Текст книги "В тени Великого Петра"

Автор книги: Андрей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Андрей Богданов
В тени Великого Петра

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ДОБРОХОТНОМУ ЧИТАТЕЛЮ

Книга о старшем брате и старшей сестре Петра I не задумывалась как сенсация – но в полной мере является ею. Результаты двадцатилетнего расследования, проведенного автором, полностью переворачивают традиционные представления о предпетровской России и ее государственных деятелях.

Подлинные источники, на важнейшие из которых даны ссылки, позволяют развернуть перед читателем панораму страны, которую издавна принято было считать отсталой и темной. Вместо этого мы видим великую державу, признанную на мировой арене в ранге империи, стремительно развивающую свою промышленность, систему управления, просвещение, армию и т. п.

При царе-реформаторе Федоре Алексеевиче (1676–1682) Россия еще не превратилась в сырьевой придаток и политические задворки Европы. В отличие от последовавшей вскоре военно-политической диктатуры Петра, Россия времен Федора была державой, в которой господствовало представление о государстве как едином организме, все члены коего равно важны для общего блага.

Руководствуясь мыслью, что могущество и слава государства заключаются в богатстве, защищенности и просвещенности каждого подданного, царь Федор всего за шесть лет настолько усилил и обогатил страну, что современный читатель может облить страницы книги слезами зависти. В самом деле – Федор трижды снижал налоги —и каждый раз добивался все более справедливого распределения уменьшенных ставок обложения! На фоне петровского (да и современного) налогового разорения обычно самые скучные в повествовании о государях «экономические» страницы читаются в книге как роман.

Весь государственный аппарат был реформирован к вящему восторгу подданных. Судебным беспределом царь лично занимался с первых дней правления – и сумел на время установить в судах справедливость (хоть россиян убедить в таком чуде нелегко). Военно-окружная реформа дала России самую мощную в мире регулярную армию (на вооружение поступили даже винтовки) – впоследствии уничтоженную Петром I под восторженные крики Запада.

Федор на тысячи квадратных километров расширил и прочно защитил «от варваров, брани хотящих», территорию Российского государства. При нем утвердилась концепция России как великой державы, гаранта мира и справедливости для всех народов. Особенно решительно царь отверг невыгодные для России международные сделки, так что желающие «обучить московитов европейской конъюнктуре» и прокатиться на русский счет вскоре умоляли Москву о помощи на самых лучших условиях…

Беспроцентные кредиты москвичам превратили столицу в каменный город – 10 тысяч новых зданий за 6 лет! Первые дома призрения для ветеранов, больных и инвалидов возникли на личные средства Федора. Европейское платье было введено им, а не Петром – так же как линейные ноты и новая музыка, живопись, архитектура, поэзия. Этими искусствами царь с успехом занимался лично.

Особенно интересно уникальное явление царствования Федора – крупное и весьма эффективное независимое издательство с государственным финансированием. Государь готовил новые радикальные реформы: Церкви, государственных чинов и т. п., утвердил проекты автономного университета (студенты освобождались не только от службы в армии, их и судить было нельзя без разрешения ученого совета) и первой ученой книги по русской истории…

Весьма романтической оказалась и личная жизнь царя, которого традиционно представляют слабым, больным и ни на что не способным. Сама логика исследования заставила автора построить повествование о государственных делах вокруг внутреннего мира, семейных и прочих личных отношений царя-реформатора. Воспитание, увлечения, склонности и пристрастия Федора и в жизни, и в тексте книги тесно связаны с принимавшимися им принципиальными (и часто драматичными) государственными решениями.

27 апреля 1682 года Федор умер, как были убеждены современники – от отравы. Через две недели москвичи, а за ними и иные города восстали во главе с рядовым составом новой армии. Народ выступал за реформы и против господствующей верхушки, после смерти Федора «завладевшей всем государством». Только премудрая царевна Софья сумела хитроумными маневрами и переговорами «утишить» народный гнев.

Семь лет ее регентства даже самый язвительный, из мемуаристов – князь Борис Иванович Куракин – назвал «торжеством вольности народной», временем экономического и культурного расцвета (1682–1689). Но трагедия Софьи состояла в том, что, упорно и старательно отвращая возможность нового взрыва народного гнева, – она готовила свое падение. В 1682 году выборные народные представители несколько недель контролировали государственный аппарат. Это вызвало такой ужас господствующих сословий, что поворот к военно-полицейской диктатуре, как только страна поутихнет, стал неизбежен. После свержения Софьи в результате дворцового заговора в пользу Петра, кампания террора (и «кражи государственной») развертывалась «со умножением».

Новой власти было чрезвычайно важно разбить зеркало истории, ибо отражение в нем ее звериного оскала разительно отличалось от воспоминаний о «золотом веке» Федора и Софьи. История была переписана тщательно. Федор – единственный из Романовых не имевший ни первого министра, ни постоянных фаворитов – был изображен в ней больным мальчиком, игрушкой в руках царедворцев. Софья, подавившая восстание 1682 года, сделалась на страницах учебников его организатором!

Ни одному историку, включая академиков, не позволялось публиковать хоть слово правды об этих правителях России. Так было в XVIII веке, так продолжалось и в XX. Однако воистину – не горят рукописи! Для правдивого и детального рассказа о Федоре и Софье, о России их времени сохранилось великое множество подлинных документов и записок очевидцев событий. Их изучение позволило открыть на страницах этой книги иную, неизвестную читателю страну: ту Россию, что ровно три столетия оставалась скрытой от потомков в тени «великого Петра».

ПОТАЕННОЕ ЦАРСТВОВАНИЕ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В новых палатах Теремного дворца Московского Кремля на 21-м году жизни скончался 27 апреля 1682 г. один из наиболее загадочных государей всея Великий и Малыя и Белыя России. Федор Алексеевич царствовал чуть более 6 лет (с 30 января 1676 г.). Этот небольшой срок, казалось бы, объясняет, почему имя старшего брата Петра I мало что говорит широкому читателю и даже специалистам. В «Курсе русской истории» В. О. Ключевского, например, деяниям Петра Алексеевича посвящено 10 лекций, характеристике его «предшественников» – 3 лекции, а личности и трудам царя Федора – ни единого абзаца.

Но в то же время событиям его краткого царствования посвящена обширная литература: тяжелой войне России и Украины с Османской империей и Крымским ханством, подворной переписи населения и радикальной налоговой реформе, преобразованию вооруженных сил и отмене местничества, епархиальной реформе и превращению раскола в массовое народное движение, широкомасштабному каменному строительству и возведению новой укрепленной линии в Диком поле, созданию независимой от патриарха Верхней типографии, двух училищ – Славяно-греческого и Славяно-латинского, развитию музыки, живописи, техники и ремесел в казенных «палатах» под покровительством государя.

Не меньший интерес вызывают и проекты, которые поддержал юный царь: создания всесословной и автономной Московской академии или печатного курса русской истории. Немало интересного в его царствовании осталось не замеченным последующими исследователями, например – изменения в системе управления (от Боярской думы и приказов до местных учреждений), дополнение Уложения 1649 г., совершенствование судопроизводства и фискального аппарата, формирование русского генералитета и развитие коннозаводства, реформа одежды и проект учреждений для призрения сирот и инвалидов…

Но и уже сказанного достаточно, чтобы обратить пристальное внимание на фигуру Федора Алексеевича. В густой тени, наброшенной на царствование Федора Алексеевича, скрывается нечто весьма важное для понимания путей развития России…

Две легенды

Взгляните на парсуну, написанную царским художником Иваном (Богданом) Салтановым – выезжим армянином, удостоенным за выдающиеся творческие успехи звания дворянина московского. Необычайно живое лицо Федора Алексеевича глядело на пришедших поклониться его праху со второго столпа Архангельского собора, слева от гробницы юного государя. Слова, написанные в клеймах на картине, все более выцветали и стирались, однако благодаря усердию ученых прошлого века мы можем их прочесть. Постарайтесь почувствовать в этом тексте (здесь и далее адаптированном к современному языку), как чтилась память почившего государя его современниками:

«Тот, чей образ и гроб зрите – благочестивейший великий государь царь и великий князь Федор Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, по отце своем, великославной памяти благочестивейшем… Алексее Михайловиче… восприял скипетродержавство царства Российского от рождения своего в 15-е лето. Был от… Бога… одарен постоянством царским, незыблемым благоговением христианским истинным, бодростью в службе Божьей, долготерпением и милосердием дивным. И вправду сказать можно, что он был престолом мудрости, совета сокровищем, царских и гражданских устоев охранением и укреплением, прениям решением, царству Российскому утверждением.

Кратко сказать – то ему любезно было, что мать нашу Православную церковь увеселяло, мир, тишину и всякое народа благополучие умножало. И во всем его царском житии не находилось такого времени, когда бы ему всему православию памяти достойного и церкви любезного дела не сотворить. К тому же неприятелям Российского царства был страшен, в победах счастлив, народу любезен. Он от многолетних войн царству Российскому мир достохвальный сотворил. Из тьмы магометанства и идолопоклонства множество людей не принуждением, но христианским благочестивным промыслом в свет православной веры привел.

Православных христиан, которые были магометанам подданные, многие села и деревни от их подданства освободил. И из басурманского плена много лет там страдавших многое число православных христиан выкупил. Многие церкви Божьи пречудно всяким благолепием украсил. О научении свободным мудростям российского народа постоянно помышлял, и монастырь Спасский, что в Китай-городе, на это учение определил, и чудную и весьма похвалы достойную свою царскую утвердительную грамоту со всяким опасным веры охранением на то учение написал.

Дома каменные для пребывания убогих и нищих с довольным пропитанием сотворил и таковых упокоил многие тысячи. Царские многолетние долги народу простил и впредь налоги облегчил. Брато-ненавистные, враждотворные и междоусобные местнические споры прекратил. Царский свой дом, и град Кремль, и Китай-город преизрядно обновил, и убыточные народу одежды переменил, иное многое достохвальное и памяти достойное сотворил – и на все полезное и народу потребное все предуготовлял.

Пречудно со всяким христианским душеспасительным к исходу души своей предуготовлением жизнь сию скончал. Царствовал же этот благочестивейший и милостивый царь 6 Лет, и месяца два, и дней 28. Преставился же… всего народа с жалостным рыданием и со многоизлиянием слезным в лето 7190 (1682) месяца апреля в 27 день в 13 часу дня в первой четверти».[1]

В «бунташном веке», как и в нашем столетии, ушедшие с политической сцены правители редко получали панегирики. Можно предполагать, конечно, что на появлении столь содержательной парсуны Федора Алексеевича в Архангельском соборе настояла его родная сестра царевна Софья, правившая в 1682–1689 гг. Но неизвестный автор надписи в клеймах, был далеко не одинок в оценке выдающегося самодержца. Показательно, что текст надписи воспроизвели летописцы патриарха Иоакима – стойкого политического противника царя Федора и царевны Софьи. Надпись использовал в своем «Хронографце» (1688) близкий к патриарху иеромонах Чудовского монастыря Боголеп Адамов, вскоре занявший место казначея патриаршей резиденции.[2]

Уже после падения Софьи в 1690-х гг. автор Беляевского летописца утверждал, что строитель и реформатор Федор Алексеевич «был… государь кроткий, в делах рассудительный, премудростью и разумом подобный Соломону».[3] Тогда же высокая оценка царствования Федора была внесена в Латухинскую Степенную книгу – обширный исторический труд известного книжника патриаршего казначея Тихона Макарьевского. Эти похвалы, основанные большей частью на панегирике Федору Алексеевичу в первой печатной книге по русской истории – «Синопсисе» (Киев, 1680) – присутствуют во множестве списков Латухинской Степенной книги,[4] не исчезая из ее многочисленных переработок в XVIII в.[5]

В начале самостоятельного правления Петра появляется и новый взгляд на царствование его старшего брата, в котором упоминание реальных достижений сменяется жалостливым описанием слабого здравия Федора. Картина особенно наглядна и удобопонятна при сравнении иностранных откликов. В 1687 г. Георг Адам Шлейссингер с похвалой отзывался о «последнем из умерших царей», многие начинания которого погибли при его преемниках Иване и Петре. Например, Федор Алексеевич (в тексте ошибочно: Алексей Михайлович) «был весьма достойным князем. Он добился того, что в город было завезено большое количество камня. Те, кто хотел жить в городе, обязаны были строить себе новые каменные дома, а деревянные сносить… тем, у кого не было средств на строительство, можно было рассрочить платежи на 10 лет… Однако после смерти упомянутого высокодостойного князя это полезное дело умерло вместе с другими полезными распоряжениями».

По словам Шлейссингера, Федор «наряду с прочими великолепными распоряжениями ввел также преподавание свободных искусств – как предписывали ученые люди, которые и должны были обучать молодых… После смерти этого любезного царя всему пришел конец… Патриарх был очень против этого, считая, что погибнет вся Россия, если ввести такие новшества. Ввиду этого цари… и запретили начатое дело, хотя многие господа еще знают по-латыни, поскольку их этому учили».[6]

Но уже в 1699 г. английский историк России Крюлль приводит сообщение одного из участников Великого посольства Петра за границу, что, несмотря на многообещающие качества, Федор из-за болезни и ранней смерти ничего, по существу, не успел. Он лишь «подавал экстраординарные надежды… следовал своему отцу, особенно в отношении к иностранцам и развитии торговли. Он был великим любителем всех наук, особенно математики, и мечтал иметь все дома в Москве новопостроенными из кирпича, если бы не был остановлен смертью». Единственными реальными заслугами Федора оказывается прием на русскую военную службу Ф. Лефорта и завещание (так!) царства Петру.[7]

Написанная вскоре «История о невинном заточении ближнего боярина Артамона Сергеевича Матвеева», повествуя о событиях царствования Федора, снимает обвинения в гонениях на сторонников Петра с милосердного ко всем подданным и беспристрастно правосудного государя, ссылаясь сначала на его несовершенные лета, а затем на «естественную скорбь» – цингу. Вместо царя на политической сцене действуют влиятельные временщики.[8] А в обстоятельной летописи петровского времени, автор которой, например, мог детально описать учрежденную указом Федора одежду, наиболее крупные мероприятия шестилетнего царствования преданы забвению почти целиком.[9]

В чеканном виде позиция, на века завоевавшая господство в общественном сознании, сформулирована в летописи конца 1730-х гг.: Федор Алексеевич «принял престол как законный наследный государь и коронован в 1676 году июня в 18 день. И хотя весьма слабой комплекции и худого здравия был, однако же славы родителя своего и попечения о пользе государства не утратил, но насколько сила его здравия и кратость времени допустили, во введении лучших обычаев, в учреждении некоторых изрядных зданий и в перемене древней неудобной одежды, особенно же жестокого и вредного обычая местничества, который как закон почитали, заботу свою о государственной пользе показал. И если бы болезни и прекращение жизни не были ему препоной, то бы со временем и большую пользу государству своему сочинил…».[10]

Нет ничего удивительного, что в новых по форме (и служебных по существу) исторических сочинениях XVIII в. культивируется представление, что Федор явился лишь добрым родственником юного Петра. Историки П. Н. Крекшин в первой и И. И. Голиков во второй половине столетия в один голос расхваливали любовь и заботу Федора по отношению к Петру и его семье, не оставляя у читателя сомнений, что реальным правителем за государя был боярин И. М. Языков.[11]

В XIX в. Н. г. Устрялов был склонен считать, что главным действующим лицом политической драмы 1676–1682 гг. был Милославский, который «при содействии дядек и нянек юного Федора» воздействовал на «больного, хилого» царя. П. К. Щебальский прибавил к числу руководителей Федора Алексеевича царевен, среди которых выделялась Софья Алексеевна, и пресловутого Языкова. Единственной инициативой «умного, образованного, но болезненного Феодора», по мнению этого автора, было приближение к трону князя В. В. Голицына, в котором царь заметил «большой государственный ум». Вместе они отменили местничество, «но роль преобразователя была суждена не Федору: дух этого умного, молодого государя был бодр, но тело его изнемогало», в последние годы он «вовсе не оставлял дворца и едва передвигался из одной палаты в другую».[12]

М. П. Погодин пошел еще дальше, объявив, что и отмена местничества – единственное деяние царствования Федора Алексеевича, кроме обучения и воспитания Петра – была осуществлена лишь «от имени семнадцатилетнего, слабого и больного Феодора», при котором правили сначала Милославские, потом (при поддержке Хитрово и Долгоруковых) И. М. Языков и Лихачевы.[13] Погодин наиболее ясно выразил легенду о Федоре Алексеевиче, утвердившуюся к его времени и в специальных исследованиях, которые начались много раньше, вскоре после смерти старшего брата Петра.

Причуды музы Клио

Около 1688 г. Сильвестр Медведев на основании собственных наблюдений и документов сделал один из лучших до сих пор обзоров последних месяцев царствования своего покровителя и друга.[14] Не уделяя никакого внимания состоянию здоровья государя, автор анализировал инициативы Федора с точки зрения реализации им своих представлений о качествах и функциях государя. В «Созерцании» Медведева рассмотрены мир с Турцией и Крымом, забота царя о развитии просвещения, искусств и мастерства, о каменном строительстве. Рассказано Сильвестром о военной реформе и отмене местничества, преобразованиях в Церкви, изменениях в одежде. Автор не скрывает, что зимой 1682 г. Федора Алексеевича свалила болезнь (приведшая к смерти) и реальная власть перешла в руки временщиков, в частности И. М. Языкова: тут-то государство и потеряло разумное управление, следствием чего стало народное восстание, длившееся с весны до осени 1682 г.[15]

Над специальными исследованиями о царе Федоре Алексеевиче, кажется, тяготеет рок: то ли ими занимаются беспокойные умы, сами по себе притягивающие громы и молнии судьбы, то ли тема имеет свойство неопубликабельности. Сильвестр Медведев был главоотсечен (1690), а его «Созерцание» напечатано спустя столетие, да и то в потрепанном виде (1787).[16] Василий Никитич Татищев, считая, по-видимому, свою жизнь и так достаточно бурной, не намеревался включать исследование о Федоре Алексеевиче в «Историю Российскую». Но для себя лично он собирал материалы и даже систематизировал их в рукописи «Царство царя Федора Алексеевича», изданной только в 1966 г.[17]

Выступая с позиций петровского представления о «государственной пользе», Татищев похвалил молодого царя за усовершенствование полиции, самоличное поспешение на пожары и раздачу милостыни погорельцам. Одновременно историк осуждал невозвратные кредиты на каменное строительство, «допущение многих ненадлежащих вольностей» в армии и т.п. Работая в 1730-х гг., Татищев собрал весьма интересные сведения об интригах и временщиках при дворе Федора Алексеевича, однако инициатором преобразований считал самого государя.

Личные качества Федора – образованность, склонность к поэзии и музыке, твердость и прилежность в вере, любовь к каменному строительству и коннозаводству, приверженность к порядку и благочинию – определяли мероприятия его царствования, описанные Татищевым. Однако личные же качества – молодость и некрепкое здравие – сделали Федора в глазах историка реформатором-неудачником. Сопоставляя его военные, экономические, церковные и чиновно-родословные преобразования с петровскими, Татищев целиком отдает предпочтение последним, поясняя, что хорошие замыслы старшего брата Петра не были реализованы за неимением «прилежных» помощников.

Следующий историограф Федора – академик Герард Федорович Миллер – избежал крупных неприятностей (за исключением обычных академических интриг), зато его рукопись осталась вообще неизданной.[18] Неоконченная «История жизни и царствования Федора Алексеевича» высоко оценивает «превосходные душевные качества» государя, которые «с избытком вознаграждали то, в чем природа отказала телесному составу Федора». «На историю Федора можно смотреть, – писал г. Ф. Миллер, – как на переход от великих деяний царя Алексея Михайловича к преобразованиям, совершенным Петром Великим. Только в Западной Европе это царствование осталось весьма мало известным». При всем уважении к академику следует заметить, что оба утверждения не вполне справедливы. Живучая легенда о милосердном и правдолюбивом государе косвенно способствовала опровержению тезисов, оставшихся в столе г. Ф. Миллера.

В 1805 г. митрополит Платон использовал в «Краткой церковной Российской истории» надгробную надпись о делах царя Федора Алексеевича и добавил: «Подлинно, было о чем плакать и рыдать. Ибо от сего благоразумного государя все просвещение и поправление происходило не вдруг, но помалу и с соображением свойства народа, что все было бы еще тверже и надежнее, так как он основывал то на благочестии и утверждал своим благочестивым примером», – очевидно, в противоположность Петру I.[19] Здравое рассуждение Платона не нашло понимания, зато четко выраженная Миллером мысль, будто предшественники Петра «готовили почву» именно для петровских преобразований, стала почти всеобщей.

В противность мнению Миллера как раз на Западе царь Федор был весьма известен. Финско-шведский историк X. Г. Портан, например, готовя в 1770-х гг. курс русской истории для Абоского университета, не только упомянул «добрые качества» Федора Алексеевича и дела его царствования, но широко использовал родословные документы и материалы, связанные с отменой местничества. Надо ли говорить, что этот труд оставался неопубликованным до 1966 г.?![20]Но со временем действие рока, тяготевшего, казалось, над литературой о Федоре, ослабевало.

В 1780-х гг., когда в Петербурге вышло сочинение Медведева, сразу два французских историка предложили изумленному русскому свету высочайшие оценки царствования Федора Алексеевича. По мнению М. Левека (1782), сей государь «был нрава кроткого и человеколюбивого, проницательного и основательного ума; в счастии народном полагал счастие свое; ревностно шествовал по стопам отцовским, желая озарить Русское царство славными деяниями и благоденствием подданных. Немощь телесная не могла ослабить великих свойств души его; царствуя долее, он увековечил бы имя свое. Но государь, живший единственно для блага народного, достоин благодарности народа и потомства; Федор заслужил сей лестный памятник!».[21]

Через два года (1784) не менее определенно высказался Н. ле-Клерк: «Царь Феодор Алексеевич вступил на родительский престол, утвержденный правосудием и благоустройством. Природа украсила его всеми свойствами, от которых проистекает слава и благоденствие народа; он имел душу возвышенную, твердый дух, сердце чувствительное; ему недоставало только крепости телесной. Но, невзирая на слабое здоровье, Федор неусыпно пекся о счастии народа, доставляя ему под сенью мира и тишины все то, что споспешествует к порядку и выгодам общежития. Владычествуя над сердцами силою добродетели, он оставил о том вечную скорбь, почто не долее царствовал!»[22]

Франция завершила век Просвещения ужасами революции и открыла новое столетие завоеваниями Наполеона. Мнение французских авторов не могло в тот момент оказать на русскую публику обычного завораживающего действия. В феврале 1811 г. «Русский, вестник» разразился статьей «Нравственные свойства царя Федора Алексеевича», в которой не говорится ничего вразумительного об этих «свойствах», зато сильно бранятся французы, коие, «единодушно выхваляя царя Федора Алексеевича», наполняют свои сочинения «клеветой на отечественные наши летописи», «ухищренным витийством» и «нелепыми бреднями» (с. 1–26).

Обмануть судьбу и издать книжечку о царствовании Федора Алексеевича удалось в 1834 г. В, Н. Берху, писавшему «потому, что имел много свободного времени и хотел удовлетворить желанию некоторых многоуважаемых мною лиц».[23] Автор нашел, что «шестилетнее царствование Феодора Алексеевича богаче событиями, нежели последующие за сим 14 лет до кончины царя Иоанна Алексеевича», – то есть богаче, чем четырнадцать первых лет царствования Петра I.

Описав воспитание царевича Федора, дворцовую борьбу при его восшествии на престол, тяжелую войну с Турцией и Крымом, личные трагедии государя, В. Н. Верх обнаружил, что книга не объясняет известные ему восторженные отзывы о личности и деяниях старшего брата Петра. Поэтому, уже завершив работу, автор дополнил ее «Общим взглядом на царствование Федора Алексеевича», взявшись обосновать тезис, что это был «монарх прозорливый, деятельный и милосердный». Первые же законы Федора, по мнению Верха, «показывают, что он имел мудрых советников, любил сам порядок и общее устройство»; в войне и переговорах «твердостью души сохранил достоинство России»; «уничтожение местничества также являет твердый и непоколебимый характер царя», сведения о болезненности которого недостоверны, так как исходят от сторонников Нарышкиных – исконных врагов родственников Федора (по матери Милославских).

Историк указал на раннее развитие Федора Алексеевича, самостоятельность его ума (проявившуюся в отношении к Никону), сослался на музыкальную реформу, учреждение Академии, строительство Изюмской укрепленной черты, «новое описание России» и желание издать «отечественную Историю», развитие металлургических, оружейных и конных заводов. Согласно Верху, царь ввел новую одежду и прически, «любя систему и устройство во всех делах, издал особенное положение об экипажах», «построил в Москве много каменных зданий и в том числе богадельню», «издал положение о нищих». В. Н. Верх, писавший до этого о Михаиле и Алексее Романовых, тщился показать, что «царь Феодор Алексеевич, стремясь по следам деда своего и родителя возвести Россию в высшую степень образования и гражданского благоустройства, совершил более, нежели от юных лет и слабого телосложения его ожидать возможно было».

С. М. Соловьев придерживался совершенно иной точки зрения: что к началу царствования Федора Россию постигло экономическое и нравственное банкротство, что для спасения требовался крутой поворот на запад.[24] При Федоре Алексеевиче Россия вошла в «эпоху преобразований», но, в силу воспитания царя, в западнорусском направлении, под «польским влиянием» – тогда как истинно прогрессивной стала петровская идея учиться у немцев. Соловьев посвятил «Царствованию Феодора Алексеевичи» большую главу и открыл ею повествование о новой истории России не в ущерб легенде о Петре Великом, заранее признав правильным только умонастроение и поведение Петра Алексеевича.

«От слабого и болезненного Федора, – спешил уверить великий историк, – нельзя было ожидать сильного личного участия в тех преобразованиях, которые стояли первые на очереди, в которых более всего нуждалась Россия, он не мог создать новое войско и водить его к победам, строить флот, крепости, рыть каналы, и все торопить личным содействием; Федор был преобразователем, во сколько он мог быть им, оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни».

В соответствии с этой позицией главнейшие постановления царствования Федора Алексеевича по внутреннему устройству России рассмотрены Соловьевым весьма бегло после подробного описания придворных интриг, и в особенности международных отношений. Наибольший интерес историка вызывала отмена местничества, в то время как «и проект финансового преобразования, и проект отделения гражданских должностей от военных, и проект академии остались только проектами»: царь Федор только что был «четырнадцатилетний болезненный мальчик» – и вот уже «торопится важными мерами, предчувствуя близкую кончину».

Культурологические построения Соловьева, как известно, оказали заметное влияние на русскую историческую мысль, но не привлекли внимания к изучению личности Федора Алексеевича, от которого муза Клио продолжала отворачиваться. Е. Е. Замысловский, взявшийся было за исследование царствования Федора, категорически отверг возможность рассматривать его «Как эпоху, которою заканчивается древняя Русь, или как эпоху, которою начинается новая Россия».[25] «По признакам самостоятельности, замечаемым в характере царя Федора Алексеевича, – заявил этот автор, – мы не имеем еще права предполагать в нем ни зрелости, ни той обдуманности по отношению к управлению государством, которые желал указать (митрополит) Платон».

Замысловский сумел издать лишь первую часть исследования: введение и обзор источников – довольно унылый справочник, перечисляющий без разбора материалы 1676–1682 гг., опубликованные в различных изданиях. В приложениях автор опубликовал разнородные новые источники – и отказался систематизировать материалы по теме, которая, при отказе от попытки понять мотивы государственной деятельности Федора Алексеевича, утратила для него интерес.

Н. И. Костомаров и Д. И. Иловайский, посвятившие царю Федору специальные очерки, нашли выход в устранении молодого государя из повествования о политическом, юридическом, административном, церковном и культурном быте России 1676–1682 гг. Костомарову ничто не мешало обозреть опубликованные к тому времени важнейшие акты царствования Федора, поскольку, по мнению историка, «власть была у него в руках только по имени». Иловайский ограничился замечанием, что в государе преобладали отцовские черты: «благодушие, наклонность к подчинению ближним советникам, глубокое благочестие и вместе еще большее расположение к западным европейским обычаям и порядкам».