Текст книги "Новобранец"

Автор книги: Андрей Мисюрин

Андрей Мисюрин
Новобранец

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована фотография:

© RSeanGalloway / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Часть первая. Весёлые проводы

1

Коля Васильев получил предписание явиться в военкомат шестого июня на сборы для отправки в армию. При себе иметь кружку, ложку, пару сменного белья. Следовательно, оставалось ровно две недели до того дня, когда из студента-первокурсника он превратится в солдата-новобранца. Этого времени хватило на то, чтобы в ускоренном режиме сдать сессию и даже съездить домой, повидаться и проститься с родными.

Почти все экзаменаторы были добры и не задавали лишних дополнительных вопросов. Всё строго по билету. Оценки пять и четыре. Только на последнем экзамене доценту Матвееву, в то время ещё безбородому, показалось недостаточным услышать пересказ избранных глав им же самим написанного учебника по зоологии беспозвоночных. После того как вопросы билета были исчерпаны, доцент высыпал на щербатый и покрытый когда-то жёлтым лаком стол горсть готовых, зафиксированных в ацетоне и окрашенных гематоксилином препаратов: продолговатые предметные стёкла, в средней части которых под совсем уже миниатюрным квадратиком тончайшего покровного стёклышка находился кусочек тонкого среза какого-нибудь мягкотелого существа или даже организм целиком. И тут Коля «поплыл»: не смог отличить печёночного сосальщика от кошачьей двуустки. Матвеев сокрушённо покачал головой и сказал:

– Как же вы дальше будете жить, товарищ студент? И ещё в армию собрались.

– Я и не собирался. Меня призвали.

– Оно и видно! Его призвали, а он не собирался. Собранней надо быть, молодой человек! Получше завязывать шнурки и всегда застёгивать ширинку, образно говоря. Вот дадут вам автомат, а вы хотя бы представляете, в какую сторону из него стрелять?

– Я пока даже не знаю, в какой род войск попаду.

– Вот так и живёте вы все налегке, ничего не знаете, зря тратите своё время и время своих преподавателей. Я могу оценить ваши знания только на «удовлетворительно», хотя я ими совершенно не удовлетворён. Давайте зачётку и экзаменационный лист!

– Зачётка в деканате, мы ведь досрочно как армейские сдаём, нам зачёток не выдали, есть только вот такой листок.

Доцент поставил в листок «трояк» и протянул бумажку студенту.

– Идите.

Коля спустился на этаж ниже и дошёл до двери деканата. Постоял около неё минуты две, потом разорвал бумажку и бросил обрывки в мусорную корзину. Когда через два года Коля будет забирать документы и отчисляться с биолого-химического факультета Марийского университета, чтобы вновь стать абитуриентом и поступать уже на биофак МГУ, то он с удивлением прочитает в выписке об оценках, что по зоологии «беспов» у него стоит «хорошо».

2

Итак, с экзаменами было покончено, и тем же днём Коля уехал из столицы Марийской АССР Йошкар-Олы в родной ему город Актюбинск Казахской ССР. Сначала на электричке четыре часа до Казани, из Казани шесть часов на поезде до Куйбышева, потом половина суток до Актюбинска, если повезёт с билетами. Если не повезёт, то тогда до Оренбурга или Орска, а из них до Актюбинска чуть больше сотни километров, можно будет доехать и на автобусе. Самолёты по этой траектории в те годы не летали, а теперь и подавно не летают.

Коля волочил с собой туго набитые книжками большой чемодан и хозяйственную сумку. Книги он покупал часто, за период с сентября по конец мая набралось их очень много. Книжный магазин был недалеко от общаги. Николай последовательно обходил все полки, заглядывал и в букинистический отдел. Выбор ему сделать было сложно, так как почти все книги Коле чем-нибудь да нравились. Сдерживали его от покупок только размеры кошелька и понимание, что всех книг на свете прочесть невозможно. Кошелёк студента пополнялся переводами из дома, но на удовлетворение своей страсти в приобретении новых книжных трофеев Коля тратил деньги, заработанные им на разгрузке вагонов и ту сумму, что ему выплатили за работу по уборке картофеля, на которую минувшей осенью весь их первый курс, кроме больных и приравненных к ним, был отправлен на две недели.

Электричка из Йошкар-Олы ехала неспеша, то и дело останавливаясь на небольших станциях с необычно звучащими для Коли названиями: Куяр, Пемба, Кундыш, Суслонгер, Шелангер. Больше всего ему понравилось, как называется посёлок, в котором поезд стоял дольше всего, – Сурок. Прямо от железнодорожной насыпи в этом посёлке начиналось большое круглое озеро, которое, однако, на взгляд Николая, было недостаточно крупным, чтобы вокруг него сновало так много людей в морской форме. Однако так оно и было – где-то в лесу недалеко от этого озера и одноимённого посёлка была именно что военно-морская часть. Возможно, до неё даже доплывали те самые фольклорные «подводные лодки степей Казахстана», которые упоминались у Коли на малой родине, когда говорили о чём-нибудь несуществующим или нелепом.

Из этого посёлка была родом Колина однокурсница Наташа, с которой он часто гулял в Йошкар-Олинском городском парке, сидел с ней на скамейке под липами или рябинами и гладил нежную белую кожу круглых тёплых коленей девушки, каждый раз норовя пробраться поглубже под юбку или расстегнуть пару пуговок на ширинке. От Наташи Коля и узнал, что у и девушек на юбках тоже есть ширинки, как и на его собственных брюках. Наташа так и сказала, когда он первый раз изловчился совладать с пуговками: «Ой, ты мне расстегнул ширинку!» Коля любил Наташу и был уверен, что женится именно на ней, но этого так и не случилось. Любил он и других девушек, но Наташу больше всего. Его очень смущало, что одновременно ему нравятся девушки если не все, то через одну. Как и книги, каждая из приглянувшихся Коле представительниц прекрасного пола содержала в себе нечто исключительно интересное, непрочитанное, желанное. Эти милые создания действовали на него своей трудно преодолимой гравитацией как крупные космические тела – звёзды и планеты – на стремительно мчащуюся в неведомое комету. Николай то и дело сворачивал со своего прямого маршрута и устремлялся вдруг к тому или другому голубоглазому или кареглазому светилу, закладывал крутой вираж, осваивал объект и вновь уносился вдаль на сверхвысоких космических скоростях, близких к световым. Но с книжками было проще, они между собой легко уживались, их можно было сложить стопочкой, перелистать, взяв в руки любую из них, когда бы не вздумалось. Девушки же между собой в присутствии Коли совсем не уживались, а осваивать себя позволяли только тогда, когда им самим этого хотелось.

Вот и Сурок. Электричка остановилась. Стоянка двадцать минут. Заходили под окном вагона бескозырки и флотские фуражки. Начальник поезда – пышная женщина в железнодорожной форме – спустилась по насыпи к озеру, неторопливо как на сцене разделась, оказавшись под форменной одеждой в красном миниатюрном купальнике, норовящим скрыть свои врезающиеся в кожу тонкие верёвочки в глубине складок обширного железнодорожного тела. Раздевшись, женщина попробовала одной ногой воду и осталась температурой довольна. Подняла вверх и заколола тяжёлую копну вьющихся тёмных волос. Осторожно спустилась по покатому скользкому берегу. Погрузилась в водоем и сделала несколько плавных гребков стилем, напоминающим брасс, от берега и обратно. Покачиваясь на невидимых с берега подводных камешках, она вышла из озера и постояла некоторое время на травке, жмурясь от яркого солнца и глядя в сторону поезда. Капельки озёрной воды поблёскивали на её белой упругой коже. Рассмотрев как следует скопившихся у насыпи военных и дав им полюбоваться на своё богатое возможностями тело, женщина обтёрлась махровым в синюю и белую полоску большим банным полотенцем, набросила его на плечи, подхватила форму и удивительно легко при её комплекции побежала к поезду, сверкая налитыми женственностью ногами, при каждом шаге отбрасывая в стороны удлинённые голени с округлыми крепкими икрами и тонкими щиколотками. На всё время купания этой удивительной наяды бескозырки и фуражки застыли и оставались неподвижными, ленточками к поезду, козырьками к озеру, пока женщина не закончила водные процедуры и не скрылась в своём вагоне. Вот таким славным был посёлок Сурок. Электричка поехала дальше.

На этом романтическая часть путешествия, самая короткая, закончилась.

3

Проехали Помары. Где-то здесь проходила знаменитая газовая труба, дававшая Советскому Союзу напоследок надышаться перед смертью. За спиной, стало быть, находился где-то Уренгой, а далеко впереди был город Ужгород, который, по недоразумению, довольно скоро после этой Колиной поездки превратился в иностранный. За Помарами проехали белёсый лес, припудренный цементной пылью, и вот уже зона тайги закончилась, миновали один холм, другой, вот и Казань. Да, был ещё и Зелёный Дол, на платформу которого Коля выходил поразмять ноги. В это время у поезда прогуливался и разминал ножки гастролирующий театр лилипутов. Лилипутки состроили Коле свои сильно подведённые глазки, и студент на космической скорости убежал в свой вагон, чтобы не заложить неподобающий призывнику любовный вираж.

В Казани были вкуснейшие горячие беляши по шестнадцать копеек штука, остро отдающие степными травами, которые ела при жизни та баранина, что пошла на начинку. Был и знаменитый рассыпчатый чак-чак, сладкий и липкий от мёда, отдающий всё той же бараниной. Увидел Коля побелённый извёсткой Кремль с шатровым главным собором, цветные старые дома с лепниной, давно не крашеные, похожие на частично облупленные в процессе поедания пасхальные яйца.

Купив билеты до Куйбышева и сдав свою тяжёлую ношу в камеру хранения, Коля сел на лавочку в привокзальном сквере. До посадки на следующий поезд было ещё около трёх часов. Коля раскрыл купленный в ларьке неподалёку журнал «Чаян» – татарский аналог «Крокодила» – и стал рассматривать карикатуры.

На другой конец лавочки села интеллигентная пара: сначала невысокая полная дама лет сорока в розовой пляжной шляпке из витого шнура с пришпиленной к ней пластмассовой ромашкой, и, минут через десять, к даме присоединился товарищ в клетчатой рубашке, в оттопыренном нагрудном кармане которой торчала начатая пачка сигарет «Прима». Товарищ этот был в мятых чёрных брюках с лоснящимися коленками и без шляпы вообще, но зато с двумя коричневыми бутылками пива «Жигулёвское». Мужчина открыл пиво при помощи поцарапанного обручального кольца из дутого золота; для этого он возложил окольцованную правую руку на горлышко каждой из бутылок, подцепил крышку острым краем символа любви и верности и – вуаля! – чпок, пиво готово к употреблению. Дама и товарищ пососали каждый свою бутылочку, не спеша опорожнили их, слили пену и аккуратно сложили пустую тару в сетчатую красную авоську, – видимо, чтобы дать бутылкам, как в наше время Илон Маск своим ракетам, шанс на вторую или даже третью жизнь. Потом мужчина в клетчатой рубашке спросил у Коли: «Сколько время?» Коля ответил. Потом товарищ сказал всем сразу: «Ух, жарко!» Коля не ответил, а дама хихикнула. Потом вся компания посидела минут пять молча, только Коля шуршал страницами журнала, а любитель пива позвякивал бутылками, перекатывая их в авоське. И вдруг товарищ сказал своей даме:

– Пойдем, поебёмся!

– Нет. Не хочу.

– Пойдём. Делать всё равно нечего.

– Ну ладно, пойдём!

И они ушли.

Коля поразился такой простоте и искренности отношений жителей Казани и решил осмотреть этот город подробней. Пошёл и увидел вышеперечисленное: Кремль, цветные старые дома, а ещё пыльные улицы, множество голубей, ярко-синюю широкую полосу Волги с тем островом на ней, с которого Иван Грозный делал свой подводно-подземный подкоп, чтобы овладеть этим замечательным городом, и – главное – множество красивых девушек с синими, зелёными, карими и чёрными глазами. Поел Коля и беляшей с чак-чаком, выпил горячего чёрного чаю и едва успел на поезд до Куйбышева. И – вперёд, два раза через Волгу.

4

В Куйбышеве Коля очень удачно купил билеты прямо до Актюбинска. Да, плацкартный вагон. Да, верхняя полка. Да, боковая. Да, около туалета. Зато прямой поезд. И снова Коля сдал свою ношу в камеру хранения, отметив про себя, что все камеры хранения пахнут одинаково чем-то кислым, и пошёл осматривать местных девушек и город. Девушки в Куйбышеве Колю не подвели и осыпали его настоящим фейерверком разноцветных блестящих глаз: зелёные, синие, голубые, карие, чёрные блёстки! Попадались даже красные, но эти не в счёт. Наткнулся Коля в парке (любитель парков!) на кинотеатр – здание с колоннами, портиком, лепниной, всё яркое, краски не пожалели! Купил и съел мороженое, потом, отстояв приличную очередь, приобрёл билет и успел на индийский фильм с Радж Капуром. У каждой женщины красная точечка во лбу. Брошенные и подброшенные дети, танцующие девушки с голыми животами и широкими бёдрами, пискляво поющие ритмичные песни на фоне таких огромных цветов, что трудно поверить в их естественное происхождение. Драки, жестокие настолько, что звук удара слышен до того, как рука или нога достигла цели. Всё кончается хорошо, все поют, пляшут, плачут от умиления, потом едят и пьют, а молодые главные герои, трезвые и голодные, с цветочными гирляндами на шеях, уединяются в роскошные покои для занятий Камасутрой. Хэппи-энд. А Коле, после двух-то серий, опять надо стремглав лететь, чтобы поспеть на поезд.

Именно в Куйбышеве у Коли родились эти строчки:

 
Я купил себе чемодан
с чёрной ручкой, замками белыми,
знать, не ведал я, что и делаю,
по своим молодым годам.
 

Видимо, очень тяжёл был туго набитый книгами чемодан и его неизменная подруга хозяйственная сумка.

4

В Актюбинск Коля прибыл ночью и едва его не проехал. Проводник забыл разбудить призывника или не посчитал нужным это сделать. Если бы не топот и ругань земляков, то поехал бы Коля дальше в бескрайние казахские степи, и ещё неизвестно, как бы у него после этого сложилась судьба. В тех волшебных краях всякое случается, всякое может произойти. Но актюбинцы – народ жёсткий, если не сказать жестокий. Могут зарезать прямо в автобусе или троллейбусе, но не потому, что у пассажира, например, нет билета, а просто так, по внезапному движению души и сердца. На подъезде к городу, где-нибудь около Курайли, Родниковки или Жилянки, народ этот так интенсивно начал ходить в туалет, что хлопаньем дверей и своей вознёй, заменявшей им организованную очередь, они могли бы разбудить даже и мёртвого, а не то, что живого, Николая, годного к строевой срочной службе безо всяких ограничений. Так что Коля немного потолкался, и вот он уже на родине – стоит со своими друзьями – чемоданом и сумкой – на перроне перед новым зданием ЖэДэ вокзала. А поезд номер восемь «Москва-Алма-Ата», не свистнув и вообще ничего не сказав на прощание, покатил себе дальше до конца своего маршрута, до которого ему надо было ещё пилить и пилить два дня скорым ходом через солончаки и выжженую степь, распугивая сайгаков и сусликов.

Дома Николая ждал сюрприз: оказалось, что дома больше нет. Выяснилось, что пока он в Йошкар-Оле обладал шансом, но так им и не воспользовался, узнать, чем же печёночный сосальщик отличается внешне от кошачьей двуустки, его родители развелись, разменяли свою большую квартиру и разъехались в две поменьше: отец в однокомнатную, мама, брат и комната Николая – в трёхкомнатную. Каким-то образом разузнав новый адрес мамы, Николай переместил к ней свои книжки и явился по этому адресу также и собственной персоной.

Последний раз родителей вместе Коля увидел уже на вокзале, когда они его провожали в обратный путь в Йошкар-Олу, где его ждал военкомат и бесплатный билет в новую интересную и увлекательную жизнь на ближайшие два года. Мама очень переживала, советовала носить шапку, как будто в армии её можно было не носить, просила чаще писать, по возможности звонить и, ради Бога, не попасть в Афганистан, хотя этот выбор был не за Николаем. Отец вспоминал свою армейскую службу; рассказывал, как правильно мотать портянки, ходить в караул, давал и прочие дельные советы, но чаще вспоминал разные забавные эпизоды из собственной своей армейской жизни. Зачем-то пустился в воспоминания о какой-то молодой черноглазой мадьярке, которая постоянно приходила и часами поджидала отца у забора войсковой части в тени платана. В итоге у Коли сложилось впечатление, что ему предстоит провести два года в чём-то среднем между пионерским лагерем, с играми в «Зарницу», и цирковым училищем, с обязательным прохождением курса акробатики, клоунады и меткой стрельбы на манер Вильгельма Телля. Кроме того, солдата в армии ждут захватывающие приключения и весёлые похождения. Интересно, нет ли у Коли в далёкой Бессарабии сводного брата или сестры? Но вот поезд тронулся, мама осталась на платформе, утирая платочком слёзы, а отец по провинциальной привычке ещё довольно долго бежал за вагоном и махал Коле в окно, к которому парень просто прилип, но поезд оказался быстрее, отец отстал, колёса застучали громче и понесли будущего защитника Родины по ночной загадочно молчаливой степи в сторону Куйбышева.

5

Через много лет Коля сочинит стишок, на манер Даниила Хармса:

 
Я вышел из дому давно,
Тому немало лет,
и не горит уже окно,
и дома больше нет.
 
 
Исчезли лавочка и двор,
и городок исчез,
стекла река под косогор,
и срублен тёмный лес.
 
 
Минул уже почти что век,
ну, пусть не век, а пол,
с тех пор как, странный человек,
я из дому ушел.
 
 
И вот я в пыльных сапогах
с улыбкой. И смешком
меня вы встретили. И – ах,
ответил я стишком:
 
 
«Пока я по лесу бродил
и всё глядел вперёд,
исчез не только Даниил,
пропал и весь народ!»
 

А этот стишок Коля сочинит в будущем памяти своего отца:

 
В портфеле моего отца растаял шоколад.
Отец спешил домой. В командировке
Он пробыл бесконечных две недели.
Отец летел, и под его крылом
Густые серебрились облака.
Он ехал на раздолбанной машине,
Густая к небу поднималась пыль.
А лето было безнадёжно жарким,
Деревья никли, плавился асфальт.
Отец вошел, и за его спиной
Теснились звёзды, солнце и луна,
Пыль Азии, ковыль и подорожник,
Полынь горчила и сладил чабрец,
И шли неторопливые верблюды,
И женщины закутывались в шёлк,
Мужчины громко брякали железом,
Кузнечики смешные стрекотали
И квакали весёлые лягушки.
Портфель он бросил на пол и в охапку
Схватил своих заждавшихся детей.
О, Господи! И как же мы смеялись,
Разглядывая жирное пятно
На жёлтой коже пыльного портфеля!
Портфель был брошен далеко на полку,
И там его на много лет забыли.
Он там лежал, пока не почернел.
А мой отец ушёл, не оглянувшись.
И на земле, столь горячо любимой,
продолговатым проступил пятном.
 

Эпизод с шоколадом произошёл, когда Коле было года четыре, и вся семья жила в так называемом «Зелёном доме» на улице Карла Либкнехта. Двор этого дома был отделён от остального пространства города высоким кирпичным забором, вернее, даже стеной. Единственные ворота, ведущие во двор, надёжно охранял милиционер, так что проживавшие в этом доме номенклатурные работники и их семьи могли не беспокоиться, что их постигнет советская действительность во всей своей красе. Но в этой стене было небольшое отверстие, сквозная выбоина, через которую легко проходили кошки и проползали четырёх-пятилетние дети. Николаю запрещали пролезать через эту дыру, чтобы его не украли цыгане, которые, действительно, часто ходили по улицам этой старой части города. Так вот, Коля специально часами лежал в этой дыре, ногами наружу, чтобы его цыгане украли, и тогда бы он отправился в странствие вместе с этим весёлым и свободным народом. Но цыганам Коля не понадобился. Возможно, они знали, что он ещё пригодится Советской Армии.

Когда Коле исполнилось пять лет, работу родителей – пединститут мамы и обком партии папы – перенесли в новую отдалённую часть города. Семья переехала в хрущёвскую пятиэтажку, так как папа не был особо придирчив в вопросах недвижимости и любил жить по-походному. Любимая его песня – «Прощай, труба зовёт, солдаты в поход, командиры впереди». Не стал он мучить себя ожиданием, когда же построят и сдадут в благородном старом Жилгородке коттедж на две номенклатурные семьи, и переехал с семьёй в первое жильё, что освобождалось. Оказалось, что папа сделал прекрасный выбор с точки зрения создания комфортных условий для формирования характера своих сыновей и для того, чтобы им было что вспомнить из своего детства. На новом месте братья завели себе очень много колоритных друзей. Милиционер уже не охранял двор, в котором Коля прожил от пяти до двенадцати лет. Дело в том, что жители этого двора и ещё двух соседних совсем не нуждались в милицейской охране. Наоборот, весь город следовало защищать от некоторых резидентов этих дворов. Это были знаменитые «Дикие дворы» Актюбинска, народное название которых весьма красноречиво и отражает суть.

 
За окнами осенний жесткий дождь
Холодную по стеклам гонит воду.
А в комнате и сухо, и тепло,
Как и должно быть в мерзкую погоду.
И я дышу на хрупкое стекло,
И я гляжу на быстрые разводы, –
Земли размокшей малолетний вождь.
Мой старший брат за письменным столом
Раскрашивает контурные карты.
Соседний дом мне кажется слоном,
Ступающим по улицам Джакарты.
На толстой ветке жирный Пиночет
В одежде блеклой тусклого портрета.
А за стеною зажигают свет,
В соседней комнате отец шуршит газетой.
Забрел на север. Как? Не понимаю.
Слон покачнулся, зябок и простужен.
На кухне моя мама, напевая,
Готовит что-то вкусное на ужин.
Меж рамами, насупившись, комар,
Смешная мумия, задумчив и серьезен.
За окнами все движется кошмар,
Все длится, желчегонен и серозен.
И я не знал, что скоро все пройдет:
И дождь, и эта комната, и ужин,
И этот слон, шатаясь, пропадет,
И город будет никому не нужен.
И я достанусь людям незнакомым,
Шершавой точкой старой круговерти,
Задумчивым, застывшим насекомым
Меж рамами рождения и смерти.
 

6

Николай был ещё старшеклассником, когда в стране началась эпоха пышных похорон. Сначала умер Брежнев, но не внезапно, как многие думают, а видимо только после того, как населению дали вдоволь насладиться просмотром «Лебединого озеро», и вообще предоставили народу возможность увидеть и услышать много чего классически балетного и симфонического. Сначала это выглядело как поломка телевизора, потом подумали, что рухнула Останкинская башня и напоследок, уже при падении, она выплеснула в эфир своё самое дорогое, что имело, – записи советского балета. Степные жители с тревогой посматривали, не поднимаются ли на западе, там, где, говорят, была Москва, зловещие силуэты атомных грибов. Но горизонт был чист, и только с тихим шелестом перекатывались по замёрзшей ноябрьской степи 1982 года гонимые ветром ажурные шары перекати-поля. Но потом соратники Брежнева оставили между собой ненужные споры, всё себе доказали, обо всём договорились и позволили своему невеликому, но звездоносному и добродушному кормчему тихо и мирно официально почить в бозе. Об этом и рассказали по телевизору, и тогда этот аппарат очнулся и перестал транслировать эротику в классической обёртке. Но балет только на время прекратился, чтобы с новой силой вспыхнуть в девяносто первом году, когда скончается уже всё государство целиком.

Коля помнил, как в школе, после скорбного известия о кончине Брежнева, всем дали задание явиться на следующий день с траурными красной и чёрной ленточками, пришпилив их к лацкану пиджака комсомольским, пионерским или октябрятским значком. Беспартийным ученикам надо было воспользоваться обычной булавкой. Без ленточек в школу в этот день никого не пускали. На страже интересов среднего образования стояла высохшая как палка и чёрная как смерть Софья Кидырбаевна Кагашева, а эта женщина до этого, и потом долго ещё после, никого и никогда даже без сменной обуви в школу № 3 не пускала, не то, что без ленточек. С осени по весну по утрам она стояла насмерть, перегородив вход в школу, а в это время за углом из окна мужского туалета то и дело вылетала одна и та же пара задрипанных кедов, которые пацаны подбирали по очереди предъявляли этому Церберу об одной засушенной голове.

Ленточки так ленточки, да где их взять? Пришлось Коле пустить на эти самые ленточки старое красное платье мамы и чёрные брюки отца, которые, как потом оказалось, ещё не были старыми.

7

И вот вожди то назначались, то умирали, потом назначались вновь, а Коля доучивался и мечтал о разных романтических вещах. Например, о дальних морских походах. Дважды он перечитал собрание сочинений Станюковича и уже прекрасно знал, какие команды на парусном судне во время кругосветного похода надо отдавать капитану, если вдруг маленькое облачко на горизонте начнёт стремительно расти.

В школу приходили агитировать в военные учебные заведения. Наслушавшись красочных рассказов бывалых мужественных людей, Коля решил стать военным.

Сначала школьник надумал стать пилотом вертолёта, так как ему очень понравился рассказ о военном вертолётном училище в Саратове. Это недалеко от Актюбинска, один прикаспийский водный бассейн, одно дно древнего Хвалынского моря. И учиться на вертолётчика совсем не долго, всего три года. Было сказано, что после окончания Саратовского вертолётного училища многие выпускники попадают в Афган, но это не страшно и совсем безопасно, так как на сейчас на этой войне небо всё целиком наше: у «духов» нет оружия, которым можно сбивать грозные советские летательные аппараты. Но потом, поразмыслив, Коля от этой идеи отказался, так как не захотел в будущем расстреливать как в тире каких-то незнакомых и ничего ему плохого не сделавших бородатых людей в старых халатах, – ему по душе была борьба на равных.

Однажды в школу пришёл пожилой человек в белой парадной форме и рассказал о военно-морском училище радиоэлектроники имени Попова, что в Петродворце. Коля тут же загорелся идеей украсить себя ленточками и якорьками, – ещё бы, ведь морская форма во все времена нравилась девушкам, а Коля на всё готов был пойти ради прекрасного пола. Училище в Петродвореце, кроме военной, давало ещё и полезную гражданскую специальность инженера-радиоэлектронщика. Этот бонус был не только приятным, но и хорошо сочетался с тогдашними увлечениями Николая: он запоем читал «Занимательную физику» Перельмана, «Физику для всех» Ландау и Китайгородского, переводной трёхтомник «Физика для любознательных» Эрика Роджерса, учебники брата-студента и массу научно-популярных книжек и журналов. По вечерам Коля что-то паял, поэтому от него всегда немного пахло канифолью, и пальцы его рук часто бывали обожжены. Свои упражнения с паяльником он всегда доводил до конца и становился счастливым обладателем то невзрачного ящика, который, при подключении к магнитофону, превращался в светомузыкальную установку, полыхающую яркими разноцветными огнями и переливавшимися в такт опусам Deep Purple и Uriah Heep, то вдруг на столе у него оказывался самодельный радиоприёмник, который, потрескивая, разговаривал непонятными, похожими на птичий, языками жителей каких-то далёких экзотических стран.

Профессия моряка хорошо соответствовала романтическим представлениям Коли о чудесном, которые он почерпнул при чтении книг о путешествиях, а также из научно-фантастических рассказов и романов. В двенадцатилетнем возрасте Коля обратил внимание на многотомник Жюля Верна пятидесятых годов издания и прочитал все эти толстенькие книжки от корки до корки, пренебрегая выполнением школьных домашних заданий. До этого так же подробно и систематически Коля читал только восемнадцать синих томиков полного собрания сочинений Чехова (двенадцать томов писем того же издания школьник читать не стал, так как считал, что чужие письма читать нельзя). Вслед за Жюлем Верном последовали Беляев, Лем, книжки современной американской фантастики и, конечно же, братья Стругатские, произведения которых просто потрясли Колю начиная с выходившего сериями в журнале «Знание-сила» романа «Жук в муравейнике».

Таким образом, Коля рос очень любознательным и романтически настроенным юношей. Однако обязательные школьные учебники Коля открывал с отвращением. Всё, что касалось школы, вызывало у него сильнейшее отторжение, а первое сентября многие годы уже после получения аттестата о среднем образовании всегда было тем днём, когда хоть на минуту, но находила на Николая тоска и посещало неприятное чувство тревоги и сосания под ложечкой. О том, что Коля неохотно посещал школу говорит, например, такой его стишок:

 
В провинции империи, давно почившей в бозе,
тому назад лет сорок, при небольшом морозе,
в степи Центральной Азии, в рабочем городке
я вышел из подъезда в предпраздничной тоске.
 
 
Отправился я к школе из жёлтого бетона,
чтоб вместе с классом строиться в отдельную колонну.
Ведь праздник был ноябрьский, число было седьмое,
и было нам назначено ходить в то утро строем.
 
 
Крупа с небес колючая секла лицо и руки,
и ветер дул пронзительный, холодный и упругий,
но праздник обязательный на площадь выгнал жителей,
толпу собрав знамённую, с портретами правителей.
 
 
Мы шли перед трибунами, на них стояли в шляпах
и ручкой всем нам делали фигуры в чёрных драпах,
секретари с доярками, большие дяди с тётями,
колхозно-пролетарские, народа плоть от плоти.
 
 
Зачитывали лозунги в охрипший репродуктор.
У одноклассниц розовым цвет щёк был в это утро,
и волновала девичья заснеженная прелесть
сильней, чем вся советская изношенная ересь.
 
 
Когда волной мы схлынули, покрыв собой всю площадь,
у магазина винного увидел я попроще
скопление народное, – дрались там два трудящихся,
а рядом возбуждённая толпа была гудящая.
 
 
Дрались они старательно, по морде и с оттяжкою,
и от ударов падали тела на землю тяжкие,
и было удивительно, что с высоты такой,
мужик всё время падает, а всё равно живой.
 
 
И чаще дядя падал тот, что был повыше ростом,
и выражался матерно, затейливо и остро,
и вся эта выносливость была вполне уместна
в холодный день ноябрьский, и в праздничек советский.
 

Но этот стишок Коля сочинил значительно позже, а сразу после школы, но уже после поступления в Марийский университет в городе Йошкар-Ола, он сочинил вот это:

 
Моя замызганная родина,
Мой город серый и больной,
Твои уроки ныне пройдены,
Но не забыты они мной.
 
 
Я помню, как иссохшим выменем
Меня пытался ты вспоить,
Но никогда не звал по имени
И не давал свободно жить.
 

Из этого текста следует, что Коле не нравилось, когда в школе его называли только по фамилии, а не по имени, и что уроки учить он не любил, но их содержание запоминал надолго.

Десятиклассник Коля с целью поступления в военное училище прошёл подробнейшую медкомиссию, сделал даже рентгеновский снимок черепа, чтобы доказать его интактность и целостность. Видимо, пробоины в голове были неуместны для будущего военного моряка, которому придётся иметь дело с солёной водой мирового океана, которая через эти дыры могла бы затечь в офицерскую голову и повредить полезное содержимое. Результаты медицинского обследования, приписное свидетельство, свидетельство о рождении и даже паспорт были Колей положены в красивую папку с завязочками отнесены им в Актюбинский военкомат, учреждением этим документы у Коли были изъяты, а взамен будущему покорителю и хозяину морей выдали направление на экзамены в училище имени Попова и даже бесплатный проездной документ на поезд. Оставалось только дождаться получения аттестата о среднем образовании, а так вся официальная жизнь и медицинская подноготная Коли уже принадлежали могучей и непобедимой Советской Армии.