Текст книги "Похитители"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Щупов Андрей
Похитители

АНДРЕЙ ЩУПОВ

ПОХИТИТЕЛИ

Притулив папку с бумагами на белых коленках, я терпеливо выводил чернилами строку за строкой. Занятие – более, чем странное, но так уж оно получилось, что, будучи детективом, я – смерть, как хотел писать. Разумеется о себе, о своих подвигах, о своих многочисленных женщинах. Я читал, как пишут об этом другие сочинители, и некоторым из них смертельно завидовал. Они, конечно, врали, но от этого самого вранья почему-то не хотелось отрываться. Увы, работа детектива – преимущественно монотонна и неинтересна – и тем сильнее мне мечталось сочинить что-нибудь эдакое, может, даже для себя самого, чтобы хоть на кроху проникнуться к профессии сыскаря должным уважением.

"Я был голубоглазый блондин роста весьма немалого, а именно – шести футов и..." – На минуту я задумался, решая, какой рост по нынешним критериям – весьма немалый и вместе с тем – устрашающий и привлекательный. Ни к чему так и не придя, вывел наугад: " – ...и пяти дюймов. Стальные бицепсы украшали мой бюст, а поджарый живот в довершении с ухмылкой полярного волка, приводили в трепет любого жаждущего взглянувшего на них средь бела дня и ночи. И это было правильно. Потому что я защищал закон, а они – то есть, ко-кто из них – нет. И даже в свободное от работы время я продолжал работать – покуривая дорогие сигары и заходя во все окрестные бары, где танцуя с тамошними цыпочками и курочками, я узнавал все, что мне было нужно о местных разбойных главарях. Это было не так уж и сложно. Следовало лишь вовремя подливать в их бокалы двойную порцию виски. В перерывах между танцами я сидел в роскошных креслах и, забросив левую ногу на правую, процеживал меж зубов двойной портвейн и, ухмыляясь, наблюдал за готовящимися справа и слева кознями против честных граждан. Если портвейна мне не хотелось, то, лениво поднявшись, я затевал драку с мрачноватыми личностями, спрашивающими у меня закурить или нагловато усмехающимися за моим затылком. При этом я никогда не начинал первым. Они сами ко мне лезли и приставали, а я, вежливо отслоняясь, пытался до последнего избежать грязного побоища. Но как правило ничего из моих благих пожеланий не выходило. Они, как мед, на меня липли и, ухмыляясь, с обломками киев заходили справа и слева. И тогда с легкой ухмылкой на тонких аристократических и не лишенных изящества губах я, как коршун бросался на обидчиков. Безукоризненное владение приемами карате, джиу-джитсу и славянской борьбы позволяло мне выходить победителем из любой потасовки. Правда, когда против меня выступало сразу человек этак..." – Я снова задумался, выбирая между желанием поскромничать и приукрасить, и в конце концов избрал среднюю арифметическую величину, вписав в рукопись "дюжину", что звучало и весомо, и литературно.– "..когда же против меня выступало человек этак с дюжину, приходилось слегка туговато. И тогда я небрежным жестом фокусника выхватывал свой семизарядный, в мгновение ока укладывая нападающих одного за другим..."

Опять получалась несостыковка. Семь зарядов и дюжина злодеев... Я крякнул, грызя перо. Но с другой стороны – я ведь мог успеть перезарядить револьвер! Другой вопрос – надо ли это специально оговаривать?

Покусывая губу, я отложил папку с исписанными листами и задумчиво похлопал себя по поджарому животу. Грудь у меня, тоже была поджарая, а бицепсы... Я с глубочайшим вниманием оглядел свои руки и исторг непередаваемый вздох. Бицепсы тоже, наверное, были поджарыми, хотя анатомически вполне просматривались. Впрочем, не подумайте обо мне плохо. Бегать я умел весьма прилично. Это признавали все в нашем отделе. И на различного рода эстафетах я был весьма частым гостем. К сожалению, это не решало моей главной проблемы. Отчего-то не решало...

Скажу честно, ребята, двадцать первый век – это не шутка. А в особенности – последнее его десятилетие. Говорят, двадцать один год переломный возраст для людей. Нечто подобное, вероятно, испытывает и наша перенаселенная планета. Согласитесь, одно дело – наблюдать ренессансы и освоение новых земель, крестовые походы с запада на восток и с востока на запад,– и совсем другое – созерцать унылое благополучие угомонившегося человечества. Разве не скучно? Еще как!.. Вот оттого-то я и не устаю повторять на всех углах, про наш нешуточный возраст. Ей-ей, мне следовало родиться раньше – лет этак на сто или двести. Тогда, быть может, и не пришлось бы писать про самого себя романы. Но кто ж знал, ребята?..

Вызов материализовался в кармане халата, когда до конца моего благословенного отпуска оставалось что-то около двух недель. Шеф как всегда был в своем амплуа. Я только-только вкусил курортной свободы и преисполнился решимости довести свой первый детективный роман до победного конца, как карманная почта разрушила мои честолюбивые намерения. Кстати сказать, это тоже один из минусов нашего времени. Радиотелефон вполне умещается в дамских часиках, а письма и телеграммы беспрепятственно проникают непосредственно в ваши карманы. От этого не спрятаться и не отмахнуться, это чудовищная действительность цивилизованных времен...

Не переодеваясь и не утруждая себя лишними сборами, мысленно поругивая избранное еще в детстве детективное поприще, я спроецировался через репликатор прямо в кабинет НОРа – начальника отдела расследований, моего шефа и моего безраздельного хозяина. Приветственно помахав рукой, я плюхнулся в низенькое кресло и, подражая герою своего романа, забросил ногу на ногу. С удовольствием закинул бы ноги на стол шефа, но это было бы явным перебором, и потому я ограничился тем, что шумно и не без вызова прокашлялся, оттопыренным мизинцем почесав затылок. Шефу ничего не оставалось делать, кроме как, полюбовавшись моим курортным видом, в свою очередь свирепо потереть огромную, покрытую седым ежиком голову.

– Привет,– пробурчал он.– Неплохо выглядишь.

– Мерси,– скромно поблагодарил я.

– Ну, а для тех кто неплохо выглядит, у меня всегда найдется заковыристое дельце. Так вот, слушай меня, Шерли, внимательно!..

Вот так... Плюнут в душу – и не заметят. Мало того, что это было сказано неласково, вдобавок ко всему имя мое в очередной раз перепутали. Шерли меня звали месяца четыре назад. Шерли Холмсон. С тех пор я успел сменить три имени, которые шеф беспрестанно путал, чем раздражал меня до чрезвычайности. Может быть, шеф и запамятовал мое нынешнее имя, но я-то все свои имена помнил прекрасно. Мегре Хил, Шерли Холмсон, Арчи Голдвин... Впрочем, неважно. А важно было то, что шеф упорно игнорировал мое исконное право выбирать себе имя по вкусу.

– Джеймс,– угрюмо поправил я.– Джеймс Бондер.

– Ах, да,– он поморщился, словно на его глазах я лизнул дольку лимона. Прости, Джеймс. Не у всех такая феноменальная память, как у тебя.

Насчет памяти он не врал. У меня действительно выдающиеся способности к запоминанию. И все-таки крылся в этой его фразе непонятный подвох. На всякий случай я промолчал.

– Конечно,– прогнусавил он,– нашей конституцией гарантирована свобода имен и фамилий, но...– Он хмуро покосился на мой халат и, потерев переносицу, проворчал.– Что у тебя под мышкой? Опять двуствольный "Магнум"?

Я покраснел. Дело в том, что по моему мнению, настоящий сыщик не должен никогда расставаться с оружием. Даже в ванной и даже на пляже. Дома у меня хранилась целая коллекция кинжалов и пистолетов. На каждое задание я тщательно подбирал новое оружие. Для меня это почти святое, но мой шеф!.. Мой шеф – это нечто особенное! В чем-то мы любили друг друга, но в чем-то и отчаянно не понимали. Скрежетнув зубами, я процедил:

– Всего-навсего "Парабеллум".

– Ага, так я и думал. В халате и с "Парабеллумом"... Замечательно! он всплеснул своими маленькими ручками, словно собирался зааплодировать.Но могу тебя успокоить: с этой задачей ты справишься без оружия.

– Вы говорили это и в прошлый раз.

– И разве я не оказался прав?

В ответ я промычал что-то невразумительное. Его логика доводила меня порой до белого каления.

– Ладно,– шеф кивнул на листок у самого края стола.– Ознакомься. Имена и прочие данные так называемых жертв.

– Так называемых?

– Вот именно,– шеф слез со своего плюшевого трона и, превратившись в низенького человечка с необычайно большой головой, прошелся по кабинету.Дело достаточно деликатное. Кроме того...– Он остановился и пристально оглядел меня,– им должен заниматься человек, хоть что-то смыслящий в искусстве. Вот я и выбрал тебя.

Не так уж часто шеф одаривает нас комплиментами, поэтому вполне объяснимо, что я ощутил прилив гордой застенчивости. Одновременно я постарался изобразить на лице скромное удивление. Шеф огорченно кивнул.

– Верно, ты тоже в нем ни черта не смыслишь. Но выбирать не приходится. Твой сменщик надумал справлять именины, мой зам раскручивает бухгалтерскую недостачу на Марсе. Ни у того, ни у другого – ни слуха, ни голоса, а ты, я заметил, частенько насвистываешь какие-то куплеты. И голос у тебя громкий... Кстати, приготовься! Возможно, придется влезать в тайну личности.

– Ну уж нет! – я решительно отодвинул от себя листок.– Это похуже змеиного яда. Если хотите нажить врагов, лучший способ – это покопаться немного в чужом белье...

– Я же сказал – возможно! Стало быть: пятьдесят на пятьдесят, что это тебе понадобится. Впрочем, ты ведь все равно все запомнил?

Он спрятал листок в стол. Тут он опять угодил в яблочко. Способность запоминать все с первого прочтения иногда здорово подводит. Все восемь "так называемых" жертв оказались надежно впечатанными в мой мозг, а стало быть, снизились и шансы отвертеться от этого дела. Меня уже ПОДКЛЮЧИЛИ.

– Итак, один небезызвестный художник внезапно разучился рисовать картины...

– Писать,– машинально поправил я.– Корабли ходят, картины пишут.

– Да? – шеф с подозрением посмотрел на меня.– Гмм... Хорошо, может быть, и так. Так вот, по прошествии энного времени он надумал обратиться в одно из наших агентств.

– Разумней было бы обратиться к врачу,– заметил я.

– Не волнуйся, он побывал и у врача. Но позже все-таки обратился к нам. Заметь,– художник, человек искусства,– и к нам! Случай безусловно редкий, и естественно, что мы проявили к нему внимание. Так вот... В присутствии наших людей он попытался для примера что-то там такое нарисовать или написать, но вышло у него все равно как курица лапой. Даже наши пинкертоны это разглядели. А до этого он был знаменитостью. Создавал монументальные полотна.

Я недоуменно приподнял брови.

– Вот-вот! Выглядит первоапрельской нелепицей, но вся беда в том, что верить этому художнику можно. Словом, дело поставили на контроль, переслав выше, то есть – нам. А вернее, тебе.

– Я буду учить его рисовать?

– Не ерничай,– шеф заложил руки за спину и косолапо прошелся по кабинету.– Дельце, конечно, странное, если не сказать больше, но... Случайно мне пришла в голову мысль запросить полную статистику происшествий. Заметь,– полную! Включая медицину и так далее. Представь себе, оказалось...

– Что с подобным недугом, но только не к нам, а к медикам обращались и другие знаменитости. Те самые, что указаны в вашем списке,– я по памяти перечислил всех восьмерых.

– Верно,– шеф удовлетворенно хмыкнул.– После чего мне пришлось чуточку сократить твой отпуск. А теперь, когда ты все знаешь,последнее... Постарайся работать в основном через художника. Все-таки он сам обратился в наше ведомство. Единственный из всех. Жетон допуска у тебя, конечно, имеется, но тайна личности – это тайна личности, сам понимаешь. Так что держись от информаториев подальше. Держи связь и сообщай обо всем, что заслуживает внимания. Дело может оказаться серьезным.

– Инопланетный удар по талантам?

Шеф кисло улыбнулся. Мои шутки ему почему-то не нравились. Я думаю, у него отсутствовало чувство юмора.

– Что ж... Кажется, мне пора? – я вежливо приподнялся.

– Подожди,– шеф приблизился к столу и неторопливо извлек пустую бутылку и яйцо.– Ты можешь заставить заскочить яйцо в бутылку? – он пытливо посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа, начал с сопением очищать яйцо от скорлупы. Затем зажег клочок бумаги и кинул в бутылку. Влажно поблескивающее яйцо положил поверх горлышка. Хлопок, и яйцо шмякнулось на дно бутылки.

– Так это без скорлупы,– самоуверенно заявил я.

Молча забравшись в свое троноподобное кресло и снова став великаном, шеф отодвинул бутылку и, разложив на столе локти, с грустью воззрился на одного из лучших своих агентов. Глаза его глядели с глубокой укоризной. Черт возьми!.. Я мысленно ругнулся. Ну разве можно пререкаться с начальством? Тем более – с НОРами, у которых по уставу во лбу должно было насчитываться не менее двух пядей. У моего НОРа их было почти семь! Поэтому я виновато потупил взор и принялся усиленно соображать. Никогда и ничего шеф не делал просто так. Он давал мне ключ, подсказку, а я ничего не видел.

– Вот теперь можешь идти,– шеф устало вздохнул.– И учти, яйцо можно заставить и выскочить из бутылки.

Я тупо кивнул. Действительно, почему бы и нет?

Сменив "Парабеллум" на плоскую и менее заметную "Беретту", а халат на строгий костюм-тройку, я долго озирал себя в зеркале. Чинный, серьезный господин... Поработав немного над мимикой, я остался доволен. Поскольку внешность штука капризная, на цыпочках отошел в сторону. Что поделать, я отправлялся к людям в некотором роде загадочным, не укладывающимся в известные характеристические каноны. Возможно, мне следовало одеть фрак и прихватить тросточку, но я боялся переборщить. Общеизвестно, что люди искусства ненормальны. Все поголовно. Хотя возможно, что все дело в точке отсчета. Никто не знает, что такое норма. Даже мой шеф. Наверное, и слава богу!..

Продолжая размышлять о человеческих нормах, о курьезах внешности и всей нашей парфюмерной костюмерии, как особой форме обмана, я сунул в карман жетон допуска и, помешкав, добавил к нему музыкальный кристалл. Помнится, один из восьмерых значился композитором, и не ознакомиться предварительно с его творчеством было бы непростительной оплошностью. Увы, шеф был не так уж далек от истины, высказываясь о моей компетентности в искусстве. Насвистывать я действительно любил, но свист и мелодия не всегда знаменуют одно и то же.

В кабинке репликатора, снабженной круглым, почти карманным зеркальцем, я еще раз заглянул серьезному господину в нахальные глаза и сколь мог постарался напустить в них глубины и мысли, после чего, стыдливо отвернувшись, набрал на пульте реквизиты жертвы номер один, а именно нашего небезызвестного художника. Пульт заговорщицки подмигнул мне огоньками, и через секунду я уже стоял посреди огромной квартиры.

Объяснюсь сразу: слово "огромный" было вовсе не преувеличением, куда более нелепым казалось называть это обширное пространство квартирой. Для данного помещения, вероятно, имелись другие подходящие наименования. Например, стадион, театр, колизей... Во всяком случае каждая из комнат этой квартирки ничуть не уступала по размерам какой-нибудь молодежной танцплощадке. Пословицы "в тесноте, да не в обиде" мой художник, должно быть, никогда не слышал. Впрочем, уже через пару минут я сообразил, что наличие столь великого объема диктовалось жестокой необходимостью. В иное помещение стоящие тут и там, в специальных станках и просто у стен, гигантские полотна попросту бы не влезли. Пустые, ослепляющие первозданной белизной и чем-то непоправимо замазанные, они гнули золоченый багет, и я нисколько не удивился, рассмотрев блочные механизмы, струной натянутые тросы и напряженные стрелы автокранов. Шеф упомянул в разговоре о монументализме. Теперь я по крайней мере знал что это такое. Чтобы угадать изображенное на картинах, нужен был разбег – да еще какой! Я решил про себя, что выставки подобных картин должны проводиться на равнинах вроде Западно-Европейской. На худой конец годились все знаменитые пустыни: Гоби, Каракумы, Айдахо... Впрочем, судить не мне. Глядеть обычным глазом на обычное – занятие достаточно тривиальное. Великих тянет к высотам. Или же, очертя голову, они бросаются в другую крайность – с остервенением начинают вырезать собственное имя на человеческом волосе или выпиливают из фанеры микроба в натуральный размер...

Художника я нашел в гостиной перед жарко пылающим камином. В ярком пламени скручивались и догорали какие-то эскизы. Естественно, камин напоминал размерами мартен, но гигантизм меня больше не пугал. К некоторым из вещей иммунитет приобретается чрезвычайно быстро. Кроме того меня заинтриговала процедура сожжения картин. Багровея от натуги, художник разрывал цветастые холсты и трагическими взмахами швырял в огонь. Сомневаюсь, что таким образом он хотел согреться. Вероятно, все мы в глубине души – немножечко гоголи. Как известно, сжигать – не строить. И тем более – не живописать.

– Я по поводу вашего заявления,– деликатно кашлянув, пробормотал я.

Художник повел в мою сторону рассеянным взором. Странно, но выражение его лица совершенно не соответствовало драматичности момента. Он словно и не рвал свои творения,– так, прибирал мастерскую от ненужного хлама.

– А-а... Очень кстати,– удивленно проговорил он.– Впрочем, весьма рад. Присаживайтесь, пожалуйста. Чего уж теперь...

Признаюсь честно: я запутался в этом человеке с первого захода, заблудился, как в трех соснах. Его слова, интонация в совокупности с манерой поведения моментально сбивали с толку. Вот вам и гений! Поймите-ка такого! Содержимое его фраз не соответствовало содержимому мыслей, ну а мысли шагали вразброд, то и дело обгоняемые сердцем, интуицией и всем тем, чему не лень было двигаться в его внутреннем царстве-государстве.

Выжав из себя улыбку, я с видимой робостью пристроился на скрипучий стул, который немедленно пополз куда-то вбок. Взмахнув руками, словно птица, я едва успел подскочить. Художник невозмутимо сграбастал обломки стула и со словами "грехи предков – нам замаливать" скормил прожорливому камину.

– Итак, отдел расследований, если не ошибаюсь? – он наморщил тощенький лоб.– Что-то я читал про вас. Изрядно похабное,– он весело гоготнул, но тут же нахмурился.– Скверная статейка. Потуги графомана, плод измышлений бездаря. Но темы затрагивались ой-ей-ей. Я бы, признаться, не замахнулся. Честное-благородное! Впрочем, возможно, это была обыкновенная реклама. Да, точно. Дешевенькая реклама. И вы здесь совершенно ни при чем. Хотя и могли приструнить. Потому что кое-кого не мешало бы,– он переломил о колено одну из багетин и, метнув в огонь, приставил ладонь ко лбу, как сталевар на фресках минувшего.

– А может, простить их? – он взглянул на меня вопросительно. Только-то и есть добрых дел на Земле – любовь и прощение. Это против огромного греховного словаря. Кстати, не вы ли его сочинили?

Я ошарашенно кивнул. И тут же замотал головой. Возможно, я подсознательно начинал перенимать его стиль, и сами собой, откуда ни возьмись, в голове запрыгали несуразные фразы. Хлорофилл – это жизнь... Витамин Д спасает от рахита... Доминанта довлеет над генами... Одним из этих генов был, по-видимому, я. То есть, не был, а стал... Черт возьми! Я потер пальцами виски и, вспомнив зачем пришел, неуверенно приоткрыл рот:

– Я, собственно...– Слова неожиданно выпрыгнули из головы и предательской гурьбой разбежались по кустам. И было – с чего. Огромные глаза художника смотрели на меня с лютой свирепостью. Что-то снова приключилось с ним. Вернее, с его настроением. Черт бы побрал этих гениев! Я молчал, а сбоку гудел и потрескивал зловещий камин. Ситуация становилась все более двусмысленной. Чем бы это все завершилось, не знаю, но во взгляде художника в очередной раз произошла революционная перемена,потемневшим айсбергом строгость потекла и растаяла. Теперь он смотрел на меня, как смотрят на своего дитятю нежнейшие из родителей. Я полез за платком, чтобы утереть с лица пот. Этот гений был абсолютно непредсказуем!

– Так на чем мы остановились? – ласково спросил он.

Я гулко прокашлялся. Настолько гулко, что прокатившееся между стен эхо напугало меня самого. На далеком чердаке что-то скрежещуще опрокинулось.

– Простите...

Художник протянул руку и участливо похлопал меня по спине.

– Наверное, пища не в то горло попала,– пояснил он.– Такое бывает...

"Маразм!" – сверкнуло в моем мозгу. "Неужели они все такие?!" Я по-прежнему не забывал, что впереди у меня семь кандидатов, а значит, еще семь подобных встреч.

– Да! – всполошился художник.– Я ведь давно обещал вам показать. Мне и самому это полезно. Узнать мнение свежего человека всегда бывает интересно. Вот, взгляните,– он сунул мне под нос пару листов, исчерканных рожицами и нелепыми фигурками.– Неплохо, да?

– Неплохо? – я истерически рассмеялся. Да, да! Рассмеялся! И не спешите осуждать меня. Этот тип меня попросту доконал. Боже, только сейчас я понял, как, оказывается, люблю обычных людей! Самых что ни на есть ординарных, простоватых, пусть даже без царя в голове. Здравый ум подсказывал, что смеяться в данном случае – грех, но я не мог остановиться. Мне следовало бы изобразить скорбь, хоть какое-нибудь сочувствие, но у нервов своя жизнь, своя политика. Глядя на эту мазню, я нахохотался всласть. Самое интересное, что вместе со мной начал по-тихоньку посмеиваться и художник. Лицо его сияло, он энергично потирал руки.

– Здорово, правда? Рад, что вам так понравилось.

От подобных его изречений впору было свалиться и не встать вовсе, но титаническим усилием я все же сумел справиться с собой. Как-никак я был сыщиком, агентом отдела расследований.

– Ммм... В общем-то конечно... Но раньше, если мне не изменяет память, вы трудились несколько в ином стиле?

– Да,– он досадливо крякнул.– Когда-то я писал большие картины.

– Даже очень большие...

– И не говорите! Стыдно вспоминать. Цистернами краску изводил! Кисть двумя руками еле поднимал. Зато теперь – другое дело!.. Понимаете. Так сейчас не рисует никто! Это, так сказать, нехоженая тропка. В некотором роде – заповедник.

– То есть?

Он нетерпеливо зажестикулировал. Надо признать, жестикуляция у него оказалась выразительнее слов.

– Согласен! Меня можно критиковать, можно поносить и втаптывать в грязь. Есть еще недочетики, есть кое-какие неудачки, но в целом... В целом это должно производить впечатление! Должно! А иначе вы ничего и ни в чем не понимаете! Потому что классицизм умер. Он набил оскомину, перебродил, как старое вино, и вышел в отставку. Его уже не хочется пить, понимаете? художник ударил меня указательным пальцем в грудь.– Вот хотя бы вы! Скажите нам всем честно и откровенно: хочется или не хочется?

– В известном смысле... То есть, конечно! – я осторожно пожал плечами и сморгнул.

– Вот видите! И вам не хочется! Оно и понятно. Регресс – это регресс, а эволюция – само собой. Большие картины писали и пишут тысячи мастеров. Это конвейер, понимаете? Искусство же не терпит конвейеров. Оно – штучно, оно обязано быть оригинальным. Иначе колонны будут проходить мимо, а глаз не будет задерживаться.

– Да, но вы сами обратились к нам. Мы вынуждены были заняться вашим делом.

– Согласен! – фальцетом выкрикнул художник. В глазах его заблестели святые слезы.– Долг не всегда трактуется правильно. И я обратился к вам! Но когда?! Когда я это сделал?

– Судя по дате заявления...

– Чушь! Я совершил это в час малодушия и позорного отступления! Но разве же за это судят?!.. Ведь в конце концов, я прозрел, разве не так? он схватил меня за руку и горячо зашептал.– Сама судьба вмешалась в мою жизнь. Я был одним из многих. Теперь я – одинокий крейсер в океане.

– Я бы даже сказал – ледокол среди льдин...

– Именно! – воскликнул он.

Кажется, я начинал угадывать верный тон.

– Черт вас задери! Но ведь это непросто!

– Не то слово, мой дорогой! Чудовищно непросто! Архинепросто!

Схватив себя за волосы, я простонал.

– Но как? Как вам удалось это?! Чтобы вот так – взломать и вырваться?

– О, если бы сам я знал, дьявол меня забери! – заблажил он дурным голосом.– Я же говорю: это судьба, рок! Что ту еще можно сказать?

Ей-ей, перекричать его было сложно, но я честно постарался это сделать.

– И все-таки как?! Умоляю, расскажите!

– Я расскажу. Вам я расскажу все,– его сумасшедшие глаза излучали преданность и обожание, а указательный палец клювом дятла долбил и долбил в мою грудь.– Но только вам и никому больше!

– О, разумеется! – связки я, стало быть, надрывал не зря.

– Вы, конечно, знаете, как обучают в современных школах. Психотесты и профориентация с младенческих лет, гипновнушение, ускоренное развитие биомоторики. Уже в три года ребенок способен в минуту перерисовать фотопортрет. Дальше – хуже... Поэтому снова повторяю: ТАК сейчас никто не рисует. Это первичное изображение окружающего. Рука и глаз пещерного человека! Хомо новус!..– художник достал маленький исчерканный вдоль и поперек календарик и нервно помахал им в воздухе.– Вот он! Этот магический и светлый день!.. Все началось сразу по приезду в Знойный, пару недель тому назад. Я тогда забегался со всеми этими подъемниками и автокранами, устраивал выставку, и лишь позже заметил, что за целый день не сделал ни одного эскиза. Понимаете, ни штришка!

– Но вы были заняты...

– Чепуха! – художник притопнул ногой.– Даже на том свете, в адском котле я буду черкаться в своем блокноте. И не смейте сомневаться в этом! Настоящего художника не способны отвлечь жизненные пустяки. День без карандаша и без кисти – это странно. Более того – это настораживающий нонсенс!

– Согласен,– поддакнул я.

– Словом, я тут же ринулся в мастерскую и сел за холст. И вот... Я вдруг понял, что разучился рисовать. Совершенно! Фантастическое ощущение! Словно потерял в себе что-то объемное и привычное. Пестрый пласт навыков... Можете себе представить, что я тогда пережил. Кое-как довел злосчастную выставку до конца. А после бросился по врачам.

– И в результате? – торжественно спросил я.

– И в результате я прозрел,– художник опустил голову, как опускает голову трагик, дочитав последнюю строку.– Я оставил позади подготовительную часть своей жизни и на виток вознесся вверх.

– Значит, эти палочки и кругляшочки вас вполне устраивают?

– Ну конечно же! – художник сладострастно зарычал и, подобрав с пола длинную кисть, переломил об колено. Я так и не понял, что издало столь громкий треск. Ноги у него были страшно худые. Возможно треснула кость, но в счастливом порыве он мог этого и не заметить.

– А знаете что! – вскричал художник.– Пожалуй, я подарю вам что-нибудь,– он протянул мне рисунок с рожицей какого-то головастика. Уверяю вас, скоро за этим будут гоняться. Не упускайте момент.

– Не упущу,– я благодарно прижал руку к груди. Подарок пришлось запихать во внутренний карман, отчего бумажнику и другим документам стало немного тесновато. Но я не в состоянии был отказать художнику. Он мог бы убить меня. Посредством того же пылающего камина.

* * *

Пустующие столы с дисплеями, кутерьма солнечных бликов и воробьи-горлодерики за окном. Симфонии Ажахяна – одного из восьмерых потерпевших и охлажденный кондиционерами воздух – шесть тысяч ионов на кубический сантиметр...

"Цыпочка была грудаста и длиннонога. Она подмигнула мне левым глазом и чуть вильнула правым бедром. Но я на такие штучки не клевал, я был парнем крепким. А главное – я знал, что мафия, которая подослала ко мне эту девицу..." – я тупо уставился в окно. Подослала ко мне эту девицу... Вот ведь странная штука. Зачем им понадобилось подсылать мне эту девицу? Может, я что-то такое знал, чего они не знали? Знал, но не хотел говорить?..

Размашисто я перечеркнул страницу черным крестом и начал снова:

" – Эй, приятель! – окликнул меня гориллоподобный громила.– Обожди чуток. Имеется крупный разговор. Дело в том, что я брат твоей невесты. И как старший брат я публично клянусь отомстить тебе за поруганную честь сестры, пусть даже на это потратится вся моя долгая и оставшаяся жизнь.

– Проспись, амиго,– я презрительно усмехнулся и сунул в зубы ковбойскую сигару. От этих мексиканских бандитов можно было ждать чего угодно, поэтому незаметным движением я перевесил плащ с левой руки на правую и, одновременно оглянувшись, и сосчитал количество притаившихся за спиной злодеев. Их было никак не менее дюжины, но додумать эту мысль я не успел. Правый кулак громилы просвистел в паре миллиметров от моего правого уха. В следующее мгновение я выставил блок и, с ухмылкой небрежности сказав "йаа!", вонзил левую пятку в солнечное сплетение негодяя. Он, мученически застонав, присел на пол, опрокинув по пути пару столиков, три стула и несколько тарелок с дымящимися на них бифштексами с соусом и кровавым гарниром на чесноке. Затесалась схватка, перешедшая постепенно в полный разгар..."

Я перечел написанное и остался недоволен. Какая-то чертова путаница: громила-горилла, голые пятки, чеснок... Все вроде бы раскручивалось как надо, но чего-то при этом явно не хватало – или же наоборот было чуточку чересчур. Со вздохом украсив листок очередным крестом, я вернулся к своим баранам.

Было скучно и жарко, но долг обязывал повиноваться и, обосновавшись в информатории города Знойного, я занимался тем, что нарушал старинную заповедь, советующую не гоняться за двумя, а уж тем более за тремя зайцами одновременно. Но кто не хочет походить на Юлия Цезаря! Пытаясь завершить главу из детективного романа, я раскачивался на ножках стула и, поскрипывая извилинами, гадал о странной подсказке шефа. Попутно слух мой внимал через вставленный в ухо музыкальный кристалл симфониям Ажахяна, а пальцы лениво мусолили подшивки с результатами медицинских освидетельствований всех восьмерых потерпевших. По сути дела я уже влез в тайну личности – и влез по самую маковку. Осознавать это было не очень приятно, но, увы, иного пути я просто не видел. После бурного свидания с художником мозг мой рассудил, что уж лучше занырнуть в святая святых моих подопечных, нежели встретиться с каждым из них тет-а-тет.

Заниматься делом следовало, конечно, там, где это дело свершилось. Поэтому, покинув художника, уже в 12-00 посредством репликатора я переместился в Знойный – эпицентр событий. Кроме маузера, набора испанских стилетов я прихватил с собой еще кое-какой инструментарий оперативника, но пока главным моим инструментом был ум – и в 12-30 я сидел в информатории, положив себе задачей не выходить из зала до тех пора, пока что-нибудь не проясниться. Кажется, я всерьез рисковал застрять здесь навечно. Стрелка на моих часах приближалась к шести, а желанным прояснением по-прежнему не пахло. Трижды я обращался к медкартам клиентов и трижды начинал закипать от всех этих терминов, психотестов и фигограмм энного рода. В ухе надрывно звучали фанфары, и вихляющимися созданиями мысли дергались и изгибались под музыку Ажахяна. Им было плевать на диагностические таблицы и на тонусные показатели моих пациентов. Единственное, что я усвоил, это то, что все мои гении с точки зрения медицины были совершенно здоровы. Отклонения в ту или иную сторону не превышали известных пределов,меланхолия, флегма и раздражительность присутствовали, как и должно присутствовать подобным качествам у всякого нормального гения. Словом, я буксовал – и буксовал абсолютно во всем, включая и написание любимого романа. Разумнее всего было встать и уйти, но я сделал это только тогда, когда стрелка достигла шестичасовой отметки. Что поделать, моя слабость круглые цифры. Я ухожу и прихожу только под бой часов, и, глядя на мои отчеты, шеф прицокивает языком, начиная ерзать в своем троноподобном кресле. Он не верит в мою скрупулезность. Бесконечная вереница нулей приводит его в ярость. Мой шеф – и в ярости! Вообразите себе эту картинку и вы поймете мой восторг!.. Впрочем, я, кажется, отвлекся.