Текст книги "Поезд Ноя"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Вовремя подоспели, – Марат сплюнул под ноги, растер каблуком. – Народец-то у нас геройский, – как стали орать да кулаками размахивать, так и кинулись врассыпную. Дверь вон даже выдавили… А Жорика, непоседу вашего, Путя сразу в нокаут посадил. Первым же ударом.

– А что с Ван Клебеном?

Марат махнул рукой.

– Коммерсант же, что ему сделается! Удрал, конечно. Получил в лоб и сделал ноги. А Жорик только и подошел спросить, что, мол, братцы, не поделили. Ну, Путя ему и разъяснил… – Марат, лицо которого напоминало битое яблоко, хотел было рассмеяться, но тут же поморщился. Скосив глаза на Путятина, с укоризной покачал головой. – Эх, ты! А еще поэт, представитель вымирающей интеллигенции…

– Ага! У истинно интеллигентных людей нет такой силищи! – Горлик с кряхтением потирал ребра. – Я думал, точно всех за борт повыбрасывает. И что на него, дурака, находит?

– То же, что на всех, – Егор осторожно потрогал припухшую щеку. – Деминтас, кажется, предупреждал про полнолуние. А в полнолуние, господа, всегда что-нибудь происходит. Помните самоубийц в прошлом месяце? А еще чуть раньше – зарезанного в тамбуре?

– Ну?

– Тоже было аккурат в полнолуние.

– Странно. Причем здесь Луна? Далеко же!

– Все одно достает. – Егор хмыкнул. – Я точно знаю. Тем более, что их нынче аж до семи штук доходит! Раньше от одной лунатиками делались, а тут целых семь.

– Стервы! – Марат простодушно поднял голову, словно надеялся разглядеть сквозь потолок виновниц сегодняшних событий. – Может, и наш океан из-за этих Лун стал подниматься, а?… В самом деле! Взяли и притянули! Типа, значит, большого прилива.

– Вряд ли… – промычал Горлик. – Они ж все вместе и всегда с одной стороны.

Опустившись на четвереньки, он зашарил рукой по ковру.

– Так и есть, разбил, стервец!

– Что разбил-то?

– Да очки. Специально ведь в карман спрятал, боялся, что слетят, а он меня кулаком в грудь. Нет, чтоб по роже!.. Балбес такой!

– Ничего, протрезвеет, возместит, – утешил Марат.

– Как же возместит? У меня же, к примеру, астигматизм! Плюс бифокальные линзы. Тут особые очки нужны.

– А зачем они тебе? Газет-то все равно нет. И письма некому писать.

Егор покачал головой. Простодушная логика Марата умиляла. Действительно, зачем человеку глаза, если видеть особенно нечего? Слава Богу, не в тоннелях катаемся, – по мостам. Хотя и в тоннелях, должно быть, темнотища не хуже…

Хлопнула дверь, стремительным шагом в зал вошли трое с автоматами. С тяжелой сумкой через плечо за ними семенил врач Деминтас. Сухонький, как циркуль, с умным ощупывающим взглядом, он первый разобрался, что к чему.

– Ну, слава тебе Господи, обошлось! Я, признаться, уже на травмы настроился. Днем-то одному клиенту череп табуретом раскроили. Еле-еле спасли. Еще один кисть сломал. Целил кулаком в голову приятеля и промахнулся. Угодил, дубина такая, по титановому бачку… – Доктор на ходу расстегнул сумку, вытащил шприцевый пистолет.

– Ты погоди расстраиваться, – Марат указал на собственное опухающее лицо. – Это что тебе, не травма? И Жорка у официанток в подсобке валяется. Едва дышит.

– Если дышит, уже хорошо. Сначала займемся этим субчиком, – Деминтас, манипулируя наборной рукоятью на пистолете, приблизился к Путе. Тот с рыком попытался достать его ногой, но доктор проворно уклонился.

– Сейчас, голубчик, сейчас! Зачем же так? Я тебе, сударик, не враг. Проснешься завтра, самому стыдно станет. Придешь извиняться.

– Ему станет стыдно, как же!..

Орлы с автоматами расслабленно присели на стулья. Сигнал застал их врасплох, заставил в считанные минуты натянуть униформу, с оружием в руках рвануть через вереницу вагонов. Увы, инцидент оказался исчерпанным, и ребята выглядели даже чуточку разочароваными.

– Помогли бы, чего расселись! – одна из официанток толкнула бедром ближайшего автоматчика. Веснушчатый широкоплечий парень удивленно взглянул на нее. Сердитая насупленность, проступившая на бритой физиономии, тотчас сменилась улыбчивой готовностью балабонить и шутить. Лица подметающей девушки он не видел, зато имел прекрасную возможность лицезреть туго натянутую и лакомо располовиненную на ягодицах юбку. Серьезнее аргумента было не придумать. Забросив автомат за спину, он легко поднялся.

– Так ведь мы не против. Если надо, всегда готовы. Помочь, значит…

Поймав многозначительный взгляд офицера, Егор кивнул. Оставив Горлика с врачом, они вышли покурить в тамбур. Марат тут же отворил специальным ключиком окно, подставил воздушному потоку опухшее лицо.

– Ну что там? – Егор промокнул кровоточащую губу платком, огладил рукой ноющий затылок. – Есть новости?

– Верно, сообразил, – Маратик невесело рассмеялся. – Кое-что действительно есть… Собственно, я не имею права этого говорить, но какие уж тут, к черту, тайны! Тем более, что дело касается твоего брата.

– Павла?

– Точно… – Марат выдержал загадочную паузу. – Думается мне, ты не из болтливых, так что, пожалуй, скажу.

Некая вопросительная интонация в его словах все же угадывалась, и Егор досадливо покривился.

– Начал, так выкладывай!

Глядя на азартно поблескивающие глаза Марата, подумал, что тот еще в сущности мальчишка. Узнал боевой секрет и горит желанием поделиться.

– Конечно, ничего пока не случилось, но пуриты – те самые из взбесившегося поезда – три дня назад перекрыли Карельский проход. Такая вот кулебяка.

– Карельский проход? – Егор нахмурился. – Это где-то рядом?

– Не просто рядом, это прямо по курсу! Вот и соображай, чем нам эта заваруха грозит.

– Признаться, не очень разбираюсь в географии мостов…

– А что тут разбираться! Если это впереди, стало быть, еще немного – и окажемся в ловушке! Все в точности как с абердинским мостом, только в более худшем варианте. Пуриты славное место выбрали. И момент – самый подходящий! От материка оказалось отрезанными более дюжины составов. Дюжины, представляешь? Это более сорока тысяч человек!

Абердинский мост, норвежские берега… Что-то знакомое засквозило в памяти Егора. Подумав, он натужно кивнул. Все верно, рассказ Ван Клебена об абердинском крушении. И про брата он что-то там мямлил… Егор вздохнул. Ни рыдать, ни изумляться он не спешил, а Марат, похоже, чего-то подобного от него ждал.

– Ну? И что нам теперь светит?

– А вот это целиком и полностью зависит от ПМ. То бишь, твоего братца. Мне сообщили, что его группу высадили неподалеку от Курумы – станционного узла, захваченного пуритами. Его и еще два отряда волонтеров. Общая численность – около двух рот.

– Не густо.

– В том-то и дело! Пуриты совсем спятили – пригрозили взрывом главного моста, а это удар по всей европейской мостовой сети. Потому и принято жесткое решение: пуритов уничтожить, при атаке бить из всех имеющихся огневых средств. Напалм, вакуумные бомбы, оружие «Кобальт» и так далее.

Егор кивнул.

– Что ж, тогда можно дышать ровно. На беспощадные дела братец мой всегда был большим охотником.

– По нашим сведениям, пуритов там не менее пяти сотен. Втрое больше, чем в отрядах добровольцев. Ты считаешь, они справятся?

– Ничуть не сомневаюсь. Павлуше и в детстве удавались все его затеи.

Марат заметно приободрился. На мятом лице его проступило ребячливое любопытство.

– Затеи? А что он такое вытворял?

Егор усмехнулся.

– Разное… Скажем, частенько давал слово поколотить вашего покорного слугу.

– Какого еще слугу? – простодушно удивился Марат.

– Да меня, кого же еще!

– И что?

– Не припомню ни единого случая, чтобы он не сдержал обещание.

Офицер непонимающе захлопал глазами. Он явно готовился услышать иное.

– Такие дела, Маратик! Если я больше не нужен, пойду отсыпаться.

Во взгляде собеседника промелькнуло удивление. Егор внутренне хмыкнул. Молодость никогда не поймет греющуюся на солнышке старость. То есть – тогда и поймет, когда сама перестанет быть молодостью, когда время, отведенное на сны, перестанет казаться потраченным напрасно.

– Устал я, Маратик. Голова раскалывается.

– Да, конечно…

– Значит, до завтра, – Егор потоптался перед дверью, как всегда забыв, в какую сторону она открывается. Рефлекторно дернул на себя и угадал.

* * *

Только сейчас полковник сумел окончательно разобраться в обстановке. Мацис со своими орлами-соколами облазил все сходящиеся к узлу ветки, и новости, которые он принес, оказались самыми неутешительными. Никто уже не сомневался, что в рядах пуритов имелись свои профессионалы военные. На подступах к Куруме Мацис обнаружил несколько искусно установленных мин. Но худшее открытие поджидало впереди. Обнаружилось, что все приузловые пути залиты светом прожекторов. Мощные потоки голубоватого сияния пробивали влажную пелену, превращая штурм в авантюру. Инфракрасные очки, имевшиеся в багаже каждого волонтера, становились совершенно ненужными. Не приходилось сомневаться, что полтысячи вооруженных до зубов гавриков легко отобьют атаку волонтеров. Даже если в числе первых пуритских шеренг окажется немало таких сосунков, как Леон. Так или иначе, но следовало всерьез поразмыслить над тактикой, и на боевом совете под растянутым тентом полковник, в прошлом излазивший немало горных кряжей, предложил альпинистский вариант. Согласно докладу Мациса взорванный обходной мост затонуть полностью не успел. На протяжении сотни метров пролетные строения прогнулись и ушли в волны, однако гигантские полусферы со стальными растяжками по-прежнему возвышались над водой. Этой-то дорожкой и намеревался воспользоваться полковник.

– По-моему, это бред! Кто рискнет двинуться по этим аркам?

– Лезть все равно придется. Всем.

– А если мост сдвинется с места и пойдет на дно?

– Мы за тем сюда и пришли, чтобы рисковать.

– Но мы окажемся на самом виду – совершенно незащищенными!

– На виду да не совсем. Пуриты не освещают взорванную эстакаду. Они тоже убеждены, что только сумасшедший двинется этой дорогой. Надеюсь, среди волонтеров наберется достаточное количество отчаянных ребят.

Рушников, полноватый майор с часто потеющей лысиной и кнопочным немужским носом, явно волновался.

– А если придет смена? Этот ваш Леон, кажется, сказал, что их вот-вот должны подменить.

– Вот и надо поторопиться. Если же подойдет смена, Леон встретит их с парой наших ребят. Сменщики отправятся следом за Бесом.

Собеседник на мгновение опустил глаза, и полковник сразу догадался, о чем пойдет речь.

– Давай, майор, смелее! Не тушуйся, как девка перед алтарем.

– Я только хотел сказать… – Майор поднял голову. – Не кажется ли вам, что пленные требуют иного обхождения?

– Нет, не кажется!

– Но мы в конце концов не варвары.

– Не знаю!

– То есть… Как это не знаете?

– А вот так. Не уверен, что ступивших на тропу войны мужчин можно величать не варварами. Война, как это ни прискорбно, диктует свою мораль и свои правила. Кроме того, дражайший майор, у нас просто нет лишних людей, дабы охранять и ублажать этих выродков.

– Однако среди них могут оказаться вполне нормальные люди.

– Могут, не спорю. Но иного выхода нет. Пуриты настроены решительно, один мост уже взорван, и запасов взрывчатки у них, судя по всему, предостаточно. Если главная эстакада Курумы взлетит на воздух, все составы, что следуют за нами, будут обречены.

– Вы сгущаете краски… Возможно, подойдут силы с материка? Я слышал, центральный сетевой штаб предпринимает какие-то меры…

– «Какие-то меры» меня не устраивают. Это во-первых! А во-вторых, не уверен, что это может что-либо изменить. – Полковник фыркнул. – Тем паче, что и в штабе мало кто знает, чего же хотят от нас господа пуриты.

– Их требования изложены во вчерашнем меморандуме…

– Брось, майор! Какие, к черту, требования? Бред сивой кобылы – этот твой меморандум! Освобождение из-под стражи главных идеологов? Так никто и никого у нас давно не держит под замком. Некого освобождать и неоткуда!.. Или ты всерьез хочешь обсуждать строительство глубоководной штольни? А кому, скажи на милость, она нужна? Конечно, пусть строят, если так приспичило, но мосты-то рвать зачем?

– Они утверждают, что на земле… – Рушников смешался. – То есть, на дне люди совладали со стихией, что на месте столиц возведены акваполисы и кое-где даже добились осушения гигантских глубинных полостей.

– Подводные пузыри, в которых выращены райские кущи? – полковник ядовито усмехнулся. – Ты на самом деле веришь во все эти россказни?

– Я только пытаюсь объективно оценивать факты. В конце концов инсайты тоже поминают о каких-то штольнях, и люди за ними идут.

– Боже мой! Какие люди?… Недозрелые сопляки и спятившие от безделья бараны? Поинтересуйся на досуге, что они вкалывают себе в вены, какие коктейли мешают в кружках, и вы поймете, о каком контингенте идет речь.

– Я интересовался. Специально запрашивал сводки. И знаете, что сказал мне один из психологов? Вполне популярно объяснил, что пуритизм в сложившихся обстоятельствах – естественное явление. Люди не выдерживают замкнутого пространства, их душит обступившая со всех сторон вода. Поэтому годится любая идеология, любой повод, чтобы вырваться наружу.

– Ностальгия по солнцу и по суше? Возможно. Пусть! Кто бы был против… – Указательный палец полковника закачался перед лицом Рушникова. – Только не за счет чужих жизней, ясно?! Желаете верить в двадцать три луны, – попутного ветра! В слоеную цивилизацию, в глаза дьявола? Пожалуйста! Но это не повод для подрыва мостов. Не повод, дражайший майор!

– Они полагают, что иными средствами внимание человечества попросту не привлечь.

– Значит, ты за то, чтобы разрешить им эту чертову штольню? – Павел Матвеевич каркающе рассмеялся. – Весело! Значит, всю наличную сталь бросим под ноги свихнувшимся юнцам, чтобы потом дружными шеренгами устремится вниз в объятия счастливцев из акваполисов. В этом суть твоего предложения?

– Не знаю… – Рушников смешался. – Разумеется, теорией должны заниматься ученые с политиками. Но мы могли бы по крайней мере обходиться с ними…

– Не столь жестоко? – полковник хрустнул кулаком. – Ты ошибаешься, Рушников! Ты сострадательный человек, и этим объясняются все твои колебания. И прости мою прямолинейность, майорские погоны тебе не к лицу. По той простой причине, что ты – не военный. Запомни, любая война – это чья-нибудь глупость, поэтому не ищи мудрости в армейских уставах. Не для того они выдумывались. Предназначение армии – сворачивать головы врагам. Безжалостно и без лишних рефлексий. Кроме того, не следует забывать, что пуритами командуют такие, как Бес, – обкурившиеся пустобрехи и неврастеники, которых хватало во все времена. Одни из них затевали войны, другие взрывали храмы и палили с небоскребов по пешеходам. Это хронические неудачники, Рушников! Изовравшиеся демагоги, энергетики, не умеющие делать ничего собственными руками. Не спорю, наверное, их тоже можно понять. Более того – их можно даже пожалеть! В конце концов все заслуживают сочувствия. И этих обормотов, вероятно, следовало изучать в каких-нибудь институтских вивариях. Только, увы, мир чуточку изменился. Ни вивариев, ни лечебниц у нас более не осталось. Пуриты впрямую посягают на человеческие жизни, на наши с вами законы. На той же курумской станции, если не ошибаюсь, они расстреляли около десятка местных операторов. Или тебя это не трогает?

– Я полагаю, это был не расстрел. Операторы оказали сопротивление…

– Правильно! Потому что они обязаны были оказать сопротивление! – прорычал полковник.

На короткое время под навесом повисло молчание. Переведя дух, Павел Матвеевич заговорил чуть спокойнее:

– Мне не нравится твое настроение, майор. Очень не нравится!

Рушников покраснел.

– Прошу прощения, господин полковник. Я не отказываюсь от выполнения приказов. Меня смущает только суровое отношение к пленным.

– У нас нет и не может быть пленных. Во всяком случае пока. – Полковник поднялся. – Все! Треп окончен. Пора браться за томагавки.

– Господин полковник!..

– Я сказал: все!.. Тебе лично могу обещать: когда операция завершится, с теми, кто попадет нам в руки, разбираться будешь ты лично. Эту честь мы, так и быть, тебе окажем.

* * *

Спокойно заснуть Егору так и не удалось. Вновь замолотили в дверь, призывно возопив к его совести, к его мужскому достоинству. Узнав голоса Горлика и Деминтаса, Егор удивленно отпер замок. С бутылками наперевес, подобно революционным, вооруженным гранатами матросикам, в купе ввалилась горланящая парочка. От Горлика можно было ожидать чего угодно, но пьяный Деминтас являл собой занимательную редкость. Вероятно, оттого и не пришлось его долго уговаривать. Пораженного Егора взяли голыми руками, без единого выстрела.

Уже через десять минут они сидели за столом и сумрачно опустошали винный запас.

– К чему беречься? – горячечно бормотал Деминтас. – Все равно помрем. Жорик вон берегся, а теперь валяется с сотрясом. Спрашивается, зачем, для чего?…

– Но он оклемается?

– Конечно, оклемается! Что ему сделается? Только все равно ведь ненадолго. Как себя ни обманывай, как ни выпячивай грудку, – от судьбы не уйдешь. Только она, голуба, и знает наше точное предназначение! Всех приберет! Рано или позно спустит на корм акулам!

– Не надо про акул, Деминтас!

– Нет, надо! И именно про акул! Люди привыкли беречься, зачем?… Я вот врач, а спросите меня, какого рожна я занимаюсь медициной – и вряд ли сумею ответить.

– Как это не сумеешь? Ты клятву, к примеру, давал! Этому, как его?… Гиппократу.

– Ничего я ему не давал! Ни в долг, ни взаймы! – Деминтас вскинул голову. – Кто он вообще этот Гиппократ? Родственник с Соломоновых островов? Папа или дядя?… Да вы спросите любого студентика, и обнаружится, что ни черташеньки мы о нем не знаем. Древний грек, увлеченный натурфилософией – и все! А он, к вашему сведению, лечил то, за что мы и сейчас не возьмемся. Потому что – слабо! Теодор Морель, личный врач фюрера, не мог вылечить Гитлера от банального сифилиса! И это в двадцатом просвещенном веке! Давал ему чуть ли не до трех десятков лекарств одновременно! Даже непонятно, как при таком варварском лечении фюрер протянул до последнего года войны! А Гиппократ, к вашему сведению, без всякого пеницилина брался за самое страшное и побеждал. Потому что морил голодом пациентов и тем самым к таинству духа приобщал! Дико? А вот хренушки! Оказывается, абсолютно разумный подход. Это мы с вами не умели лечить и не умеем. Настроили хосписов – этих символов человеческого бессилия, придумали клятву идиотскую… Будто в ней все дело! Гиппократ-то не клялся – просто лечил и думал! Башкой, милые мои! Мозгами и сердцем!

– А вы почему не лечите?

– Потому что тупицы и снобы! Потому что эгоисты до корней волос!

– Причем тут эгоизм?

– Да при том, что вся суть нашего первейшего лекарства кроется в эгоизме! Зарядка, диеты, кросс по лужайкам – все красивые словеса и голимый эгоизм на деле! Ибо нет жертвенности, – нет и главного.

– Разве в здоровом теле не здоровый дух? – поддел его Егор.

Деминтас шумно высморкался в пятнистый платок, этим же платком протер запотевшие очки, и неожиданно проясневшие глаза доктора показались Егору совершенно трезвыми. С иными умниками такое и впрямь случается. Ноги кренделя выписывают, руки не гнутся, а голова, как ни странно, работает – возможно, даже яснее прежнего.

– Года три-четыре назад я бы запросто ответил на ваш вопрос. Раньше я все про все знал…

– Говори ему «ты»! – разобиделся Горлик. – Чего мы как неродные! Я, к примеру, тебе тычу и ему тычу, значит и вам надо между собой тыкать. Логично? По-моему, да.

– А по-моему, нет!

– Почему?

– Потому что свыкнуться – это не тыкнуться.

– Вы отвлеклись, – напомнил Егор.

– Чепуха! – Деминтас беспечно отмахнулся. – О чем ни говори, все пути ведут в Рим. Раньше толковали о женщинах, теперь о смерти. Вот и я говорю, что отношение к истинам меняется. Смешно, правда? Истины не меняются, а наше к ним отношение меняется. Бродим вокруг дуба, трогаем его за златую цепь, за разные там ветки и делаем выводы. Как те слепцы, что ощупывали слона. Мда… – Врач встряхнулся. – Так вот, дорогие мои! Сначала природные факторы заболеваний вытеснялись техногенными, и только под самый занавес вдруг выяснилось, что мы попросту эволюционировали до понимания космического фактора – то бишь не радиации с ультрафиолетом, а фактора Божественного. Бердяев писал об этом два столетия назад, а до господ жирафов дошло только сейчас. Можете кричать «ура», но мне почему-то не хочется.

– Эволюция, к примеру, – явление естественное! – Горлик разлил вино по стаканам. – Даже мы с Егором… Вообще вся наша пишущая братия, включая того же Путятина, доперла! Нет, мы, конечно, не Бердяевы, но только вообразите на минуту, если бы мы все кропали об одном и том же! Можете себе такое представить?

– А вы и так кропаете об одном и том же.

– Как это?

– Да очень просто. Все те же ветки одного и того же дуба. Только кто-то желуди рвет, кто-то в дупло заглядывает, а кто-то лопатой к корням подкапывается, – Деминтас хохотнул. – Это уж кому что легче дается.

– Я, к примеру, не согласен!.. – Горлик готов был поспорить, но Егор, поморщившись, тронул его за рукав.

– Ты бы не перебивал, лады? – Егор не требовал, просил. Ему и впрямь интереснее было послушать Деминтаса. Не каждый день тот разражался подобными монологами, а все, что мог сказать по тому или иному поводу Горлик, Егор знал наперед.

– Продолжайте, Деминтас.

– Да продолжать-то, собственно, нечего. Просто раньше я верил в жизнь. Верил и вечно чего-то ждал. Что вот, мол, грянет блистательное завтра, и человечество враз преобразится. Либо люди прозреют, либо объявится некое знание, от которого пусть не всем, но многим станет легче. Под этим углом и рассматривал все сущее. Даже торсионными полями пытался заниматься, в физические клубы записывался. Не потому что очень любил физику, – потому что постоянно ждал глобального обновления. В природе, в сознании, всюду… А торсионные поля и впрямь казались вещью увлекательнейшей! Уже только потому, что переворачивали все с ног на голову. Ну, да вы слышали, наверное.

– Не слышал, – Егор покачал головой.

– Тогда совсем коротко… Про гравитационные поля и электромагнитные вы знаете. Первые порождаются массой объекта, вторые – зарядом. Так вот торсионные поля наводятся спином или угловым моментом вращения…

– Ты еще кориолесово ускорение вспомни! – гоготнул Горлик. – С детства не любил «термех».

– Эта не «термех», это другое. Начни человечество этим заниматься, как знать, возможно, и не было бы всей этой водяной свистопляски. Топливная энергетика, электромагнетизм, фармакология – все было бы иным.

– Так уж и иным?

– Качественно иным! Не вы первые иронизируете по этому поводу. Нильс Бор в свое время не верил в практическое применение атомной энергии, а Герц полагал нереальной дистанционную связь с помощью электромагнитных волн. Даже Эйнштейн еще за десять лет до появления атомной бомбы считал абсолютно невозможным создание ядерного оружия. А уж сколько ушатов грязи вылили на головы апологетов экстрасенсорики!

– Так твои торсионные поля – что-то вроде телепатии?

– Тьфу ты! – Деминтас и впрямь сплюнул. Досадливо пробормотал: – Мы генерируем тепло, злобу и глупость. Третье тоже, к сожалению, передается с помощью торсионного излучения.

– Я и толкую: телепатия!

Деминтас повернулся к Егору.

– Меня-то, честно говоря, на первых порах интересовала возможность перезаписи лекарств на экологически чистые носители. И даже не лекарств, а этакого субстрата здоровья.

– Бррр!.. – Горлик помотал головой. – Не понимаю.

Деминтас по-прежнему на него не глядел, обращаясь главным образом к Егору.

– В качестве иллюстрации – простейший опыт Фолля. Две пробирки с намотанным на них медным проводом. В одной лекарственный раствор, в другой дистиллированная вода. Если исключить влияние чужеродных магнитных полей, то спустя энное время лечебные свойства передадутся обычной воде. Вот вам и решение проблем химического зашлаковывания человека!

– Так просто?

– Вовсе нет. Я привел самое удобоваримое и наглядное… – Деминтас вздохнул. – В качестве носителей здоровой и нездоровой информации могут выступать самые разные субстанции – от еды и питья до одежды и авторучек. Интересная книга, прочитанная трижды или четырежды, доставляет большее наслаждение, ибо несет на себе торсионный заряд восторга предыдущих читателей.

– А иконы, литье, другие предметы искусства?

Деминтас многозначительно шевельнул бровями.

– Все то же самое. Эффект любого кумира кроется в том же торсионном шлейфе, что подпитывается энергией поклонников. Мы воспринимаем не образ, а ореол. Человек умирает, его нет, но мы и тогда поклоняемся праху. На самом же деле – не праху, а торсионному призраку, что живет до тех пор, пока жив хоть один фанат и последователь кумира. В общем, с какого конца ни зайди, тема – благодатнейшая! С лихвой хватило бы на весь грядущий век. Но, увы, не успели. Даже торсионные двигатели, которыми намеревались оборудовать все поднятые на мосты локомотивы, в конце концов так и оставили на земле. Не решились рисковать, а доводить до ума опытные образцы было уже некогда. Трубы Иерихона протрубили отбой, и с тех самых пор… С тех самых пор, милые мои, занимать меня стала одна-единственная тема – тема смерти!

Егор поневоле припомнил свою недавнюю игру с револьвером и опустил глаза.

– Вы превратились в пессимиста?

– Ничего подобного! Просто я собрался с духом и вознамерился взглянуть на наш развеселый дуб сверху. Или снизу, – это уж как пожелаете. Надоело, знаете ли, ходить вокруг да около точно пушкинскому коту! Дайте мне точку опоры, говаривал Архимед, – вот и я жажду подобной точки, тем более, что точка такая имеется. Смерть! Да, да! Именно смерть – та площадка, с которой многое можно увидеть и понять. Надо только взойти на нее. Хотя бы умозрительно. И тогда изменится все разом. Даже болезни! Потому как и они – наша исконная неизбежность, то, во что нужно всматриваться с уважением и вниманием. Не лечить и выкорчевывать, а воспринимать, как стимул и помощь в постижении мира.

– Уважение к болезням?

– Верно! Болезнь – кара и наказание, болезнь – опыт и подсказка. Нечто нашептывает нам на ухо, и все, что от нас требуется, это насторожиться и прислушаться. Чего, казалось бы, проще! Но нет, мы глотаем антибиотики, режем опухоли, сбиваем температуру, не понимая того, что в иных случаях болезнь – дар, которого мы просто пока не в состоянии оценить. Готовность к торсионному перебросу в иное состояние. Сытый голодного не разумеет, как здоровый больного. Один лишь шажочек в этом загадочном направлении, всего один! – и занавес начнет подыматься! Потому что мертвые знают то, что недоступно живым… – глаза Деминтаса горели лихорадочным огнем. – Не ждите того дня, когда прекратятся ваши страдания, ибо это будет днем вашей смерти, – говаривал Теннесси Уильямс. Красиво? – да! Но верно ли? День смерти – великий день! Ради него мы живем и мучимся несколько десятилетий, ему посвящаем всю свою жизнь. Толстой очень точно приблизился к описанию смерти на примере Болконского. Это и впрямь час, когда земное отступает в сторону, становится чужим. Глупец оказывается один на один с самим собой, мудрец напротив прозревает, краем уха и краем глаза видя и слыша приближение того извечного и великого, что ждет нас всех за чертой последнего вздоха. Ибо там все! И свет, и знание, и любовь. Сколько раз мы являемся в этот мир? Что такое наше видимое тело, и существует ли что-либо помимо него? Что вечно, а что умирает через девять и через сорок дней? И умирает ли вообще? Может, попросту улетает? Сначала от тела, а потом от планеты? Не зря ведь люди вспоминают под гипнозом о прошлых веках, о времени, проведенном в леопардовой или волчьей шкуре, о прохладе морских глубин, о высотах, в которых они порхали с легкостью лесных пичуг…

– Лес! – вздохнул Горлик. – Знали бы вы, господа, как я тоскую, к примеру, о лесе. Шелестящая листва, звон мошкары, солнце! Вдвоем с сестрой мы убегали доить березы. Напивались сока до такой степени, что животы барабанами раздувало. Черт подери! Почему все так закончилось?

– Потому что детство, Горлик, всегда проходит. Это одна из земных аксиом! – Деминтас был недоволен, что его перебили. – Времечко, когда деревья были большими, а яблоки казались величиной с глобус. Детство подобно той же воде. Было – и нет, утекло. Иные пропускают его меж пальцев, другие выпивают в пару глотков.

– Наверное, я его выпил, – с печалью вымолвил Горлик. – Потому что помню все до денечка. Оно где-то тут – над желудком…

На какое-то время за столом повисло молчание. Собеседники осмысливали сказанное, пробовали слова на вкус. Каждый погрузился в свое. Горлик убегал мыслями к березовому соку, Егор отчего-то вспоминал свои детские прыжки с подскоком. Мальчишеское тело легко преодолевало земную гравитацию, требовало вычурных движений, словно и впрямь одна из прошлых жизней была заполнена конским галопом. Отдыхая на даче у бабушки, Егор любил бегать по лесным склонам, взлетая иногда на немыслимую высоту. Мгновения стремительного переноса по воздуху впечатались в память накрепко.

– Словом… – Деминтас оглядел собеседников мутным взором. – Здоровое тело – это только здоровое тело и ничего больше! Оно может радовать дух, но с тем же успехом может угнетать и расслаблять. Последнее, кстати, случается значительно чаще.

– Вы против здоровья?

– Вовсе нет. Безусловно, тело – вещь приятная во многих отношениях, однако второстепенность его очевидна. – Деминтас отхлебнул из бокала и отчаянно поморщился. Он словно специально отравлял себя, дабы стимулировать высвобождение от яда потоком откровенных и потому особо жалящих слов. – Очевидна, если в шеренге приоритетов мы поставим смерть на свое законное первое место.

– Первое? По-моему, это чересчур, – подал голос Горлик. – Я понимаю, чудовищная загадка, величие темного покрова и все такое, но коли уж мы явлены этому свету, зачем думать о смерти? Надо, наверное, как-то жить.

– Давайте! – легко согласился Деминтас. – Только сразу возникает вопрос: для чего жить? Для какого такого мифического результата?

– Как это для какого?

– Вы ни разу не задумывались о смысле жизни?

– Отчего же? Разумеется, задумывался! Все-таки я писатель, в некотором роде был попросту обязан…

Глаза Деминтаса полыхнули парой орудийных выстрелов. На мгновение он напомнил Егору кобру с раздувшимся капюшоном.

– Так для чего же мы живем, голубчик?

– Ну… Вероятно, для восприятия красоты, для того, чтобы помогать ближним, делать их чище, мудрее.

– Кто же спорит! – Деминтас скривился. – Но для чего все это?

– Что для чего?

– Я спрашиваю, для чего помогать и зачем восхищаться? В чем ваш конкретный смысл?

– Ммм… Честно говоря, так вот сразу я не готов. – Горлик бросил взгляд на Егора, и последний, помешкав, протянул коллеге руку помощи.