный козырь – огромный медведь. На груди у медведя плакат, приглашающий посетить благотворительный концерт-бал с участием известных спортсменов.

Медведь свое дело сделал: рекреационный зал Гоголевской гимназии не мог вместить всех желающих. Особым успехом был отмечен номер с участием Ивана Тимофеевича Артемьева и Эмилии Викентьевны Леута. Известная эстрадная певица, родная сестра замечательного пресненского хавбека, впоследствии игрока сборной команды СССР, Станислава Леуты, спела дуэтом с Ваней старинный романс «Не искушай меня без нужды…»

Ваня, страдальчески напрягаясь, щуря монгольские глазки, вторил партнерше, но его было совсем не слышно. «…Немой тоски моей не мно-о-о-жь», – как мольбу несло в зал звучное контральто Леуты, и казалось, что это Ваня взывает к судьбе, заставившей его во имя любви к футболу быть поводырем медведя, а вот теперь еще и эстрадным артистом.

Денег собрали много. И, лиха беда начало, стали практиковать устройство в Гоголевке празднеств с раздачей призов. Энтузиазм спортсменов, комсомольцев, не покладая рук трудившихся с лопатами, граблями, молотками и прочим рабочим инструментом на стройке стадиона, получил финансовое подкрепление.

Однако средств от культурно-коммерческой деятельности на строительство не хватило. Ваня пошел на крайнюю жертву. Он продал собственную корову (вспомните, что это было голодное время!) и внес безвозмездно необходимые для окончания работ деньги.

Соседки, укоризненно покачивая головами, говорили: «Артемьев-то-старший совсем свихнулся, корову на мячик променял».

К сезону 1922 года стадион на Пресне был построен. Впрочем, стадион слишком громко сказано. Маленький павильон, то есть деревянный домик, перенесенный на своих плечах по бревнышку через площадь, где он бесполезно стоял до этого, окруженная деревянным забором площадка с возделанным футбольным полем, с деревянными лавочками в три ряда вдоль боковых линий – вот и весь стадион.

На этом стадионе и возник Московский клуб спорта – МКС, который в последующем переименовывался в СК «Красная Пресня», «Пищевики», «Дукат», «Мукомолы», «Промкооперация» и, наконец, в пожизненно укоренившееся название «Спартак».

Рождение нового клуба на Пресне в 1922 году стало и для меня знаменательной датой. Из дикого футбола я перешел в футбол организованный – в юношескую команду МКС.

На новом стадионе спортивная жизнь текла весело и людно. Болельщиков с «Трехгорки» хоть отбавляй. Спортивные секции множились. В те времена спортсмены, как правило, были универсалами. Подавляющее большинство футболистов играли в хоккей, баскетбол, занимались легкой атлетикой, бегали на коньках, ходили на лыжах.

Костя Квашнин являл собой такой пример разностороннего спортсмена. Он играл за сборную Москвы в футбол, в хоккей, был чемпионом России по классической борьбе, имел высший разряд в боксе, в штанге и в беге на коньках. Жадный до спорта был человек. Споры на спортивные темы любил закончить вызовом: чего, мол, там болтать, выходи, «хошь по борьбе, хошь по гирям, а хошь по боксу…»

Спорт тянул как магнитом. Мне думается, что никогда в последующем не было такого мощного роста массовости, как в то время. И что немаловажно, женский спорт, до революции пребывавший в зачаточном состоянии, пробил себе дорогу на стадионы. «Хватит с нас забот только о кухне, церкви и детях, – говорили молодые женщины, – мы тоже хотим бегать, играть, прыгать».

Правда, в МКС на первых порах рекордов из пресненских спортсменок никто не ставил. Но зато жены футболистов, в своем рвении не отстать от мужей, не меньше их проводили времени на новом стадионе. По-видимому, из нравственных соображений спортсменки выступали в широченных шароварах, ниже колена стянутых резинкой. Шаровары пузырились во время бега словно корабельные паруса. В теннис играли в белых юбках длиной до щиколоток. Сейчас бы их назвали «макси». Когда Вера Прокофьева, впоследствии заслуженный мастер спорта, прославленный капитан хоккейной команды, появилась на стадионе в коротких трусиках, то блюстители нравственности восприняли это как «пощечину общественному мнению».

Однако «дамы в пуфах», как презрительно обозвал дядя Митя Клавдию и жену Николая, Антонину, примерявших дома свой спортивный наряд, в нравственной поддержке не нуждались. Их спортивный темперамент, как и футболистов того времени, бил через край. Слезы неудач, смех до слез: эти проявления самого лучшего сплава – молодости и. увлеченности – :украшали жизнь.

Бывали и курьезы, но не отяжелявшие душу угрызениями совести, мрачными переживаниями за упущенную победу. Игра понималась как игра, не больше. И к ответу за поражение никто не привлекался.

Шура Иванова, одна из пресненских спортивных активисток, играла в баскетбол. Ее спортивное мастерство не было прямо пропорционально темпераменту. Рослая, довольно массивная, она не отличалась ловкостью и быстротой движений. Тактической зрелости она еще не достигла. Главным ее козырем был азарт, с которым она играла.

Раздосадованная и разобиженная до слез удалением с поля, она стояла за линией возле щита, стараясь не разрыдаться. Когда игра приблизилась к ней, Шура, не сдержав порыва, выбежала на поле, схватила мяч и на этот раз ловко забросила его в корзинку, торжествующе подняв руки кверху.

Зрители ответили взрывом искреннего смеха и дружными аплодисментами. Даже ее партнерши по команде залились неудержимым хохотом. Оказывается, Шура закинула мяч в корзину своей команды. Не до смеха было лишь судье. Очки были решающими, а принес их игрок, удаленный с поля.

Давно это было. Но как живо я вижу эту веселую сценку. Вижу Антонину, Машу Квашнину, Клавдию, Настю Леуту. Вон они на площадке, не в силах сдержать смеха, успокаивают свою партнершу по команде, расплакавшуюся от конфуза. Недалеко стоит Ваня и платком утирает слезящиеся от смеха глаза. В плотной толпе зрителей с благодушной шутливостью поздравляют девушек с «успехом» их подруги, развеселые Николай и Костя Квашнин. Падают косые тени зазеленевших тополей на площадку, теплый летний воздух прозрачен и чуть затуманен пылью, поднятой на площадке «дамами в пуфах», жизнь представляется праздничной и бесконечной. А день еще сулит главное празднество: впереди футбольный матч с клубом спорта «Орехово-Зуево», так теперь называются знаменитые до революции «Морозовцы». Правда, уже не будет в составе команды англичан. Но кто же не знает, что в Орехово-Зуево выросли мастера, играющие так, что никаким Чарнокам и Макдональдам не снилось: вратарь Туранов, беки – Андреев, Леваков, хавбеки – Кротов, Федяев, форварды – Шапошников, Архангельский. Все кандидаты в сборную Москвы. На фоне предстоящего матча мяч, заброшенный в свою корзину Шурой Ивановой, курьезный случай, подумаешь: одним больше, одним меньше…