Текст книги "Тень прошлого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Темно-серый «Фольксваген-гольф» нырнул в недра микрорайона и пошел колесить по лабиринту междворовых проездов, лавируя между детскими площадками, чахлыми зелеными насаждениями, скамейками со старушками и стайками играющих на проезжей части детей. В воздухе стоял детский гвалт (еще далеко не все юные москвичи покинули город на лето) и похожий на пулеметную пальбу размеренный стук, доносившийся от перекладин, на которых жильцы окрестных домов выбивали ковры.

«Фольксваген» ехал медленно. Его водитель не совсем хорошо знал дорогу, и ему приходилось вглядываться в таблички с номерами домов, стараясь при этом никого не переехать. Наконец нужный номер был найден, и автомобиль, прижавшись к бордюру, остановился напротив третьего подъезда.

Сидевшая за рулем «Фольксвагена» молодая черноволосая женщина с восточными чертами лица выходить не торопилась: предстоящий визит требовал соответствующей психологической настройки.

Она открыла бардачок и, вынув оттуда пачку сигарет, закурила. Сигарета была дорогая, длинная и тонкая – именно такая, какие должны курить подобные женщины, – но держала она ее по-солдатски, огоньком в ладонь. Званцевская секретарша умела держать сигарету так, как это полагается даме из высшего общества, но сейчас, наедине с собой, она курила так, как это нравилось ей, а не вечно увивавшимся за ней мужчинам, в которых она во все времена видела только более или менее пригодные для достижения своих целей орудия. В остальном же они были для нее просто ходячими спринцовками, начиненными спермой, безмозглыми рабами физиологии, и не более того.

О женщинах она не думала вообще – она их презирала, как низших животных, вроде гиен или крыс с помойки.

Неторопливо выкурив сигарету до конца, она подняла стекло, закрыла прорезанный в крыше лючок, автоматически выполняя программу-минимум для защиты от автомобильных воров, и вышла из машины, аккуратно заперев дверцу.

Стоявшие поодаль подростки обменялись по ее поводу парочкой сальных замечаний и протяжно засвистели вслед, но она не стала оборачиваться. Во-первых, ей было не до них, а во-вторых, она ничего не делала наполовину, а массовый расстрел среди бела дня в ее планы не входил.

Поднимаясь по ступенькам, она посмотрела на часы.

Было начало одиннадцатого – рановато, конечно, но в данном случае это не играло существенной роли.

Она поднялась на восьмой этаж в изуродованном, сплошь покрытом настенной живописью лифте, стараясь не дышать из-за острого запаха мочи, такого густого, что он, казалось, лип к коже, как зловонный туман, и позвонила в дверь, на которой отсутствовала табличка с номером квартиры. Дверь была обита черной искусственной кожей, – одна из тех дверей, которые реклама в последнее время повадилась беззастенчиво называть противовзломными.

Звонить пришлось долго. Звонок был из тех, что в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов считался верхом роскоши: вместо звона он издавал заливистые соловьиные трели и щелчки. , «Где же она раздобыла это дерьмо?» – без всякой эмоциональной окраски подумала Оля о хозяйке квартиры, продолжая настойчиво давить на кнопку звонка наманикюренным ногтем. Соловей заливался не меньше пяти минут, прежде чем из глубины квартиры донеслись шаркающие, спотыкающиеся шаги, и хриплый со сна женский голос недовольно пробормотал:

– Какую суку принесло в такую рань?

Дверной глазок потемнел, и после небольшой паузы щелкнул отпираемый замок. Дверь распахнулась, и Оля увидела заспанную рыжеволосую женщину в наброшенном на голое тело поношенном шелковом кимоно и домашних шлепанцах.

– Ты, Чучмечка? – зевая, спросила рыжая. – Ты что, охренела? Знаешь ведь, что я раньше двенадцати не встаю. Чего тебе?

– Может, ты меня все-таки впустишь? – спросила Оля.

– – Блин, ну и голос у тебя, – снова зевнув, сказала хозяйка. – Никак не пойму, это у тебя от природы или ты уроки берешь?

Она посторонилась, пропуская Олю в квартиру, и заперла за ней дверь. Секретарша Званцева без приглашения направилась в комнату и уселась в свободное кресло, мельком отметив, что квартира со вкусом обставлена, наверняка с помощью дизайнера. Хозяйка, насколько помнила Оля, никогда не могла похвастаться тонким вкусом.

Она обладала недюжинным талантом в том, что касалось ее профессии, в остальном же как была, так и осталась недалекой телкой из провинциального райцентра, приехавшей в Москву по лимиту.

– Говори, зачем пришла, – сказала хозяйка, входя следом за ней в комнату и тяжело бухаясь на развороченную постель: второе кресло было завалено одеждой. – Помираю спать хочу.

Теперь, в безжалостном утреннем свете и без искусно нанесенного грима, она выглядела даже старше, чем была. А было ей уже тридцать пять, и только такой пьяный недоумок, каким был минувшей ночью Лопатин, мог этого не заметить. Сбившиеся рыжие волосы торчали неопрятными лохмами, кожа под глазами обвисла, обещая в ближайшее время превратиться в полновесные мешки, а в уголках все еще красивых, чувственных губ залегли предательские морщинки.

– Давно я у тебя не была, – прозвенела Оля. – Ты неплохо упаковалась за эти годы.

– Терпение и труд все перетрут, – ответила хозяйка и опять, не сдержавшись, широко зевнула, прикрыв рот ладонью с непомерно длинными, тщательно ухоженными и накрашенными ногтями. – Ты за этим перлась в такую даль?

– А вот выглядишь не ахти, – безмятежно продолжала Оля, начисто игнорируя последний вопрос.

– А ты, как я погляжу, все такая же сучка, – спокойно парировала рыжая. Она дотянулась до лежавшей на ночном столике пачки сигарет и закурила, выпустив дым через нос двумя толстыми струями. – Ладно, Бог тебе судья. Говори, что надо, и выметайся. Работу твою я сделала.., чуть не облевалась, честное слово. Ты, может, деньги привезла?

– Может, и привезла, – сказала Оля.

Она поставила на колени свою сумочку и, порывшись в ней, перебросила хозяйке тугую пачку зеленоватых купюр в хрустящей банковской оклейке.

Рыжая равнодушно подбросила пачку на ладони, словно прикидывая на вес, пробежалась по ее срезу наманикюренным пальцем и небрежно бросила деньги на постель.

– Надеюсь, баксы не самодельные? – спросила она.

– Всю ночь рисовала, – ответила Оля. – Впрочем, можешь сходить в банк и проверить.

– Ладно, верю… Кофе будешь? – с очевидным усилием заставляя себя быть любезной, спросила рыжая.

– Не откажусь, – Не без затаенного злорадства ответила Оля.

– Тогда пошли на кухню.

Дымя сигаретой и шаркая шлепанцами, хозяйка двинулась в кухню, указывая дорогу. Оля пошла следом, прихватив с собой сумку. Заметив это, рыжая сделала удивленное движение выщипанными в ниточку бровями, но промолчала. Она давно оставила всякие попытки разобраться в запутанной и, как ей казалось, не вполне человеческой психологии своей бывшей коллеги. Если она боится оставить свои сокровища в комнате, пусть таскает за собой. Какая ей, в сущности, разница?

Кухня тоже была обставлена и оборудована по последнему слову, но, как и следовало ожидать, до предела захламлена грязной посудой и какими-то наполовину засохшими, наполовину заплесневелыми объедками. Оставалось только гадать, как при такой неряшливости хозяйке удается столько лет сохранять «товарный» вид (а о том, что она по-прежнему конкурентоспособна, яснее всяких слов свидетельствовала обстановка квартиры).

Рыжая с грохотом брякнула на плиту джезву с водой, не скупясь, засыпала в нее кофе и опустилась на стул, немедленно стряхнув наросший на сигарете столбик пепла в стоявшую на столе грязную тарелку. Оля поморщилась: в ее личном, тщательно оберегаемом от внешних воздействий мирке не было места подобным вещам.

– Дернешь? – спросила рыжая, до краев наполняя мутную, захватанную жирными пальцами рюмку из стоявшей здесь же, на столе, начатой бутылки «Абсолюта».

– Я за рулем, – коротко ответила Оля.

– Можно подумать, что в пешем строю ты бы выпила, – с сарказмом сказала рыжая и единым духом осушила рюмку. Крякнув и закусив сигаретным дымом, она тряхнула головой и вернулась к плите. – Ну вот, – ,сказала она, – вроде начинаю отходить. Этот твой клиент пьет, как лошадь после скачек, так и мне рикошетом перепало.

«Похоже, что так оно и есть», – подумала Оля. – Рыжую заметно повело – глаза у нее заблестели, речь сделалась быстрой и не вполне внятной. Оля прикинула, сможет ли справиться с ней голыми руками, если, скажем, споить ей еще рюмку-другую, и решила, что экспериментировать не стоит: рыжая была гораздо крупнее и наверняка сильнее, чем она.

– Ты деньги на место положила? – спросила она на всякий случай.

– Не волнуйся, – не оборачиваясь, ответила рыжая. – Когда я работаю, я работаю честно. Пакет в ванной, в вентиляционной отдушине.

– Почему в ванной? – спросила Оля. Ей вспомнился «Мастер и Маргарита» – едва ли не единственный прочитанный ею роман, который она в свое время заучила почти наизусть, потому что, цитируя его, было очень удобно кадрить некоторых клиентов, наподобие сегодняшнего. Томик Булгакова с «Мастером» и «Белой гвардией» до сих пор стоял у нее дома между иллюстрированными журналами.

– Да просто лень было придумывать, куда бы еще его запихнуть, – равнодушно ответила рыжая. – А в ванную идти все равно пришлось – забрызгал всю, как бык-производитель. Видно, с женой у него сто лет ничего не было, застоялся жеребчик.

Оля снова поморщилась, представив эту картину, и стала думать о своем в ожидании кофе, которого ей совсем не хотелось. Мысли ее были холодными, неторопливыми и позвякивали, как кусочки льда в бокале, совершенно не отражаясь на ее кукольном, не подверженном времени личике.

Рыжая разлила кофе по чашкам и уселась напротив Оли, поплотнее запахнув халат и забросив ногу на ногу.

Оля заметила, что ее совсем развезло: глаза у нее расфокусировались и подернулись туманной поволокой.

– Ну что, Чучмечка, – сказала рыжая, во второй раз употребляя старую Олину кличку, бывшую в ходу во времена перестройки, – если не водочки, так хоть кофейку… Давай дернем за старые добрые деньки. Золотое было времечко! Теперь совсем не то…

– Это мы теперь не те, – поправила ее Оля, поднося к губам чашку. Кофе у рыжей, как всегда, был отменным, но на краю чашки Оля заметила неотмытый след чужой губной помады и с трудом подавила рвотный рефлекс.

Пить кофе сразу расхотелось, и она осторожно поставила чашку на стол. – Молодежь подпирает?

– Не то слово, – махнула рукой рыжая и шумно отхлебнула из своей чашки. – Расплодилось шалав, и у каждой в сумочке пузырек с клофелином. Подрывают бизнес, вши лобковые. Поубивала бы, честное слово.

– Ну и поубивала бы, – безмятежно предложила Оля.

– Не моя специальность, – отмахнулась хозяйка. – Шуточки у тебя…

– Шуточки в «Ералаше», – неопределенно сказала Оля. – Слушай, – меняя тему разговора, сказала она, – у тебя сливок нет? Или хотя бы молока…

" – Охота тебе продукт переводить, – пожав плечами, сказала рыжая. – Впрочем, надо посмотреть, что у меня там есть.

Она встала и, повернувшись к Оле спиной, подошла к холодильнику. Открыв дверцу огромного «электролюкса», она едва ли не по пояс погрузилась в его осветившееся нутро и принялась копаться там, шурша какими-то пакетами и звякая бутылками.

– Есть! – сообщила она, выныривая на поверхность с бутылкой молока в руке. – Вот не думала, что у меня водится эта дрянь! Что…

Она не договорила, осекшись на полуслове, потому что, обернувшись, увидела направленный на нее пистолет с глушителем. Но страшнее пистолета были совершенно безумные, горящие глаза Чучмечки, глядевшие на нее поверх пистолетного ствола. Зрачки их страшновато пульсировали, то расширяясь во всю радужку, то сужаясь в точку. Смотреть на эту медленную пульсацию было до невозможности жутко, и рыжая заслонилась рукой с зажатой в ней молочной бутылкой в тот самый миг, когда Оля спустила курок.

Пистолет приглушенно хлопнул, пуля вдребезги разнесла бутылку, окатив молоком всю кухню, и вошла точно в переносицу. Не издав ни звука, рыжая опрокинулась назад, ударилась спиной о холодильник и боком упала на пол, глядя в угол остановившимся взглядом широко открытых глаз.

Из-под ее головы, смешиваясь с разбрызганным по полу молоком, неторопливо расползалась кровавая лужа.

Оля стояла, держа пистолет в вытянутых руках, и смотрела на эту лужу взглядом, в котором было не больше жизни, чем во взгляде рыжей хозяйки дома. Губы ее раздвинулись, обнажая белоснежный оскал, дыхание сделалось частым и прерывистым – казалось, она близка к оргазму. Да так оно, в сущности, и было: деньги никогда не являлись главным побудительным мотивом совершаемых ею убийств. Важнее денег было возбуждение, которое она испытывала, видя, как жизнь покидает простреленное тело, – это было лучше любого секса. Даже кайф, получаемый ею от кокаина, к которому она пристрастилась пару лет назад, был меньше.

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув воздух через стиснутые зубы, она немного успокоилась и убрала пистолет обратно в сумочку. Как всегда после удачного выстрела, она немного дрожала от возбуждения, но в делом чувствовала себя великолепно. Внизу живота ощущалась приятная тяжесть, и она точно знала, что чудак со странным именем, разъезжающий по Москве на уродливом старом «Лендровере», не пожалеет, если пригласит ее сегодня вечером к себе домой. А он пригласит, потому что она сделает для этого все возможное. Было время, когда ей удавалось на спор «завести» даже полных импотентов, а Забродов, судя по его реакции, импотентом не был.

Положив сумочку на захламленный стол, она взяла свою чашку, выплеснула из нее кофе в раковину и помыла чашку, тщательно вытерев ее кухонным полотенцем.

Для этого ей пришлось перешагнуть через тело, в пальцах левой руки которого все еще дымилась догоревшая почти до фильтра сигарета. Заметив поднимавшуюся снизу тонкую струйку дыма, Оля наступила на сигарету каблуком и растоптала ее вместе с пальцами.

Вернувшись в комнату, она взяла валявшуюся на постели пачку денег, бросила ее в сумочку, отыскала в прихожей ключи от квартиры и вышла на лестницу, аккуратно заперев за собой дверь.

Спустя двадцать минут она остановила «Фольксваген» на набережной Москвы-реки и выбросила ключи от квартиры в воду.

* * *

Константин Андреевич Лопатин открыл глаза приблизительно в тот момент, когда ключи от квартиры его рыжей «провинциалки», булькнув, пошли ко дну. Глаза он открыл вовсе не по своей воле – будь это в его власти, он спал бы еще полдня, но настойчивая трель телефона разбила сон вдребезги.

Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, не вполне понимая, где он и что с ним, и надеясь, что разбудивший его надоедливый трезвон как-нибудь стихнет сам собой. Поначалу он не ощущал вообще ничего, кроме желания неподвижно лежать с закрытыми глазами, но постепенно его органы чувств проснулись, и чудовищное похмелье ядовитым цветком распустилось в его организме. Пока он лежал, прислушиваясь ко все усиливающимся симптомам алкогольного отравления, подробности вчерашнего безумного вечера неторопливо проступали на экране его памяти, как на опущенной в раствор проявителя фотобумаге, и так же, как на проявляемой фотографии, поначалу серые и размытые, они с каждой секундой приобретали все большую резкость, оставаясь при этом плоскими, двухмерными. Когда эта резкость дотла до крайнего, нестерпимого предела, а надоедливое дребезжание телефона сделалось невыносимым, Константин Андреевич с хриплым стоном открыл глаза. Свет ударил по ним, словно перчатка, взорвавшись в голове вспышкой тупой боли, тошнота нахлынула всепоглощающей приливной волной, и Константин Андреевич, снова издав слабый предсмертный стон, уронил голову на подушку.

Телефон все еще звонил. Бормоча распухшими и шершавыми, как наждачная бумага, губами страшные ругательства, Лопатин героическим усилием заставил себя сесть. Телефон, словно только этого и дожидался, смолк.

Константин Андреевич со вздохом облегчения повалился на бок, и телефон немедленно зазвонил снова.

Придерживаясь за мебель, Лопатин кое-как добрел до прихожей и снял трубку, тут же уронив ее и едва не заплакав от бессилия. Рядом с телефоном на столике валялся черный кружевной лифчик. Константин Андреевич взял его в руку и некоторое время разглядывал с тупым изумлением. Из прострации его вывело доносившееся откуда-то снизу неразборчивое кряканье. Опустив глаза, он увидел болтавшуюся на шнуре телефонную трубку и, с трудом поймав, поднес ее к уху, все еще держа в левой руке лифчик.

– Лопатин! – взывала трубка. – Алло, Лопатин!

Голос был совершенно незнакомый, и Константин Андреевич каким-то неизвестно откуда взявшимся шестым чувством уловил исходившую из телефонной трубки угрозу, хотя голос звучал жизнерадостно, словно готовясь преподнести Константину Андреевичу какую-то хорошую весть. Ему захотелось немедленно положить трубку, и не просто положить, а швырнуть ее так, чтобы проклятый аппарат разлетелся вдребезги, но вместо этого он с трудом отлепил от неба намертво присохший, огромный и шершавый, как дубовое бревно, язык и пробормотал в трубку что-то невнятное, давая абоненту знать, что он находится на проводе.

– А! – обрадованно воскликнул голос. – Жив, курилка! – Ну что, хорошо погулял? Оттянулся на свободе?

– Кх-то это? – непослушными губами спросил Константин Андреевич. – Вы кто?

– Конь в пальто! – все так же жизнерадостно ответил голос. – Не задавай глупых вопросов, лучше послушай.

В трубке что-то щелкнуло, и голос, в котором Константин Андреевич с трудом признал свой собственный, произнес:

– Тихо, цыпленок. Я тебе что-то покажу. На что тебе эта Третьяковка? Тихо… Я сегодня знаешь кто? Я сегодня орел. Вскормленный в неволе орел молодой. И не перечь…

В трубке опять щелкнуло, и прежний голос спросил:

– Ты еще там, Лопатин?

– Я слушаю, – стремительно трезвея и понимая, что трезвеет катастрофически поздно, с опозданием на добрых полсуток, ответил Константин Андреевич.

– Это правильно, – одобрил голос, – слушай. Да не вздумай трубку бросить! Не в твоих интересах… У нас ведь, помимо аудио-, еще и видеозапись имеется. Не интересуешься?

– Врешь, мерзавец, – слабым голосом проговорил Константин Андреевич, уже зная наверняка, что незнакомец не врет. "Господи, – подумал он, – как же так?

Неужели все так просто? Раз – и ты раздавлен в лепешку, как лягушка на асфальте…"

– И-кыто врет? – с утрированным кавказским акцентом возмутился голос. – Как хочешь, Лопатин, – сказал он, бросая паясничать. – Хочешь дурочку ломать – на здоровье. В принципе, теперь мы можем решить все свои проблемы без твоего участия. Ты списан, Лопатин, так что этот звоночек – просто акт гуманизма и доброй воли.

– Кто это – вы? – спросил Константин Андреевич, – А то ты не знаешь… К тебе, козел, вчера на вокзале подходили? Тебя предупреждали, что ты залез не в свою весовую категорию? А ты что ответил, а?

– Слушай, ты, мразь, – изо всех сил стараясь говорить твердо и понимая, что ему это не удается, прогремел Константин Андреевич. – Все эти ваши пленочки ничего не меняют. С кем я сплю – мое личное дело, понял?!!

– Само собой, – покладисто согласился его невидимый собеседник. – Твое.., и твоей жены, а это, как ты правильно подметил, к делу не относится. Но поверь, это только начало – первый, так сказать, шаг. Имей в виду, второй шаг тоже уже сделан. Не уймешься – вылетишь с работы и сядешь.., сам знаешь куда. А если при этом сильно нас достанешь, то и сажать будет некого. Вынесут тебе приговор посмертно… Как тебе такая перспектива?

– Твари… – совершенно упавшим голосом пролепетал Константин Андреевич.

Шантаж был примитивный и потому действенный – против лома нет приема… Он почти не слушал того, что его собеседник толковал про какой-то там второй шаг. Что ему второй шаг, когда и первого вполне достаточно? Мадам Лопатина, просмотрев видеозапись, сделанную минувшей ночью, уничтожит его без помощи агаповской мафии, и скандальный развод будет далеко не самой крупной из его неприятностей. Жена Константина Андреевича знала тысячу и один способ отравлять жизнь, и он не сомневался, что в случае необходимости она способна изобрести еще столько же. Так или иначе, пока будет длиться весь этот скандал, Агапов успеет уйти из-под огня, закрыться наглухо, замести следы, сунуть на лапу кому следует…

– Какие же вы твари, – с чувством повторил Константин Андреевич.

– Чья бы корова мычала, – ничуть не обидевшись, ответил его абонент. – Мы тут с ребятами как раз просматриваем твою пленку… Показать ее тебе по телефону, конечно, не получится, но, если хочешь, могу дать послушать, какие звуки издают настоящие твари. Сделать звук погромче?

– Чего вы хотите? – сдаваясь, спросил Константин Андреевич. Сейчас об был готов согласиться на любые условия, чтобы выиграть время.., или хотя бы проспаться, чтобы вернуть себе способность здраво размышлять.

– Да, брат, – сказал голос, – здорово ты, однако, вчера надрался. Чего, как ты думаешь, мы можем хотеть?

Сдашь все материалы по делу Агапова – получишь обе кассеты.

– Какие гарантии? – спросил Лопатин. В горле скрипело и пищало, и он с трудом узнал собственный голос.

– Какие еще гарантий? – насмешливо ответили ему. – Ты не в магазине радиотоваров. По-моему, выбирать тебе не приходится. И потом, мы с тобой в одинаковой положении. Бумажки-то можно скопировать, как и кассеты…

– Об этом я и говорю, – сказал Константин Андреевич. – Мне надо подумать.., продумать…

– Нечего тут продумывать, – холодно сказал голос. – Ты вляпался ногами обеими, дружок. Впрочем, до завтра мы можем подождать. Приди в себя, пивка попей, в доме прибери… Орел, блин. Не мне тебя учить. Кстати, камеру можешь не искать. Мы ее взяли, пока ты отсыпался. Храпишь ты, братец, как богатырь, даже завидно.

А вот носки стирать надо, хотя бы иногда. Ну пока, орел.

Константин Андреевич открыл было рот, собираясь что-то сказать, но говорить было уже не с кем – в трубке зачастили короткие гудки отбоя. Мертвой рукой опустив трубку на рычаг, он сжал ватные ладони в кулаки и с размаха впечатал себе по глазам. Перед зажмуренными глазами полыхнули белые круги, но легче не стало. Процесс проявки в его мозгу шел полным ходом, черно-белая пленка раскручивалась с нарастающей скоростью, демонстрируя ему уже не только прошлое, но и будущее – сначала ближайшее, а потом и более отдаленное.., бесконечная череда серых и холодных, навсегда отравленных позором и безденежьем дней, унизительная процедура увольнения из прокуратуры, дом, окончательно превратившийся в ад… рассчитывать на развод просто глупо, мадам Лопатина наверняка сочтет, что это слишком легкий для него исход…

Что же делать?

Лопатин обнаружил, что все еще держит в кулаке проклятый лифчик, черный, как пиратский флаг. Провинциальная дурочка… «А капкан-то на меня поставили самый что ни на есть примитивный, – со жгучим стыдом сообразил Лопатин. – Даже не потрудились придумать что-нибудь более оригинальное… И, как это ни прискорбно, оказались совершенно правы.»

Он понимал, что нужно в Прочном порядке начинать хоть что-нибудь делать – хотя бы, как советовал шантажист, прибраться в доме и выпить пива, чтобы прийти в себя. То, что жена собиралась просидеть на даче до завтрашнего вечера, ничего не значило: она могла нагрянуть в любую минуту, подобные проверочные рейды были для нее в порядке вещей, хотя, видит Бог, Константин Андреевич никогда не давал ей к этому повода. У нее было поразительное чутье на крамолу, которую она пресекала в зародыше, стоило той только шевельнуться под черепом у мужа. А тут – такое!.. Нет, надо шевелиться, иначе быть беде.

Приняв такое мудрое решение, Константин Андреевич добрел до кровати, рухнул на нее лицом вниз и мгновенно уснул, все еще сжимая в руке черный кружевной лифчик.

Проснулся он через три с половиной часа. Самочувствие за это время улучшилось. Теперь это было просто похмелье, а не та мировая катастрофа, которая обрушилась на него утром. Некоторое время он сидел на кровати, с удивлением разглядывая лифчик, потом отшвырнул его и поскреб ногтями шершавую от проступившей щетины щеку. Очень хотелось пить, и не давал покоя вопрос: был ли на самом деле звонок по телефону, или ему приснился этот кошмар? В мысли, что весь этот ужас привиделся ему в бреду, была опасная притягательность – поверить в это было просто, потому что ему этого очень хотелось.

Просто забыть обо всем, словно ничего и не было.

Все еще заметно покачиваясь, он добрался до кухни и долго пил из-под крана тепловатую, сильно отдающую хлоркой отвратительную воду. Отыскав сигареты, Лопатин тяжело опустился на кухонный табурет, придвинул к себе пепельницу и закурил, сломав при этом четыре спички. К горлу сразу подкатила тошнота, и он потушил сигарету. Вместе с тошнотой вернулось отчаяние. Избежать беды было так просто! Одна-две фразы, «нет» вместо «да».., черт, да достаточно было просто показать ей дорогу к метро и объяснить, как добраться до этой долбаной Третьяковки! Конечно, она тут же придумала бы что-нибудь еще – она наверняка была профессионалкой, отрабатывающей полученные деньги, но все же…

Может быть, стоит построить защиту именно на этом?

Ведь баба-то и впрямь была подослана… И потом – камера. Мало того что подобные съемки противозаконны – для того, чтобы надлежащим образом установить, а потом снять свою аппаратуру, этим людям пришлось, как минимум, дважды проникать в его квартиру, а это уже уголовщина чистой воды…

Ну и что, собственно? Доказать ничего нельзя, они наверняка тщательно замели следы, а если дадут кассете ход, то сделают это анонимно и вовсе не от имени Агапова. Нет, они своего, несомненно, добились, и добились малой кровью. Знали, сволочи, чем меня взять."

Дрожащей рукой он взял из пепельницы только что затушенную сигарету и снова прикурил, не обращая внимания на тошноту. Сколько ни думай, результат один – все кончено. Что может изменить в своей судьбе лягушка, по которой только что проехался грузовик? Да ничего, вот и весь сказ. Отдать им документы и надеяться на Божью милость.

Существовала, конечно, другая, диаметрально противоположная точка зрения, и Константин Андреевич, сидя на кухне с ходящей ходуном в трясущихся с перепоя пальцах сигаретой, честно попытался ее проанализировать.

Чему быть, того не миновать. Заполучив документы, Агапов не успокоится, пока окончательно не сотрет его в порошок, и значит, идти на уступки бессмысленно.

Стиснуть зубы и довести дело до конца, невзирая ни на что… Прямо сейчас.., нет, не сейчас, конечно, а, скажем, в понедельник, пойти на прием к Генеральному и все ему рассказать – как было, со всеми подробностями. Мадам Лопатина… Да черт с ней, в конце концов! Хуже, чем есть, не будет. Не о ней разговор. Снять угол, если придется, и – вперед. Шашки наголо, так сказать. Напролом. Крушить эту паутину связей и взаиморасчетов, рвать зубами, грызть, проламываться, проталкиваться грудью… В конце концов, это его работа. Это то самое, о чем он мечтал тысячу лет назад, поступая на юрфак.

Такие мысли, как всегда, вызвали у него кратковременный прилив воодушевления, вроде того, что он испытал, впервые прочтя «Как закалялась сталь». Ему немедленно захотелось жертвовать собой и тут же, прямо не сходя с места, дать кому-нибудь в морду или схватиться врукопашную с целой шайкой бандитов. Впрочем, теперь, по прошествии многих лет, это чувство поистерлось, утратив остроту, и очень быстро схлынуло: увы, он не был рожден героем боевика и отлично об этом знал. Знал он и еще одно: только на экране жизнь может состоять из непрерывной цепи подвигов, в которой нет перерывов даже на то, чтобы заскочить в туалет по малой нужде. Реальная же жизнь состоит из миллионов скучных бытовых мелочей, и эта повседневная рутина, как гнилое болото, затягивает в себя любые высокие порывы. Надо быть сделанным из оружейной стали, чтобы, невзирая ни на что, гнуть свою линию. И надо быть полным отморозком, чтобы не бояться смерти и вообще ничего не бояться, "И еще, – подумал он. – Еще надо очень четко представлять себе, ради чего ты все это делаешь. А я не представляю. Ради того, чтобы место Агапова заняла другая сволочь? Помилуйте, какой же в этом смысл? От перестановки мест слагаемых сумма не изменяется – это мы еще в школе проходили, классе этак в первом или во втором… Тогда чего ради? Чтобы другим неповадно было?

Ох, не учит никого и ничему чужой горький опыт, и никогда не учил. И потом, гораздо проще убрать к чертям собачьим надоеду-следователя, чем перестать воровать.

Подохнешь как собака, и никто не узнает, где могилка твоя. Что, из искры возгорится пламя? Да ничего ниоткуда не возгорится, да и какая, в сущности, ему, Константину Андреевичу Лопатину, будет тогда разница?"

Его размышления были прерваны телефонным звонком.

– Да пошел ты, – сказал телефону Лопатин, Не двигаясь с места. Ему хотелось завыть.

Телефон продолжал звонить.

– Господи, ну что вам еще надо? – простонал Константин Андреевич, направляясь в прихожую. У него мелькнула мысль, что это может быть жена, а то и, чего доброго, теща, сохранявшая в свои девяносто три года завидную бодрость духа и так же, как и ее дочь, всегда не жаловавшая зятя, и заторопился.

Голос в трубке снова был мужским и незнакомым.

– Господин Лопатин? – осведомился голос. – Молчите и слушайте, у нас очень мало времени. Ваш телефон прослушивается, так что постарайтесь воздержаться от междометий. Вы меня поняли?

– Черт бы вас всех подрал, – сказал Константин Андреевич.

– Я же просил… Я хочу вам помочь. Надо встретиться. Приходите в парк. Беседку возле пруда знаете?

– В нашем парке? Знаю…

– Вот и приходите. Я буду ждать с семнадцати пятидесяти до восемнадцати десяти. Искать меня не надо, я подойду к вам сам.

Час от часу не легче, подумал Константин Андреевич.

– Что… – начал было он, но связь уже прервалась.

Положив трубку, он вернулся в кухню (в комнату по вполне понятным причинам ему заходить не хотелось), закурил еще одну сигарету и попытался обдумать новый поворот событий. «Я хочу вам помочь…» Хотелось бы верить, хотя скорее всего это просто провокация. А какой смысл людям Агапова, этим его «борейцам», его еще на что-то провоцировать? Он и так у них, можно сказать, в кармане… Идти на встречу было страшно, а не идти – глупо.

К тому же, как ни пытался Константин Андреевич настроить себя на неизбежность предстоящих неприятностей, в душе упорно жила и никак не желала умирать трусливая надежда на то, что все еще как-нибудь рассосется.

Докурив, Лопатин вздохнул и взялся за уборку.