Текст книги "Проклятие России. Разруха в головах?"

Автор книги: Андрей Раев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

А нужна ли России вообще демократия?

Вопрос совсем не праздный, учитывая, сколько людей в России считают, что нет. В конце концов, Россия внесла решающий вклад в победу во Второй Мировой войне, не имея никакой демократии внутри страны. А ведь эта победа спасла демократию в Европе. Чем же всё-таки плохо отсутствие демократии?

Реформы по-русски

Ни в конце XV века, ни в XVI веке отсутствие демократии ни к чему плохому не приводило. Впрочем, тогда её и нигде не было. Конечно, Великая Хартия Вольностей была подписана в Англии в 1215 году, ещё до набега татаро-монголов на Русь. Но подписание хартии никакой демократии ещё не установило. Даже образование феодализма было ещё впереди. Но некие общие принципы всё же были установлены. И буржуазная революция Кромвеля (1649) эти принципы подхватила. Периодическая смена властных элит уже началась. Но даже там, где смены не было, правящая элита могла услышать нелицеприятные вещи в рамках закона.

А Русь, пережив тиранию Ивана Грозного и Смутное время, вползла в застой. И в конце XVII века Пётр I обнаружил, что страна-то отстала. Начались реформы Петра, положившие начало специфически русскому явлению: «догоняющее развитие при реформах, проводящихся сверху». Общий сценарий один: толчок, смена элиты на реформаторскую, реформы, рывок, быстрая или медленная замена элиты на консервативную, застой. Екатерина II поставила хороший эксперимент, предложив своим подданным самим высказаться по поводу того, как они хотят жить. Выбранная в 1767 году Комиссия об Уложении оказалась крайне консервативной, даже не помышлявшей о прогрессивных реформах. Реформы Екатерине II пришлось проводить самой. И даже пороть дворян запретили, потому что так хотела царица. А сами дворяне об этом не просили.

Николай I успешно завершил екатерининский период. Был он царь добрый. Бунтовщиков повесил и успокоился. Вернул Пушкина и стал править по старине. И ничего плохого про него сказать нельзя (если ты не поляк). Его потомок, Николай II, не только не вышел к монархическому шествию в 1905 году, но послал войска расстрелять его. А за 70 лет до этого, во время холерного бунта, Николай I вышел не к монархическому шествию, а к озверевшей толпе, уже успевшей опьянеть от крови. Вышел и остановил толпу. И вот всё это кончилось жестоким поражением в Крымской войне в 1855 году. Технологическая отсталость армии была уже очень большой.

Александр II начал третью реформу сверху (после Петра и Екатерины). Опять всё довольно быстро сошло на нет и закончилось поражением в Первой Мировой войне.

Тут уже пришли большевики, и следующую, четвёртую реформу в 30-х годах XX века проводил уже Сталин. И опять она закончилась уже в 1964 году со снятием Хрущёва. Не странно ли, что именно с этого момента начала уменьшаться продолжительность жизни в России? И всего-то через 27 лет застоя, в 1991 году, Россия опять оказалась на грани гибели.

Тут пришли Ельцин с Гайдаром и начали пятую реформу.

Пять реформ – это уже много. Можно уже делать выводы. Нужно делать выводы, поскольку только реформы Екатерины II прошли более или менее безболезненно. Остальные реформы сопровождались огромными жертвами.

Наводит на мысли уже то, что реформы иссякают полностью примерно через 30–50 лет после начала – время смены двух поколений реформаторов. И общие признаки болезни описаны многократно. Общество стратифицируется, т. е. распадается на довольно изолированные слои (страты), обмен между которыми прекращается. Внутри изолированного слоя можно только родиться, а попасть в него снаружи – нет. Запрет неписаный, но выполняющийся неумолимо. Даже если человека сажали в тюрьму на десятилетия, то он либо умирал, либо возвращался в свой слой. Столетиями частичный обмен между стратами поддерживался путём производства солдат в офицеры и карьерного роста офицеров. Но к середине XIX века даже этот путь иссяк.

Во время периодов застоя самые верхние слои дегенерируют первыми. Но и остальные движутся в том же направлении. Потрясающе, но почти не появляются новые яркие писатели, поэты, учёные, промышленники (хотя правил без исключений не бывает). Пользуясь своей властью, верхние слои уничтожают всякую критику в свой адрес. Остаётся критика со стороны маргиналов, но кто ж её слушает. Скоро верхние слои убеждают сами себя в своей гениальности, а те из них, кто не может поверить в эту дурь, спиваются. А те, кто может поверить, постепенно и все остальные слои (кроме низших) избавляют от излишних новшеств. Однако же в силу чисто генетических причин в каждом слое общества имеется только 20 % активных людей и лишь 5 % – по-настоящему активных. Говорят, на детях великих людей природа отдыхает. Но и у просто активных людей, своим умом и талантом пробившихся в элиту, рождаются дети, 80 % которых не хотят надрываться так, как это делали их родители. Их – большинство. И если они по рождению составляют элиту, то это значит, что большинство элиты – за застой. А самым активным 5 %-ный застой – нож острый, именно они впоследствии становятся его могильщиками. У Липатова в повести «Игорь Саввович» блестяще описан такой персонаж. Его место в обществе предопределено его рождением, и ни вверх, ни вниз его не пускают. А он хочет прожить жизнь сам, но безуспешно. О «прожить жизнь сам» хочется сказать отдельно. Даже в самых застойных обществах существовало немало малонравственных путей наверх. Можно было стать любовницей короля (или барина), выйти замуж за богача. Можно было заниматься воровством и мошенничеством. Но обществу такие выдвиженцы ничего не дают. Сколько бы Распутин ни молился за здоровье царского сына, застой от этого не уменьшается. Вознаграждаться должна общественно полезная деятельность, и только это ведёт и к прогрессу, и к стабильности.

Итак, застой поражает все слои общества. И в каждом слое имеется достаточно много людей, желающих этот застой сломать. Именно поэтому великие князья крайне критично относились политике Николая II и не остановились даже перед убийством Распутина. Именно поэтому Горбачёв вызрел ещё при Брежневе. Но эти люди не приобретают никакого опыта реформ. К моменту, когда они приходят к власти, нужно уже действовать очень быстро, а они не умеют даже медленно. Поэтому ломать получается, а строить – нет. Поэтому начинающаяся реформа делается крайне неумело и сопровождается огромными ненужными жертвами.

Итак, мы приходим к тому, что в России, кажется, понятно уже всем: реформы надо проводить постоянно, ответственно, конструктивно, а революций избегать. Конечно, тем, кто слишком много наворовал или незаслуженно возвысился, всякая реформа – нож острый. Они предпочли бы ничего не менять. Проблема в том, почему эти люди каждый раз побеждают?

Бог с ними, с монархией и сословным делением общества. Но ведь когда уже все перегородки пали, когда развитие было якобы поставлено на научную основу, Россия опять вползла в застой, да в какой! В середине 60-х лет СССР находился в зените своего могущества. Он запустил человека в космос, он создавал мощное оружие, прекрасные самолёты, ЭВМ и т. д. и т. п. Как можно было всё растерять за 25 лет? Кто мог предположить в 1965-м, что в 1991-м правительство не найдёт даже одного батальона для защиты социализма? Давайте только сразу откажемся от попыток искать врагов и от мысли, что в нашей истории орудовали двоечники. Врагов у России всегда хватало, но редко им что-то удавалось. Иначе Московское княжество – пятнышко на карте – не расползлось бы до трёх океанов. Брежнев не выглядел двоечником в сравнении с Хрущёвым. Более того, реформа Либермана (косыгинская), разумное отношение в кукурузной кампании, целине снискали Брежневу первоначально популярность. Ну а затем – короля играет свита. Итак, что же ещё происходило в те великие 60-е, что могло в будущем привести к катастрофе? А фатальными процессами, как ни странно, были:

– завершение в основном индустриализации;

– быстрая механизация и завершение её первого этапа;

– удовлетворение первичных потребностей и переход к обществу потребления;

– быстрое увеличение масштабов и сложности экономики в целом.

Тут впору воскликнуть: «Да ведь это ж достижения!» Да, именно достижения. Но всякое достижение цели обязывает ставить новые цели и выбирать новые пути к ним, т. е. совершать поворот. Новая цель была – коммунизм. А вот поворот решили не делать.

Однако завершение индустриализации привело к тому, что большинство населения переместилось уже в города. Перепись 1959 года это зафиксировала. Городское население не могло больше расти с темпом 5–10 % в год. Уже к семидесятым годам перекачка населения в города почти прекратилась. А прирост населения был уже мал и всё уменьшался. И теперь нельзя уже было строить новые заводы, не отдавая себе отчёта, где для них брать рабочую силу. Но новые заводы продолжали строиться. В ожерельях пятилеток сияли жемчужинами ВАЗы, КАМАЗы, Атоммаши и т. д. Можно было бы закрывать старые заводы. Но и это не делалось. Не списывались довоенные станки. Плавали довоенные корабли («Адмирал Нахимов»). Можно было бы перенести основной упор со строительства на реконструкцию по примеру остального мира. Но нет, только в 1985 году Горбачёв попытался это сделать. Но было уже поздно. Нехватка рабочей силы нарастала неумолимо. Началась конкуренция за рабочую силу, рост заработной платы, не обоснованный ростом производительности труда. Фаворитами в гонке были новые заводы и тяжёлая промышленность. Шаг за шагом они вытягивали рабочую силу из прочих учреждений промышленности, сельского хозяйства, сферы обслуживания, образования, здравоохранения, науки, культуры и т. д. Трудовая дисциплина начала падать, чем дальше, тем быстрее. Быстро расширялся дефицит. Да простят меня сегодняшние малообеспеченные пенсионеры, но когда они сами были молодыми, в 60-х годах, почти половина стариков либо вообще не получала пенсию, либо получала в размере 12, 18 рублей (1200–1800 рублей на современные деньги). Эти люди (бывшие колхозники в основном) должны были работать до смерти. Именно они занимали рабочие места продавцов, уборщиц, нянечек, медсестёр. Когда это поколение стало уходить, кадровый голод быстро принял недопустимые размеры. И ведь что обидно, как отлично была произведена индустриализация! В отличие от Запада – ни голодных толп, ни армий безработных, ни бездомных! А ведь поворот к реконструкции большого ума не требовал, и где же была вся наука? Ничего специфически русского в этой слепоте не просматривается. Наоборот, в России принято всё, что используется, реконструировать (чинить, перешивать) до бесконечности.

Механизация, по мнению КПСС, тоже ничем не грозила. Она лишь освобождала людей от тяжелого физического труда. Сначала немногих, потом многих, потом почти всех. Но что при этом происходит с процессом восстановления рабочей силы? Оказывается, изменения огромны. Каждый, кто когда-то занимался тяжёлым физическим трудом, знает это ощущение после работы, когда ты уже поел, мышцы сладко ноют («мышечная радость»), лежишь на кровати, вяло переговариваешься с домашними, и ничего тебе больше не надо. Этого, правда, недостаточно, и уже в Древнем Египте придумали сделать каждый седьмой день нерабочим. С тех пор рецепты восстановления долго не менялись: по будням покормить и дать полежать, по выходным дополнительно сводить в храм и на стадион. Но вот пришла механизация, и всё изменила. Не стало «мышечной радости». Более того, в 70-х годах население СССР страдало уже от гиподинамии. Но ведь труд никуда не исчез. Только теперь он требовал не физической силы, а постоянной концентрации внимания, сосредоточенности. Для большинства – очень монотонной сосредоточенности. Нагрузка теперь ложилась не на мышцы, а на нервную систему. И это касалось всех. Токарь, пытаясь поймать и удержать свою «сотку» (0.01мм), совершал руками движения нежнейшие, а вот его нервная система была постоянна сконцентрирована. Одно резкое неверное движение, и деталь уходит в брак. И прекращение такой работы само по себе отдыхом не является. Домашняя работа лишь усугубляет ситуацию. У широчайших масс населения появляется нечто, давно известное дворянам, – информационный и сенсорный голод. Не будучи в состоянии мотивированно разделить эти два явления, я буду называть этот голод информационно-сенсорным. Самим дворянам он дурью отнюдь не казался. Когда царское правительство арестовало народовольцев-террористов, их поместили в тюрьму в крепости Орешек и назначили им самый жестокий, каторжный, как его называли авторы, режим. А состоял он всего в четырёх правилах: тишина, изоляция, отсутствие любой деятельности, надзор. И многие люди сходили с ума уже в первый год такого режима.

Монотонный труд, не требующий физических усилий, это ещё не каторжный режим. Но и он в состоянии обострять информационно-сенсорный голод необычайно. Самый простой и опасный способ восстановления – потребление алкоголя. Не стоит напоминать, что если им пользоваться постоянно, это ведёт к беде. А если не считать алкоголь единственным лекарством, то требуется очень многое. Надо создавать кафе, рестораны, сауны, фитнес-центры, стадионы, бассейны, боулинги, клубы, мультиплексы и т. д. и т. п. И это создавалось, но в количествах, неизмеримо меньших, чем диктовали растущие потребности. И рабочей силы для этих учреждений не было. И всё росли очереди, в которых никто ещё не отдыхал. Но ведь как повезло: именно в это время начали бурно развиваться кино и телевидение! Но этого оказалось недостаточно, тем более что КПСС рассматривала эти искусства как средство пропаганды, а не средство восстановления рабочей силы. И самым главным средством борьбы с информационно-сенсорным голодом всё больше и больше становился алкоголь. Ну а когда и с ним стали бороться, конец стал неизбежен. Сергей Кара-Мурза («Революции на экспорт») правильно пишет, что советское государство уничтожил 1 % населения Москвы. Но он забывает, что у остальных 99 % населения советская власть тоже была в печёнках, даже у тех, кто всем был ей обязан. Для удовлетворения самой острой потребности она не делала ничего. Кара-Мурза перечисляет все антисоциалистические восстания и констатирует, что им предшествовал огромный прогресс в материальной сфере. А недовольство тоже было огромным, только скрывалось в сфере нематериальной. Нельзя кормить блинами умирающего от жажды человека и рассчитывать на благодарность. Опять-таки и в этой слепоте не видно ничего специфически русского, кроме появившегося уже в XIX веке обычая все неудачи списывать на пьянство. Обычай, конечно, вредный, но в практику его внедрить попытался только Горбачёв, когда ситуация в стране была уже очень плохой.

Была ещё одна «подножка», которую коммунистическая идеология подставила Советскому Союзу. Корнями она уходит, наверное, в протестантизм и, в частности, кальвинизм, который провозгласил божественное предопределение судьбы человека. И как на него ни смотри, это предопределение практически снимало ответственность с человека за грехи. Впоследствии этот подход плавно перетёк в учение «прогрессивного гуманизма», который провозгласил, что «человек хорош от природы, плохим его делают общество и окружающая среда». И это тоже снимало ответственность с человека за содеянное. И всё это вошло в марксизм-ленинизм. И лозунг-то был очень хорош для своего времени, времени дикой индустриализации. Когда государство и экономика производили огромные толпы людей, не имеющих возможность получить образование, работу и, следовательно, хлеб насущный. Но времена изменились. Среднее образование стало обязательным, безработица исчезла, сытые времена наступили. И тут выяснилось, что «сытый голодному не товарищ». И ахиллесова пята марксизма, отправляющего всех, кто мешал классовой борьбе, в прослойку, разрослась мучительно. Только тот, что производил что-то материальное, создавал стоимость и трудился. А учителя и врачи никакой стоимости не создавали. Паразиты (в лучшем случае – слуги) трудового народа. Действительно, что стоит образованность, да и сама жизнь человека, если рабовладение запрещено и продать их нельзя? Ничего. Что Адам Смит, что Маркс объяснят нам, что товар, не имеющий стоимости на рынке, не стоит ничего. Но к ним через сотни лет смешно предъявлять претензии. В реальности и учитель, и врач, и артист, и спортсмен создают стоимость, причём не только, когда работают, а и тогда, когда учатся и тренируются (репетируют). Причём если бы рабовладение опять разрешили, то, по Смиту и Марксу, стоимость тут же снова возникла (умелых-то можно продать гораздо дороже). А в сытые времена, оказалось, средний человек не хочет получать образование, не хочет надрываться, сосредоточиваться. Зачем мне тратить юность на учёбу, если я с этого ни сейчас, ни потом ничего не получу? И зачем мне надрываться, когда можно, не надрываясь, получить больше? Если меня пьяным терпят на работе, так почему я должен быть трезв? Почему я вообще должен быть хорош, если меня все любят плохим?

Не то чтобы никакой ответственности не было во времена СССР. При Сталине была, ещё какая – 3 года тюрьмы за опоздание на работу более чем на 20 минут. А вот в позднем СССР ответственность за уголовные преступления сохранили, а за прочие мелкие грешки решили ликвидировать. Зарплаты тех, кто учился и не учился, решили выровнять. Теория требовала. Если украл – в тюрьму, а если прогулял, вышел пьяным на работу, испортил труд многих людей, то надо перевоспитывать, а наказывать – нельзя. Оштрафовать, уволить – ни-ни. Рабочий получает больше мастера и больше инженера – нормально. Однако современное производство невозможно, когда работают пьяные безответственные люди. И с перевоспитанием не получалось ничего. А брак рос, качество падало. А мастера и инженеры волна за волной приходили к «пофигизму». И снова брак рос, качество падало.

А русский менталитет, определяемый как православием, так и прочими религиями Книги, включал в себя чёткое понимание того, что человек в первую очередь за свои грехи отвечает сам. «Граница между богом и дьяволом проходит через душу каждого человека». И это порождало даже у лучших людей, «болеющих душой» за державу, понимание того, что государство устроено неправильно, что оно нежизнеспособно. Настал день в августе 1991 года, когда деятельность компартии России была приостановлена, и ни один человек не вышел на улицу с протестом.

Теперь опасные эксперименты по освобождению людей от ответственности проводит Евросоюз. Что ж, флаг им в руки. Но в России таких экспериментов уже не будет. И это тоже следствие русского менталитета.

Общество потребления и информационное общество

Далее стоит сказать о переходе к обществу потребления. Что это за общество? За неимением нормального определения дам своё. В обществе потребления большинство населения переходит от удовлетворения желаний и простейших биологических потребностей к удовлетворению потребностей более сложных. Желание – это чувство, которое ощущается непосредственно. Если я голоден, промок, устал, хочу пить, мне холодно и у меня сырые ноги, то я остро ощущаю свои желания поесть, сменить одежду, обувь, отдохнуть и согреться. Потребность – это нечто более сложное и умственное. Это такое устройство (конструкция) организма и психики, которое периодически в сходных обстоятельствах вызывает сходные желания. Если я поел, желание есть пропало, а потребность в пище никуда не делась. Здесь я близок к определениям С.Л. Рубинштейна и Курта Левина, но использую слово «устройство» (конструкция), чтобы подчеркнуть, что временное удовлетворение потребности чаще всего не приводит к её исчезновению. Так вот, пока не возникает общество потребления, большинство населения всё время (или достаточно часто) ощущает, что тяжело, холодно (жарко), надо бы сменить одежду и обувь, завтрак не утолил голод и т. д. Естественные желания вызывают простейшие, биологические потребности. Даже в хорошее время воспоминания о недавних лишениях по-прежнему формируют всю систему потребностей. Назовём эту социальную группу группой выживания. В царской России к ней относилось всё крестьянство (87 % населения) и, наверное, ¾ горожан, т. е. более 95 % населения в неё входило.

А вот тех, у кого биологические потребности удовлетворены, отнесём к социальной группе потребления. И вот типичный человек группы потребления не хочет ни пить, ни есть (а захочет, так типичный американец тут же начинает жевать чипсы), он не ощущает своей одежды и обуви, ему ни холодно, ни жарко и т. д. Que faire? Когда он пойдёт есть, он сделает это не потому, что проголодался, а потому что настало время еды. В XX веке в развитых странах в социальную группу потребления вошло более 90 % населения. Создалось общество потребления (то, что было до этого, можно назвать обществом выживания). И вот здесь всё изменилось. Не голод и жажда, а зависть и скука начали управлять поведением людей. И оказывается, что если биологические желания можно было только утолять, то сложные потребности можно формировать. Да можно ими и манипулировать! И процесс удовлетворения потребностей – заразительный. Когда я вижу, как старушка-пенсионерка в универсаме из сотни имеющихся колбас тщательно выбирает одну, далеко не самую дешёвую, чтобы заказать 100 граммов, я понимаю, что не голод ею управляет. А ведь по Марксу только физический труд непосредственного производителя признавался трудом, только он создавал стоимость. Тех, кто занимался другим трудом, отправили в прослойку. Да и Адам Смит утверждал, что стоимость не рождается в процессе торговли, а только в процессе труда. В применении к современности это кажется чистым безумием. Получается, что заводской шофёр, везущий продукцию с завода на склад, создаёт стоимость, а шофёр магазина, везущий ту же продукцию со склада в магазин, – нет.

Но в обществе потребления не только торговля, а все виды труда оказались равноважными. Учёные открывают законы природы и создают новые методы воздействия на сырьё. Маркетологи, исследуя рынок, придумывают, какой бы такой новый товар создать. Далее дизайнеры, конструкторы и пр., пользуясь новыми методами, создают этот новый товар. Рекламные агенты вопят о новом товаре на каждом углу. Капиталисты, конструкторы и менеджеры создают и организуют производство. Рабочие этот товар производят и везут в магазины. Уже обученные продавцы готовы рекомендовать товар каждому покупателю. И вот если все они удачно сработали, и только в этом случае, человек общества потребления будет этот товар покупать. При этом он может отказывать себе в необходимом, чтобы купить лишнее. Он может голодать, чтобы купить мобильный телефон или DVD-плеер. Сергей Кара Мурза назвал такое общество постмодернистским, а сознание людей этого общества – мистическим. Пусть так. Но другого общества нам не дано, и дано уже не будет. А в этом обществе непосредственное производство – лишь одно из звеньев в цепочке удовлетворения потребностей, иногда не самое важное. Когда с ним возникают большие проблемы, его выводят на Тайвань, причём прибыль нередко возрастает. И перестаёт удивлять, что Microsoft тратит половину прибыли на рекламу. Реклама создаёт стоимость, как и все перечисленные виды деятельности. И доктора, которые лечат всех перечисленных, создают стоимость. И все, кто их обслуживает. И учителя их уже создали и ещё создают стоимость. И сами они, когда учатся, создают стоимость. Именно поэтому многих из них фирмы дообучают за свой счёт. Кто отказывается это понимать, заведомо будет аутсайдером (или банкротом). И тут русский менталитет нам не помощник, его придётся постепенно преодолевать. Россия слишком мало видела цивилизованного бизнеса, зато мошенников – в огромных количествах.

Спрашивается: а закон стоимости Маркса (в трактовке Энгельса) что, совсем утратил силу? Да нет, просто его надо дополнить, область его применения неизменна, а действительность за 140 лет стала гораздо богаче. Естественно, все виды труда должны учитываться в стоимости. Естественно, затраты на создание и поддержание квалифицированной рабочей силы должны учитываться. Далее, по Марксу, стоимость товара определяется общественно необходимым рабочим временем, затрачиваемым на производство единицы товара. А Энгельс пояснил нам, что «общественно необходимое рабочее время» – это среднее время, подсчитанное при средней технической вооружённости и среднем уровне умелости. В общем, что-то вроде «средней температуры по госпиталю». Применительно к условиям России говорить о средней технической вооружённости уже несерьёзно. Но где-то в Германии такое усреднение возможно. И как только оно становится возможным, теория Маркса начинает работать, и производитель получает свою среднюю норму прибыли. Но производитель-то хочет получить больше. Маркс ему, как гири на ногах. Закон стоимости Маркса непобедим в статике, поскольку верен, но есть ведь ещё и динамика. И появляются многочисленные способы обхода.

– Создать новый товар, обладающий исключительными свойствами. Усреднять становится не с чем, конкуренты-то этот товар делать не умеют. Можно получать сверхприбыль.

– Усовершенствовать свой товар, придав ему новые исключительные свойства.

– Доказать человеку общества потребления, что твой товар обладает исключительными свойствами, позарез человеку необходимыми. Если удастся, то можно получать сверхприбыль за вычетом больших расходов на рекламу.

– Доказать человеку общества потребления, что твой товар – лучший среди равных. Твои конвейеры будут полностью загружены, конвейеры конкурентов – простаивать. Издержки резко пойдут вниз, а вся экономия – твоя.

– Применить новые технологии производства и организации труда. Если конкуренты их применить не сумели (не успели), то вся экономия – твоя. Усреднение-то идёт по всем производителям, а не только по новатору.

Эта борьба «бизнес против Маркса» в развитых странах постепенно захватывает весь бизнес. Рождается инновационная экономика. И как только это происходит, Маркс проигрывает. Загнивающее индустриальное общество превращается в динамичное информационное (соединение общества потребления с инновационной экономикой). Огромные конвейеры монополий становятся неэффективными. Начинается разукрупнение предприятий. Оживает малый бизнес. Наконец, расцветает бизнес венчурный (рисковый), когда узкая группа людей создаёт новую фирму для продвижения новых технологий. Фирма может быть потом продана, а может вырасти в гиганта (Microsoft, Hewlett Packard). Новые технологии в любом случае будут созданы. Появляются инвестиционные банки для обслуживания этих венчурных фирм и многое другое.

Если мы, русские, не пересядем в этот новый корабль (информационное общество), ничего хорошего нас не ждёт. И здесь надо обратить внимание на три вещи.

Во-первых, из всех видов обществ, использующих либерализм, информационное, и только оно, представляет собой образец, к которому можно стремиться.

Во-вторых, для создания информационного общества необходимо, чтобы численно доминировала социальная группа потребления (а не выживания). А она и в СССР в середине 1980-х, на пике нефтяных цен, дай бог, достигала 50 % населения. В 1990-х годах сократилась раз в 10 (до 5 %). И сейчас в столицах достигает 30–40 %, в мегаполисах – 25–35 %, а в целом по России – 15–25 %. То есть группу потребления надо хотя бы утраивать, а для этого серьёзно бороться с бедностью.

В-третьих, переход к информационному обществу – это не только экономический, но и культурный переход. Собственно, демонополизация и переход к информационному обществу – это два феномена, которые явно опровергают базовый тезис вульгарного материализма – «бытие определяет сознание». Точнее, вводят этот тезис в узкие рамки коротких промежутков времени. Менталитет и культура меняются очень медленно (единица измерения – 20 лет – время появления нового поколения). Поэтому на протяжении, скажем, пятилетки их можно считать неизменными. А та часть культуры и сознания, которые подвержены быстрым изменениям, действительно определяются бытием. Но когда менталитет и культура всё-таки меняются, уже бытие подстраивается под них. Именно поэтому не какие-то революционеры, а американский конгресс шаг за шагом принимал антимонополистические законы (начиная от пакта Шермана, 1890). Именно поэтому современные энергичные люди в развитых странах пытаются обогатиться не за счёт карточной игры, а путём создания венчурных компаний. Именно поэтому в 1993 году в России не состоялось очередной Гражданской войны.

Влияние менталитета на бытие хорошо прослеживается и на примере торговых городов и обществ (Афины, Венеция, Нидерланды, Новгород, Ганзейские города). Их элита с детства впитывает привычку действовать ненасильственными методами. Эту привычку она распространяет и на политических противников. В результате в Античности и Средневековье республика прочно устанавливается лишь в торговых обществах (с одним исключением в Древнем Риме).

Другой пример. Древний Рим. После основания в 753 году до РХ следующие 250 лет прошли в борьбе между римской аристократией и этрусскими царями. Общественный конфликт перешёл в этнический. Постепенно выработался мощнейший стереотип: они – этруски – за тиранию, мы – римляне – за свободу. В 509 году до РХ свергают Тарквиния Гордого, последнего этрусского царя, и следующие почти 500 лет (вдумайтесь, 500 лет!) Рим – республика. Никаких материальных предпосылок к этому нет. В отличие от Афин, Рим – не торговый город. Правят воины. И не устанавливают себе царя. Вокруг во все стороны – море тирании. Никакими республиками не пахнет. С греческой демократией Александр Македонский покончил. Нищие пролетарии наводняют Рим. А республика стоит. Удивительно.

Сложно спорить с одним из базовых тезисов марксизма – «побуждения больших групп людей определяются их коренными социально-экономическими интересами». Сложно, но нужно. Интересы бывают разные: сиюминутные, краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные. И какие из них оказывают решающее влияние на побуждения, определяется именно культурой, менталитетом. Вот послал человеку где-то Бог серьёзную сумму денег. И деньги эти можно:

– пропить, прогулять (будет хоть что вспомнить!);

– сделать покупку для себя и/или семьи (обновами похвастаемся);

– отложить для совершения большой покупки или на чёрный день (куплю машину лучше, чем у соседа!);

– положить в банк или вложить в акции (или драгоценности);

– потратить на образование или здоровье.

Всё это – в интересах человека. А какие именно из этих интересов он понимает как коренные, зависит от культуры. А когда культура меняется и жители, например Индии, перестают покупать золото и начинают покупать акции, тогда меняется и судьба страны.