Текст книги "Запасная столица"
Автор книги: Андрей Павлов
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
37 МЕТРОВ ПОД ЗЕМЛЕЙ
История постепенно, а в России нехотя, раскрывает тайны, когда-то накрепко запертые грифом «Совершенно секретно».
Настал час, и сегодня каждый любопытствующий, будь то россиянин или чужестранец, имеет возможность спуститься в подземелье «сталинского бункера» в Самаре.
Правда, иностранцам любопытство обходится в долларах.
Удивительно: я десятки раз, бывая в прежнем обкоме партии по литературным делам и заботам, проходил мимо двери под парадной лестницей в сумрачном углу. Она ничем не примечательна. Если бы, случись ненароком, задался вопросом: а за нею – что? Скорее всего, предположил бы простейшее: уборщицы хранят там ведра и швабры.
Отворим ничем не примечательную дверь и войдем… в историю. Несколько ступенек вниз, и мы вышли на площадку, где едва разойтись двоим. Справа двери лифта.
Чуть дальше начинается лестница в подземелье. Ступени под мрамор, железные перила. Все обыкновенное, будто в стандартном жилом доме. 192 ступени круглой шахты диаметром 8 метров. Видны чугунные тюбинги с резиновыми прокладками между стыками, стянутыми толстыми болтами. Еще вниз; нетерпение подстегивает тебя. Твоих шагов не слышно даже и в первозданной тишине. И вот, наконец…
Сперва мы входим в комнату отдыха Сталина. Старинный двухтумбовый стол, письменный, и диван под серым холщовым чехлом. Больше – ничего. Кажется, ты даже разочарован. Потом вспоминаешь из прочитанного: почти аскетизм в быту – это стиль Сталина. Через минуту-другую, освоившись, начинаешь замечать детали. Комната метров восемнадцать площадью, не больше. Светлый паркетный пол. Сводчатый потолок со скромной алебастровой лепниной. Мягкий свет матовой люстры. Над диваном и на другой, противоположной стене, что-то вроде окон. Они, разумеется, ложные. Но голубоватая материя создает смутное впечатление: ты видишь небо! На одной из стен три портрета: Маркса, Энгельса и Ленина. Ширпотребовская работа. Такой портрет Энгельса я вижу впервые: он настойчиво напоминает музейную фотографию самарского купца первой гильдии. Торговца пшеницей или салом, чем когда-то славилась старинная Самара. Еще одна деталь интерьера. Точнее – шесть деталей. Ты с удивлением замечаешь, что в комнате отдыха шесть дверей! Через одну мы вошли. Вторая, в левом углу, ведет в туалет. А еще четыре – куда?.. Поразительно: четыре двери никуда не ведут! Отворишь, за ними – мертвая стена!
Как, чем объяснить этакую конструктивную… вольность, фантазию? Или это заказ Сталина? Оставшийся неведомым нам тайный смысл – в чем он? Что тут: каприз именитого заказчика, игра воображения проектировщиков?
Совершенно неожиданный ответ напрашивается именно здесь, внизу, на глубине 37 метров. И представляется он убедительным. Дело в том, что спустившись в подземелье, ты не ощущаешь гнетущей тяжести замкнутого пространства. Насколько ощущение свободы серьезно, говорит тот факт, что в современной космонавтике сложилось самостоятельное направление – ученые ищут оптимальные условия для человека в изолированном от внешнего мира помещении. Шесть дверей в комнате отдыха создают желанное, пусть и ложное, обманное, но все-таки снимающее с плеч тяжесть одиночества впечатление: вот за этой дверью хрустящая гравием дорожка к берегу недалекой отсюда Волги; а здесь выход на террасу и в сад к закату солнца; а тут… может быть, войдет в открывшуюся дверь, без страха встречи с диктатором, самый близкий человек с искренним словом и открытым бесхитростным лицом?..
Есть и другое мнение: у входящего в комнату человека должно создаваться ощущение: за дверями таится личная охрана Сталина, одно подозрительное движение и… двери распахнутся!
Вот это уже, несомненно, выдумки толпы. Хотя бы потому, что невозможно себе представить, чтобы посторонний, со злым умыслом, мог проникнуть в бункер.
Сегодня нам доступен и кабинет Сталина. С порога взору открывается длинная, площадью около 30 метров комната. По стенам панель под цвет дуба. Паркетный пол. Полусфера потолка. В глубине огромный письменный стол под зеленым сукном. Перпендикулярно к нему – другой, узкий, в длину почти до двери, в какую ты вошел. И тоже под зеленым сукном. Четырнадцать стульев. Мягкий свет нескольких плафонов. Два портрета: Суворова и Кутузова, рядовой работы. Говорят, что точно такие же Сталин распорядился повесить в кремлевском кабинете с началом войны. Осталось упомянуть второстепенное: еще три стола, небольших. Один вдоль стены справа, для стенографисток…или стенографистов? Судя по расположению пяти стульев, они должны сидеть лицом к стене. По обеим сторонам двери еще два стола, обычных письменных. Один, справа, как входишь, для помощника Сталина. Поскребышева? Второй, слева, для дежурного офицера охраны. Может быть, – самого Власика?
Сейчас в кабинете властвует тишина истории. Музейная тишина.
Что здесь должно было бы происходить в годы войны, если бы в Самару приехал Сталин, пусть подскажет нам воображение. Оно всемогуще.
Конечно же, не следует пренебречь возможностью полистать «Книгу отзывов».
Я не стану воспроизводить записи соотечественников – они во многом повторяют одна другую: «Спасибо, было очень интересно!» В них огорчительно довлеет вездесущий штамп газетного стиля, даже у школьников. Больший интерес представляют записи иностранцев, путешествующих по России и заглянувших в Самару. Гости из Голландии и Великобритании, Польши и США, Венгрии и Германии, Италии и Китая, Испании и Ирландии, Израиля и Франции, Индии и Румынии…
Немец из Гамбурга: «Наконец-то мы дошли сюда, но на этот раз не с войной, а с цветами и дружескими пожеланиями российскому народу. Мы хотим снова понимать друг друга».
Другой немец: «Извините нас за беды и боль, принесенные вашему народу».
Немцы-строители: «Мы восхищены искусством русских строить такие объекты».
Житель Бомбея: «Отличное произведение искусства строителей. Я уверен, что вы нигде не найдете подобной постройки».
Американец из штата Техас: «Что за привилегия быть в этом месте в качестве друга и союзника, каковыми мы были в годы войны! Да благословит нас всех Бог миром».
НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО…
Когда праздно путешествующий американец пишет в книге отзывав: «Мы ничего не знаем о столице Самаре», – это понятно. Америка так далека от Волга, от судьбы России.
Даже Великую Отечественную войну тамошняя молодежь, главным образом, называет «войной неизвестной». И это тоже объяснимо – сытость, благополучие и, опять же, очень далеко от наших забот и потерь. По сравнению с нами, могилы американских солдат в Европе – считанные. Потери армии США во второй мировой войне составили 135 тысяч.
Кажется, в США не говорят, даже в торжественные даты: «Никто не забыт, ничто не забыто». Рассказывают, что есть там книга-мемориал, где можно узнать имена и всех погибших солдат.
Но почему россиянин столь безразличен к своей истории в ее беспримерной многострадальности? Откуда в нас неразрушимо прочное беспамятство? Имя своего прадеда не вспомним. Под Вязьмой и Ржевом до сих пор не захоронены останки бойцов Красной Армии. Вот это, непростительно досадное, стыдное, так, очевидно, и останется безответным.
Спроси сегодня самарца где-нибудь возле лотка с заграничным ворохом тряпья или с опустошающими душу детективами в великолепных обложках, пошлой эротикой с непотребными картинками: «Знаешь ли ты, земляк, что Самара наша, твоя Самара, была запасной столицей»? – будь доволен, ежели один из ста ответит утвердительно.
И то, может статься, с величайшим напряжением памяти. С обычной, еще со школьной скамьи, путаницей в датах. Где искать виноватых? А в нас же самих искать – недалеко, локоть о локоть тремся в очередях.
Из моих морских похождений, теперь уже давних, остался, по-прежнему свежим и… завидным рядовой, кажется на первый взгляд, пример. На побережье Ботнического залива, в Финляндии, есть известный, наверное, только одним морякам совсем небольшой городишко-порт Коккола. Однажды, осматривая окрестности, увидел я на берегу моря музей, настолько странный внешне, что и в обычной спешке моряка пройти мимо никак было невозможно.
Коробка из стекла, что-то вроде саркофага. И в ней – старинная шлюпка с рваной дырой в правой скуле чуть повыше киля. И – больше ничего. Рядом стенд с английским текстом. Вот что я узнал из него: в 1854 году, во время неудачной для России Крымской войны, английская эскадра вошла в Ботнический залив с явной угрозой Великому княжеству Финляндскому, может быть, ради демонстрации возможной диверсии против России с севера.
Жители наблюдали, как с фрегатов спускаются шлюпки и в них рассаживаются солдаты десанта. Собрали кое-какое оружие по домам – дать отпор неприятелю. Стояла на берегу в давнем бездействии легкая пушчонка. Нашелся среди горожан отставной бомбардир. Зарядил он ядром орудие и, выбрав верный прицел, выстрелил по уже близкому десанту. Ядро удачно угодило в правую скулу недалекой шлюпке, и стала она тонуть.. На радость жителям и к полному конфузу английского адмирала. Обескураженный дерзостью, флагман поднял сигналы – вернуться десанту. Эскадра ушла. Через несколько лет затонувшую шлюпку подняли со дна – вот она-то и есть экспонат славной виктории.
Пример уважения к истории завидный. Но самое удивительное в другом. Рассказывали мне: ежегодно англичане перечисляют в мэрию города Коккола несколько, кажется, всего-то семь фунтов стерлингов на поддержание в потребном виде музея! Оказывается, в Англии существует добровольное общество, что-то вроде клуба, какое занято постоянным поиском, даже могилы безвестного моряка-соотечественника где-нибудь в диких скалах мыса Горн, да где угодно, как бы далеко это ни было, и следят, и материально тоже, за состоянием печального или славного памятника.
Разве такое вот не достойно уважения и подражания!
Жив в памяти и еще один случай. В Италии, в Генуе, похоронен Герой Советского Союза, солдат из Рязанщины Федор Полетаев. В годы войны, бежав из плена, отважно сражался он в итальянском отряде сопротивления и погиб в 1944 году. В один из приходов в Геную решили мы с капитаном Гореловым поклониться могиле соотечественника. Трудность нашего поиска можно себе представить хотя бы по тому, что генуэзское кладбище существует еще со средневековья, нетронутое неблагодарными потомками, ухоженное до такой степени уважения к ушедшим предкам, что тебе, россиянину, становится нестерпимо стыдно за безобразное состояние своих национальных кладбищ где-нибудь под Рязанью или Самарой. Отчаялись мы с капитаном Гореловым найти могилу Федора Полетаева. Оказалось, что легче в ненастном море определиться координатами. И хотели уже вернуться. И тогда ухватился я за последнее, без всякой надежды: выспросить у редких в предвечернем часу прохожих на кладбище – не знает ли: кто, где могила русского солдата Федора Полетаева? Трудность усугублялась еще и тем, что расспросы должны были вестись только на английском языке. В чужом языке и для нас с капитаном Гореловым, и для итальянцев самое "обычное усложнено иной раз до непонимания. Капитан Горелов отнесся к моей мысли с явным недоверием. Да и сам я – тоже сомневался в успехе. Решил попробовать, чтобы совесть успокоить: все, мол, мы сделали, но… Вот и первая встреча на узкой аллее среди великолепных старинных памятников: мужчина и женщина средних лет со своими печальными заботами. И разговор на доморощенном английском. И… о чудо! Мы поняли друг друга! Они знали, где могила русского солдата, но только не Полетаева, а Поэтана. Так звали Федора в Италии его товарищи-партизаны, на свой лад. Плохо веря в невероятное, мы пошли по названным ориентирам и скоро уже стояли у могилы соотечественника, ухоженной, оберегаемой от времени и забытья. Дивились мы. Ведь для итальянцев Полетаев-Поэтан был просто солдатом-чужестранцем. Но все-таки они знали о нем и помнили его первые встречные, хотя прошло несколько десятилетий, хотя он и не был столь знаменит, как, скажем, Гарибальди. Уже возвращаясь с кладбища, почти в потемках, мы с капитаном Гореловым вспоминали своих родных дедов: давно не навещали их могил и – сразу ли найдешь?
Совестливый урок преподали нам итальянцы. Первые встречные. Безымянные. И больше всего я жалел потом, что не догадался пожать им руку.
А могила моего деда по матери, Андрея Васильевича, первостатейного сапожника, давным-давно распахана под Сызранью. И теперь я даже и звезды в небе не отыщу, под какой она была. Могила же деда по отцу, Лавра Михайловича, священника, вообще не знаю где. Ладно хоть Господь оставил имя своего пастыря во мне, неверующем.
Простите меня, Андрей Васильевич и Лавр Михайлович!
В запоздалом раскаянии о небрежении к славным страницам истории города Самары как бы нужно сегодня установить на особняках, где размещались иностранные посольства, мемориальные доски. Всего несколько строк.
А историческая емкость в них – чрезвычайная! И не только для города Самары. В 1941-43 годах за дверями посольских особняков с разноцветными флагами обсуждались, готовились и приводились в действие важнейшие документы, определявшие во многом ход Великой Отечественной войны.
Ставшие доступными, не в полной мере, конечно, архивные материалы Министерства иностранных дел России, разрозненные, почти забытые, иной раз и вовсе неизвестные публикации позволят нам, хотя бы конспективно, приблизиться к историческим вехам ушедшего судьбоносного времени.
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ В САМАРЕ
Остановимся.
Дом № 126 по улице Молодогвардейской. Посольство Болгарии.
Здесь в критические дни осени 1941 года, когда решалась судьба Москвы, обсуждались ошеломляющие и ныне события. О них рассказывает, со слов маршала Москаленко, Д. Волкогонов в книге «Триумф и трагедия»:
«…При разборе дела Л. Берии в 1953 году он показал, что в 1941 году Сталин, Берия и Молотов обсуждали вопрос о капитуляции. Они договорились между собой отдать немцам Прибалтику, Молдавию и часть других республик. Пытались связаться с Гитлером через болгарского посла. Посол заявил, что «никогда Гитлер не победит русских, пусть Сталин об этом не беспокоится». Сталин в беседе с послом молчал. Говорил Молотов, назвав предложение «возможным вторым Брестским договором». Посол отказался быть посредником в этом сомнительном деле, сказав, что, «если вы отступите хоть до Урала, то все равно победите». После войны болгарский посол Стаменов подтвердил все это».
Другой автор, Б. Соколов в книге «Цена победы. Великая Отечественная: неизвестное об известном» указывает, что об этом же факте намерений Сталина есть устные свидетельства и маршала Г. Жукова.
Дом № 80 по улице Чапаевской. Посольство Японии.
В конце 1941 года в Самаре посол И. Татекава обратился к зам. наркома иностранных дел А. Вышинскому с просьбой о продлении советско-японской конвенции на 1942 год, предоставлявшей Японии возможность рыболовства в русских водах Дальнего Востока. Тогда это было очень выгодно Японии. Мирясь с собственными издержками, Вышинский подписал конвенцию как некоторый залог добрососедских отношений со страной, правительство которой в 1941 году еще вынашивало агрессивные планы против СССР, пристально следя за развитием военных событий на фронтах России.
Может быть, и это, немногое, сыграло тогда определенную роль в умиротворении грозного по тем временам соседа.
Предвидя неизбежность войны, Сталин использовал и малейшую возможность улучшения дипломатических связей с Японией. Интересное подтверждающее свидетельство оставил истории бывший посол Германии в СССР Шуленбург. В конце марта 1941 года министр иностранных дел Японии по пути из Берлина в Токио остановился в Москве. И был принят самим Сталиным.
«…Я лично не был приглашен на большой банкет в Кремле, – вспоминает Шуленбург, – но я присутствовал на проводах Мацуоки на вокзале. Я увидел невероятное. Сталин своей собственной персоной провожал гостя к поезду».
Подтверждение этому неординарному событию приводит Молотов в беседе с писателем Ф. Чуевым 29 апреля 1982 года:
«Сталин был крупный тактик. Гитлер ведь подписал с нами договор 1939 года о ненападении без согласования с Японией… Япония после этого сильно обиделась на Германию, и из их союза ничего толком не вышло. Большое значение имели переговоры с японским министром иностранных дел Мацуокой. В завершение его визита Сталин сделал жест, на который весь мир обратил внимание: сам приехал на вокзал проводить японского министра. Этого не ожидал никто, потому что Сталин никого не встречал и не провожал. Японцы да и немцы были потрясены. Поезд задержали на час. Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть не внесли его в вагон. Эти проводы стоили того, что Япония не стала с нами воевать…»
На родине министра сказали бы: «Его превосходительство «потерял свое лицо». В Москве проще: «Японец-то в стельку напился».
С изрядной долей сомнения следует, очевидно, отнестись к последней фразе Молотова. Если бы так просто все совершалось в международных отношениях! Впрочем, кто знает, – какую-то роль, положительную, столь торжественные проводы, хлебосольные по славянскому обычаю, и сыграли. Русская водка в обильном застолье, она, матушка, всемогущественна, средство, веками проверенное. Значит, действительно, понравились Мацуоке проводы, если, по словам Молотова, он с японцем даже попробовал на два голоса спеть «Шумел камыш, деревья гнулись».
Рассказ Молотова и его слова: «Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть не внесли его в вагон» нашли свое подтверждение в книге М. Иванова «Япония в годы войны». Автор собственными глазами видел цветную фотографию на обложке журнала «Асахи гурафу», причем фотограф сумел схватить совершенно неожиданный кадр: будто Сталин держит Мацуоку в объятиях.
В архиве Министерства иностранных дел России читал я документ, вроде бы и не относящийся к разряду дипломатических. Явствует из него: по приезде в Самару японский посол, старик генерал И. Татекава немилосердно мерз в своем особняке и даже ночевал в кухне у теплой плиты.
О чем и рассказал в беседе с Вышинским, посетовав на самарские, по суровой зиме, неудобства. Посочувствовал бы зам. наркома, да и весь разговор. До того ли ему? Нет, распорядился сыскать для посольства нового истопника, старательного. А тот, вскоре выяснилось, вовсе пьянчужкой бросовым оказался. Генерал Татекава при следующей встрече сказал, правда, в шутливой форме: «Я впервые увидел такого плохого русского». И опять пришлось Вышинскому вмешаться ради добрых отношений с послом и, стало быть, с самой Японией. В 1941 году это стоило очень многого.
На границе Дальнего Востока была сосредоточена миллионная Квантунская армия.
Сегодня история располагает фактами, весьма убедительно характеризующими огненно опасное состояние дел на Дальнем Востоке России. Еще 1 июля 1941 года министр иностранных дел Германии Риббентроп телеграммой в Токио требовал от Японии-союзницы по тройственному пакту, – немедленного открытия военных действий против СССР. К этой дате, оказывается, план нападения Японии на Дальнем Востоке под шифром «Кантокуэн» (особые маневры Квантунской армии) уже был разработан, и даже при активном участии германского генерального штаба.
Телеграмма Риббентропа обсуждалась на совещании под председательством императора Хирохито уже на следующий день, 2 июля. Здесь было принято решение о нападении на СССР, но… с восточной мудростью, только после того, как Германия добьется реальных успехов на фронтах и тем самым вынудит русских снять войска с Дальнего Востока. О воинственных намерениях японской военщины 1941 года свидетельствует, совершенно не стесняясь, газета «Ниппон». 9 июля 1941 года она опубликовала план возможной со дня на день войны: «Передовая линия японской обороны должна проходить на севере от Карского моря по Уральскому хребту к Каспийскому морю, далее к Кавказскому и Курдистанскому хребтам, Персидскому заливу, доходя через Саудовскую Аравию до Адена на юге».
Разумеется, столь откровенные и ненасытные притязания стали скоро известны Правительству СССР. В такой обстановке зам. наркома иностранных дел Вышинскому ничего не оставалось делать, как подписать в Самаре выгодную для Японии конвенцию о рыболовстве. Может быть, хоть чем-то смягчить положение. Тут и на большее согласишься. Впору хоть самому идти в истопники к послу Татекаве.
Уже после войны из трофейных материалов стало известно и другое: генеральный штаб Японии, тщательно разработавший план военной операции против России «Кантокуэн», даже и дату завершения операции определил – 5 октября 1941 года. Не позднее: генералитет еще очень хорошо, по 20-м годам, помнил, что означает сибирская зима. Заставляло торопиться и другое обстоятельство: в руководящих кругах Японии появилось что-то вроде теории: с учетом успешного наступления Германии против Красной Армии дождаться, «когда Россия, как спелая хурма, сама упадет в руки». Однако высказывались и опасения: «Не опоздать бы к последнему автобусу».
Характерно, что воинственный пыл министров несколько остужал генеральный штаб. После событий на Хасане и Халхин-Голе он трезво оценивал силы и возможности Красной Армии. На основании разведывательных данных, собранных и проанализированных 5-м отделом генштаба, осенью 41-го года в военное министерство был представлен аргументированный доклад «Оценка нынешней обстановки в Советском Союзе». Главный вывод документа состоял в следующем: «Даже если Красная Армия в этом году оставит Москву, она не капитулирует. Намерение Германии быстро завершить решающие сражения не осуществится…»
Поспевшая хурма сама собой в руки не упала. Последний автобус ушел пустым. Определенную лепту в трезвые оценки генерального штаба внесло, оказывается, и посольство Японии в Самаре, занимаясь, кроме дипломатической обычной деятельности, еще и разведывательной работой. В конкретном выражении выяснилось это уже после войны, в мае 1945 года, когда в Берлине был задержан сотрудник японского посольства Нахара. При нем оказались документы, содержащие шпионские сведения о состоянии военной промышленности СССР, о боеспособности и дислокации воинских соединений Красной Армии. Нахара сообщил, что разведывательные сведения в 1941-45 годах поступали от посла Японии в СССР генерала Татекавы. Причем, оказалось, не только в японский генеральный штаб, но и в германский вермахт.
Замерзая в своем самарском особняке, Татекава-сан, некоторым образом, согревал старчески медлительную кровь детективными разработками в шпионских поисках.
Япония отказалась от широкого плана «Контакуэн». Однако ее военно-морские силы, по-азиатски коварно, занялись морским разбоем на Дальнем Востоке. Подводные лодки выходили в районы плавания советских транспортных судов, перевозящих из США грузы по ленд-лизу. За годы войны субмаринами японцев были задержаны для досмотра 178 судов СССР и даже потоплено – 18.
А министр иностранных дел Мацуока-сан, отплатил ли он добром широкое гостеприимство Москвы? Из послевоенных трофейных документов стало известно: в июне 41-го в генеральном штабе японской армии состоялось совещание, где обсуждалась политика Японии относительно СССР.
И здесь Мацуока убеждал императора Хирохито в необходимости, после начала германской агрессии, «денонсировать пакт о нейтралитете от 13 апреля 1941 года и оккупировать Сибирь вплоть до Иркутска». 22 июня 41-го Мацуока обратился к императору с предложением немедленно напасть на СССР. Имея в виду захватнические интересы Японии и на севере, и на юге, министр рекомендовал нерешительному императору: «Нужно начать с Севера, а потом пойти на Юг. Не войдя в пещеру тигра, не вытащишь тигренка».
Дом № 130 по улице Степана Разина. Посольство Ирана.
Взаимоотношения России и Персии-Ирана всегда складывались сложно. Вспомним хотя бы трагическую гибель в Тегеране в 1829 году А. С. Грибоедова. Перед началом Великой Отечественной войны и уже во время ее вопрос о южном соседе приобрел значение стратегического масштаба. Собственно, в Иране тоже шла война. Бескровная пока, между Германией, более чем заинтересованной в возможном союзнике-агрессоре с юга, и СССР, пытавшимся дипломатическими средствами нейтрализовать активность германского фашизма на южных границах. Достаточно будет упомянуть, что к 1941 году германская агентура занимала руководящие посты и должности в половине иранских учреждений. Немецкие разведчики обосновались на военных предприятиях. Готовя диверсии против СССР, в приграничных районах создавались тайные склады с взрывчаткой и боеприпасами. Советское правительство в переговорах с иранским по дипломатическим каналам добилось того, что германская агентура в Иране была нейтрализована. А в сентябре 1941 года по договоренности в Иран вошли войска: с севера – части Красной Армии, с юга – войска Великобритании. Это позволило осуществлять через территорию южного соседа поставки военных материалов и оружия Красной Армии союзниками. В январе 1942 года уже окрепшие отношения были закреплены договором о сотрудничестве между Ираном, СССР и Великобританией.
В Самаре решался вопрос и шла подготовка к проведению конференции глав трех держав – Сталина, Черчилля и Рузвельта, какая состоялась в декабре 1943 года и приобрела значение исторической Тегеранской.
Дом № 165 по улице Чапаевской. Посольство Польши.
Осенью 1941 года в Самару прибыли Председатель Совета Министров Польши, Главнокомандующий вооруженными силами генерал Сикорский, командующий польской армией на территории СССР генерал Андерс и начальник штаба генерал Климецкий. О том, какое значение придавалось вопросу формирования польских войск и участию их в войне, говорит тот факт, что генерала Сикорского принял в Самаре 1 декабря 1941 года М. И. Калинин и 3 декабря сам Сталин. В Москве была подписана Декларация правительств СССР и Польши о дружбе и взаимопомощи.
«…Польская армия, – было зафиксировано в ней, – будет вести войну против немецких разбойников рука об руку с советскими войсками…»
7 декабря 1941 года в Самаре, в посольстве состоялся прием, после которого генерал Сикорский в сопровождении Вышинского выехал в г. Бузулук, Тоцкое и Татищево инспектировать формировавшиеся там польские части.
В Бузулуке генерал Андерс сказал перед офицерами достойные союзника слова: «Для меня лично было бы счастьем получить первый оперативный приказ советского командования о выступлении на фронт».
К февралю 1942 года, с материальной помощью советского правительства в 300 миллионов рублей, польская армия сформировалась в составе 6 дивизий – 73 тысяч солдат и офицеров. Генералу Андерсу был сделан личный подарок – легковой автомобиль «ЗИС».
Генерал Андерс не был искренен на торжественном приеме в Бузулуке, лукавил. О «счастье получить приказ советского командования» он говорил только в присутствии Вышинского. В октябре 41-го, накануне отъезда посольства из Москвы в Самару, посланник Кот информировал генерала Сикорского в Лондоне: «Сегодня у меня был Андерс, который, прощаясь со мною, заявил, что, по его мнению, Москва, совершенно очевидно, падет в самом ближайшем будущем. Так как здешние органы власти будут нуждаться во все большей помощи, то американцы могли бы многое выторговать, но для этого они должны уметь диктовать условия…»
Посланник Кот полностью разделял взгляды генерала Андерса.
Андерс был известен как противник Советов, особенно после раздела в 1939 году, по нынешней терминологии, Польши между Германией и СССР. В более узком кругу при посещении Бузулука генерал Андерс высказывался как нельзя более откровенно: «Я очень рад этому выбору, так как предназначенная нам территория достаточно удалена от фронта и военные действия не будут нам метать в период обучения. А когда Красная Армия развалится под ударами немцев, что произойдет не далее, как через несколько месяцев, мы сможем пробиться вдоль Каспийского моря в Иран. Являясь тогда единственной вооруженной силой на этой территории, мы сможем делать все, что хотим».
В библиотеке иностранной литературы в Москве я отыскал интереснейшую книгу, мало кому известную. Автор ее ротмистр Войска Польского Ежи Климковский в течение ряда лет являлся адъютантом генерала Андерса.
Свою книгу он так и назвал: «Я был адъютантом генерала Андерса». Судя по стилю, ротмистр Климковский был человеком объективным. Это важно отметить потому, что в его книге мы находим важные подробности, характеризующие очень трудный процесс формирования польских воинских частей в СССР. Генералы Сикорский и Андерс уже на приеме у Сталина в декабре 1941 года выражали настойчивые желания согласиться с их планом: вооружить польские части в СССР и разрешить им передислоцироваться в Иран. Сталин был очень недоволен таким оборотом переговоров.
«Я человек достаточно опытный и старый, – заявил он полякам. – Я знаю, что если вы уйдете в Иран, то тогда уже не вернетесь».
В конце концов Сикорский и Андерс просто-напросто выломали из Сталина согласие. Отягощенный куда более трудными заботами, Верховный главнокомандующий, по свидетельству Е. Климковского, сказал, что «если поляки не хотят сражаться, пусть уходят».
Тем временем формирование польских частей уже шло полным ходом. Еще со времен царизма в России проживало много поляков. Посольство разослало во все концы страны своих уполномоченных. Им предписывалось направить людей, годных к военной службе, в Самару. По свидетельству Е. Климковского эта сложная операция была организована посольством и военной миссией из рук вон плохо. Его слова подтверждает и посланник Кот. В телеграмме от 20 октября 1941 года он пишет генералу Сикорскому в Лондон: «…В дороге (имеется в виду дорога из Москвы в Самару) я видел толпы наших бедных людей, больных и голодных, направляемых без плана…»
В ноябре 41-го года Андерс, без согласования с командованием Красной Армии, направил прибывшие в Самару и Бузулук 2000 поляков к берегам Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, в районы, совершенно непригодные для обитания.
Многие из них скоро погибли от тифа, малярии и других болезней.
Некоторые характерные детали приводит Е. Климковский из поездки Сикорского и Андерса в Бузулук, Тоцкое и Татищево. Вместо серьезного инспектирования боеспособности частей – сплошные парады с последующими обедами в присутствии приглашенных гостей: русских, англичан, американцев, чехов. Оркестровые туши, гимн после каждого тоста, причем столь слащаво националистического, что однажды генералу Сикорскому стало невмоготу от шляхетского куражу и празднословия и он в раздраженном состоянии покинул гостей и обед.
Сплошное пиршество. Будто и войны нет, и родина, Польша, не в страдании.