Текст книги "Кровавые жернова"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13

Все три дня Антон ни на минуту не расставался с телефоном, ни разу не отключил его. Он с головой погрузился в работу, приезжал на стройки даже тогда, когда в этом не было необходимости.

Боялся остаться наедине с собой. Жена ни о чем не расспрашивала, даже о болезни. Бинты все еще стягивали его грудь. Что делается под ними, Антон не ощущал. Уверенности, что воспаление прошло, у него не было. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь видел его в тот момент, когда он снимет бинты, – ни жена, ни Марина.

Утром, когда вышел срок, назначенный Ястребовым, Антон купил в магазине ножницы и поехал к еще не достроенному «Паркингу».

Заперся в строительном вагончике. Все здесь ему напоминало о Марине. Вот чашка, из которой она пила кофе, вот позолоченная ложечка, а вот маленький ножик для фруктов. Марина никогда не кусала фрукты, она ела их маленькими кусочками, отрезая ломтики.

Антон сбросил рубашку и подошел к зеркалу. Бинт уже истрепался, сделался из белоснежного серым, нитки лохматились. Резать его было неудобно, ножницы кривило, они зажевывали нитки. Но сантиметр за сантиметром Антон продвигался от живота к груди.

Наконец еще раз сильно сдавил колечки ножниц, и бинт распался и упал на пол. Антон даже не глянул на него, а сразу стал спиной к зеркалу, до хруста в позвонках повернул голову.

И замер: между лопатками кожа была абсолютно гладкой, без родинок, без волосков, такая бывает только у маленьких детей. Еще не уверенный в том, что увиденное – правда, Полуянов, кривясь от натуги, потянулся рукой за спину.

На ощупь кожа казалась похожей на тонко выделанную замшу. Но своих прикосновений Антон не чувствовал – так, словно в спину ему вкололи обезболивающее лекарство.

– Этого не может быть! – прошептал мужчина. – Должен же остаться какой-то след, рубец. Раны не заживают так быстро.

Но чудо случилось, словно никогда и не было воспаления. В эти мгновения Полуянов забыл о том, что мучило его все эти дни, забыл о гибели Сергея, о Марине. Он скользил пальцами по коже, прощупывал под ней позвоночник.

– Этого просто не может быть! Чудес не бывает.

И тут он посмотрел на лежавший на полу бинт. Тот еще хранил форму его тела. Бурое страшное пятно запеклось на нем.

Антон присел, прикоснулся к сухой запекшейся крови, словно водил пальцами по наждачке.

– Сжечь! Я должен его сжечь! – вспомнил Антон. – Так говорил Ястребов.

Он завернул превратившийся в панцирь бинт в полиэтиленовый пакет и, надев рубашку, даже не застегивая ее, вышел из вагончика.

Нырнул сквозь дыру в заборе на стройку. К параллелепипеду «Паркинга» примыкала башня со спиральным пандусом для подъема машин.

Полуянов побежал по железобетонной спирали, не останавливаясь, тяжело дыша. Ветер становился все сильнее.

Оказавшись на самом верху, Антон перевел дыхание. Он стоял на крыше «Паркинга». Перед ним расстилался город. Огромная черная печка для варки битума высилась посреди крыши. Возле нее – толстая деревянная колода с воткнутым посередине топором. Валялись высохшие на солнце чурки, серебристые, с корой, тополиные. Сюда их притащили рабочие с улицы, после того как городские службы обрезали деревья в сквере.

Антон вырвал топор из колоды. Тот, хоть и был тяжелым, показался Полуянову невесомым. Сухая звенящая чурка разлетелась от первого удара. Антон в расстегнутой рубашке, обдуваемый ветром, колол и колол дрова, как это делал в деревне, приезжая к матери, пока та была жива. Он сгреб щепки, сунул их в поддувало. Язычок пламени от бензиновой зажигалки лизнул сухую древесину, вскарабкался по ней, и в недрах битумоварки затеплился огонь.

Антон подкладывал дрова аккуратно, чтобы не погасить пламя. Ему казалось, что он у себя в деревне, вернувшись в детство, растапливает печку.

Пламя уже гудело. Тянуло еще раз посмотреть на заскорузлые, пропитанные кровью бинты. Но Антон пересилил себя, с хрустом переломил мешок и сунул его в топку. Ярко-желтый полиэтилен мгновенно расплавился, потек, задымил. Бинты обуглились, из высокой трубы битумоварки полетели искры.

Не прошло и пяти минут, как бинт исчез вместе с кровью, будто его никогда и не было.

Полуянов застегнул рубашку, заправил ее в брюки и еще раз взглянул на город, утопавший в утренней дымке. Он шел по пандусу неторопливо, виток за витком, ступая точно на стык плит ровно посередине проезда.

«Как в детстве, – подумал Полуянов. – Загадаешь желание и идешь по тропинке. Думаешь, если ступлю на траву, оно не сбудется».

Только подойдя к вагончику, он вспомнил, что не брал с собой на крышу телефон. Сунул руку в карман пиджака, удобная трубка легла в ладонь. Экранчик показывал, что Полуянов не ответил на звонок.

– Да это же Марина!

Лихорадочно, торопясь, Антон набрал номер.

– Да, – раздался в наушнике потусторонний голос.

Антон, слышавший Марину по телефону сотни раз, даже засомневался, – она ли ему ответила.

– Ты звонила.

– Да. Почему не отвечал?

Антон понял, что не сможет сходу объяснить:

– Об этом потом. Я хочу тебя увидеть.

– За этим и звоню. Приезжай ко мне прямо сейчас, – и трубка отключилась.

Антон лишь перебросил через руку пиджак, выбежал из вагончика, защелкнул замок.

«Почему дома? – думал он, запуская двигатель. – Еще завешены зеркала, еще пересекает портрет Сергея траурная лента, еще не выветрился из квартиры запах смерти. Но если она так хочет, то пусть будет так».

Антон ехал по проспекту, разделенному широким газоном. Остановился у светофора, нервно барабаня пальцами по рулю. Ему казалось, что красный свет светофора горит дольше, чем положено. Он нетерпеливо придавливал педаль газа, готовый сорваться с места, лишь вспыхнет зеленый свет. И тут он увидел среди машин на противоположной стороне проспекта автомобиль Сергея Краснова, тот самый, на котором они ездили в Погост на стройку вместе с Мариной. Это было так неожиданно, что Антону сперва даже показалось, будто сам Сергей сидит за рулем.

И он вжал голову в плечи.

Сзади нетерпеливо посигналили. Зеленый уже горел. Полуянов машинально двинул вперед, не отрывая взгляда от машины Краснова.

За рулем сидела Марина в черных очках.

«Куда же она? Сказала, чтоб я приехал…»

Свернуть он не мог, плотный поток машин перекрывал поворот. До следующего светофора Полуянов домчался первым. Наплевав на светофор, на знаки, развернулся. Ему повезло: милиции на перекрестке не оказалось. Он потерял Марину из виду, плотное движение не давало обгонять. Антон чертыхался, махал рукой, показывая, чтобы его пропустили. Но кто же уступит дорогу? Все спешат.

"А может, показалось? – мелькнула мысль. – Когда о ком-то думаешь, так иногда случается. Увидишь знакомого на улице, а потом, приглядевшись, соображаешь, обманулся.

Но нет, это была она".

Взвизгнули тормоза, и серая «девятка» остановилась, не доехав до машины Антона нескольких сантиметров. Антон лишь отметил это в сознании.

«Куда же она? Где ее теперь искать?» – недобрые предчувствия парализовывали волю.

Одной рукой Полуянов вел машину, второй сжимал «мобильник». Телефон Марины не отвечал.

И тут у Антона вырвалось:

– Конечно же, она там! Теперь я точно знаю, куда она едет.

Громада недостроенного «Паркинга» возникла за поворотом. По пустынной улице ветер гнал раздутые полиэтиленовые пакеты, газеты, пыль.

Полуянов увидел серый бетонный забор, сетку ограждения и ярко-синий строительный вагончик. Марина с десятилитровой канистрой в руках обливала вагончик бензином. Вытряхнула на дверь последние капли.

Он выбежал из машины, когда Марина уже подносила зажигалку к скомканной газете.

– Остановись! – закричал Полуянов.

Женщина даже не обернулась. Хрустнуло колесико, и бензин мгновенно вспыхнул. Антон успел, схватив за плечи, отбросить Марину от вагончика. Тот занялся мгновенно. Волна горячего обжигающего воздуха ударила Полуянову в лицо. Он прикрылся рукой. Марина сидела на асфальте, и в черных очках на ее лице отражался бушующий огонь.

– Что с тобой? – Полуянов присел на корточки и взял женщину за плечи. Марина молчала. – Что ты сделала? Зачем?

– Разве ты ничего не понял? – тихо произнесла вдова Краснова.

– Идем отсюда, идем быстрее!

Полуянов услышал, как где-то за домами взвыла сирена. Представил, что сейчас появится милиция, пожарные, придется объясняться. Ударом ноги он забросил пустую канистру к вагончику и силой поднял Марину на ноги.

– Идем. Скорее!

Сирена звучала уже ближе. Улучив момент, Антон погрузил лицо в густые распущенные волосы женщины, вдохнул ее запах.

– Бежим! Некогда!

Машина Марины стояла посередине проезжей части, дверца открыта. Полуянов втолкнул женщину в салон на сиденье рядом с водительским местом. Марина пристегнулась, сидела, положив руки на колени. Антон вскочил за руль.

Он разминулся с милицейскими «Жигулями» буквально на несколько минут. Лишь только машина Краснова скрылась за поворотом, сирена огласила переулок ревом.

Проехав квартал, Антон остановился, – Ты можешь сказать, что с тобой?

– Я сделала правильно? – вскинула голову Марина. В ее голосе слышалась надежда на то, что с ней согласятся.

– Я даже не знаю… – Полуянов попробовал обнять женщину, но та сбросила его руку со своего плеча.

– Нельзя.

– Почему?

– Я чувствую, – она приложила палец к губам Антона. – Я хотела тебя видеть, это правда. Позвонила, а ты не отвечаешь. Эти минуты и решили все. Я поняла, чего ты хотел в этой жизни, поняла, чего хочу я.

Антон осторожно двумя пальцами снял очки с лица Марины. Глаза ее вместо голубых оказались пронзительно-зелеными.

– Что это?

– Контактные линзы. Мы их купили с Сергеем незадолго до катастрофы, я надевала их всего лишь раз. Тебе не нравится?

Растерявшись, Антон не знал, что ответить.

Он почувствовал, что перестал понимать Марину, не знает, что творится у нее в голове.

– Я так устала, – вздохнула Краснова, – устала настолько, что нет сил жить.

– Ты это брось. Я понимаю тебя. Все пройдет, ты снова ощутишь вкус к жизни.

– К этой уже нет, – мотнула головой Марина, и волосы упали ей на глаза. – Сегодня ночью я лежала одна на широкой кровати. Ты даже не знаешь, что такое спать одной. И мне захотелось вернуться в детство, стать маленькой девочкой, которой не нужно ни о чем думать. Ее накормят, о ней позаботятся, а мама утром положит новое платье. В детстве не думаешь, что станешь взрослой. Почему? – Антон гладил волосы Марины. – Какой счастливой я была в детстве!

– Я помню, ты рассказывала, как хотела стать официанткой.

– Почему обычно хочется того, чего нельзя? – спросила Краснова.

Не обращая внимания на Полуянова, она осторожно сняла контактные линзы, поморгала.

Отодвинулась поближе к дверце.

– Это из-за тебя он погиб.

– Я тоже думал об этом. Знаю, что стану возвращаться в мыслях к вечеру на берегу реки снова и снова, и каждый раз мне захочется переделать прошлое, полететь вместо него. Но это невозможно, Марина!

– Нет, – покачала головой женщина, глаза ее сделались злыми. – Я помню, как ты однажды сказал мне, что хочешь, чтобы Сергей исчез.

– Я не говорил этого.

– Но ты думал так. Не обязательно говорить, я понимаю тебя без слов. Исчезни! Уйди! – закричала Марина, и хоть Полуянов не пытался прикоснуться к ней, принялась бить его сжатыми кулаками.

Он не прикрывался от ударов, не хватал ее за руки. Он даже не чувствовал боли, хотя Марина колотила его изо всех сил.

– Уйди! Исчезни сейчас же! Я не хочу тебя видеть!

– Ты сейчас посидишь и успокоишься.

Женщина еще раз ударила Полуянова в грудь и глубоко вздохнула. Задержала дыхание.

– Я не хочу тебя видеть, – снова повторила она.

– Я боюсь оставлять тебя сейчас одну, ты немного не в себе.

– Обещаю, что со мной ничего не случится.

Обещаю как другу Сергея, такое обещание тебя устроит? Уйди, или я снова сорвусь с катушек!

Еще что-нибудь подожгу, – Марина закрыла лицо ладонями.

Полуянов вышел из машины, немного прошелся. Обернулся. Марина сидела в прежней позе.

– Сумасшедшая, – проговорил Антон. – Ничего, она успокоится. Сорвалась и снова придет в себя. Она сильная, если захочет.

Он дошел до поворота и обернулся. Марина уже пересела за руль. Полуянов проследил за тем, как она развернула машину. Ехала не спеша, ровно. Когда автомобиль поравнялся с Антоном, Марина вскинула руку.

Полуянов успокоился.

Вагончик еще горел вовсю. Только что прибывшие пожарники раскатывали брезентовый рукав. Милицейский лейтенант стоял возле машины и курил, глядя на огонь. Сторож стройки, бледный, со всклокоченными волосами, сидел на бордюре поодаль. Возле его ног лежал опустошенный огнетушитель.

Завидев Полуянова, сторож оживился.

– А вот и хозяин, – крикнул он милиционеру.

– Что ж, могу только посочувствовать, – лейтенант немного удивленно взглянул на Антона.

Обычно человек, когда горит его имущество, хотя бы поинтересуется, как это произошло.

Подбежал пожарник:

– Что у вас в вагоне?

– Стол… – начал Антон и осекся, поняв, что, добавь он: кровать, душевая кабинка, холодильник с напитками, прозвучит это глупо.

– Баллонов с газом и бензина нет? – торопливо спросил пожарный.

– Нет. Там нечему взрываться, разве что холодильник.

Загудел насос в пожарной машине. Плоский брезентовый рукав вспучился, и из брандспойта ударила тугая струя воды. Зашипел раскаленный металл обшивки вагончика, повалил пар.

– Однако, и работничек у вас, – милиционер загасил окурок. – Я бы такого сторожа со стройки выгнал. Проснулся, только когда милицейскую сирену услышал. Толку от него я не добился. Пожарники позже приехали, а я-то здесь с самого начала пожара. Сто процентов, что это поджог, снаружи горело, а не изнутри.

Вы слышите меня?

Антон как завороженный смотрел на то, как пламя исчезает под струей воды.

– Да, да, подожгли, я сам видел.

Лейтенант удивленно вскинул брови.

– Я еще раньше вас сюда приехал, – Антон показал на свою машину. – Видел мальчишку, он с канистрой был. Поджег и бросился бежать.

Я погнался за ним, но так и не догнал. А теперь вернулся.

– Вы его запомнили?

Антон неопределенно повел плечами:

– Высокий, худощавый, в джинсах и клетчатой рубашке, в темных очках.

– А лицо вы его видели?

– Нет, только со спины. Он, когда убегал, даже не оборачивался.

– Что ж, негусто. Вы кого-нибудь подозреваете? Может, он работал у вас, а вы его обидели?

– Нет, несовершеннолетний еще.

Огонь пожарники уже сбили, но вагончик продолжал дымиться.

– Я вас попрошу, напишите заявление, так будет проще.

– Зачем? Я же понимаю, поджигателя вряд ли найдут. Зачем вам и мне лишняя головная боль?

– Положено так. Если вы заявление не напишете, придется все равно возбуждать дело.

Поджог в городе…

– Ладно.

Полуянов забрался в милицейскую машину и под диктовку лейтенанта написал заявление.

Затем они поменялись ролями, лейтенант записывал его показания. Мальчишку, якобы поджегшего бытовку, Антон описывал подробно, в деталях. У милиционера и сомнений не возникло, что Полуянов его обманывает. Когда лейтенант переспрашивал, то Антон не ошибался в деталях: когда говорил, он видел перед собой Марину, ее джинсы, ее рубашку, ее очки.

– Только лица не помню. Не видел я его.

Антон подписал протокол и протянул лейтенанту ручку.

– Это ваша, – напомнил милиционер.

– Несчастливый день, – вздохнул Антон и вышел из машины.

* * *

Марина на секунду задержалась перед высоким забором, а затем решительно толкнула калитку. Ястребов сидел в шезлонге возле крыльца, глаза его прикрывали солнцезащитные очки. Он не выказал удивления, словно ждал женщину.

– Я уже слышал, что случилось с вашим мужем. Примите мои соболезнования.

– Я вспомнила, как приходила сюда, и подумала, что вы сможете мне помочь.

Ястребов подал руку, помогая Красновой подняться на крыльцо.

– Я извелась, не знаю, что делать.

Мягкий кожаный диван чуть слышно скрипнул.

– Это обычное дело, – Ястребов положил очки на стеклянный столик. – И вы перепробовали все средства?

– Средства… – горько рассмеялась Марина. – Я даже хотела отравиться, вот только таблеток дома не нашлось. И я, и мой муж Сергей никогда не страдали бессонницей.

– А потом вы решили напиться?

Марина, сузив глаза, смотрела на хозяина дома:

– Откуда вы знаете?

– Это первое, что может прийти в голову, если хочешь забыться.

– Тоже не помогло. Мне стало так плохо, стоило выпить сто граммов.

– Вам повезло, организм не принял алкоголь. Было бы хуже, если бы помогло.

– Наверное, все же я зря приехала к вам.

Извините, – Марина порывисто поднялась. – Я поеду, мне стыдно, – она отвернулась.

– А вагончик зачем было поджигать? – мягко поинтересовался Ястребов, преграждая Марине дорогу. Женщина остановилась, отбросила со лба волосы. – Про это тоже в деревне говорят. Строители рассказывали.

Напряжение спало. Марина, немного успокоилась, но желание уйти не исчезло, а усилилось.

– Пропустите, – уже властно произнесла она.

– Вы этого не хотите, – покачал головой Ястребов, – иначе бы не приехали.

– Я лучше вас знаю, чего хочу, а чего нет.

Мне показалось, что я должна сюда приехать, а теперь вижу, зря.

– Вы говорите, как маленькая девочка, – вдогонку Марине бросил Ястребов.

Марина поймала себя на мысли, что она совершенно не воспринимает Ястребова как мужчину.

Так можно воспринимать доктора, контролера, продавца. Он лишь функция, но не человек.

– Вернитесь и не делайте глупостей.

– Глупостей я уже наделала, – Марина вернулась на диван. – Извините, что разговаривала грубо, но мое состояние…

– Я не в претензии.

– Вы чужой мне человек, а я приехала просить помощи, сама не знаю какой. В отчаянии ухватишься за любой шанс.

– Вы правильно сделали, – Ястребов вытянул руку, его ладонь замерла над головой женщины. – Вы чувствуете тепло?

– Пока еще нет.

– Вы и не должны его чувствовать, я проверял. Сидите и ни о чем не думайте. Старайтесь ни о чем не думать, – поправился хозяин дома.

Голос его долетал до Марины как бы издалека. – Люди боятся своих желаний и, чем сильнее глушат их в себе, тем больше страдают.

На губах Марины появилась спокойная улыбка. Она закрыла глаза.

– Мне хорошо, – прошептала она. – Вы даже не можете себе представить, как хорошо и спокойно мне стало.

– Почему же? Именно я и могу это представить. – Ястребов говорил вкрадчиво, но при этом оставался напряжен, как бывает напряжен человек, вслушивающийся в едва различимые звуки.

Он коснулся руки женщины, безвольно лежащей на коленях. Марина никак не отреагировала. Тогда Ястребов подхватил ее на руки и понес к выходу. Голова Красновой запрокинулась. Ястребов положил ее возле стены на выровненный речной песок. Остро отточенной палочкой обвел силуэт Марины и прошептал ей на ухо:

– Все позади, все хорошо. Я знаю, чего ты желаешь.

И женщина, как сомнамбула, поднялась.

Двинулась по двору, взошла на жернова и только тогда открыла глаза. В них не было прежней грусти, Краснова смотрела на мир весело и задорно.

– Я знаю тебя, – она махнула Ястребову ладонью.

– И я тебя знаю, – в тон женщине ответил Илья.

– С тобой интересно.

– С тобой тоже.

Марина, плотно составив ноги, спрыгнула с жернова и выбежала в калитку.

Хозяин дома мельника посмотрел ей вслед.

Краснова быстро бежала по тропинке вдоль реки, волосы ее развевались на ветру.

Глава 14

Дом престарелого священника отца Никодима стоял на перекрестке улицы Космонавтов и Чапаева. Андрей Алексеевич остановил машину. Из-за забора послышалось радостное тявканье, забренчала цепь, и открылась дверь.

На крыльце дома появился пожилой мужчина в накинутом на плечи светлом пиджаке. Он неторопливо открыл калитку, проводил гостя в дом. И вскоре Холмогоров уже сидел на залитой солнцем веранде, глядящей в сад. Вокруг дома росло очень много цветов. Жужжали пчелы, порхали птицы.

Древний, седой как лунь отец Никодим, маленький, сухонький, с большой белой бородой, в накинутом на плечи полушубке, полудремал в кресле. Но когда появился Холмогоров, старик открыл прозрачные, голубые глаза и на губах появилась улыбка.

Холмогоров представился, пожал отцу Никодиму руку. Пожилой мужчина, встретивший Холмогорова, принес стул и предложил гостю сесть. Покинул веранду бесшумно, закрыв за собой дверь.

– Да, – сказал отец Никодим, – я долго служил в Погосте. Начинал там еще до войны.

Потом переехал в Лихославль, служил здесь, а после войны несколько лет по большим праздникам ездил в Погост, священника у них не было. Почему там не остался жить, так на то воля Божья, промысел Всевышнего…

Холмогоров задавал вопросы, старик прикрывал глаза, на сморщенном лице то появлялась, то исчезала улыбка. Старик вспоминал молодость, ту пору, когда он был полон сил.

– А я уже двенадцать лет не служу. Ноги отказывать стали, до храма дойду, а обедню стоять не могу. Вы уж меня извиняйте, Андрей Алексеевич, что я вот так. Вас икона интересует, образ Казанской Божьей матери? Не при мне она появилась в храме. Даже не знаю, правда ли это, – старик смотрел на Холмогорова, словно тот был его правнуком. – Воды много с тех пор утекло, очень много. Мне рассказывала столетняя старуха еще до войны. Я тоже был любопытен, мне все было интересно – откуда какая икона. А самой старухе рассказывала то ли ее мать, то ли бабушка, я запамятовал. Знаете, Андрей Алексеевич, вы человек молодой, память у вас хорошая, вы все помните. И я был таким же.

Холмогоров не спешил перебивать отца Никодима, понимая, что, блуждая в лабиринтах воспоминаний, откручивая долгую жизнь назад, старик обязательно вспомнит историю, только не надо ему мешать.

Старый священник прикоснулся к серебристой бороде.

– Удивительное место – Погост. Очень красивое и такое мрачное название – Погост. А почему, ведомо вам?

– Нет, – сказал Холмогоров.

Старый священник поднял указательный палец, покачал им:

– Деревня старая, Бог весть когда на тех землях люди поселились. А места красивые, земля хорошая, леса, и луга, и река – в общем, благодать Божья. То ли люди грешны были.

То ли Господь на них прогневался, мор за мором насылал на деревню. Умирали дети, старики, и крепкие мужчины, и женщины молодые.

Хотели люди бросить те места, оставить дома и уехать.

– Куда?

– Не знаю. Всегда кажется, что, где-то жизнь лучше, вы согласны?

– Да, так кажется, пока не поездишь по миру, – Холмогоров кивнул, рассматривая сухонькие, как куриные лапки, руки старого священника, почти прозрачные, сделанные словно из воска.

– И уже решили местные жители: соберем урожай и уедем на новые земли. Поселимся среди лесов, земли вокруг много. Но приплыла по реке икона… По реке лодка приплыла! И прибили волны этот челн прямо к берету. Испугались местные крестьяне, думали, покойник в лодке, а там образ Божьей матери. А перед этим у женщины, у которой ребенок умер, видение было, Матерь Божью узрела скорбящая. И сказала ей Богородица во сне: приплывет лодка и будет в ней икона; будет эта икона защищать вашу деревню от всех бед и несчастий и не надо вам никуда ехать храм постройте, икону повесьте. Так и случилось. Чую, промысел Божий, – задумчиво, шелестящим голосом говорил старый священник.

Зажужжала пчела над ухом Холмогорова и опустилась на руку отца Никодима. Тот даже не заметил и продолжал свой рассказ:

– И кончились тогда несчастья, наладилась жизнь в деревне. И дети перестали умирать.

А было это в тысяча восемьсот десятом году, – старый священник так отчетливо произнес дату, словно событие произошло на его памяти. – Вот как появилась икона Казанской Божьей матери.

Откуда она приплыла, я не знаю, и навряд ли о том, кроме Бога, кому-либо известно.

Холмогоров благодарно кивнул. Пчела взлетела и покинула веранду сквозь открытую дверь.

– Хорошо у вас здесь, красиво, тихо.

– Красиво, – согласился старый священник. – Внуки с правнуками стараются, знают, что я цветы люблю и тишину. Совсем я уж слаб, глаза почти не видят, а вот слышу на удивление хорошо, как в детстве. Слышу, как листочки шумят, друг с дружкой переговариваются, слышу, как пчелки жужжат. Не хочется мне… – старик загадочно улыбнулся.

Холмогоров понял, о чем подумал старый священник.

– Скажите, отец Никодим, а вы мельника знали – Коровина?

– Знал, – сказал старый священник. Его лицо сразу же поменяло выражение, из благостного, простодушного оно стало настороженным, словно недоброе почувствовал. – А вам-то это зачем, Андрей Алексеевич?

– Не знаю. Спросил, к слову пришлось.

– Я позже туда приехал, но говорили о нем в деревне разное. Колдуном считали. Но знаете, какой народ, когда плохо, когда беда и горе, пойдешь за помощью даже к колдуну. Вот и ходили люди, кто погадать, кто полечиться.

Не в церковь шли, а к мельнику, – без досады в голосе сказал отец Никодим. – Я его ни в чем не обвиняю, плохого говорить не стану, лично с ним знаком не был. Но слыхал разное, будто и кровь умел останавливать, как говорили люди, дождь вызывать и грозу, непогоду заговаривать. Но в это, конечно, я не верю. Только Господь подобные чудеса творить может и больше никто, – старик замолчал и пытливо взглянул на Холмогорова, мол, какие еще последуют вопросы.

Но советник Патриарха просто поблагодарил отца Никодима.

– А вы куда сейчас, на ночь глядя?

– В Погост вернусь.

– Вы у отца Павла остановились?

– Да, у него.

– Поклон ему от меня. Хороший священник, повезло Погосту. И матушка у него хорошая, богобоязненная. А то, может, у меня заночуете? Не дело на ночь глядя в дорогу выбираться.

– Я на машине.

Холмогоров поцеловал руку отца Никодима.

Тот перекрестил его, и Холмогоров покинул дом на перекрестке улиц Космонавтов и Чапаева.

* * *

Младший сын священника Илья подхватился с кровати с первыми криками деревенских петухов. Семья и гость крепко спали. Илья сбросил с кровати ноги, протер кулаками глаза. На губах была улыбка, а в глазах испуг. Улыбался мальчишка чему-то ему одному известному.

Он вышел в гостиную, открыл шкаф. Его рука нащупала колечко с двумя большими ключами. Пальцы сжали прохладный металл, ключи даже не звякнули.

Неслышно, как кот, мальчишка покинул дом.

Спустился с крыльца, пересек двор, открыл калитку и взглянул в ночное небо. Несколько мгновений стоял, запрокинув лицо. В его глазах отражались звезды. А затем, даже не опустив головы, сжимая в пальцах ключи, он уверенно зашагал по деревенской улице. Он был босой, на холодной земле оставались аккуратные следы детских ног.

Вся деревня спала. Илья шел торопливо, словно неведомая сила подталкивала его в худенькие плечи и направляла. За деревней он остановился. Опустил голову. Движения мальчика были стремительны, но не слишком уверенны.

Руки, ноги, голова – все части тела двигались как бы сами по себе, не подчиняясь единой воле. Тем не менее он споро шел по широкой дороге, ведущей к церкви. Останови его кто-нибудь сейчас, окликни, он бы не услышал. Он двигался, как загипнотизированный, влекомый неведомой силой.

Наконец он дошел до церкви. Вошел в ворота, приблизился к крыльцу, залитому лунным светом. Прикоснулся рукой к холодному замку, вставил в тяжелый навесной замок большой ключ. И откуда только в детских руках взялась такая сила! Ключ дважды с хрустом провернулся. Мальчик снял открытый замок, вторым ключом отпер дверь и смело потянул ее на себя.

Из церкви пахнуло застоявшимся запахом воска, сгоревших свечей, ладана и всем тем, чем всегда наполнен воздух любой церкви, будь то городская с настоящим мрамором и позолотой или деревенская, скромная, крашеная. Запах в церквах всегда один и тот же.

У алтаря Илья Посохов остановился и принялся оглядываться по сторонам, словно пытался глазами кого-то увидеть или услышать подсказку, тихий шепот. Но кроме воркования голубей и сонного карканья ворон, мальчик ничего не услышал. Он вошел за алтарь и, держа перед собой вытянутые руки, нащупал икону Казанской Божьей матери, лежавшую на развернутом полотенце. Он закутал доску, завязал ее и, прижав к груди, покинул церковь, продолжая сжимать в руке кольцо с двумя ключами.

От церкви он пошел не к деревне, а стал спускаться по залитой серебристым лунным светом узенькой тропинке с пригорка вниз, к лугу. На лугу, ни на мгновение не остановившись, он свернул и направился к реке. Через четверть часа он уже стоял у высокого дощатого забора, держа на вытянутых руках, как тарелку, полную супа, икону, завернутую в белое полотенце.

Из-за забора раздался тихий голос:

– Иди сюда.

И мальчик повиновался ему, словно это был голос отца. Вошел во двор. С плеч Ястребова крупными складками спадала шелковая накидка. Его глаза были такими же невидящими, как и глаза мальчика. Лунный свет заливал двор; желтый песок, двумя холмиками лежащий у подкопанного огромного мельничного жернова, был похож на пепел, такой же серый и серебристый. На площадке неподалеку от мельничного жернова было выложено изображение иконы, принесенной мальчиком из церкви. Разноцветные мелкие кристаллики поблескивали и искрились, и изображение казалось стеклянным в лунном свете.

Ястребов заставил мальчика остановиться у ямы, взял в руки зубчатую доску, похожую на гигантский гребень, и принялся этой доской, этим странным гребнем, бормоча и выкрикивая гортанное слово, проводить по выложенному на песке изображению иконы. Мелкие сверкающие кристаллики смешивались, меняли места. И вскоре изображение исчезло, черное смешалось с белым, красное – с синим.

Ястребов заровнял площадку.

– Туда положи, слышишь, под камень.

Ребенок опустился на колени, спрятал икону под подкопанный мельничный жернов.

– Засыпай ее.

И сын священника собственными руками принялся сталкивать, сыпать в яму песок пепельного цвета. Вскоре Ястребов заровнял место. Приблизился к ребенку, положил на голову обе свои руки, крепко сжал пальцы, свел ладони, словно боялся, что голова мальчика выскользнет из ладоней, как арбуз.

– Все. Забудь, что было, иди и ложись спать. Ты сюда не приходил. Я тебя не звал. И в церкви тебя не было. Ты спал, даже никаких снов не видел. Ты меня понял? – глядя в невидящие глаза ребенка, внятно произнося каждое слово, говорил Ястребов.

Мальчик моргнул, но кивнуть головой не смог, так крепко сжимал его голову мужчина в длинной шелковой накидке.

Доведя мальчика до калитки, Ястребов вытолкнул его.

– Иди и никогда сюда не возвращайся, – словно бы ударил в спину голос.

И Илья пошел, ускоряя шаг.

Он неслышно вошел в дом, повесил в шкаф ключи от церкви. Тихо проскользнув в спальню, он даже не взглянул на старших братьев, забрался под одеяло, свернулся калачиком и забылся сном.

А наутро к дому священника прибежал церковный староста, возбужденно размахивая руками, словно отгоняя назойливых ос.

– Батюшка Павел, – еще с порога закричал старик, – церковь открыта, дверь нараспашку!

– А в церкви никого?

– Обокрали! – воскликнул священник.

Холмогоров вошел в гостиную. Он уже был одет и умыт. Спокойно посмотрел на нервничающего старика, на перепуганного отца Павла, на побледневшее лицо матушки Зинаиды.