Текст книги "Время вспомнить все"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

– Ты кто? – странным, почти замогильным голосом спросил Хоботов.

– Я Илларион Забродов. А ты, судя по всему, скульптор Хоботов?

– Да, Хоботов, – скульптор подал руку. Он решил сразу же огорошить гостя.

Забродов не испугался, протянул руку. Пальцы Хоботова сомкнулись на ладони Иллариона. Почти полминуты мужчины смотрели в глаза друг другу. Пальцы Хоботова сжимались все сильнее и сильнее, у Иллариона заходили желваки в скулах. Но он выдержал это рукопожатие, если, конечно, можно таким словом обозвать то, что хотел сделать с ладонью Иллариона Хоботов.

– Здоровый ты мужик, – произнес Илларион с легкой улыбкой.

Скульптор ослабил хватку и отпустил ладонь.

– Ты тоже ничего, здоровый. Проходи, садись. Водку будешь пить?

– Выпью, – произнес Забродов.

– Тогда садись на диван. Тебя, наверное, прислала ко мне Болотова?

– Не совсем чтобы прислала. Я просто прочел статью о тебе и решил взглянуть на великого скульптора.

– Да уж, есть на что посмотреть.

– Вид у тебя странный.

– Имидж сменил, – произнес Хоботов, направляясь в маленькую комнату, где под столом стоял картонный ящик, уже наполовину пустой.

Илларион прошелся по мастерской, осматривая скульптуры на стеллажах.

– Нравится?

– Интересно, – сказал Забродов.

– Ты в этом разбираешься?

– Не очень, – признался Забродов.

– То-то я смотрю, ты обращаешь внимание не на те работы, которые действительно интересны.

– Каждому свое, на вкус и цвет, как говорят, советчика нет.

– Это не правильно, это расхожее мнение. Есть настоящие работы, а есть фуфло. Почти все, что на наших выставках – это настоящее фуфло, а то, что здесь – работы.

– Настоящие? – сказал Илларион.

– Самые что ни на есть. Садись, садись на диван.

Водки у меня уже нет, есть только виски.

– Виски так виски, – сказал Забродов.

На столе появилось два высоких стакана.

– Льда у меня тоже нет.

– Можно и безо льда, я неприхотлив.

– Ну, и что Болотова сказала обо мне?

– Сказала, что ты интересный скульптор.

– А ты скульптурой интересуешься, что ли?

– В общем-то, да, – соврал Забродов. – Но у меня свой интерес.

– И какой же?

– А это что? – спросил Забродов, кивая на скульптуру в центре мастерской под влажной мешковиной.

– Это? – Хоботов даже крякнул от удовольствия. – А это, брат ты мой, самое что ни на есть настоящее искусство. Шедевр.

– Все художники и писатели одинаковы, что ни сделают, шедеврами любят обзывать.

– Это дерьмовые писатели и художники так говорят, а настоящие редко признаются в удачах.

– Так это удача?

– Удача, – сказал скульптор.

– Покажи.

Они разговаривали так, словно были давным-давно знакомы.

– Что ж, покажу. Посмотри, – Хоботов подошел и бережно, довольно долго, боясь повредить скульптуру, снимал мокрую мешковину.

Наконец скульптура была обнажена. У Иллариона Забродова даже холодок прошел по спине от того, что предстало его взору. А Хоботов молчал, Илларион лишь слышал, как за спиной булькает в стакан виски.

– Ну, что скажешь?

– Ха – это шедевр. Об этой работе будут говорить, будут говорить долго, может даже тысячу лет.

Скульптура прямо-таки дышала, человеческая плоть пульсировала. Это было последнее, что мог сделать человек в объятиях страшной змеи, последние судороги, последняя попытка освободиться, причем попытка, обреченная на провал.

– Страшно, – сказал Забродов.

– Страшно? Нет, не страшно, величественно. Смерть сама по себе не страшна, она даже отвратительна, – рассуждал Хоботов со стаканом в руке, – величественен лишь один момент, та грань, когда человек еще жив, но уже обречен. Не знаю, ты, наверное, этого никогда не переживал.

– Да, похоже, никогда, – соврал Илларион, медленно обходя скульптуру.

– Она хороша со всех сторон.

«Да уж, хороша», – думал Забродов.

И тут его взгляд зацепился за страшную вещь, за страшный знак: на постаменте был вырезан крест.

Обыкновенный прямой крест, самый простой, проще которого не бывает – вертикальная и горизонтальная черточки, пересекающиеся между собой. Крест был процарапан стеком с рваными краями. Эти кресты Иллариону были знакомы, но он не стал задавать вопрос, что означает этот знак.

Он неторопливо обошел скульптуру. Ему показалось, что лицо одного из тех, кто пытается освободиться от объятий страшной змеи, очень похоже на лицо Льва Штурмина. Но он этого не сказал.

– А твоя Болотова стерва, как и все бабы. Кстати, все бабы стервы, причем гнусные.

– Не надо так, – тихо и вдумчиво ответил Забродов, – слишком резко ты все судишь.

– А как я еще могу судить? Я люблю крайности, люблю ясность.

– Но ведь она же написала о тебе статью и, по-моему, толковую.

Илларион статью не читал, но примерно мог представить, что могла написать Наталья.

– Статья – это мелочи. А ты пей, пей.

Илларион взял высокий стакан, посмотрел на Хоботова – тот ему подмигнул. Было что-то страшное в огромном, широкоплечем, абсолютно лысом, гладко выбритом человеке. Он сам походил на удава, на гигантского удава. Сходство было не только внешним, но и внутренним. Двигался Хоботов мягко и в то же время стремительно.

«Да, он невероятно силен, зверь прямо-таки в человеческом обличий, – подумал Забродов. – Такой, конечно, смог задушить Штурмина».

Они выпили по стакану виски, выпили молча, лишь время от времени бросая украдкой взгляды друг на друга, причем, взгляды были оценивающие, словно бы каждый примерялся. Они напоминали взгляды борцов, вышедших на ковер, причем, схватка должна произойти скоро, и схватка не на жизнь, а на смерть.

– Ты убил моего друга? – глядя в глаза, поставив стакан на край журнального стола, сказал Забродов.

– Убил твоего друга?

– Да, – произнес Забродов.

– Ты ошибаешься, я его не убил.

– Ты задушил официанта?

– Вновь ошибаешься. Лучше выпей виски и успокойся.

– И знаешь что, – сказал Забродов, – я пришел, чтобы убить тебя.

Илларион Забродов уже просчитал ситуацию. О том, что произведение искусства должна сопровождать легенда, он знал, о бредовой мечте Хоботова ему рассказала Болотова. И теперь весь внутренний мир этого человека ему открылся, стал понятен. Для него самым дорогим и самым важным является не человеческая жизнь, а страшная скульптура, ею он дорожит больше всего.

– И что ты собираешься с ней делать? – кивнув в сторону скульптуры, осведомился Забродов.

– С ней? – ласково произнес Хоботов. – Ее отольют в бронзе, ее будут повторять в мраморе, ее станут фотографировать, печатать, о ней примутся снимать фильмы. Она войдет в историю искусств как «Христос» Дали, как «Давид» Донателло, как Роденовский «Мыслитель». О ней станут говорить, когда ни тебя, ни меня, ни Болотовой уже не будет на этом свете. О нас забудут, вернее, забудут о вас, а меня будут помнить.

– Ты думаешь? Ты уверен в этом?

– Абсолютно, – сказал Хоботов. – Завтра придут мастера, снимут с нее форму, отольют в бронзе.

– Мастера, может, и придут, – сказал Забродов, – а вот в бронзе ее не отольют.

– Как это не отольют?

– А вот так. Я пришел, чтобы ее уничтожить.

– Что!? – прорычал Хоботов и вся его голова, даже лысина, выбритая и гладкая, как бильярдный шар, вначале побагровела, а затем стала белой, словно бы голову скульптора перепачкали мелом. – Ты ее? – до Хоботова дошло, зачем и почему появился этот мужчина в его мастерской. Но, по мнению скульптора, Илларион Забродов был слишком слаб, чтобы противостоять ему.

– Хочешь, я тебе что-то покажу?

– Покажи, – сказал Забродов.

Хоботов с бутылкой виски в руке двинулся в угол мастерской. Затем наклонился, схватился за стальное кольцо и рванул на себя большой люк, под которым была яма, где хранилась глина. Из ямы, как из могилы, пахнуло влагой и сыростью.

– Иди, глянь.

Илларион подошел. Интуиция у него была развита превосходно, он приблизился к краю. Яма была два на полтора, ну, точь-в-точь яма на кладбище.

– Посмотри, что там.

Илларион сделал полшага, и в это время Хоботов с диким утробным звуком, вырвавшимся из раскрытого рта, бросился на Иллариона. Только феноменальная реакция и интуиция спасли Забродова, он успел увернуться, успел устоять на краю ямы и отпрыгнуть от нее. Хоботов с бутылкой в руке вновь двинулся на него.

– Я тебя убью! Ты станешь еще одним звеном легенды, страшной легенды, – шипел, как самый настоящий удав, скульптор, надвигаясь громадой своего тела на Иллариона.

Ударом ноги, резким и быстрым, Забродов смог выбить бутылку из правой руки скульптора. Та, описав дугу, ударилась о стену, рассыпалась на мелкие темно-зеленые осколки. Илларион ничего не говорил, он действовал беззвучно. Хоботов же рычал, шипел, он лез на Иллариона, расставив руки, нацеливаясь на его горло.

Забродов это понял. И вот Хоботов бросился. Это был бросок удава на свою жертву, бросок стремительный и мощный. Илларион успел пригнуться к полу, и скульптор всей громадой пролетел над ним с шипением и свистом, как локомотив проносится над человеком, упавшим между рельсами.

Илларион резко выпрямился и нанес ребром ладони сокрушительный удар по печени. Хоботов лишь ойкнул, но этот удар не смог его остановить.

«Ну и силен!» – мелькнула мысль.

На полу, у стеллажа, лежала кувалда с длинной деревянной ручкой, кувалда для сгибания арматуры. Подобные всегда есть в мастерских скульпторов. Хоботов схватил кувалду и, размахивая ею, вновь двинулся на Иллариона.

– Ну, давай, давай, – выкрикнул Забродов.

Кувалда пронеслась над головой Забродова. Если бы не реакция, этот удар размозжил бы череп – так, как тяжелый молоток разбивает грецкий орех. Хоботов размахивал ей так легко, словно бы это была ложка, словно бы она ничего не весила. Еще дважды Илларион смог увернуться и понял, следующий раз обмануть Хоботова ему не удастся, и удар достигнет цели. Если кувалда попадет даже не в голову, а в плечо или грудь, он уже не сможет противостоять скульптору.

И тогда Забродов, сконцентрировавшись, превратившись в комок сжатых нервов и мышц, сделал обманное движение, бросившись вначале влево, а затем качнулся вправо, и ребром ладони ударил Хоботова в горло. Ударил сильно. Скульптор-убийца остановился, кувалда упала на деревянный пол с глухим стуком.

Судорожное дыхание со свистом вырывалось из разверстого рта скульптора. Илларион начал бить, методично нанося удар за ударом.

Наконец, огромный скульптор качнулся и медленно опустился на колени. Дважды Илларион заехал ногой Хоботову в живот и грудь. Тот рухнул на пол – лицом вниз.

«Этого хватит минут на пять», – подумал Забродов и, бросившись к стеллажу, оборвал штору, укрепленную на стальном тросе.

С тонким стальным тросом, который сразу же свернулся в пружину в руках, Илларион подошел к неподвижно лежащему скульптору-маньяку, присел на корточки. И в этот момент Хоботов бросился на него.

Казалось, не было ни сокрушительных ударов, ни того, что предшествовало им. Хоботов опрокинул Забродова, навалясь на него всем своим тяжелым могучим телом. Его руки тянулись к горлу Иллариона, и тот понял, что если пальцы сомкнутся на шее, его песенка спета.

Он двумя руками принялся выворачивать запястья скульптора, и тот, не придумав ничего лучшего, вцепился зубами в руку Иллариона. Забродов разжал пальцы, схватил Хоботова за уши и несколько раз изо всей силы ударил головой в лицо. Захрустели сломанные носовые перегородки. Хоботов захрипел, кровь полилась на грудь и на лицо Иллариону. Он вывернулся, сбросил скульптора, руки которого тянулись к нему, в дважды ударил ногой.

Хоботов замер. Затем Илларион связал запястья стальным тросом, заломив руки Хоботова за спину, связал и ноги, подтащил Хоботова к дивану, набрал в ведро воды и вылил на голову скульптору. Тот тряхнул головой, открыл глаза. Он смотрел на Иллариона с ненавистью, но сделать уже ничего не мог. Он дергался, дергался яростно, но стальной трос лишь сильнее впивался в его тело. Хоботов ревел, рычал. А Илларион лишь улыбался, и улыбка, как понял Хоботов, на губах Забродова не предвещает ничего хорошего.

Но то, что задумал Забродов, Хоботову даже и в голову не могло прийти. Забродов нашел кувалду, схватил ее за длинную ручку и приблизился к скульптору.

– Ты что, хочешь меня убить?

– Нет, – сказал скульптору Илларион, – ты мне нужен живым.

– Тогда, что ты собираешься делать?

– Сейчас увидишь.

Илларион развернулся, подошел к скульптуре и принялся наносить удар за ударом. Глина, каркас, все это разрушалось, с каждым ударом скульптура становилась все безобразнее.

– Никто не отольет ее из бронзы, и не будешь ты знаменитым скульптором. Ты, возможно, будешь знаменитым маньяком и не больше этого. Ты станешь заурядной мразью. Хоботов, самой заурядной, обыкновенным душителем.

– Ты вандал, варвар, – ревел Хоботов, брызгая слюной и кровью.

– Пошел ты…

Когда со скульптурой было покончено, по лицу Хоботова текли слезы. Он плакал, в кровь кусая и без того разбитые губы. Илларион взял трубку и по памяти набрал вначале номер полковника Сорокина, попросил его вместе с людьми приехать в мастерскую скульптора.

Он сказал:

– Полковник, вы сейчас встретитесь с Удавом.

Затем позвонил Мещерякову и сообщил ему примерно то же. А уже через полчаса омоновцы вытаскивали из мастерской уже скованного наручниками, но все еще связанного стальным тросом скульптора Хоботова.

На прощание Сорокин крепко пожал ладонь Иллариону и, глядя в глаза, сказал:

– Извини меня, Илларион, я был не прав.

– Ничего, полковник, бывает.

– Сейчас я вижу, ты настоящий ас. Недаром тебя так называют.

– Это преувеличение, Владимир Петрович. Хотя доля правды в этих словах есть и немалая, – пожав руку полковника, сказал Забродов.

– Ну, Илларион, ты молодец! – сказал Мещеряков.

– Я сделал все, что мог.

Мещеряков отошел на пару шагов от Забродова и осмотрел его с ног до головы.

– Представляю, как это не просто было сделать!

* * *

Отпечатки пальцев, найденные экспертами в такси у акведука, совпадавшие с отпечатками пальцев в автомобиле официанта, были идентичны отпечаткам, снятым со скульптора Хоботова. А еще через неделю Леонид Хоботов заговорил. Следователи содрогнулись, услышав исповедь этого страшного человека.

Статья Натальи Болотовой была напечатана в самых крупных журналах, посвященных искусству. А сама она через месяц вместе с сыном уехала в Англию.

Среди провожавших ее был и Илларион Забродов, бывший инструктор спецназа ГРУ, носивший кличку Ас.