Текст книги "Двойной удар Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

«Окурки – трупы сигарет», – подумалось Сиверову.

– Вот, Глеб, что случилось – Мерцалов в Москве.

Пессимисты оказались правы.

Глеб ничем не выдал, что эта новость его сильно удивила. Он глотнул кофе, посмаковал его вкус.

– Откуда такая информация?

– Он успел засветиться. Вчера днем в ресторане Мерцалова опознал офицер ФСБ капитан Сергачев.

И попытался его взять. Сумасшедший, он думал, это легко и просто.

– Как взять – в одиночку?

– Никто толком не знает, как это произошло. Его пытались взять Сергачев с двумя омоновцами, которые оказались в ресторане. И у гардероба они попытались захватить Мерцалова.

Глеб отставил кофе.

– Хотите, я вам скажу результат?

– Ну, говори, – сдвинув к переносице седые брови, с какой-то горечью обронил Потапчук.

– Взять они его не смогли, и, думаю, Мерцалов оставил после себя два трупа.

Генерал немного злорадно сказал:

– Ошибаешься, Глеб, не два, а три.

– Ну что ж, ошибка, конечно, не очень приятная.

Я хотел сказать, что три, но затем решил преуменьшить.

Праздники меня расслабляют.

Потапчук промолчал.

– А как вы считаете, Федор Филиппович, если бы меня попытался взять офицер ФСБ с двумя омоновцами, это бы им удалось?

– К счастью, такое возможно только предположить.

– Можно добавить еще пару человек.

– Но не нужно… – скривил генерал тонкие губы и добавил:

– Людей жалко.

– То же самое и с Мерцаловым. Так что, капитан Сергачев действовал на свой страх и риск, никого не поставив в известность?

– Получается так. Если бы я об этом знал, все можно было бы переиграть. Мерцалова следовало вести и, только все тщательно продумав, произвести захват.

– Да, прыть не всегда идет на пользу дела, – философски заметил Сиверов, вновь берясь за кофейную чашку. – А что произошло потом?

– Я думаю, Глеб, ты знаешь сам. Он исчез, растворился. Без следов.

– И что вы собираетесь делать?

– Делаем все, что можем. Кстати, вот результаты баллистической экспертизы, – генерал кивнул на свой стол, на краю которого лежал целлофановый пакет с тремя пулями и тремя гильзами, а также три листа бумаги, сколотые одной скрепкой.

– Разрешите?

– Пожалуйста.

Глеб поднялся с кресла, посмотрел на пули, на гильзы.

– По-моему, это армейский кольт. Правда, пули какие-то странные: почему они так оцарапаны?

– Почитай заключение баллистиков.

Глеб взял листы и быстро прочел.

– Ну что ж, все правильно. Пули бронебойные, усиленный заряд, армейский кольт.

– И ты любишь это оружие?

– Да, генерал, это надежная машина. Почти никогда не дает осечки, позволяет вести прицельную стрельбу. А в случае чего его можно использовать и в рукопашном бою. В общем, тяжелая штука и универсальная.

– Надеюсь, с собой ты его не носишь?

– Нет, Федор Филиппович, не ношу. Я же не сумасшедший. Я вообще не люблю оружие, беру в руки, только когда выхожу на работу.

– Считай, Глеб, ты на работе.

– Я это понял, генерал.

– Мерцалова следует найти.

– Так что все-таки делает, ваше управление? У вас так много людей.

– Я же сказал, мы пытаемся сделать все, что в наших силах. Фотография Мерцалова распространена, она у каждого сотрудника ФСБ, ФСК, у всех тех, кто с нами сотрудничает. А еще мы хотели – и бумага уже была подписана – несколько раз показать фотографию Мерцалова по телевидению и обратиться к населению.

– Все понятно, Федор Филиппович. Этим вы ничего не добьетесь.

– Да, мы отказались от этой затеи. А почему ты так думаешь?

– Он слишком умен и осторожен, чтобы попасться таким образом.

– Но, возможно, его кто-нибудь и увидит. Он же должен питаться, выходить в магазин, в ресторан, менять деньги, в конце концов… Не может же он выполнить свою работу, безвылазно сидя где-нибудь в квартире или на чердаке!

– Естественно, нет.

– Так что же он будет делать?

– Он изменит внешность, генерал.

– Как изменит?

– Ну, приклеит бороду, усы, наденет парик… Обязательно поменяет костюм, поменяет повадки, походку. Мерцалов не тот человек, который может попасться участковому или сотруднику уголовного розыска.

– Да, я тоже так думаю. Но ведь что-то же надо делать!

– Делайте, делайте. Все ваши действия будут заставлять его двигаться, а это самое главное. Двигаться в том смысле, – уточнил Глеб, – предпринимать определенные действия. Чем черт не шутит, вдруг он поведет себя как-нибудь неадекватно, и тогда его можно будет увидеть, засечь.

– Я тоже надеюсь на это, – сказал генерал, раскуривая уже вторую сигарету.

– Можно пожелание, Федор Филиппович?

– Почему же нельзя.

– Вы не курили бы так много.

– Ладно тебе. Жена уже достала.

– Тоже печется о вашем здоровье?

– Запилила своей опекой.

– Я не пилю – просто советую.

– А сам куришь?

– Да, курю. Но лишь в двух случаях: когда волнуюсь или когда мне очень хорошо.

У генерала чуть не сорвалась с языка шутка: «И в постели с женщиной ты куришь? Ведь с женщиной тебе хорошо наверняка?» – но он сдержался.

– Знаете, генерал, я не курю лишь в постели с женщиной.

Федор Филиппович почувствовал, что кровь прилила к щекам.

«Вот уж этот Сиверов, чтоб его!.. Насквозь видит, ничего от него не скроешь – даже мысли. А еще кличка у него – Слепой».

Потапчук пожал плечами и поспешил сменить тему:

– Так что, Глеб Петрович, давай, начинай заниматься. Если что понадобится, я к твоим услугам. Мои люди тоже. Транспорт.

– Нет, генерал, я привык действовать в одиночку.

Хуже всего, что у меня пока нет никаких соображений.

– Ничего, я все равно отдам распоряжение в случае чего выделить тебе людей и технику, не помешает.

– Вероятно… Но и не поможет.

– Ты мне хотел что-то сообщить? Или спросить? – генерал вспомнил телефонный разговор.

– Вот что, – Глеб запустил руку в карман и вытащил сложенный вчетверо лист белой бумаги, на котором мелким шрифтом были отпечатаны фамилии, имена, адреса, телефоны и всевозможные, на первый взгляд, бессмысленные цифровые данные – часть их начиналась с нуля, – и подал этот листок генералу.

Тот поморщился и был вынужден достать из кармана пиджака очки.

– Что это?

– Это одна моя находка, генерал. По-моему, любопытная. А как она вам?

– Все-таки объясни, что это. И зачем ты мне это показываешь?

– Я хотел бы получить информацию по тем людям, чьи фамилии здесь указаны.

– Откуда у тебя взялись эти фамилии?

– Вы знаете что-нибудь, Федор Филиппович, об ограблении банка в Женеве, о том ограблении, когда пострадал… – Глеб уже знал имя русского, которого встречал у входа директор банка, но не торопился называть его.

– Когда пострадал кто?

– Артем Прохоров.

– Да, я слышал об этом.

– Так вот, это информация с его записной книжки, которая случайно попала мне в руки.

Генерал хохотнул.

– Ну и случайность, я тебе скажу! Ты удивительный человек, Глеб Петрович, тебе ужасно везет. Ты всегда оказываешься в нужном месте в нужное время. Думаю, за эту книжку тебе очень много заплатил бы ее хозяин.

– Я тоже так думаю, Федор Филиппович, но деньги мне не нужны.

– Хорошо, книжку оставь пока у себя. Все, что будет по моему управлению, я тебе дам.

– Сбросьте мне на дискету, я посмотрю на своем компьютере.

– Но особо секретную информацию.., выносить из здания…

– Нет, генерал, только то, что вы посчитаете возможным. Остальное я просмотрю здесь.

– Договорились. А ты действуй. И вот еще… Эти бумаги присланы мне из Норвегии и… – генерал тяжело вздохнул, – и из Италии. Скорее всего, и там, и там действовал Мерцалов. Он в Риме застрелил Аль-Рашида, а под Оленом заколол стилетом Валентина Батулина. Все эти люди связаны с подписанием контракта по нефти, очень широкомасштабного и значительного, и, если честно сказать, сильно ущемляют интересы одного из наших восточных друзей. Но для того чтобы контракт был сорван окончательно, им нужно…

– Я все понял. Мерцалов приехал в Россию, чтобы убрать нашего «главного нефтяника»?

– Да, именно, – хмыкнул генерал. – Хорошо с тобой разговаривать, Глеб Петрович. Я не успеваю додумать мысль, а ты уже произносишь законченную фразу.

– Что поделаешь, Федор Филиппович, голова нужна не для того, чтобы шапку носить, верно?

– Верно, Глеб, верно.

Еще около часа Федор Филиппович Потапчук, не отвечая ни на какие телефонные звонки, оживленно беседовал с Глебом Сиверовым. Они обсуждали всевозможные варианты и делились друг с другом самыми невероятными соображениями по предстоящему делу.

Дважды помощник приносил им кофе и дважды забирал переполненную пепельницу с низкого столика.

Наконец все было оговорено, и Глеб покинул управление генерала Потапчука.

Глава 16

Мерцалов сидел на полутемной кухне в квартире, снятой им на шоссе Энтузиастов. Перед ним лежала распечатка с графиком мероприятий, на которых собирался присутствовать Василий Степанович Черных. Все строчки, кроме одной, оказались вычеркнутыми. На лице наемного убийцы застыла удовлетворенная улыбка. Единственной не зачеркнутой строчкой оставалось:

"Большой театр. Премьера оперы «Жизнь за царя».

Огонек зажигалки лизнул край листа. Бумага ровно вспыхнула и исчезла в пламени, рассыпавшись на множество черных хлопьев. Довольный Мерцалов перемешал пепел и смыл его из пепельницы тугой струей горячей воды в кухонную раковину.

«Вот это и есть тот самый третий вариант, – подумал он, – который просчитать будет почти невозможно. – От спектакля меня отделяет всего день. И чем быстрее я сделаю свое дело, тем лучше. Нужно уметь действовать решительно и быстро».

Мерцалов развернул газету и отыскал в ней расписание театральных спектаклей.

«Так и есть, – обрадовался он, – в один день балет, сегодня, на следующий – опера, это завтра. Сегодняшний балет-то мне и нужен».

С немного презрительным выражением на лице Мерцалов торопливо одевался. На этот раз он прихватил с собой нож с выкидным лезвием и черную шелковую удавку. Он обеспокоенно посмотрел на часы – нет, все нормально: до окончания спектакля у него еще оставалось время.

Вскоре Мерцалов прохаживался у Большого театра, в отдалении, но так, чтобы держать в поле зрения служебный подъезд, которым обыкновенно пользуются артисты. Время от времени дверь открывалась, входили и выходили люди. Мерцалов терпеливо ждал. Когда же до окончания спектакля оставалось совсем немного, он нашел себе более чем странное занятие.

Он завернул во двор и, остановившись напротив низкого окна первого этажа, за которым располагался какой-то безжизненный в это время дня офис, достал из кармана небольшую коробочку с косметикой. Он подвел глаза, наложил тени, накрасил ресницы. Необычное это было зрелище: сильный, мужественной внешности человек, занятый чисто женским делом. Сделав макияж, Мерцалов несколько секунд смотрелся в темное стекло, улыбаясь своему отражению, как бы примеряя на лицо разные улыбки.

Наконец остановился на немного заискивающей, хитрой улыбке, которая придала его лицу неприятное, какое-то противоестественное выражение.

«Ну вот, теперь я то, что надо, первый сорт. Наживка готова».

Мерцалов вернулся на свой наблюдательный пункт, стараясь не попадать в яркий свет фонарей. Вскоре двери служебного подъезда стали открываться и закрываться чаще. Выпорхнула стайка девушек-балерин, их сопровождали двое парней. Молодые люди, весело переговариваясь, немного постояли на углу площади и разошлись каждый в свою сторону. Мерцалов проводил балерин равнодушным взглядом.

«В другой бы раз занялся вами, девочки, а теперь мне не до вас. Играем в изменение сексуальной ориентации».

И тут Мерцалов сделал стойку, как пойнтер на дичь.

Он увидел, что из служебного подъезда выходит группа мужчин, человек восемь. Что-что, а двигаться эти люди умели – с грацией и пластикой диких зверей. Почти у всех них были длинные волосы.

«Часть балетной труппы, – проговорил про себя Мерцалов, не спуская глаз с мужчин. – Гомики, пидары гнойные».

У не посвященного в балетную жизнь поведение танцоров вызвало бы недоумение. Их манеры были жеманными, голоса – неестественно высокими, в речи мужчин звучали дамские кокетливые интонации. Некоторые из танцоров не смыли театральный грим, оставив подкрашенными глаза, губы. Не очень-то скрывая своих сексуальных пристрастий, а скорее демонстрируя их, танцоры громко переговаривались.

Олег Мерцалов шел за голубыми, стараясь не очень маячить, что удавалось с трудом, так как улица была пустынна. Ему хорошо была слышна их болтовня, которая и забавляла, и вызывала омерзение.

Самый женоподобный из всех, с продолговатым мечтательным лицом, Виктор Панфилов, обнял за плечи идущего рядом с ним коллегу по балету. Тот игриво покачал головой и погрозил Виктору пальцем:

– Не боишься, Петр ревновать начнет?

– А ты что, его жена? – усмехнулся Виктор. – Только жене ревновать позволено и мужу.

– Я тебе сейчас сделаю жену и мужа, – раздался сзади высокий, немного визгливый голос, и Петр со всей силы хлопнул Панфилова ладонью по ягодицам. – Ты смотри мне, носильщик!

– Почему это я носильщик?!

– А кто же у нас трипак в труппу носит? Носишь – значит, носильщик.

– Это он носит, – Виктор, ничуть не Смутившись, ткнул пальцем в бредущего рядом с ним мрачного брюнета, волосы которого туго стягивала на затылке резинка. – Это он все, бисексуал проклятый, у наших баб подхватил и к нам в компанию занес!

– Ах, так это он, мерзавец?

– Мне черт знает что для жены пришлось выдумывать! Но она все равно не поверила.

– Ты погоди бисексуалом обзываться, – произнес мрачный брюнет, – у самого жена, а приличным человеком себя считаешь. Натурал ты долбаный.

– Ошибка молодости, – Панфилов тряхнул локонами, – не выгонять же ее теперь на улицу, как собаку?

Мы в ответе за тех, кого приручили.

Голубые засмеялись, кто-то из них подначил Панфилова:

– Куда же ты ее выгонишь – как-никак, не она в твоей квартире живет, а ты в ее.

Виктор, манерно растягивая слова, сказал:

– Ну почему мы, такие хорошие правильные люди, ругаемся между собой? Нас и так окружают одни враги.

Артист балета, которого обнимал Панфилов, сбросил его руку с плеча и глубоко вздохнул:

– Пить-то как хочется! – взгляд его густо подкрашенных глаз задержался на вывеске гастронома.

Мерцалов поглубже натянул на голову вязаную шапку, поднял меховой воротник кожаной куртки и зашел в магазин за артистами следом. Они не стали задерживаться ни у одного из отделов, а сразу поспешили к небольшому кафетерию, расположенному в самом конце торгового зала. Здесь стояли пластиковые столы, стулья, продавались алкогольные напитки, кофе, мороженое, кондитерские изделия и тощие бутерброды.

Бармен, увидев постоянных посетителей, радостно заулыбался и поздоровался с каждым за руку. Мерцалов навскид поставил бармену диагноз:

«Тоже педик. Уж слишком томный взгляд и чувственный изгиб губ – у нормальных мужиков такого нет».

– Шестнадцать банок пива, – бросил бармену вместо приветствия танцор Виктор Панфилов.

Бармен плотоядно усмехнулся:

– А расплачиваться чем будешь?

– Да чем угодно: можно деньгами, а можно и натурой. Как тебе больше нравится.

Один из товарищей Панфилова рассмеялся:

– За него всегда женщина платит, Задницей ее зовут – и кормит его и поит.

Виктор же, сложив губы бантиком, будто для поцелуя, опустил свою узкую ладонь на руку бармену. Молоденькая девушка, подошедшая к прилавку кафетерия и собравшаяся было что-то заказать, презрительно скривилась, не сумев скрыть природного отвращения.

– Постеснялись бы…

Панфилов, не убирая ладонь с руки бармена, сказал:

– Ох уж эти мне женщины! – он обращался вроде бы не к девушке, но говорил так, чтобы она слышала. – Делает вид, будто сама с мужиками не трахается. Ей, понимаете ли, это можно и прилично, а нам – нет.

Румянец залил щеки девушки, и она даже не нашлась, что ответить.

– Молчишь, красавица?

К девушке обернулся Петр:

– Ты их не слушай, они конченные. А я нет, мне, лапонька, все равно с кем – девочки, мальчики ли, и те, и те хороши. Лишь бы попка кругленькая и дырочка поуже. Старух только не люблю.

– Да пошел ты!.. – девушка шарахнулась от прилавка, так ничего и не заказав.

– Ты мне всех покупателей распугаешь, – вполне серьезно сказал бармен, выставляя на прилавок банки с пивом.

– А разве баба – покупатель? – засмеялся Виктор.

– А кто же она?

– Покупатель – он мужского рода, а это женщина, да еще ко всему и натуралка. С лесбиянками хотя бы поговорить можно, они нас понимают.

Светская беседа продолжалась под пиво…

Мерцалов остановился у застекленной витрины бакалейного отдела, отгороженного от кафетерия кованой решеткой, на которой буйно росли вьющиеся растения.

Он мог спокойно наблюдать за устроившимися за столиком гомиками, а сам оставался для них почти невидимым, лишь время от времени менял позицию, поворачивался, чтобы не примелькаться.

– Витя, тебя, небось, жена заждалась, – подкалывали Панфилова.

Тот беззлобно и, как видно, привычно огрызался:

– Ты же знаешь, жена у меня только для мебели и у нее есть любовник.

– О, так у тебя вообще все как у людей! – раздавалось в ответ.

– Отцепись…

Устав экзальтировать публику, артисты балета угомонились. Они, с удовольствием попивая пиво, обсуждали самые обыденные темы. Этих мужчин, так разительно отличающихся от нормальных поведением и внешним видом, волновали, как и всех, вполне житейские проблемы: нехватка денег, сломавшийся в ванной кран, помятое крыло машины…

И Мерцалов понял: их вызывающее, демонстративное поведение – это бравада единомышленников, последняя возможность получить заряд поддержки перед тем, как расстаться.

Мерцалов переводил взгляд с одного танцора на другого, пытаясь определить, кто из них подойдет ему в качестве очередной жертвы, которая будет принесена на алтарь во имя выполнения задания, «Может быть, этот мрачный брюнет? Но черт его знает, что скрывается у него за маской на лице. Люди-загадки – не лучший материал. Нужно действовать наверняка, выбрать самого открытого из всех, того, кто понятен, как белый лист бумаги, на котором написано одно-единственное слово».

Компания допивала пиво. Мерцалову уже надоело изучать ценники на товарах, выставленных в витрине.

– За половину хотя бы заплачу, – донеслось до него из кафетерия, и Виктор Панфилов положил деньги на стойку, подсунул их к грязным стаканам.

Бармен отодвинул деньги назад:

– Нет уж, договаривались расплачиваться натурой, значит, натурой.

– Тогда пусть каждый платит сам за себя. У меня не безразмерная.

Артисты посовещались, скинулись, нужная сумма была вручена бармену, и гомосексуалисты пошли из гастронома, вполне довольные друг другом и хорошо проведенным вечером.

Мерцалов вышел за ними. Постепенно компания таяла. Сначала от нее откололись двое, спустившись в метро, а затем трое, которым было по дороге, сели в такси.

Вскоре Виктор Панфилов остался в одиночестве.

Мерцалов неотступно следовал за ним. Оставшись один, Панфилов уже не вел себя так безрассудно. Теперь внешне он мало чем отличался от других прохожих, даже поступь у него стала более мужской. Покупая в киоске сигареты, он говорил нормальным, без модуляций, голосом. Вскоре Панфилов встал на троллейбусной остановке, закурил, дожидаясь нужного троллейбуса.

Мерцалов пока не подходил к нему близко. Он притаился за газетным киоском и следил за гомиком. Когда тот выбросил нсдокуренную сигарету в урну, завидев приближающийся троллейбус, Мерцалов подобрался, снял с головы вязаную шапку и опустил воротник.

В темноте, с большого расстояния невозможно было разглядеть лиц, запоминались только силуэты людей. Силуэт же Мерцалова теперь изменился, и Панфилов, естественно, не мог его узнать.

Троллейбус притормозил, артист балета, пропустив вперед женщин, втиснулся в салон. Мерцалов вышел из-за киоска и вскочил на подножку. Двери закрылись, переполненный троллейбус медленно отъехал от остановки. Панфилов обернулся, якобы взглянуть за дверное окошечко, но Мерцалов догадался, что голубой хочет выяснить, кто стоит позади – мужчина или женщина.

Увидев за спиной мужчину, Панфилов криво усмехнулся и, воспользовавшись тем, что троллейбус качнуло на повороте, навалился на Мерцалова и пробормотал:

– Извините…

– Ничего страшного.

– Понимаете, давка.

– Понимаю.

Олег, как всякий нормальный мужчина, никогда не испытывал симпатии к гомикам, не испытывал ее и теперь. Однако задуманное заставляло его выражать совсем другие чувства.

– Ничего, ничего, – ласково прошептал Мерцалов, дыша прямо в ухо Панфилову. – В тесноте, да не в обиде, – он в душе порадовался тому, что его легкий акцент улетучился без следа.

Он развернулся так, чтобы прижиматься к танцору всем телом. Тот замер, изредка вздрагивая от удовольствия. На следующей остановке в троллейбус вошли новые пассажиры, и Панфилов вместе с Мерцаловым переместились на заднюю площадку, ухватились за вертикальный поручень. Рука Мерцалова скользнула вниз и остановилась на высоте бедер. Панфилов как бы невзначай притиснулся к его руке, и Мерцалов ощутил напряженную плоть танцора. При этом Панфилов пристально смотрел в глаза Мерцалову и улыбался нагловато-призывно.

Мерцалов улыбнулся в ответ своей отрепетированной улыбкой, после чего танцор прижался еще плотнее. Так они и ехали остановки три, пока Панфилов не поинтересовался приторно-любезным тоном:

– Когда вы собираетесь выходить?

– Нам выходить на одной остановке, – не моргнув глазом ответил Мерцалов.

– Тогда на следующей.

– Понял.

Вместе они вышли из троллейбуса, вместе прошли метров сто по улице. Панфилов остановился и достал пачку сигарет – длинных, тонких, черных, с ментолом – таких, какие любят курить женщины.

– Угощайтесь.

– Спасибо.

Мерцалов вычурным жестом, двумя пальцами взял сигарету и, вместо того чтобы принять предложенную ему зажигалку, задержал в своих руках руку танцора.

На ветру затрепыхался язычок пламени, несколько раз гас. Рука Панфилова была горячей и немного влажной.

«Какая мерзость!» – думал Мерцалов, изображая на лице довольную улыбку.

Наконец он раскурил сигарету и прислонился к стене, облицованной керамической плиткой, рядом с танцором. Некоторое время они молча курили.

– Кто ты? – глядя в бледные звезды на городском небе, спросил танцор.

– Такой же, как и ты.

Панфилов хохотнул:

– Это я уже понял. Зовут-то тебя как?

– Андрей, – соврал Мерцалов.

– А меня Виктор, – и вновь в руке Мерцалова оказалась влажная, мягкая ладонь танцора. – Как ты меня вычислил?

– У меня глаз наметан, за километр своих вижу. Ни разу не ошибся.

– А мне случалось обжигаться, – Панфилов потер шрам над бровью.

Его что-то еще все-таки настораживало. Уж чересчур откровенно клеился к нему новый знакомый. А люди их круга, как известно, подозрительны: слишком часто приходится нарываться на неприятности.

– Сочувствую.

– Честно признаться, я и не старался тебя соблазнить, – усмехнулся танцор, с нежностью глядя на Мерцалова, и добавил:

– Смотрю, ты на дело с огоньком сегодня вышел, глаза накрасил.

– Да. Неделю уже не могу никого подыскать. Приехал в Москву, из наших никого здесь не знаю. Адрес клуба только дали, но там мне не хочется…

Виктор с надеждой спросил:

– Ты в гостинице остановился? – Было видно, что он отбросил всякие подозрения.

– Да нет, – Мерцалов скривился и сплюнул на снег, – у родственников, к себе пригласить не могу.

А ты как?

– Н-да, – задумался Панфилов, – у меня тоже дома народу полно, – Виктор попытался снять с пальца обручальное кольцо, но оно застряло на суставе, и он деланно весело рассмеялся. – Ты на колечко не смотри, жена-то у меня только для вида.

– Что ж, бывает, – пожал плечами Мерцалов и, подавшись к Панфилову, почти уткнулся в него лицом. – Так куда пойдем?

– Была у меня одна квартирка, друг за границу уехал, ключи оставил. Там без проблем – душ, кассеты нужные. А теперь все, приехал назад.

– Может, пустит?

– Нет, к нему тебя не поведу.

– Почему?

– Глаз положит, – рассмеялся танцор.

– Я групповуху не люблю.

Танцор хлопнул в ладоши.

– Ладно, черт с тобой! По-моему, я знаю, куда нам податься.

– Куда?

– Увидишь. Пошли! Ты красивый, сильный, – прошептал танцор, пропуская руку Мерцалову под локоть.

– Да и ты не, плох. Сразу, как увидел, понял – мимо не пройду.

Они спустились в подземный переход и вышли на другую сторону улицы.

– Назад едем? – поинтересовался Мерцалов.

– Да. Зря ты мне сразу в троллейбусе не сказал, кто ты такой, мы бы далеко не уезжали.

И вновь был троллейбус. На этот раз Панфилов вел себя куда как менее осторожно. Он сперва пробился к заднему окну сам, разгородил в толпе место и предложил встать возле поручня Мерцалову. После чего тесно прижался к нему сзади и время от времени наклонялся, чтобы прошептать на ухо:

– Скоро, скоро, потерпи немного.

– Терплю…

Мерцалов и в самом деле терпел, но совсем не в том смысле, который подразумевал танцор. Его чуть не выворачивало наизнанку от того, что он постоянно чувствовал прикосновение к своему телу напряженной плоти Панфилова. А Виктор терся о него, обнимал почти в открытую, и через пару остановок на них стали обращать внимание.

Мерцалов толкнул локтем танцора в бок, мол, уймись, а не то на нас сейчас станет смотреть весь троллейбус. Панфилов внял предостережению и стоял спокойно-благочинно, отложив все нежности на потом.

Они вышли на той же остановке, где садились па троллейбус, только на противоположной стороне улицы и медленно пошли по тротуару к театру.

– Ты что, работаешь недалеко? – поинтересовался Мерцалов.

– Я в балете Большого танцую, – не без гордости сообщил Панфилов, – в театр и идем.

– Счастливый. У вас наших много, – притворно вздохнул Олег.

– Да, балет – это моя мечта с детства, – признался Панфилов.

– А что, у вас вот так запросто чужих пускают в театр?

Панфилов рассмеялся:

– Нет, охрана у нас будь здоров. Без пропуска никого не пустят или только по звонку.

– А что так?

– Шишки всякие приезжают на нас посмотреть.

Завтра Черных из «Нефтепрома» будет. Охрану усилили, по высшему разряду встречают.

– А…

– То-то…

Мерцалов изобразил растерянность на лице:

– А как же мы туда попадем?

Хотя он прекрасно знал, что проникнуть в Большой театр с таким спутником не составит труда. Наверняка Виктор нередко водит туда мужчин, наверняка он, человек, работающий здесь не первый год, имеет возможность попасть в театр в любое время и протаскивает своих любовников через какую-нибудь потаенную лазейку, о которой, конечно, догадывается администрация, но предпочитает закрывать на это глаза – уж слишком неудобная тема для обсуждения. Вроде бы и грех – не грех, если о нем молчат.

– Пришли.

Они остановились на задворках театра. Панфилов обнял за плечи Мерцалова и попытался притянуть его к себе, полез с поцелуем.

Мерцалов отстранился, чувствуя, как его корежит от отвращения. Хотя в общем-то он был человеком не брезгливым, мог спокойно смотреть на изувеченные тела, полуразложившиеся трупы и не то что не тяготился видом крови, а даже испытывал от этого зрелища наслаждение. Но домогательства гомосексуалиста – совсем другое.

– Погоди, не здесь, на улице я не буду, – предупредил он.

Панфилов словно учуял грозящую опасность и попытался заглянуть в глаза Олегу.

– Какой-то ты странный, – проговорил он в замешательстве.

– Может, в Москве у вас с этим запросто, а у нас осторожность не помешает…

– Из далекой провинции приехал?

– Из Смоленска, – ответил Мерцалов, вспоминая валютчика на перроне.

– Хорошо, давай тогда развлечемся в тепле и в уюте. А теперь побережем силы.

Панфилов подошел к пожарной лестнице. Нижняя ступенька располагалась достаточно высоко над тротуаром – не допрыгнуть. Панфилов ловко вскарабкался на выступ в стене на высоте около метра, придержался рукой за водосточную трубу и ухватился за перекладину.

Затем совершил лихой подъем переворотом и стал взбираться по обледеневшей пожарной лестнице.

Поднявшись до уровня второго этажа, он без страха, а лишь с любопытством посмотрел вниз:

– Ну что, сдюжишь?

– Как нечего делать, – ответил Мерцалов и поставил ногу на покрытый корочкой льда карниз.

Он чуть не сорвался вниз, чудом успев обхватить водосточную трубу рукой и ногой. Панфилов весело, но тихо рассмеялся.

– Ты смотри, шум не поднимай, – зашипел он сверху. – А то если кто услышит – конец нашему караванному пути, дороге в рай.

Мерцалов отпустил трубу и уцепился за нижнюю перекладину пожарной лестницы. Он был без перчаток, лед на металлической поперечине обжигал холодом пальцы. Чуть не ободрав кожу ладоней, Мерцалов вскарабкался на пожарную лестницу и заспешил следом за танцором.

– Шустрый ты, Витя.

– А как же, в нашем деле иначе нельзя.

– Небось не первый раз так лазишь?

– Было дело.

Вскоре они добрались до конца лестницы. Первый этаж был шире второго, его крыша образовывала узкую площадку, на которую талью поднимали декорации, когда их привозили на машине.

Виктор предостерег:

– Не шуми.

Он припал ухом к деревянным воротам, расположенным на втором этаже, прислушался.

– Нормально. Сейчас отопрем эти райские врата, – он достал из кармана длинный ключ – по всей видимости, самодельный дубликат – и без шума повернул его в замочной скважине. В воротах открылась небольшая калитка. Из нее пахнуло теплым душным воздухом.

Танцор скомандовал:

– Скорее!

Олег шагнул в темноту. Калитка тут же закрылась, ключ повернулся, уже изнутри. Секунд через десять Мерцалов вполне ориентировался в темноте. Стояли они на какой-то галерее, пропахшей пылью и столярным клеем.

– Где тут у вас можно пристроиться? – шепотом поинтересовался Мерцалов.

Панфилов стоял в задумчивости.

– Можно, конечно, пойти в гримерную, но туда, бывает, суют нос любопытные.

– Не подходит, других мест, что ли, в театре не знаешь? Вон здание-то какое здоровенное!

Мерцалов понимал: танцор колеблется, стоит ли открывать перед случайным знакомым самые укромные уголки театра. Но другого выхода у Панфилова не было.

«Да есть же, есть тут норки, о существовании которых вряд ли помнит даже пожарная охрана или технический директор, – думал Мерцалов. – А вот гомики наверняка присмотрели себе какой-нибудь заповедный уголок, куда годами никто больше не ходит. Ну же, колись!» – торопил он мысленно танцора.

– Пошли наверх, – наконец-то сказал Панфилов и двинулся вперед.

«Решился. Слава Богу!»

Ступал голубой танцор абсолютно бесшумно, словно и не было у него на ногах тяжелых ботинок. Мерцалов, ловкий от природы, легко поспевал за ним. Они находились в самой глубине сцены. Виктор подвел Мерцалова к металлической лестнице; она вела вверх почти вертикально, на ней невозможно было бы устоять, не держась за перила. Танцор то и дело оглядывался, чтобы убедиться, следует ли Мерцалов за ним. Возле лестницы покачивались кабели, канаты, тросы.

Мерцалов прихватил рукой трос-растяжку, будто проверял – крепок ли? Надежен ли?

– Не задерживайся, у нас тут дежурят охранники.

– Иду…

Они начали подниматься по лестнице.

Где-то внизу раздавались удары молотков, голоса рабочих сцены. Разбирали декорации после сегодняшнего балета и одновременно приступали к монтажу декораций завтрашней оперы «Жизнь за царя». Вскоре все эти звуки остались далеко внизу. Панфилов и Мерцалов поднялись до уровня штанкетов, но лестница, ставшая куда уже, здесь не заканчивалась, уходила немного выше – туда, где в призрачном свете дежурного освещения виднелись узкие переходы мостиков, перекрывавших сцену.