Текст книги "Английский дневник"
Автор книги: Андрей Мовчан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Глава 3
Переезд во время короны
Переезд в Англию во время коронавируса практически не отличается от переезда в старые добрые времена. Я не могу похвастаться ни закрытыми границами, ни кошмаром аэропорта, ни спецпроверками. В августе перелеты в Великобританию уже были открыты, и мы рутинно купили билеты на шестнадцатое число (их было много, бизнес-класс был неполон, в экономе, кажется, было занято не более половины мест).
Весной и в начале лета, когда мы уже точно знали, что до 1 сентября надо будет попасть в Лондон, мы не торопились договариваться с одной из старейших авиакомпаний мира, хотя билеты призывно продавались. Граница была закрыта, Аэрофлот продавал и отменял, в семье сумрачно обсуждались варианты побега (обычно я наливал себе скотча, а Ольга – коньяка), высказывались версии: зафрахтовать яхту в Питере и уйти через Балтийское море; ехать на машине через Белоруссию; перейти границу с Финляндией по лесу… Все обошлось.
У тех, кто торопился и покупал билеты, жизнь сложилась не так гладко. В начале августа Аэрофлот начал летать в Лондон, но не перестал отменять рейсы – расписание изменилось, и, пока мы радостно готовились к вылету, наши друзья получали эсэмэски об отмене билетов и загадочном предложении «получить ваучер».
Для нас перелет отличался от обычного лишь отсутствием онлайн-регистрации и необходимостью за 48 часов заполнить анкету на британском правительственном сайте (на пяти страницах мы подробно написали, где будем жить и давали клятву отсидеть карантин; вообще взаимодействие с британским правительством стоит отдельной главы. Если же коротко – это очень удобно и одновременно невероятно сложно). Аэропорт был полупустой, на табло: Анталия, Измир, Стамбул (по 5–7 рейсов) и грустный одинокий Лондон. Дьюти-фри и рестораны в Шереметьево работали как обычно (вирус? – не слышали); маски – по желанию (то есть кто-то в, кто-то – без). Официанты и продавцы вызывали странное ощущение гуманоидов, у которых нос и рот – для украшения, и их можно выставлять напоказ, а на подбородке расположено дыхательное отверстие, и вот его-то и надо прикрыть, дабы никого не заразить. Сотрудник Аэрофлота на посадке (маленький мужичонка с круглым лицом, в темно-синей «аэрофлотовской» форме) был вообще без маски. На мой вопрос: «А что случилось с вашей маской?» он досадливо ответил: «А, херня это все».
Забегая вперед, скажу, что маски, как мне кажется, становятся в новом мире чем-то вроде антишляпы. В Лондоне маску надевают, заходя в помещение, и снимают, выходя на улицу (кроме японцев и китайцев – те не снимают; но не все, конечно, и здесь есть люди без масок). При встрече ее приспускают, говорят: «Хай!» и натягивают снова. Простые люди носят простые маски – одноразовые, медицинские. Хипстеры носят дизайнерские с рисунком или надписями. Серьезные люди – черные из хорошей ткани, часто – с клапанами. Маски лежат на витринах самых серьезных дизайнерских брендов. Без нее в публичном помещении – неприлично. Предложить снять маску в помещении – выказать доверие. Со своими их не носят.
В самолете же маски прямо заменили шляпы. Полсалона были в масках, половина – нет. Даже те, кто сидел в масках и ожесточенно протирал поручни и спинки пахнущим самогоном спиртом, получив завтрак, поснимали маски, и только половина надела их после. Для стюардесс маска стала чем-то вроде предмета сексуальной одежды. Они ходили строго и элегантно в своих масках, кроме моментов, когда они говорили с пассажирами. После взлета одна из них как обычно подошла ко мне, присела у кресла, кокетливо сняла маску, придвинув лицо ко мне на расстояние русской социальной дистанции – сантиметров двадцать – и нежно спросила: «Как я могу к вам обращаться?», подарив мне запах духов и тепло дыхания. «Нежно», – хотел сказать я, но не решился. Узнав, что я буду на завтрак омлет и не хочу ничего спиртного, она улыбнулась, встала, аккуратно надела маску и пошла дальше.
Лондон встретил нас солнечной погодой (весь август погода была одна и та же – солнце, перемежаемое короткими дождями раза два в неделю и 20 градусов) и полупустым аэропортом. Пограничная служба в лице индуса в большой черной чалме не выразила интереса к тому, где мы будем проходить изоляцию (собственно, никакого интереса к нам не выказали и контрольные службы – никто не проверял, что мы отсидели дома две недели). Тем не менее изоляцию мы отсидели честно – я хотел с самого начала чтить законодательство в деталях (увы, не получилось, прокол случился на вывозе мусора).
Машину мы заказали заранее, получив рекомендацию типа «хорошие ребята, правда армяне». И то и другое оправдалось на 100 %. За три дня я позвонил Армену (а как же еще?): «Здравствуйте, я от Гагика, он сказал, что у вас можно заказать такси». «Э-э, здравствуйтэ, а какого Гагика, э?» – «Такого-то». – «Э-э, а-а, да, конэшно, можьно, э-э, ви когда прылэтаетэ?»
Армен приехал вовремя, но мы прилетели на 40 минут раньше (Хитроу по старинке закладывался на пяток кругов перед посадкой, но по причине малого количества самолетов мы вообще не кружили), и эти минуты мы, проскочив границу без очереди, рассматривали потоки закрытых масками лиц разных национальностей. Вдруг в поток ворвалось одно запыхавшееся круглое носатое лицо без признаков маски – ошибиться было невозможно.
«Слюшай, э-э, я взял большая машина утром чтобы ехать вас встрэчать, виехал на дорогу, проэхал пять миль только, и она сломалась, да! Я тагда пазванил брату и гаварю, Гурген, слюшай, тут клиент приезжаэт, очэнь срочно, знаешь, надо, я взял большая машина у них очень много вещей, да, э-э, виехал на дорогу, проэхал пять миль только, и она сломалась, виручай, брат, да, э-э. А Гурген мне говорит…» Подробный пересказ разговора с Гургеном, сопровождающийся множественными ненавязчивыми напоминаниями дистанции, которую проехала «большая машина» до поломки, закончился сообщением, что мы поедем на одной машине, а вещи на другой – их повезет Гурген, который «э-э, сказал, ну ладно, для таких клиентов, и ти жэ мой братишка, да, я конэшно поеду, прямо сэйчас виезжаю, да, ти мэня жди, да, я скоро буду».
Разумеется, цена никак не изменилась (а изначально она была ниже цены такси) – армянские гордость и честность не подлежат сомнению.
«А как у вас с масками?» – поинтересовался я. «Да никто их нэ носит, э-э. Эрунда все это», – сказал Армен, делая широкий жест рукой в сторону потока людей в масках, проходящего мимо. Поистине каждый живет в своем мире.
Довезя нас до дома, Армен с Гургеном активно помогали разгрузиться и давали советы по тому, как жить в Лондоне; потом они еще час стояли напротив нашего дома и неспешно беседовали – видно встретились брат с братом, надо поговорить.
В Лондоне я впервые с самого момента приземления почувствовал, что такое диаспора. Здесь все мы – выходцы из СССР и даже стран Варшавского договора – не только кажемся соплеменниками, но и являемся ими: по языку (здесь поляка понимаешь как русского, потому что между нами ментально фут, а до англичан – миля); по манерам; по стремлению держаться вместе. Армяне, таким образом, тоже «наши». Здесь, сходя по трапу, ты попадаешь в нежные руки «своих»: русскоговорящие агенты ищут тебе жилье, русскоговорящие советники помогают с регистрацией, юристы – с налогами, рекрутеры – с работой, посредники – со школами и детскими садами, а просто хорошие люди – с бытом. О диаспоре будет отдельная глава, в том числе о том, как важно из нее вырываться.
Моя жизнь почему-то крепко связана с Арменией (бог знает почему) – мою фамилию вечно принимают за армянскую, я всю жизнь работал (и сейчас работаю) с армянскими коллегами. Вот и перевозку наших вещей из Москвы в Лондон (в лучших еврейских традициях мы повезли даже пианино) организовал менеджер по имени Рубен – и это было, наверное, самым моим негативным опытом из всех историй с армянским акцентом. Но это уже другая глава: «Качественная доставка, Или что и как можно вывезти из России».
Глава 4
Вывезти из России
Переезд, как известно, «равен двум пожарам». В другую страну – тем более. Переезд еврейский, семейный, людей немолодых и обросших вещами, да еще из России, – это как минимум три пожара.
Первый пожар начинается задолго до даты отъезда. Решение вопроса «что брать» наталкивается на вопрос «а что вообще есть?» Вот, например, в этом шкафу, в который никто не заглядывал уже пару лет? Лучше бы и не заглядывать, иначе каждый найдет под паутиной и слоями полиэтилена пару крайне нужных в Англии крупногабаритных вещей. Но не заглядывать нельзя, надо быть эффективным, уезжая за рубеж надо освободить квартиру под ремонт, который начнется в день отъезда. В том, что надо делать ремонт, тебя убеждает внутренний голос: «Зачем нам ремонт?» – «Так давно не делали, пусть будет красиво!» – «А зачем вообще эта квартира, если мы уезжаем?» – «Так все равно не продашь сейчас!» – «Так а при чем тут ремонт?» – «Так говорю же, чтобы красиво было!» Внутренний голос побеждает всегда (особенно если он – женский), так что ремонт будет.
Разбор вещей идет как разбор завалов после землетрясения (с той только разницей что при разборе завалов они уменьшаются, а при разборе вещей – увеличиваются). В доме – эпоха чудных географических (о, оказывается здесь столько места!), этнографических (чьи это ролики в количестве восьми пар и все нам не по размеру – здесь жили гномы?), психологических (мы правда должны везти с собой две тысячи бумажных книг в эпоху планшетов? – а это создает эффект защищенности…) открытий. В результате у тебя набирается девять кубов мебели и коробок. Пианино с одной стороны, полутораметровый мягкий тюлень – с другой, сын сидит на первом и держит второго в руках, заявляя что НЕ БУДЕТ играть на пианино если ЕГО ТЮЛЕНЯ не возьмут в Лондон; пять коробок с одеждой, в Москве остаются только полушубки и валенки, и то – после жаркой дискуссии относительно лондонской погоды; кстати – а дрель и плоскогубцы? Где дрель и плоскогубцы, они совершенно необходимы в Лондоне (!!!), куда убрала??? О черт, опять все перегружать! А может и не нужна дрель в Лондоне?
Второй пожар – пожар государственный. Россия – страна рачительная, заботящаяся о трудоустройстве максимального количества людей с минимальными способностями к работе. Вывоз из России стоит бумажной работы, которая требует специалиста по этой работе – брокера. Его работа стоит денег, пропорцио-нальных затратам энергии и нервов. Если на въезде в Британию таможенная очистка через брокера нужна чтобы самим не мотаться и стоит 70 фунтов (заняла она 15 минут, об этом ниже), то вывоз из России обошелся в 500 евро и неделю на таможенном складе.
Но есть еще вещи – ВЕЩИ. Из России нельзя просто так вывозить «предметы культуры и искусства» старше 50 лет. 49 – легко. 51 – просто так нельзя. Это видимо как-то связано с климаксом, но я не врач. Если картине с вашей стены (допустим, это – Миро 1971 года) 49 лет, то вы просто (ПРОСТО) находите эксперта Минкультуры и платите ему что-то около 20 долларов. Эксперт пишет бумажку, что вашему Миро 49 лет, и он не представляет культурной ценности (прости нас, Жоан Миро!). Все, картина поехала за границу. Но если вдруг у вас картина известного в кругу вашей семьи троюродного дедушки, на которой он по недоразумению в углу написал «1969» – это конец. Бумажка эксперта (слова те же) отправляется в Минкультуры. Сотрудники Минкультуры будут: (1) решать про культурную ценность в особом порядке; (2) определять стоимость; (3) начислять пошлину на вывоз. Делают они это не торопясь – эдак месяца два. В хорошем раскладе вы получите разрешение, заплатив государству приличную сумму («Зверев? Отлично, пять тысяч долларов оценка». – «Помилуйте, это карандашный набросок, ему цена 100 долларов!» – «Молодой человек, вы не слышали? Это Зверев? Зверев. Вот видите у нас в каталоге, Зверев, картина, 5000 долларов». – «Позвольте, но то же картина маслом, размер другой, год…» – «Ничего не знаем, Зверев есть Зверев»). Но это потому, что Звереву (или вашему троюродному дедушке) менее 100 лет.
Все, что старше 100 лет (включая прабабушку Рабиновича) из России вывозить нельзя. НЕЛЬЗЯ!!! Чугунный утюг, поломанный стул, семейную икону, кирпич из стены. Нельзя. Почему – спросите вы? Нет, конечно, вы такого не спросите: тот, кто в России спрашивает «почему», быстро сходит с ума.
Просто обратите внимание на логику: вы владеете объектом. Вы можете его уничтожить – это ваше право. Можете топтать ногами, плевать в него, сделать его подставкой для сапог или оберткой для презервативов. Вы можете никому его не показывать никогда ни за что – на здоровье. Но забрать с собой? Ни в коем случае!
Я не сомневаюсь в том, что среди моих читателей найдется немало тех, кто в праведном гневе воскликнет: «Да если ж разрешить, то всю нашу историю, всю нашу культуру, все, чем держится наш полный гордого доверия покой немедленно вывезут за рубеж проклятые спекулянты!» Логика эта представляется мне не столько даже неправильной, сколько невероятно грустной. Вот стоит перед нами мир. И нигде нет такого странного правила про 100 лет в обед. И не пропадает ни культура, ни история, ни покой – а наоборот, умножается. А в России – есть правило, но с культурой проблемы, историю переписывают три раза в день, а покой и не снился. Да что говорить, если вы искренне уверены, что норма эта правильная, просто вспомните – 30 лет назад из страны нельзя было выехать за границу и людям, и тоже многие считали, что это обоснованно. Собака на сене – это даже более верный символ нашего менталитета, чем всадник, убивающий ни в чем неповинного дракона. Так не доставайся же ты никому; чувство собственности у нас вырождено в чувство владения – с распоряжением и использованием все куда хуже.
Может быть, это плохо для предателей типа меня, а для честных граждан – хотя бы никак? Не тут-то было. От этого запрета страдают отечественные рынки искусства и антиквариата: вместо свободного потока ценностей – вялый внутренний рынок, заведомо заниженные цены на наше искусство и дополнительный экспорт капитала: коллекционеры предпочитают собирать экспонаты в своих зарубежных домах. Понятно, что Россия – нетто-экспортер денег, значит, легко могла бы стать нетто-импортером ценностей, но не становится: кто же повезет в страну что-то, что потом нельзя свободно вывезти и продать (Вексельберг с яйцами – исключение, остальные берегут яйца и держат их преимущественно в Европе). Сильно страдают и музеи: мало того, что они не могут свободно продавать и приобретать (как во всем мире) части своих коллекций, тем самым их улучшая; они переполнены экспонатами, которые не могут реализовать и не могут ни экспонировать ни даже нормально хранить. В итоге ценные предметы культуры гибнут (гибнуть ценностям в России не запрещается).
Вишенка на торте. Из России нельзя просто так вывозить музыкальные инструменты. Это загадка – почему можно вывозить мебель, но не баян? Может быть, есть риск того, что в баян нальют нефти? Я не вижу смысла в запрете вывоза даже скрипки Страдивари, тем более что Страдивари русским не был, и эта скрипка – часть культуры другой страны. Но уж баян работы братьев Балалайкиных?
Купили мы десять лет назад новое пианино, причем ввезли его из-за границы. Обращаю внимание – купили мы сами, не на общественные деньги; поставили лично у себя дома, никому не показываем. Сын играет, долбит по клавишам, медленно убивает инструмент. Если я, например, приду домой пьяный и, ругая Путина, порублю пианино топором вдребезги пополам, то остатки его (после того, как сын понадергает молоточков для ему одному ведомой игры) будут выброшены на свалку и сгинут бесследно. Но если я хочу вывезти это пианино за границу – эге-гей, предъявите бумагу, что это не культурная ценность! Где взять бумагу? В министерстве. А можно просто на сайте Минкульта опубликовать список марок и лет производства, которые являются – культурной ценностью, а остальные выпускать? Нет, что вы! Это было бы удобно, а мы так не играем. Делать будем так: (1) Подаем заявку в Минкульт. (2) Минкульт присылает эксперта. (3) Эксперту нужен ваш паспорт и заявка – три цветные копии (как будто от номера паспорта культурная ценность пианино меняется). (4) Эксперт заключает с вами договор. Два экземпляра по три страницы. (5) Эксперт фотографирует пианино с двух ракурсов, осматривает и подробно описывает его состояние (две страницы текста). Эксперт берет 16 000 рублей. (6) Эксперт берет две недели на оформ-ление заключения о разрешении на вывоз.
Проклиная Минкульт, я договорился с экспертом и в назначенное время встретил ее у подъезда: «Я в этих новых домах ничего не понимаю, я вашу дверь не найду».
Эксперт появилась из небесно-голубого авто («Сын привез, вы знаете, меня сын везде возит, он обо мне очень заботится, но автомобиль мой, цвет я выбирала, это, знаете ли, как чистое небо, я очень люблю чистоту и высь, это как у Тютчева…»)
Когда-то она была perfect, потом стала past perfect, в этом не может быть никаких сомнений. Эксперт осталась прекрасна в своем черном платье и шляпке, под которой вуаль отсутствовала, но угадывалась в ментальном поле гегелевского мира идей. Она явно нарушила правила грамматики и из past perfect переместилась к моменту встречи со мной навсегда во future in the past, но не в present continuous, как мы все. Ее могла бы играть великая актриса прошлого, но и великая актриса не сыграла бы ее так хорошо, как играла себя она сама. Я очень быстро узнал о ней все или почти все. «Я никогда не снимаю туфли – полы для меня слишком холодны, юноша, вам этого не понять». – «Лестница? Боже, у меня больные ноги! Зачем люди строят лестницы в квартирах, скажите мне, юноша? Чего им не хватает на одном этаже?» – «У вас нет кошки? У меня страшная аллергия на кошек, мой дорогой! Я люблю кошек, я люблю всех, но Господь видимо против». – «Кофе? Вы хотите меня соблазнить? Мой доктор говорит, что кофе меня убьет, но когда я могла устоять перед хорошим кофе?»
Она села за наше пианино так, как садятся за рояль на сцене «Метрополитен», и заиграла Рахманинова. Потом Баха.
Неожиданно ее черты исказились гневом, она вскочила, заламывая руки и блеснув глазами (густые сиреневые тени взлетели и вспыхнули ночным фейерверком): «Кто?! Кто играл на этом инструменте???» От неожиданности я так испугался, что сразу выдал правду: «С-сын…» – заикаясь, пролепетал я, мучительно осознавая с опозданием на секунду, что Зоя Космодемьянская и Олег Кошевой сейчас презрительно кривятся и пожимают плечами в своем подпольном раю на небесах – для них я умер как человек и разведчик, без пытки сдав врагу товарища.
«Боже, что он сделал с инструментом???» – воскликнула моя фея-крестная в муке.
«Ч-что?» – поинтересовался я заискивающе. «Вы не слышите???» – «Н-нет… Я вообще глухой», – зачем-то сказал я; имея в виду «у меня нет слуха», но так было короче, а я не понимал дозволено ли мне отвечать длинно. «Вы не слышите… У четвертой октавы стеклянный звук!!! – мрачно и торжественно произнесла она. – Что он творил с пианино?»
По мне, у любого пианино стеклянный звук, и стек-лянный звук ничем не хуже любого другого, но сказать это было бы равносильно нанесению ей личного оскорбления и страшной раны, поэтому я ответил что-то вроде «ой-вей» и скорбно покачал головой. «Мне придется это записать!» – сказала она тоном директрисы женской гимназии, записывающей в дневник старшеклассницы: «Бросала нескромные взгляды в сторону господ офицеров на приеме у губернатора».
Она закончила опись инструмента, выпила кофе и рассказала про музыкальное орудие («Конечно. «Хоффман». «Бехштейн». Они только пишут «Бехштейн», но что в них осталось от «Бехштейна»? Что осталось, я спрашиваю? Ничего! Нет, я не возражаю, я даже скажу вам, юноша, что они делают приличные пианино, вполне приличные для господ, желающих чтобы их отпрыски барабанили по клавишам»). Пожелала нам удачи («Так куда вы отбываете? В Англию? А я почему-то думала в Париж; вы знаете, ваша жена – эта девочка на фото, это же ваша жена, я угадала? Да, я всегда, знаете, угадываю супругов по лицам, так вот, ваша жена очень подходит Парижу, вы мне поверьте! Ну в Лондон так в Лондон, в добрый путь»). А я подумал – хорошо, что мы решили везти пианино. И хорошо, что есть Россия, а в России есть Министерство культуры. Потому что, если бы не было России и Минкультуры, – разве могли бы мы встретить друг друга?
Был, был еще и третий пожар, но был он настолько приземленным, что включать его в одну главу с феей роялей я не в состоянии.
