Текст книги "Кроссворд для Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ГЛАВА 7

Макс в очередной раз поднял камеру, направив ее на толпу. Когда он прильнул к окуляру, то увидел, что Омар спешит к нему, пробиваясь среди гуляющих. Глеб стоял за спиной у тележурналиста, делая вид, что его заинтересовал герб, укрепленный на башне ратуши.

– Извини, Макс, – выдохнул шах-Фаруз, – такую бабу увидел, что не удержаться, – он развел руки, как рыбак, рассказывающий об улове. – Бедра у нее… ты же знаешь, не мог устоять, боялся, упущу.

Француз вежливо улыбнулся. Мол, я понимаю, что ты меня обманываешь, но приходится верить тебе на слово. Омар выглядел чрезвычайно довольным, можно было подумать, будто он на самом деле встречался с женщиной. А радовался он тому, что сумел встретиться с военным атташе и заместителем министра обороны так, что его отсутствие не вызвало особых подозрений.

– Купил-таки? – спросил он у Фурье, глядя на запакованную картину.

– Купил, но другую. Твоя мне не понравилась. У настоящей картины должна быть история, как у моей. Клошар мне ее рассказал.

– Я подумал, – поморщился шах-Фаруз, – что ты прав: та картина – настоящая мазня, и выбирать полотно надо со специалистом.

Омар разглядывал перстни на руках, затем неожиданно для француза предложил:

– Скучно мне, выступления вялые. Моя певичка уже отстрелялась, свадебным генералом я побыл. Пора и в Москву возвращаться. Как ты?

Макс даже растерялся:

– Не знаю, наверное, я останусь.

– Как хочешь. Гульнем сегодня напоследок и распрощаемся.

– Даже на концерт не пойдешь?

– Чего я там не видел? Свой номер я отбыл. Оставайся, Макс, тебе тут в диковинку. Может, еще одну картину купишь.

Француз прижимал купленное полотно и не мог понять, почему Омар так быстро принимает странные решения. То обещал ему устроить ночные съемки погрузки оружия, то словно забыл о договоренности.

Солнце уже клонилось к закату, когда афганец закончил прогулку по городу. Он ни разу не рискнул оказаться в безлюдном месте, был только в толпе, только под прикрытием телохранителя.

Глеб, следивший за ним, уже подумал, что тот мог заметить за собой слежку или его предупредили, что американцы собираются потребовать его выдачи. Разговора шах-Фаруза с Максом он не слышал, стоял от них далековато, но восполнил пробел тем, что умел читать по губам.

«Завтра он уезжает.»

Получалось, что ликвидировать Омара нужно непременно сегодня, иначе он вернется в Россию и будет поздно.

«Нет, меня он не заметил, – решил Глеб. – И за себя не опасается. В Витебск ему нужно было приехать, чтобы встретиться с кем-то – с продавцом или с покупателем оружия. Встреча состоялась, и теперь ему тут нечего делать.»

Омар бросал взгляды на красивых девушек. На «Славянском базаре» было на что посмотреть. Сексуальная неудовлетворенность сквозила в каждом движении афганца, в его маслянистом взгляде, в словах.

Макс и Омар вернулись в гостиницу, когда уже начался концерт. И если первый день фестиваля заставил всех приехавших на него собраться в центре города, то теперь часть публики отдыхала. Встретились старые друзья, завязались новые знакомства, деловые контакты. Макс и Омар пришли к шапочному разбору. Девиц с улицы в гостиницу не пускали, и все свободные дамы в баре оказались разобраны.

Пару раз шах-Фаруз пытался заигрывать с певичками, но в конце концов понял: ничего ему не светит, так как у них были надежные спутники. От скуки афганец выпил сто граммов коньяку и сладко зевнул:

– Пойду-ка я спать. И тебе советую.

Макс имел больше шансов на успех. Исполнители второго эшелона мечтали о том, чтобы их запечатлели для телевидения. Однако Фурье приехал в Витебск не за этим. Он, прихватив купленную картину, забросил на плечо камеру и вместе с охранником и Омаром скрылся в лифте.

Глеб вызвал вторую кабинку, уехал вслед за ними. Выходя в коридор, он успел заметить, что все трое мужчин разошлись по своим номерам. Теперь вытащить Омара из номера было практически невозможно. При желании Глеб мог устранить шах-Фаруза в коридоре, когда шел следом за ним, но тогда оставались бы охранник и француз, видевшие его. Убивать ни в чем не повинных людей Сиверов не хотел.

Глеб прикусил губу. Время уходило, он терял шанс за шансом.

«Прямо наваждение какое-то!» – подумал он.

Он вернулся к лифту, сел в кресло, закурил. С его места хорошо просматривался коридор, оттуда Омар не смог бы выйти незамеченным.

«Он не станет выходить, придется каким-то образом забраться к нему в номер. Дверь, окно – в любом случае охранник среагирует, придется убрать и его.»

Мигнула красная стрелка на табло, раздался, мелодичный звонок, и створки кабинки разошлись. На площадку вышла горничная в белом переднике, на указательном пальце она держала связку ключей. Приехала она не одна: у зеркальной стены лифта, облокотясь на поручни, стояла украинская певица, вся в черной коже, с незажженной сигаретой в руке. И без того пышная, размноженная зеркалами, она, казалось, занимает всю кабину.

Глеб молниеносно поднялся, шагнул в уже закрывающиеся створки. Певица чуть подвинулась, чтобы дать Глебу возможность добраться до панели с кнопками.

– Отлично, мне тоже на шестой, – улыбнулся Сиверов.

Из лифта они вышли вместе. Пустой коридор. Глеб молча шел рядом с Оксаной. Певица остановилась, остановился и Сиверов.

– Вам что-то надо от меня? – игриво поинтересовалась Оксана.

– Совсем немного – один телефонный звонок, – Глеб вытащил из кармана «мобильник».

– Хотите позвонить любовнице и боитесь, что ее муж дома? – девушка взяла трубку в ладонь. – Если вы сами не женаты, то я помогу.

– Нет, я поспорил с приятелем. Помните, в баре к вам клеился богатенький Буратино, восточный человек, полный, с усами.

– Омар? Однако у вас и друзья!

– Как всякий восточный человек, он очень обидчивый, после вашего отказа в сердцах сказал мне, что не пойдет к вам в номер, даже если вы позвоните и пригласите его к себе, намекнув, что сейчас одна.

– Не думала, что задену его за живое.

Сиверов был из той породы мужчин, которые безоговорочно нравятся женщинам. Он умел врать, глядя в глаза и не краснея.

– Мы хорошо выпили с ним вечером, и я сдуру предложил спор, сказал, что он не устоит и прибежит по первому вашему звонку.

– И много вы поставили на кон?

– Шестьсот долларов. Я был пьян. А теперь получается, я проиграю в любом случае, потому что звонить вы ему не собираетесь.

Толстушка задумчиво смотрела на Глеба, вертела в руках мобильный телефон.

– Если мой звонок не прозвучит, вы все равно проиграете?

– Да. Так мы условились. Никогда больше не буду спорить пьяным, – Глеб умоляюще взглянул в глаза певички. – Давайте накажем развратника на деньги? Я уверен, против вашей красоты он не сможет устоять.

– И что я с ним буду потом делать?

– Скажете, произошла ошибка, звонили не вы. Можете не сразу открыть дверь номера. Дождетесь, пока подойду я, и вместе посмеемся над ним.

– Его зовут Омар?

– Да.

– Диктуйте номер, – хитро улыбаясь, Оксана прижала трубку к уху.

– Да, – неохотно ответил Омар. Номер, высвеченный на дисплее, был ему незнаком.

– Омар? Ты меня узнаешь? – томно спросила Оксана. Секундная пауза. Певичка подмигнула Сиверову. – Значит, в баре были всего лишь слова? Я теперь одна.

– Красавица, где ты?

– Мой продюсер ушел на концерт, а я одна в номере, скучаю. Постель в «Эридане» такая холодная!

– Какой у тебя номер?

– Шестьсот пятидесятый. Жду, козлик ты мой! – Оксана вернула трубку Глебу.

– Выигрыш пропьем вместе. Спасибо.

Глеб сбежал на третий этаж по лестнице и сел в кресло возле лифта. Закурил, хотя окурок брошенной им впопыхах сигареты еще дымился в пепельнице. Дверь номера Омара бесшумно отворилась, и шах-Фаруз быстро зашагал по мягкому ковру к лифту. В руке он держал бутылку шампанского, холодного, запотевшего, только что из холодильника. Глеб, опустив руку в карман, нащупал усики чеки у гранаты и большим пальцем вырвал кольцо. Придержал рычаг ладонью.

Омар окинул Глеба безразличным взглядом – мало ли чего человек решил покурить у лифта, может, ждет кого. Омар зашел в кабину, нажал кнопку шестого этажа. Створки начали сходиться. В последний момент шах-Фаруз что-то заподозрил, рука его скользнула в карман.

«Наверное, за пистолетом», – подумал Глеб и бросил в кабинку гранату, бросил в самый последний момент, когда между створками оставалось каких-нибудь пятнадцать-двадцать сантиметров. Омар не успел вставить между ними ногу, и лифт тронулся.

Афганец метался в просторной кабине, понимая, что его уже ничто не спасет.

Глеб абсолютно беззвучно бежал по коридору к двери своего номера. Когда у него за спиной громыхнул взрыв, он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, лишь только услышал, что в конце коридора в дверях проворачивается ключ, быстро зашагал к лифту.

Хлопали двери, мимо Сиверова пробежал Макс, тележурналист на ходу проверял камеру. Фурье боялся опоздать, оказаться вторым, он первым должен снять происшествие. Взрыв в элитной гостинице на «Славянском базаре» назавтра же, после посещения Витебска тремя славянскими президентами, – такую новость можно дорого продать.

Охранник афганца стучал в дверь хозяина, надеясь его разбудить. У лифта уже собрался народ. Фурье с включенной камерой был не один, еще двое операторов пытались занять выгодную для съемки позицию, но француз ловко оттирал их. Граната взорвалась, когда кабина поднялась лишь до половины своей высоты. Блестящие створки из нержавеющей стали выгнулись, из-за них валил удушливый дым. Горела пластиковая облицовка лифта и мягкое ковровое покрытие.

Появилась охрана гостиницы, милиция, пожарные. Прибежал охранник шах-Фаруза. Макс Фурье не выключал камеру, он ловил тот момент, когда наконец откроют створки лифта и он сможет снять внутренности кабины. Орудуя пожарным топором и багром, двое гостиничных охранников сумели раздвинуть створки. В кабине бушевало пламя. На любопытных повалил густой, едкий от горящей синтетики дым.

Пожарник ловко, как на учении, сорвал огнетушитель, и из алюминиевого раструба вырвалась струя углекислоты. Пожар был ликвидирован в течение десяти секунд.

– Живой кто-нибудь есть? – прошептала горничная, глядя на стекающий из высокоподнятой кабинки дым, и тут же заверещала от ужаса.

Узнать Омара в том, что предстало перед глазами любопытных, было почти невозможно. Осколком разбитого зеркала шах-Фарузу срезало пол-лица, грудь разворотило взрывом. То, что погибший в лифте именно Омар шах-Фаруз, поняли лишь три человека: охранник и Макс Фурье, узнавшие ботинки афганца, да и сам Глеб Сиверов, забросивший в кабину гранату.

– Срочно всем эвакуироваться из здания! – захрипел над головой собравшихся динамик пожарного оповещения. – Лифтами не пользоваться, спускаться по лестницам. Без паники!

Макс Фурье медленно опустил камеру, лицо его было бледным, губы дрожали. Он сделал шаг назад, и тут же его место заняли два других телеоператора, желающие снять трагедию в подробностях.

– Правильно, – тихо сказал Сиверов, проходя мимо Макса Фурье, – надо успеть собрать вещи, иначе потом мы кое-чего в своих номерах не досчитаемся.

Счастливчиков, кто успел пройти к себе в номер, оказалось немного – Сиверов, Фурье и двое танцоров кордебалета. Милиция перекрыла вход в коридор, теснила желающих забрать вещи. Глеб нагнал Макса, когда тот с картиной под мышкой, с камерой на плече выходил на стоянку через черный ход, специально открытый дежурным для эвакуации.

– Оставаться здесь у меня нет ни малейшего желания, – сказал Сиверов французу.

– У меня тоже.

– Насколько я знаю, через два часа поезд на Москву и через три – на Минск. Вам в какую сторону?

– В Москву, конечно же, в Москву, – растерянно проговорил Макс и нервно огляделся.

Ему казалось, что с минуты на минуту прикончат и его, ведь он все время на «Славянском базаре» был рядом с Омаром.

Глеб остановил такси:

– Садитесь. Или вы передумали?

Фурье теперь боялся даже собственной тени. Когда он увидел на крыльце гостиницы мрачного вида милиционера, то быстро юркнул в салон желтой «Волги».

– Да, я с вами.

– Федор Молчанов, – представился Глеб Сиверов.

– Макс, просто Макс, – не стал называть свою фамилию француз.

– Вы, наверное, бельгиец? – специально ошибся Сиверов.

– Конечно, да, я из Брюсселя, – обрадованно вздохнул Макс Фурье. – Я думал, только в России гремят взрывы, оказывается, можно погибнуть от бомбы и в тихом Витебске.

– Кстати, вы не знаете, кто погиб?

– Понятия не имею.

Оксана стояла среди толпы постояльцев, собравшихся возле гостиницы. У крыльца она насчитала десять милицейских машин, три черные «Волги» и один «Мерседес» с тонированными стеклами.

– Что же, все-таки, произошло? – допытывалась она у своего подвыпившего продюсера Петра Гриненко. Того взрыв застал в баре, и, выходя на улицу, он прихватил с собой уже оплаченный графин водки и рюмки.

– Хрен его знает, Оксанка, выпей.

Певица, не покривившись, проглотила рюмку водки, налитую до краев.

– Говорят, взорвали кого-то.

– Кого?

– Кого надо, того и взорвали. Какого-то трижды нерусского. Не то афганец, не то иранец…

– Полный такой, с усиками? – ужаснулась Оксана.

– Не знаю, от него мало что осталось.

И тут Оксана принялась осматриваться. Она искала взглядом Глеба. Тут до нее дошло, что она стала невольной соучастницей.

«Боже мой, сейчас начнутся допросы, объяснения. Что я стану отвечать? Незнакомый человек подошел ко мне, попросил вызвать иностранца из номера… – и тут от души у Оксаны отлегло. – Я звонила по его телефону, откуда они узнают о звонке?» – и певица, радостная, повисла на локте у Петра.

– Оксанка, ты чего так обрадовалась? – Гриненко смотрел на свою подопечную с опаской, уж не поехала ли крыша у девушки.

– Это я обрадовалась, что не мы с тобой в лифте ехали.

– А, – расплылся в довольной улыбке Петр, – нас-то с тобой за что взрывать?

– А его?

– Они, чурки, хитрые, – Петр приложился к графинчику с водкой.

Оксана нежно прильнула к своему защитнику:

– Петро, ехали бы мы с тобой в лифте, а там бомба лежит, что бы ты делал?

Гриненко не на шутку задумался:

– Кто ж его знает? В штаны наложил бы, наверное, от страха.

– А я-то думала, ты бы бомбу собой прикрыл, чтобы я жива осталась.

– Конечно, накрыл бы, – одним глотком Петро допил водку из графинчика и с лживой нежностью посмотрел на Оксану. – Слушай, а это не тот мужик был, который к тебе в баре приставал?

– Какой? – деланно вскинула брови певичка. – Не помню я такого.

Гриненко взглянул на часы.

– Еще часа два на улице торчать, пока все здание проверят. Пошли, в кабак завалимся. Одно нам остается – напиться сегодня.

Милиционер, стоявший на крыльце, через мегафон просил видевших что-нибудь подозрительное в последние дни подойти к следователю. Петр и Оксана, не обращая на него внимания, перебрались в уличное кафе.

Макс Фурье боялся даже на шаг отойти от Сиверова, повсюду ему мерещились преследователи. Француз успокоился лишь после того, как поезд тронулся. В купе они ехали вдвоем.

– Я видел, как вы снимали, – сказал Сиверов. – Странные вы люди, журналисты – ведете себя как стервятники. Вместо того, чтобы помочь лифт открыть, мешаете людям работать, снимаете.

Фурье даже не обиделся:

– Я горжусь тем, что моя камера оказалась на месте происшествия первой. Вы сами чем занимаетесь?

– Бизнесом, – уклончиво ответил Глеб.

И Макс, знакомый с правилами приличия, принятыми в странах бывшего Советского Союза, не стал расспрашивать, каким именно бизнесом его попутчик занимается.

Глеб старался не подавать виду, что ему заметны опасения француза. Тот даже в туалет боялся выйти без сопровождения.

«Он не так прост, – подумал Сиверов, – наверняка понял, чем занимается шах-Фаруз, а может, и сам замешан в его аферах.»

– Выйдем покурить? – предложил Макс.

– Можем курить и здесь, – Сиверов чуть опустил раму. Фурье явно расстроился, он хотел вместе с Глебом выйти из купе.

В дверь постучали. Тележурналист тут же глянул на спутника – уж не сговор ли это?

– Войдите.

Появилась проводница, молодая стройная девушка в униформе:

– Чай? Кофе?

– Не сейчас. У вас выпить найдется?

– Ресторан в соседнем вагоне, – напомнила проводница.

– Вы составите мне компанию?

Глеб согласился.

– Документы прихватите, – напомнил Сиверов, – не ровен час умыкнут.

– Я их всегда ношу при себе.

Макс Фурье прихватил камеру. Он пропускал Сиверова перед собой во все двери, зная, что если обрушится удар, то он придется на голову идущему первым. Наконец они дошли. Половину вагона занимал ресторан, половину – бар. У Макса Фурье зажглись глаза, когда он увидел спиртное.

– Что будете пить? – спросил журналист, устраиваясь у стойки.

– Вы человек проницательный, попробуйте угадать мой любимый напиток.

Фурье смотрел то на полки, то на Глеба:

– Обычно вы пьете водку, но это не ваш любимый напиток, она лишь дань русской традиции.

– Пока угадываете.

– Виски пьют в основном снобы, а вы не из их числа.

– Иногда люблю выпить хорошее виски. Но, если человек любит черную икру, это не значит, что он ест ее с утра до вечера столовой ложкой.

– Я сейчас закажу, – обрадовался француз. Понемногу к нему возвращалось хорошее расположение духа, его никто, не преследовал, никто не приставал. – Два по сто армянского коньяка.

– Попали в десятку, – улыбнулся Глеб. – Я люблю коньяк, но не французский, а армянский, грузинский и азербайджанский.

Бармен подал два бокала.

– Лимон будете? – спросил он.

– По-моему, это тоже русская традиция, – задумался француз.

– Я даже знаю ее происхождение.

Глеб грел коньяк в ладони, пропустив ножку рюмки между пальцев.

– Интересно… Абсолютно не русские вещи – и коньяк, и лимон.

– Как назывались заводы, производившие коньяк до революции?

Француз пожал плечами.

– Заводы Шустова. Именно он, первый в Российской империи, решил производить коньяк, сделал это в Армении, где больше солнца. Ну и конечно же, чтобы сделать рекламу, угостил царя своей продукцией. Подарил ему бочонок. Император был человеком тактичным, коньяк ему страшно не понравился, и, чтобы перебить вкус, он попросил лимон – закусить. Шустов понял, в чем дело. Но мужик он был хитрый и раструбил о том, что его коньяк нужно непременно закусывать лимоном, как сделал это сам император.

– А я-то думал! – рассмеялся француз. – Лимон перебивает всякий вкус и всякий запах, даже рыбный, – он приподнял бокал, подмигнул Глебу и сделал маленький глоток. – Чем дольше сохраняется во рту вкус, тем лучше коньяк.

Глеб хлопнул себя по карману:

– Сигареты забыл в купе, сейчас принесу.

– Воспользуйтесь моими, – Макс открыл пачку.

– Ваши для меня слишком слабые, я привык к крепким.

Глеб вернулся в купе и тут же открыл сумку Макса. Все отснятые кассеты Фурье прихватил с собой в бар. В сумке же лежали чистые, еще не распечатанные. Глеб сам видел, как на «Славянском базаре» Макс подписывал отснятые кассеты. В вещах ничего подозрительного не нашел, ни пистолета, ни компрометирующих документов. Картина, упакованная в глянцевый плакат с суперкроссвордом и перевязанная мохнатой пеньковой веревкой, стояла на полке.

Глеб развязал узел, снял обертку. Теперь он мог внимательнее рассмотреть картину. Женщина на полотне улыбалась, ей улыбнулся и Глеб. Он ловко отогнул гвозди и вынул полотно из рамы. По краям оно оказалось записано темперной краской.

«Странно. Раньше полотно было записано, и недавно темперу смыли.»

Даже по жалким остаткам живописи было видно: сделана она была в стиле соцреализма. Наверху просматривался кусок кумачового лозунга и самые верхушки написанных охрой букв, по которым нетрудно было восстановить и всю надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Поскольку Сиверова интересовала не живопись, а то, использовал ли Фурье картину в качестве тайника, он вновь завернул полотно в плакат и перевязал поверху бечевкой. С сигаретной пачкой в руке Глеб вернулся в бар.

Макс делал вид, что тянет всю ту же самую рюмку коньяка. Рюмка, конечно, осталась прежней, но коньяк был налит повторно. Алкоголь хорошо снимает стресс, а Максу не хотелось показывать свою слабость. Свою работу Сиверов выполнил и поэтому тоже мог позволить себе выпить.

Выпить, в понимании Глеба, означало граммов двести-двести пятьдесят, так, чтобы алкоголь пошел в радость. Он, конечно, мог выпить и больше, но в крайних случаях, когда требовалось подпоить собеседника. В ответственных ситуациях Сиверов практически не пьянел.

Француз захмелел быстро, как бывает со всяким, кто получит временную передышку, а потом дорывается до спиртного. Когда Глеб завел его в купе, Макс сразу же рухнул на полку, пробормотал пару фраз по-французски и заснул.

«Я мог бы посмотреть его вещи и теперь, зря старался – улыбнулся Глеб, – лучше всего сейчас отдохнуть, я заслужил отдых.»