Текст книги "Путешествие ко святым местам в 1830 году"

Автор книги: Андрей Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Стены

Ничто после Св. Софии не наполняет душу воспоминаниями столь славными и вместе грустными, как ветхие стены столицы. Сии некогда мощные твердыни, тройным оплотом отразившие с земли семь жестоких приступов, и поныне еще стоят меж двух морей, как стража, не ожидающая смены. И поныне шесть ворот, ознаменованных столькими битвами и триумфами, принимают и выпускают толпы народные, хотя под их сводами протекает другое племя, другой язык.

Первые из них, врата Семибашенные, заменили Золотые врата, которые служили торжественным входом для победоносных императоров в замок Константина и были украшены всей роскошью искусства. И теперь еще они видны между двух четверогранных мраморных башен, означающих средину замка. Два столба с остатками позолоты на коринфских карнизах поддерживают закладенный свод их, над коим латинская надпись свидетельствует о победах великого Феодосия. Если верить преданиям старины, Олег пригвоздил к сим вратам щит новгородский. Осенившие стольких победителей Востока, они увидели перед собой и сынов Севера, от коих ныне ожидают разбития той каменной печати, которая положила преграду их триумфам.

Златые врата вместе с Св. Софией достались в наследство России, как завещание славы отжившей Византии. Предкам нашим казалось, не могло быть другого собора, кроме Св. Софии; им казалось, не могла стоять и столица без Златых ворот. Самые удельные князья любили давать сие название главному входу в города свои. Так, по примеру Златых ворот киевских возникли Златые врата Владимира вместе с его удельной славой. Тем с большим благоговением смотрел я на сей златой подлинник византийский, побеждающий роскошью развалин развалины своих слепков.

Подвигаясь вдоль стен, от семи башен к заливу, встречаешь еще заключенные ворота и недалеко от них Силиврийские, или врата Источника, ибо ими выходят греки на знаменитый святостью водоем, принадлежавший разоренному ныне монастырю. Далее стоят Меландисийские ворота, по-турецки Мевлихане, которые более других уцелели и еще сохранили латинскую надпись о возобновлении стен Константинополя по воле Феодосия в краткий срок двух месяцев. На самой средине стен, в равном расстоянии от моря и залива, возвышались некогда две огромные башни Св. Романа, крепчайшая из всех твердынь столицы и разрушенные каменными ядрами огромной пушки султана, который поставил против них шатры свои. Здесь был жесточайший отпор: Магомет из стана, Константин с башен Св. Романа, достойные друг друга, долго оживляли здесь борьбу, доколе не ударил последний час Византии. Врата сии приняли название пушки, и на остатках сих башен положены стенобитные ядра. Как изувеченный ратник, стоят они на поле битвы, гордясь ранами, которых слава неисцелима.

Отселе и до залива еще двое ворот: Адрианопольские (некогда Полиандрийские) и древние врата Харсис, или Эримли (угольные); они находятся в той части стен, которая, выдавшись из прямого их направления, объемлет развалины знаменитых чертогов Влахерны, стоявших с семибашенным замком и дворцом Августов на трех краях треугольной столицы.

Между двумя последними вратами существуют еще четыре стены малого дворца Палеологов. Здание сие, почти одно уцелевшее из древних чертогов Царь-града, величественной простотою напоминает лучшие века зодчества греческого; сооружение его приписывают Великому Константину, а называют Велисариевым домом, подобно как и другие остатки, которых затеряна память. Их осеняют именами святого царя и воинственного слепца, как будто бы слава сих имен может оградить падающие здания от последних ударов времени и Оттоманов.

Подле самого дворца видны уничтоженные ворота Бесплотных; близ них находился тот знаменитый и гибельный тайник, от которого пала Византия. Закладенный ныне и, по суеверному мнению мусульман, предопределенный для вторжения русских в их столицу, он и тогда был заделан, по преданию, народному, которое заранее на него указывало, как на первую стезю турок во внутренность града. Случай странный! Какая непостижимая сила влагает в сердца народов предчувствие их славы или падения, к которым слепо они стремятся через целые столетия мрака или блеска, как к неизбежной мете, где должно сбыться то, что они сами себе судили? Кто внушил римлянам вечность их Капитолия и сею непоколебимой верой сделал их владыками мира? Кто внушил некогда византийцам, а ныне оттоманам мысль о близкой гибели и назвал обом их сокрушителей до часа падения? Во время последней осады Царьграда, когда близость неприятелей не позволяла грекам свободно отворять ворота крепости для вылазок, некоторые из старцев нечаянно напомнили Константину о роковом тайнике и тем погубили столицу.

Последняя, грозная ночь взошла над Царьградом. Ни откуда нельзя было ожидать спасения; обрушены были стены, сломлены башни: двойное нападение готовилось с земли и залива, а для защиты столь обширной столицы собралось только пять тысяч ратников. Остальная толпа малодушных, если только можно так называть народ, который Провидение поразило ужасом, смертию духовною, чтобы исторгнуть из рук его расслабленную державу и передать другому, – толпа сия теснилась вокруг Св. Софии, опустевшей со времени соединения во Флоренции двух вероисповеданий, греческого и латинского; в последний раз она наполнилась тогда христианами, но для их гибели. На стогнах раздавались вопли жен и детей, и от времени до времени всеобщая тишина немого отчаяния еще большим ужасом наполняла город, как бы отживший. Последний император, последний Константин, равно достойный имени и сана, ожидая с рассветом приступа и падения, удалился для краткого отдыха во дворец Влахерны. Там причащением Св. Таин приготовив себя к потере венца земного, он пошел еще доцарствовать с мечом на обрушенные стены, которых пространство разделил между своею малочисленною дружиною, доверив венецианцам укрепления залива, великому князю Нотаре-твердыни от семи башен до Св. Романа и по преимуществу сана избрав себе самую опасную часть их – от Св. Романа до Влахерн.

Начался приступ роковой, кровопролитный. Груды тел турецких наполняли глубокие рвы; железный жезл Магомета указывал на них янычарам, как на славный помост к дверям рая. Другие жертвы стремились к неприступным стенам. Когда от врат Харсиса до Св. Романа потоками лилась кровь, пятьдесят турок нечаянно приметили у подошвы стен гибельный тайник, забытый осажденными в пылу битвы, и, первые проникнув в город, взошли на стены: мужественные защитники ворот Харсиса, дотоле твердо отражавшие приступ, с ужасом увидели над собою неприятелей. Они обратились, чтобы вытеснить их из города; вслед за ними вторглись оттомане во дворец Влахерны и пламенем ознаменовали первые шаги свои в столице.

Меж тем не прерывался бой около Св. Романа: сам император одушевлял воинов своим присутствием. Но доблестный Юстиниани, именитый генуэзец, разделявший с ним все опасности долгой осады, был отнесен раненый на суда; ряды храбрых сподвижников редели вместе с зубцами башен, срываемых ударами тяжелых камней; толпа же врагов час от часу сгущалась под стенами. В сие решительное мгновение дикие вопли раздались со стороны Влахерн. Изумленный государь обращает к ним смятенный взор: дворец его объят огнем, враги свирепствуют в его столице – судьбы его царства уже сбылись! Все кончено и для владыки; он только ищет смерти, он жаждет ее от руки единоверцев; отчаянный, громко кличет подданных: «Неужели нет здесь христианина, чтобы умертвить своего владыку!». И нет ему ответа, все устремились в бегство; один он, скопивший в себе весь дух своего народа, развенчанный, тоскует над обломками царства; два турка взбираются по обрушенным стенам и, как простого воина, сражают последнего императора Востока.

Я посетил твердыни Царьграда. От моря и до залива я шел священной стезей их развалин. Зеленый плющ, роскошно увиваясь вокруг уцелевших зубцов, подымается на вершину некогда неприступных башен и, увенчав мирным венком их ветхое чело, распускает по ветрам свои легкие плетеницы. Густая зелень заглушает глубокие рвы, как будто земля, утучненная кровью, одна только воспользовалась ее тщетным пролитием. Кипарисовая роща, осеняя около стен обширное кладбище, закрывает поле брани, где столько раз разбиваемы были станы осаждавших, и придает особенную мрачность сим величественным твердыням; подобно могильной ограде, они отделили мертвых от тех, которые внутри столицы давно уже отжили духом. Два великие призрака восстают с двух краев пустынных развалин: призрак первого Константина с семи башен и призрак последнего – из Влахерн. Они одни наполняют собой сие грозное поприще смерти, где погибло не одно бренное поколение, но одиннадцативековое царство. Люди не в силах возмутить могучего отдыха сих роковых обломков; его только может нарушить падение другой державы, которую взвесит дивная рука Провидения и найдет легкой подобно Вавилону.

С молодым сыном посланника Сардинского, маркиза Гропалло, у коего в доме я был ласково принят, осматривал я все замечательные остатки Византии. Часто заставали нас зимние непогоды в конных прогулках наших на дальнем заливе Сладких вод или на краю пространных стен, у семибашенного замка, и заставляли искать приюта в какой-либо хижине мусульманской. Иногда, скитаясь по окрестностям с жаждою новых открытий, мы находили великолепные водопроводы, смело перекинутые через глубокий овраг, и с удивлением смотрели, как великий зодчий Св. Софии соединил горы двумя ярусами исполинских арк или как ему в подражание славнейший из султанов Солиман воздвиг для течения водного целый ряд бесчисленных арк, издали подобный необъятной колоннаде, которая с двух сторон вросла в землю. Часто ночь застигала нас на стогнах засыпавшей столицы, в коей с закатом солнца заключают железными решетками бесчисленные базары, и мы принуждены были дальними изгибами тесных улиц искать себе дороги к морю, деньгами и просьбами открывая решетки или городские ворота, и будили в пристани сонного каикчи в запоздалой лодке, чтобы по ночным водам залива тихо скользить в противолежащую Перу.

Церковь Греческая

В самой вершине залива посетил я квартал христианский Фанар, до последнего восстания греков населенный лучшими их фамилиями, которые поступали оттоле на княжеские троны Молдавии и Валахии; но он много опустел по их изгнании или истреблении. Радушные депутаты сербские, с коими свел я знакомство еще в Адрианополе, приготовили мне у себя ночлег, чтобы я мог на рассвете слушать литургию в Патриаршей церкви и поклониться двум патриархам и архиепископу горы Синайской.

Приветливо принял меня вселенский патриарх Агафангел и даже говорил со мной несколько по-русски: он не пользовался любовью и доверенностью своего народа и скоро впоследствии был сменен; теперь же находится на одном из Принцевых островов. Другой патриарх Иерусалима, добрый и дряхлый старец Афанасий, лежал уже многие месяцы на болезненном одре, гнетомый летами, недугом и бедственным положением своей паствы, для благосостояния коей должен был жить в Царьграде, чтобы искать покровительства у Порты и защиты от престола вселенского. Я нашел его на подворье Иерусалимском, простертого на ковре и подушках, со всеми признаками убожества. Он благословил меня в путь и просил не забывать о Святом Гробе, по счастливом возвращении на родину.

С отменного ласкою был я встречен умным и привлекательным Константием, архиепископом горы Синайской, который впоследствии своими добродетелями заслужил сан патриарший и достойно вступил на мученический престол Григория. Управляя несколько лет монастырем Синайским в Киеве, он свободно говорил по-русски, и мне отрадно было слушать его приятную беседу на родном языке. Много расказывал он мне о Синае, которого архиепископы независимы от четырех патриархов и подобно им пользуются титлом блаженнейших. Его подворье во имя Крестителя Иоанна лучше других устроено и примыкает к обширным развалинам чертогов Влахернских, столь знаменитых в последние годы империи. Но ныне сохранился только под обрушенным основанием древнего храма священный источник, из которого благоговейно черпали императоры, и доселе теплится во мраке подземелья одинокая лампада перед иконой Св. Девы.

Не много церквей могло спасти усердие греков от варварского ига и фанатизма Магометан, когда все древние храмы и обители обращаемы были в мечети; большая часть нынешних церквей выстроены впоследствии на пустырях обширной столицы, и их считается не более двадцати пяти, весьма небогатых и некрасивых. Церковь Перы более других замечательна по своему зодчеству и обширности, которому способствовало положение ее вне города. Но самая патриархия, сооруженная во имя Божией Матери, носит отпечаток убожества греческой церкви. Низкая и необширная, она была последним приютом патриархов, со дня завоевания постепенно изгоняемых из великолепных храмов, в кои переносили они престол свой после Св. Софии. Изо всех сокровищ сохранены только: древняя икона пречистой Девы, мощи св. Георгия, воинственного заступника Востока, часть столба, к которому был привязан Спаситель в темнице, амвон Софийский и кафедра св. Иоанна Златоуста, с которой красноречивый вития смирял вельмож византийских и двигал сердца народные. Она вся черного дерева, с пестрой резьбой из слоновой кости, и поныне служит престолом Вселенским, как единственный залог славы древней церкви Цареградской, блиставшей столькими богословами.

Церковь греческая, приходившая постепенно в упадок со времени завоевания оттоманского, оправилась несколько в последнее столетие ига по благосостоянию, которое начинало проявляться между греками; но она претерпела тяжкое гонение в первые минуты их восстания и лишилась вместе с богатствами лучших своих светильников, мученически пострадавших.

Все митрополиты, временно находящиеся в столице, составляют синод патриарший, но архиепископ Ираклийский один только имеет право посвящать нового патриарха, ибо в древности Византия принадлежала к его епархии. Большое число епископов первобытной церкви, доселе сохранившееся в греческой, было причиной упадка сего высокого сана на Востоке. Около полутораста епископов считается в Румелии, Анатолии и на островах, кроме тех, которые зависят от трех других патриарших престолов. Города истребленные сохранили, хотя по титулу, своих пастырей, и потому, исключая святителей нескольких главных епархий, как то: Адрианопольской, Болгарской, Смирнской, Салоникской и других подобных, все прочие рассеяны по селениям и небольшим городам в качестве наместников или как древние хорепископы, и не имеют большого голоса и веса.

Стесненные обстоятельства христиан Востока размножили в оном страсть к иночеству, и потому черное духовенство гораздо многочисленнее белого. Только в стенах монастырских можно было находить некий приют от гонения, и часто обители служили замками для защиты. Устроенные в цветущие времена Византийской империи, они удержали права свои и достояния грамотами султанов, которые, подобно как у нас татары, оградили льготами сан духовный и даже не простерли на него поголовной подати харадж, но под другими, более почетными именами, собирали с него деньги, не касаясь сокровищ, издревле приращаемых благочестием, до последнего восстания греков. Таким образом, в областях Порты монастыри сделались вновь, как в первые времена христианства, рассадниками и хранителями веры; к ним, как к светильникам, обращены были взоры православных, и в их тишину стремились укрыться от бедствий мира все лучшие отрасли фамилий греческих, которые впоследствии поступали на места святительские и управляли народом, ибо владыки духовные были вместе и светскими своей паствы. Напротив того, белое духовенство, не будучи в состоянии защищать в селениях свои одинокие церкви, более упало, и немногие искали вступить в сие угнетенное сословие.

Утешительно однако же встретить на Востоке через столько столетий ига совершенное сходство церкви российской с греческой, хотя и утратившей наружное благолепие, но удержавшей первобытный очерк, которого окончательные черты в нашем православном отечестве. В Молдавии, Царьграде, Египте и Иерусалиме наблюдал я церковь греческую во всех ее обрядах и заметил одни немногие оттенки, которые неприметно вкрались по местности и обстоятельствам. Напев, неприятный для европейского слуха, составляет один из чувствительных ее недостатков, но им хвалятся патриаршие хоры, как истинным восьмигласным пением. Сомневаюсь, чтобы послы Владимира могли оным тронуться и чтобы греки византийские не имели тогда лучшего понятия о музыке.

Жители Востока совершенно не постигают гармонии нашей, по образованию ли своего уха, или по невежеству. Музыка их не состоит в согласном слиянии звуков, но в известном размере, подобно стихосложению, которого многообразие составляет всю красоту пения. Трудность размера, а не гармония прельщает слушателей, которые готовы равно восхищаться звуками струн и учащенным боем в бубны, если только играющий следует известным правилам и часто переходит из меры в меру. Можно по сему судить о их хорах. Регент, всегда гордый своим знанием, закрыв глаза, затягивает пронзительную ноту, которую наперерыв подхватывают остальные певчие, по большей части из мальчиков, раздражающих нервы своим криком. Но так привыкли к оному греки, что в Адрианополе и Молдавии, внимая в церквах стройному напеву наших певчих, они советовали им доучиться у своих.

Недостаток благочиния в храме есть другое зло, вкоренившееся под игом турков и особенно заметное в Царьграде. Греки, лишенные собственного правления, привыкли почитать церковь столько же местом молитвы, сколько и сходбищем народным. Перед рассветом стекаются они в храм, чтобы успеть еще отслужить утреню и обедню до пробуждения своих гонителей, и часто посреди литургии диакон читает им с амвона фирман великого и справедливейшего государя султана о новой подати, по обыкновению рождающей всеобщий ропот, или объявляет о какой-нибудь потере и покраже. Церковники беспрестанно ходят с блюдами, собирая подаяние, иногда следует за ними священник, записывая имена платящих и таким образом отвлекая от молитвы. В шапках или чалмах стоит народ, снимая их в то же время, как и монахи свои камилавки, и два раза, во время литургии, изъявляет особенное усердие, глухим шепотом, при Херувимской и Богородичной песне.

Самые священнослужители привыкли более видеть в церкви дом свой, нежели храм, и не всегда внушают благоговение при отправлении литургии. Но в служении архиерейском отчасти сохранилось первобытное величие по естественной и самобытной красоте оного, которую не могли преодолеть бедственные обстоятельства Востока. Особенно в Молдавии, где царствует свобода вероисповедания, служение митрополита великолепно, и все выходы, совершаемые им на середину церкви по местному обычаю, придают много блеска обрядам.

Внутренность церквей греческих несколько разнствует от наших. Они все почти без трапезы и разделены вдоль на три части двойным рядом столбов. По обеим сторонам их и кругом стен приделаны места для иноков и почетных мирян, как в наших древних лаврах. У третьего столба, с правой стороны, стоит всегда на ступенях и под балдахином резной престол патриарха или митрополита; они слушают на нем утреню в мантии, если готовятся служить сами, и становятся на оный в полном облачении во время молебнов и панихид. Напротив возвышается так называемое царское место для старшины города под самой кафедрой, украшенной двуглавыми орлами, с вершины коей читают Евангелие, если нет архиерейского служения.

Обедня на Востоке не отделяется от утрени: во время Богородичной песни два дьякона, окадив храм, приглашают архиерея сойти с трона и вызывают к нему священников из алтаря или епископов, когда служит патриарх. Служение сего последнего не представляет никакого отличия от архиерейского, ибо патриарх только старший епископ, и сан сей возвысился до такой степени уже после великих отцов церкви, установивших порядок литургии. Но патриархи совершают оную сами только три раза в год: на Рождество, в неделю Православия и на Пасху, если не бывают приглашены служить по какому-либо частному случаю. При пении девятой песни канона и хвалитей облачается владыка и, осенив свечами народ, возглашает: «Слава Тебе, показавшему нам свет!». Тогда начинает духовенство вокруг него великое славословие и часто, пропуская часы, приступает прямо к обедне. Свещники архиерейские не ставятся, как у нас, на престол; они остаются в руках дьяконов даже на ектениях и при каждении, которое всегда совершают двое, и часто еще два других идут с курильницами перед ними, возливая ароматы.

После первой, великой ектений, всегда поют в промежутке малых псалмы изобразительные, на два клироса, речитативами довольно приятными, хотя и монотонными: а на блаженных, когда все духовенство удаляется в алтарь для малого входа, оба хора долго поют воскресные и праздничные стихиры, которыми особенно богаты греки, слагая вместе творения многих певцов духовных на тот же случай и сверх сего читая еще синаксар, или жития святых: посему первая часть обедни гораздо продолжительнее второй.

Но когда после малого входа патриарх торжественно вступит в алтарь, он не возглашает в царских вратах многолетие мирским властям; все духовенство ведет его на горний трон, как бы воцаряя в своей пастве, и провозглашает великолепный его титул, обратившийся ныне в тщетные звуки. Так, Цареградского величают святейшим, величайшим, господином князем и владыкою, архиепископом Константинополя, Нового Рима и патриархом вселенной. Титулы других патриархов столь же громки.

Во время Трисвятой песни святитель, выходя с крестом и дикириями, трижды повторяет: «Призри с небеси, Боже!» на трех разных языках, сходно с племенами своей паствы, и промежду каждого осенения хор поет: «Святый Боже». Иногда Евангелие и самые ектении и возгласы читаются на разных наречиях, и сие разноглаголание поражает душу созвучием стольких племен для славы общего Искупителя.

Перед великим входом архиерей и за ним все священники кланяются из царских дверей народу, прося отпущения грехов, и духовенство обходит со Св. дарами всю церковь, позади колонн, до западных врат, тихо творя поминовение патриарха, православных царей и громко всех православных христиан. Но есть различие в самом обряде поминовения: вместо тройного его повторения, как в служении наших архиереев, святители греческие, принимая дискос, поминают: всякое епископство православных, благочестивых царей, священнический и монашеский чин и всех православных христиан; а принимая чашу, они обращают молитвы свои за усопших, поминая блаженных и приснопамятных создателей святого храма, святейших патриархов и всех прежде отшедших отцов и братий, здесь лежащих и повсюду православных. Духовенство вслед за ними возглашает только: «Всегда ныне и присно и во веки веков». Таким образом дискос и потир разделены между живыми и мертвыми.

Служа с патриархом, архиереи не выходят из алтаря вслед за духовенством при Херувимской песне, но остаются около престола: иногда же патриарх, приняв сам дискос, уступает чашу старшему митрополиту. Царские врата, которые у нас остаются отверстыми до Святая Святым, во время служения архиерейского завешиваются на Востоке занавесом во вторую половину обедни, и там не поется хором Символ веры и Отче наш: но сам владыка, если он не служит, или старший по нем громко читают сии молитвы народу, как представители его исповедания, отвечающие за свою паству; сей обычай принадлежит еще первобытной церкви.

Иногда вместо Достойной песни хор кратко отвечает на возглас «благодарим Господа!» – двумя словами: «достойно и праведно», и дьякон, приглашая к причащению Св. Тайн, говорит: «Со страхом Божиим и верою и любовию приступите». Неизвестно, как сие последнее, столь умилительное выражение утратилось в нашей церкви.

Вот все слабые оттенки между служением греческим и российским, которые я мог заметить; в самой же одежде священников нет другой разницы, кроме той, что фелонь их имеет почти равную длину спереди, как и сзади, и что белое духовенство носит подобно инокам низкие камилавки, только без черного флера; белого же клобука не имеют на Востоке и самые патриархи.