Текст книги "Слепой. Антикварное золото"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 5

Замусоренная и замызганная однокомнатная хрущевка на втором этаже пятиэтажного дома, стоявшего на окраине подмосковного Наро-Фоминска, была полна табачного дыма, который слоями плавал вокруг голой, засиженной мухами лампочки, освещавшей эту сдаваемую внаем берлогу. Кроме дыма, здесь пахло несвежими мужскими носками, подгоревшей пищей, резким водочным перегаром и сырым луком.

Грязное окно единственной комнаты было до половины закрыто пожелтевшими от старости газетами, прикрепленными к бугристой от напластований масляной краски раме ржавыми канцелярскими кнопками. К окну был придвинут шаткий раскладной стол-книга, полированную крышку которого покрывали царапины, сколы, подпалины от сигарет и бледные кольца отставшего лака – следы донышек бесчисленных бутылок и стаканов.

В данный момент здесь тоже стояла бутылка водки, окруженная почетным, хотя и несколько беспорядочным, караулом из трех граненых стаканов. Ее пустая товарка скучала под столом; на подоконнике ровной шеренгой выстроились еще четыре бутылки, наполненные прозрачной «божьей слезой». Разложенная на газете закуска не отличалась изысканностью: покромсанный толстыми кривыми ломтями батон вареной колбасы, сало, банка кильки в томатном соусе, сырой репчатый лук дольками и черный хлеб. Пустая шпротная жестянка была полна смятых окурков, рядом лежал складной пружинный нож с узким, испачканным томатной подливой лезвием – единственный предмет на всем столе, который, пусть и с большой натяжкой, можно было отнести к столовым приборам.

За столом сидели трое. Отопление еще работало, в крошечной квартире было жарко, и разгоряченные водкой собутыльники частично разделись: один остался в растянутой нательной майке, цветом напоминавшей старые газеты на окне, двое других обнажились до пояса. Того, что был в майке, отличала нездоровая худоба, а корявая синеватая вязь татуировок очень доходчиво объясняла, откуда взялось столь характерное телосложение. Его гладко выбритое лицо было изрыто оспинами и имело нездоровый сероватый цвет, в ежике коротких, остриженных под машинку волос поблескивала ранняя седина. Он непрерывно курил, не забывая время от времени дотрагиваться до стоявшего под столом мятого полиэтиленового пакета, словно проверял, на месте ли тот.

Мускулистый атлет с уже наметившимся животиком и мужественным, но тупым как бревно лицом также носил на левой стороне груди отличительный знак человека, уже успевшего познакомиться с казенным гостеприимством российского ГУИН, – татуировку, которая изображала скорбящую Деву Марию. Стараниями татуировщика Богородица была похожа на торговку пирожками с Черкизовского рынка, которая накануне крепко выпила и подралась с сожителем.

Третий был постарше, лет сорока или около того. Татуировок он не носил и вообще производил впечатление человека, старающегося иметь как можно меньше особых примет. Плечи у него были покатые, мускулатура дряблая, грудь и предплечья заросли густым рыжеватым волосом. Разговаривая, выпивая и закусывая, он непрерывно тасовал колоду карт, выделывая с ней совершенно немыслимые вещи, – тренировал пальцы, которые его кормили.

Настроение у всех троих было подавленное и мрачное. В пакете под столом лежало сто двадцать четыре тысячи долларов, но именно этот факт, сам по себе радостный, и повергал компаньонов в уныние.

– Да, умыл нас фраерок, – мрачно просипел человек в майке, поджигая новую сигарету. – И где он, падло, столько бабок нарыл?

– Где-то нарыл, – философски заметил атлет, с треском отворачивая пробку. Он с небрежной точностью, свидетельствовавшей об огромном опыте, разлил водку по стаканам и убрал пустую бутылку под стол. – Что умыл, то умыл. Прогадили мы дело, пацаны.

– Не мы, а вы, – уточнил катала, продолжая творить чудеса с колодой. – Я свою работу выполнил. А вы… Надо было так и говорить: играем, мол, на квартиру, и дело с концом. А вас потянуло в конспирацию играть. Вот и законспирировались! Так всегда и бывает, когда бараны вроде вас начинают умничать, – назидательно заключил он.

– Хлеборезку захлопни, – посоветовал ему человек в майке. – Мы бараны, а ты кто? «На квартиру играем»… Ты где такие ставки видал? Это тебе не казино. Вот так с ходу собственную хату на кон поставить – да на это ни один лох не согласится! Сам же бакланил: разувать будем постепенно… А теперь что – в кусты? Хрен ты угадал, голубок! На дело подписывались втроем, втроем и ответим. Заказ, между прочим, ты принимал. Помнишь, что клиенту говорил?

Катала скроил пренебрежительную мину, но промолчал: он действительно помнил, как уверял заказчика, жирного крикливого кавказца, пожелавшего за бесценок приобрести квартиру в центре Москвы, что тот нашел именно тех людей, которые могут решить его проблемы. Сто двадцать четыре тысячи были кавказцу нужны как мертвому припарка – так он, по крайней мере, утверждал. Он хотел квартиру, и притом не какую попало, а именно эту, – отыскав подходящего лоха, партнеры свозили клиента на место, показали ему дом, и кавказец воспылал к своему будущему жилью горячей любовью. Купить квартиру по-человечески, за нормальные деньги, он почему-то не хотел. Да оно и понятно: катале и его партнерам он обещал по десять тысяч на брата, то есть тридцать на круг. А кто теперь продаст приличную квартиру в Москве за эти гроши?

– Да ладно тебе, Муса, – примирительно пробасил атлет, беря стакан на изготовку. – Что делать-то будем? Может, отдадим этому черному бабки? Пускай сам себе хату ищет…

– Он-то найдет, – зло проговорил худой Муса и залпом, ни с кем не чокаясь, выплеснул водку в широко распахнутый беззубый рот. – С такими бабками да не найти!.. – продолжал он слегка перехваченным голосом, отправляя следом за водкой ломтик сала. – А вот мы останемся с голой ж… на морозе. Скажет, что заказ не выполнили, и дело с концом. По понятиям-то он в своем праве! Заказывал он что? Хату! А мы ему вместо хаты мешок капусты притаранили…

– Да, обул нас фраерок, – повторил атлет и вздохнул так, что табачный дым под лампочкой испуганно всколыхнулся. – Вот тебе и лох! Это, помню, работал я охранником у одного в офисе… Так ему на день рождения удава подарили. Тоже, мать их, придумали подарок. Наглотается мышей и спит неделями в своем аквариуме – ну, шланг и шланг, только пятнистый.

Он выпил водку, закусил колбасой и луком и, с хрустом жуя, потянулся за новой бутылкой. Худой уголовник по кличке Муса смотрел на него исподлобья с выражением угрюмого, нетерпеливого ожидания на изрытом оспинами костистом лице. Катала тоже выпил и, не прерывая своих экзерсисов с картами, со скучающим видом скользил глазами по строчкам прикрепленной к окну позапрошлогодней «Комсомолки».

– Короче, поехал этот мужик в зоомагазин за мышами, – продолжал атлет, разливая водку. – Удав у него молодой был, парочки мышей ему на неделю хватало, а если крыса попадется, так и одной обходился. Ну, приезжает этот перец в магазин, а мышей-то и нету! Кончились мыши, понял? Ему говорят: купи хомяка, он типа жирнее, надолго хватит. Ага… Ну, чего делать? Удав-то вот-вот проснется, ему жрать надо! Взял он, короче, этого хомяка – взрослый хомяк попался, крупный, жирный, – притаранил к себе в офис – удав у него в офисе жил, посетителей пугал, – посадил к удаву в аквариум и доволен: ну, типа теперь этот шланг так нахавается, что недели две без просыпу дрыхнуть будет.

Он небрежно отсалютовал собутыльникам стаканом, выпил, занюхал водку хлебной коркой и продолжил:

– Короче, посадил он этого хомяка в аквариум и покатил свои точки объезжать – торговал он чем-то, не знаю. Вечером вернулся, поднялся к себе. У него офис на втором этаже, а я, охрана значит, на первом, в вестибюле торчу. Ну, и слышу я вдруг сверху мат-перемат, да такой, какого и на зоне не слыхал. Орет – понял? – как будто его там тупым ножом режут. Ну, я туда. Вбегаю в офис – что за дела? Аквариум вдребезги, хозяин на карачках по кабинету ползает, под мебель заглядывает, и ни удава, ни хомяка. Нашел он этого своего удава, а он весь покусанный, как будто его стая собак грызла. Хомяк, короче, боевой попался, рыло ему начистил и слинял в неизвестном направлении…

– Ну, и к чему эта шняга? – с нескрываемым раздражением спросил Муса, когда рассказчик умолк и снял с подоконника очередную бутылку.

– А к тому, – с вызовом ответил атлет, – что мы сейчас как тот удав. Развели лоха на пальцах, а он нам подлянку кинул… Вот теперь сиди и думай, что с этой капустой делать!

– А тут и думать нечего, – внезапно вступил в разговор катала, оторвавшись от изучения старых газет. – С каких это пор ты, Бройлер, перестал знать, что делать с зеленью?

Головы собутыльников одновременно повернулись к нему.

– Кидалово? – осторожно, будто пробуя это слово на вкус, спросил Муса.

– А что, есть другие варианты? – пренебрежительно поинтересовался катала. – Что вы тут устроили поминки? Деньги они клиенту отдадут, без гонорара останутся… Слушать противно! Мастями разукрасились, а сами нюни распустили, как чушки…

– Масти не трожь, – с угрозой произнес Муса.

Катала небрежно отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.

– Сто двадцать четыре на троих – это по сорок с гаком косарей на нос, – продолжил он. – То есть каждому выходит больше, чем этот усатый гамадрил нам на всех предлагал. О чем тут думать, я вас спрашиваю? И хрен он нас потом найдет. Да он и искать-то не станет – какой ему смысл? Мы у него ничего не взяли, и кто он такой, чтоб я перед ним отчитывался?

Муса хмыкнул и с некоторым сомнением покрутил головой, а на тупом и мужественном лице атлета по кличке Бройлер медленно проступило выражение восторга: мысль о том, чтобы просто присвоить отнятые у лоха деньги, до сих пор не приходила ему в голову.

– Круто, – с уважением произнес он. – Ну, ты голова!

– Круто-то круто, – с прежним сомнением проскрипел Муса, – но по понятиям…

– Да пошел ты!.. – непочтительно и раздраженно перебил его катала. – Мы не на зоне, это раз. Что ты все время тычешь мне в нос свои понятия? Что, понятия запрещают лохов разводить? Так и скажи, что боишься, а то – понятия!

Муса вскочил, с грохотом отшвырнув табурет. Атлет Бройлер опасливо подался назад: пусть разбираются сами. Карты пестрым веером рассыпались по столу, а в руке у каталы вместо колоды как-то незаметно очутился испачканный соусом из-под кильки нож.

– Куча бабок, – спокойно сказал он нерешительно замершему при виде ножа Мусе. – Прямо-таки гора. И ни ментов, ни шухера, ни стрема – ничего. Чистая прибыль! Так давай теперь мы над этой кучей бабла глотки друг другу перегрызем, чтоб никому не досталось.

– В натуре, Муса, – подал голос атлет, – чего ты в бутылку лезешь? При чем тут в натуре понятия?

– В натуре кум в прокуратуре, – не поворачивая головы, ответил Муса.

Он еще немного постоял, с шумом дыша через нос, а потом его костлявая, угловатая фигура обмякла, расслабилась. Не глядя, ногой нащупав позади себя опрокинувшийся табурет, Муса подтащил его поближе, поставил и уселся.

– Ладно, – сказал он, – замнем. Твоя правда, фокусник. Делим бабки и валим отсюда. Только надо проверить – а вдруг фальшивые?

– Вот это дело, – одобрительно произнес катала. Мир был восстановлен, но, хорошо зная подельника, он положил нож рядом со своей правой рукой. – На месте мы, конечно, посмотрели, но как следует приглядеться я лично не успел.

– Успеешь тут, – поддакнул Бройлер. – Наш лошок таких амбалов с собой привел, что мама, не горюй! Я уже думал, сейчас мочилово начнется…

– А ты не думай, – пренебрежительно просипел Муса, шаря рукой под столом, – тебе это вредно. Будешь много думать – мышечная масса уменьшится.

– Как у тебя, – поддел его обиженный Бройлер.

– Как у меня, – согласился Муса и вынул из-под стола мятый полиэтиленовый пакет с логотипом какого-то продовольственного супермаркета.

Бройлер суетливо и шумно расчистил место на столе, и худой уголовник водрузил на него извлеченный из пакета плоский серебристый кейс. Щелкнув никелированными замочками, Муса откинул крышку и развернул кейс к катале, молчаливо признавая его превосходство во всем, что касалось ловкости рук и подлинности денежных знаков.

Катала сунул в импровизированную пепельницу окурок, наугад выбрал из кейса обандероленную пачку стодолларовых купюр, провел подушечкой большого пальца по срезу, проверяя, не кукла ли это, и, вытянув из пачки одну бумажку, принялся мять ее в руках и придирчиво разглядывать то на свет, то под углом, то снова на свет.

Бройлер, не устояв перед искушением, тоже взял из кейса одну пачку – не потому, что это было необходимо, а просто ради удовольствия подержать в руках часть своей доли – и стал повторять манипуляции каталы, до смешного напоминая большую голую обезьяну, подражающую поведению хозяина. Муса дал ему по рукам, отобрал пачку и бросил обратно в кейс.

– Порядок, – заявил катала и на всякий случай взял из кейса еще одну пачку.

– Вот уроды эти американцы, – проворчал Бройлер, издалека разглядывая непривычные розоватые разводы на купюрах. – Была зелень, а теперь хрень какая-то серо-буро-малиновая…

Муса хотел что-то ответить, но в это время со стороны прихожей донеслось шепелявое тарахтенье дверного звонка – древнего, как все в этой квартире, и такого же, как все остальное (за исключением электросчетчика, разумеется), неисправного.

Подельники замерли в странных позах, словно их застигли врасплох на месте преступления.

– Это еще кто? – вполголоса удивился Бройлер. – У нас все дома…

– Пойди проверь, – так же тихо скомандовал Муса. – Шпалер возьми, только не отсвечивай.

Бройлер кивнул, беззвучно поднялся с табурета и, порывшись в груде беспорядочно сваленной на рассыпающемся от старости диване одежды, извлек оттуда обшарпанный «TT». Когда он, пряча пистолет за спиной, скрылся в крохотной прихожей, катала, спохватившись, бросил деньги в кейс, опустил крышку и убрал кейс под стол. Его правая ладонь осторожно легла на рукоятку ножа.

В два не слишком широких шага преодолев расстояние, отделявшее его от входной двери, Бройлер приник к глазку. Стоял он при этом так, чтобы не оказаться на линии огня, если поздние гости вздумают стрелять прямо через дверь.

Но стрелять в него никто не собирался. За дверью стояла какая-то телка – молодая и вполне аппетитная, хотя и намазанная, как дешевая проститутка. Покуда Бройлер ее разглядывал, девице, судя по всему, наскучило стоять под дверью, и она снова потянулась к звонку.

– Тебе чего? – спросил Бройлер из-за двери.

– Чего-чего, – сердито передразнила эта размалеванная коза. – Вы мне весь потолок залили, вот чего!

– У нас не течет, – заявил Бройлер, вовсе не будучи уверенным в том, что это заявление соответствует действительности. – Давай вали отсюда.

– Я тебе повалю! – высоким истеричным голосом парировала соседка. – Месяц назад ремонт сделала! Устроили тут притон, житья от вас нету! Вот я сейчас милицию вызову, пускай у вас регистрацию проверят!

Бройлер поморщился. Милиция, проверка регистрации и вообще шум был совсем ни к чему. А чертова девка и так уже вопила на весь подъезд, и было понятно, что это еще не предел.

– Тихо, тихо, не ори, – примирительно сказал он сквозь дверь. – Сейчас посмотрю, что там у тебя течет…

– Знаю я, как вы посмотрите! – не сдавалась соседка. – Открывай, я сама посмотрю! Каждый месяц заливают. Посмотрит он… Открывай!

– Сама напросилась, сучка, – чуть слышно пробормотал Бройлер и отпер замок.

Катала и Муса, внимавшие этому диалогу сидя за столом, услышали щелчок замка и скрип дверных петель. Затем в прихожей раздался странный звук, напоминавший негромкий хлопок в ладоши. Сидевшие за накрытым столом подельники даже не успели удивиться, потому что вслед за хлопком в прихожей раздался короткий, моментально оборвавшийся и перешедший в сдавленное мычание женский визг, а сразу за ним – глухой шум падения.

В комнате появилась девица – молодая, смазливая, с недурной фигуркой, одетая и накрашенная, как верно подметил Бройлер, на манер «ночной бабочки». Это и была проститутка, согласившаяся за умеренную мзду помочь двоим симпатичным ребятам проникнуть в квартиру, где сидели их должники.

Один из этих симпатичных ребят, здоровяк в длинном кожаном плаще, в данный момент находился у проститутки за спиной, прикрываясь ею как щитом и зажимая ладонью в черной кожаной перчатке мычащий, густо накрашенный рот. В другой руке он держал пистолет с глушителем, ствол которого торчал у проститутки из-под мышки, как диковинный градусник. Высоко оголенные ноги в сетчатых колготках подворачивались на высоких каблуках; девушка не столько шла, сколько волочилась по полу, подталкиваемая сзади верзилой в плаще.

Катала мгновенно оценил ситуацию и метнул нож. Бросок был мастерский: узкий клинок, молнией сверкнув в свете лампочки, рассек задымленный воздух и вонзился в беззащитное горло проститутки, прямо под запрокинутый подбородок. Девушка конвульсивно содрогнулась и обмякла, прекратив сопротивление. В тот же миг верзила в кожаном плаще открыл огонь. Огромный заграничный пистолет с длинным глушителем хлопал раз за разом; катала с простреленной головой опрокинулся вместе с табуретом и затих на замусоренном полу. Три пули одна за другой ударили в костлявый торс Мусы, оставляя на застиранной, растянутой майке кровавые дыры с рваными краями. Одна из них прошла навылет, разбив стоявшую на столе бутылку, и окровавленный труп рухнул в водочную лужу и осколки стекла, а потом сполз на пол, увлекая за собой остатки нехитрой закуски.

Убийца наконец отпустил тело проститутки, и оно упало ему под ноги, как сломанная кукла. Он посторонился, пропуская в комнату еще одного человека в таком же, как и у него, кожаном плаще – уже не столь модном, как когда-то, но зато немарком. Этот второй бегло оглядел комнату, заметил под столом серебристый кейс и, перешагнув через мертвую женщину, устремился туда.

Через час деньги, все сто двадцать четыре тысячи, вернулись туда, откуда были взяты в начале дня, – то есть в сейф Александра Антоновича Гронского. Господин Гронский был в высшей степени серьезным и деловым человеком и умел при любых обстоятельствах соблюсти свою выгоду и извлечь прибыль. В данном конкретном случае чистая прибыль господина Гронского выразилась в таком пустячке, как трехкомнатная квартира в одном из арбатских переулков, доставшаяся ему совершенно бесплатно.

* * *

Рукопись обнаружилась на антресолях, среди старого пыльного хлама, который Дмитрий давно собирался, но все никак не мог собраться выкинуть на помойку. Попытка вытащить что-то – Дмитрий почти сразу забыл, что именно, – из самого низа этой груды привела к небольшому обвалу, который едва не сшиб Крестовского с шаткой стремянки, помнившей, надо полагать, если не его прадеда, то уж деда наверняка.

Выглядело это именно так, как должно было с учетом десятилетий, на протяжении которых вместительная антресоль заполнялась пришедшими в частичную негодность (руки дойдут – починим) или просто ставшими ненужными предметами домашнего обихода. Все это обрушилось вниз с рассыпчатым грохотом, в облаках едкой пыли. Ржавый конек, привинченный к облупленному коричневому ботинку, ощутимо треснул Дмитрия по темечку; фарфоровый Пушкин – в задумчивой позе, за столом, с пером в руке и со взором, устремленным в вечность, где обитают музы, – памятный с раннего детства, кувыркнувшись в воздухе, с достойной лучшего применения точностью приземлился прямо на этот конек. Раздался негромкий треск, и кучерявая голова с бакенбардами, подскакивая, укатилась под комод.

В этот момент Дмитрий чувствовал себя так, словно некий деревянный Гаргантюа, улучив момент, отрыгнул излишки чересчур обильной трапезы прямо ему в лицо. Это происшествие заняло достойное место в ряду глупых, досадных и даже катастрофических событий последней недели. Строго говоря, чего-нибудь в этом роде следовало ожидать; как-никак, антресоль являлась неотъемлемой частью старого родового гнезда, которое Дмитрий разорил и пустил по ветру, и имела полное право тем или иным способом выразить свое недовольство.

Крестовский боком сполз со стремянки, добрел, разгребая ногами хлам и отряхивая с одежды пыль, до кухни, взял со стола пачку сигарет и прикурил от сторожевого фитилька газовой колонки. Виски у него ломило с похмелья, к горлу то и дело подкатывала тошнота, и, говоря откровенно, курить ему сейчас не следовало бы.

Отметив про себя это обстоятельство, Дмитрий присел на стул с высокой гнутой спинкой и мягким сиденьем и стал курить, с тоской разглядывая груду старых вещей в коридоре. Лучше всего было бы просто перетаскать весь этот мусор на помойку, где ему самое место, но заниматься этим было лень. Кроме того, каждый отдельный предмет, будучи извлеченным из беспорядочной кучи, которую иначе, как мусором, просто не назовешь, при ближайшем рассмотрении оказывался не таким уж никчемным. Эти вещи навевали легкую, приятную грусть по ушедшим временам, возрождали давно похороненные в самых дальних уголках памяти воспоминания – имена, лица, события, разговоры…

«Кой черт, – подумал Дмитрий. – Пускай Гронский выбрасывает, если ему надо. Или кому он там эту квартиру продаст… Для новых хозяев это будет вот именно мусор, от которого следует поскорее избавиться. Вот пускай и избавляются на здоровье. Они будут полны энтузиазма по случаю приобретения отличного нового жилья, и расчистка антресоли станет для них чем-то вроде символического акта: долой память о прежних обитателях, даешь новый порядок! Ну и на здоровье. А я им не дядюшка Том, чтобы задаром спину гнуть».

Очень хотелось оставить все как есть – пускай валяется, раз такое дело, – но он понимал, что заняться уборкой все равно придется. Не станешь же целый месяц обо все это спотыкаться! Да и дверь в туалет завалило, а без него как же? На балконе, что ли, оправляться?

«Черт меня понес на эти антресоли!» – с чувством подумал он.

На антресоли Дмитрия занес, конечно же, никакой не черт, а некое свойство его собственной натуры, имевшее, правда, большое сходство с вселившимся в человека бесом, который постоянно нашептывает ему в ухо соблазнительную чушь, толкая на нелепые, а порой и самоубийственные поступки.

Произведя полный и окончательный расчет с Мусой и его компанией, Дмитрий Крестовский ушел в трехдневный запой, оставивший его почти без средств к существованию и на целых трое суток сокративший и без того недолгий срок, дарованный ему судьбой на то, чтобы завершить земные дела. Жить ему оставалось чуть больше месяца, но Дмитрий об этом даже не подозревал, а потому относился ко времени с присущей ему во всем расточительностью.

Кроме того, в этом эйнштейновском мире все относительно. Месяц – это очень короткий срок, но по сравнению с тремя днями, изначально отведенными Дмитрию на выплату чудовищного проигрыша, он кажется почти вечностью. Посему, вернувшись домой без денег, но более или менее успокоенным, Дмитрий Крестовский прибег к испытанному лекарству от всех горестей. Когда люди Гронского убивали в Наро-Фоминске Мусу и его приятелей, он уже не вязал лыка, и, если бы кто-то поведал ему о печальной и поучительной участи троих кидал, он встретил бы это известие лишь бессмысленным хихиканьем.

Однако все, что имеет начало, имеет и конец. Что касается запоя, то продолжительность его, как правило, определяется двумя факторами: количеством имеющихся в наличии денежных знаков и терпением окружающих, которые, исчерпав свои запасы христианской кротости, могут вызвать бригаду скорой психиатрической помощи. Факторы эти действуют когда как – то вместе, то по одному; когда же не действует ни один из них – например, денег у человека хватает на то, чтобы непрерывно пить в течение года, а в «скорую» позвонить некому, – рано или поздно срабатывает третий фактор. И по эффективности он намного превосходит первые два, вместе взятые: познакомившись с ним, человек не просто выходит из запоя, а прекращает пить раз и навсегда. Данный фактор люди называют по-разному, а медики – «летальный исход».

Правда, упиться до смерти или хотя бы раздражить соседей настолько, чтобы они позвонили в психушку, Дмитрий Крестовский не успел – деньги у него закончились раньше, чем здоровье и терпение окружающих. Кроме того, алкоголиком он не был и, более или менее протрезвев, решил, что с него довольно.