Текст книги "Освобожденный Эдем"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В любом случае, инновационный процесс является обязательным условием выживания цивилизации. Разные исторические периоды, разные целостности отличаются друг от друга именно инноватикой. Принципиальная новизна – это критерий, позволяющий выделять главное, оперировать сущностями истории, выстраивая универсальную механику бытия.

Кратко охарактеризуем с этой точки зрения известные нам цивилизационные статусы.[2]2
  В характеристике фаз использован материал петербургского историка и социолога Сергея Переслегина.


[Закрыть]

В архаической фазе основными формами экономической жизни являются собирательство и охота, то есть, стратегический пищевой ресурс добывается обычными для животного мира методами и средствами. Вместе с тем, человек разумный занимает здесь уникальную экологическую нишу «дневного хищника». Это означает, что в связи с некоторыми его физиологическими особенностями, он имеет возможность охотится в светлое время суток. Тем самым он имеет преимущество перед другими крупными хищниками, ведущими в основном ночной образ жизни.

Однако механизм распределения пищи носит в архаической фазе носит уже не животный, а социальный характер. Не случайно некоторые ученые определяют человека разумного именно как единственный биологический вид, представители которого способны делиться добычей. Охотники, образовавшие к этому времени особую профессиональную группу, кормят все племя, по-видимому, без заметных привилегий для «кровных родственников». Это дает возможность не только поддерживать простое существование социума (то есть, «оплачивать» его атрибутивные функции – познание, обучение, управление), но и совершенствовать имеющиеся хозяйственные механизмы. Постепенно охота – сугубо животный способ обеспечения жизни – становится лишь вершиной общественного экономического айсберга. В распоряжение первобытных людей поступают все более и более совершенные орудия труда – с этой точки зрения «кровью» архаической присваивающей экономики являются обработанные кремни. Усложняются способы охоты и способы управления ею, деятельность охотников получает особую «магическую» поддержку. А это, в свою очередь, приводит к первичному зарождению религии и искусства.

Меняется место человека и в трофической пирамиде. Как субъект охоты он еще остается животным, подверженным всем рискам такого образа жизни, но он уже перестает быть пассивным объектом ее и это принципиально меняет его отношение к миру. Социальная система, даже в самом начальном виде «первобытного стада», реагирует на любую агрессию практически как единое целое, а такое «целое» оказывается хищникам не по зубам. В результате в архаической фазе человек выпадает почти из всех пищевых цепей: он перестает рассматриваться как значимый пищевой ресурс даже наиболее крупными хищниками. Более того, со временем эти хищники сами оказываются объектом охоты первобытных людей.

Иными словами, в этот период человек совершает восхождение на вершину трофической пирамиды. Он превращает все компоненты текущей экосистемы в свой пищевой ресурс и из «дневного хищника» превращается в «хищника абсолютного». Такие «хищники», например зоопланктон, стрекозы, плотоядные динозавры, способны «проедать» экосистему насквозь, разрушая ее или, по крайней мере, выводя из состояния равновесия⁹.

Демографическая статистика архаической фазы в небольших временных интервалах имеет колебательную природу, характерную в основном для видов – компонентов стабильных экосистем. Если же усреднить динамику по временам порядка нескольких тысячелетий, то обнаруживается чрезвычайно медленный, но стабильный линейный рост: в природе такие решения демографических уравнений встречаются, однако как очень редкое исключение.

Характерные скорости перемещений (людей, материальных объектов, информации) соответствуют в архаическую эпоху скорости идущего человека. То есть, они составляют около 30 км в сутки. Характерные энергии производства определяются теплотой сгорания дерева.

Архаическая трансценденция была представлена анимизмом, верой в потусторонний мир, населенный духами, управляющими всеми явлениями материального мира. Повлиять на духов можно было с помощью магии, поэтому вся реальность архаической фазы была магической: для каждого явления существовала своя причина, которая никак не соотносилась с другими. Безраздельно господствовало коллективное сознание: человек не осознавал своего индивидуального бытия; изгнание из социальной общности было хуже, чем смерть, которая воспринималась лишь как естественный переход в «мир предков». Соответственно господствовала коллективная собственность и коллективный способ распределения общественного продукта: каждый член племени имел право на свою долю уже в силу самой принадлежности к данной организованности. Выражением той же коллективной формы сознания являлся промискуитет и относительная племенная общность потомства.

Фактически, в течение всей архаической фазы человек лишь выделяется из природного мира, порождая в результате этого выделения искусственную среду, которая позже предстанет в качестве цивилизации.

В аграрной фазе развития, переход к которой можно датировать примерно 9–7 тысячелетиями до нашей эры, основные системы хозяйствования претерпевают принципиальные изменения. Здесь наряду с охотой и собирательством уже развиваются земледелие и скотоводство, то есть экономика из присваивающей становится производящей. Это переводит социум на более безопасный уровень существования и создает условия для выживания даже больных и слабых членов социального коллектива. Последнее имеет колоссальное значение для цивилизации, так как именно физически не слишком совершенные индивидуумы, видимо в порядке компенсации за это несовершенство, обеспечивают, как правило, интеллектуальный прогресс. Именно здесь зарождается вектор интеллектуализации мира, который уже в наше время приобретает глобальный, планетарный характер. Человек в аграрной фазе окончательно выпадает из трофической пирамиды: он перестает быть как пищей, так в значительной степени и охотником. И если придерживаться прежней «зоологической» терминологии, то из «абсолютного хищника» он превращается в «хищника тотального», использующего для развития и жизнеобеспечения практически всю живую и неживую природу.

Соответственно, и демографическая динамика выходит здесь на экспоненциальный участок. Очень быстро – а в рамках исторического хронометража вообще мгновенно – вид homo sapiens распространяется по всем земным территориям, по всем географическим зонам, по всем континентам – за исключением лишь Антарктиды и некоторых пустынь.

Существенно увеличиваются и характерные скорости передвижения. В аграрной фазе они определяются возможностью лошади или суточным пробегом парусного корабля и достигают примерно 150 километров в сутки. Энергетика, правда, в основном остается на «дровяном» уровне, однако в металлургии (плавка металлов уже известна) достаточно широко применяется и каменный уголь.

«Кровью» мировой экономики становится зерно, которое одновременно представляет собой и основной предмет мировой торговли.

Социальные системы, находящиеся в этой фазе, становятся «теоретически и практически самодовлеющими», они вытесняют или преобразовывают классические природные экосистемы, формируя в них новый управляющий уровень. Особенно хорошо это демонстрируют древнейшие цивилизации Шумера, Аккада, Египта, Месопотамии, фактически, представляющие собой «замкнутые вселенные». Социализация коллективного сознания достигает здесь крайних пределов. Государство, являющееся ее технологическим выражением, проникает во все сферы жизни. Не остается ничего частного, ничего личного. Все, что человек имеет, все, чем он живет, впрочем, как и он сам, принадлежит высшей власти.

С другой стороны, уникальная ситуация сложилась в зоне Средиземноморья, образованной пересечением трех континентальных пространств: Европейского, Азиатского и Африканского. «Огромная территория, идеально приспособленная для возникновения земледелия, городов, государств… протянулась на тысячи километров от Гибралтара до Южного Китая… Здесь ландшафтно-климатическое разнообразие, наличие относительно изолированных больших пространств и потенциальных каналов коммуникаций между этими локальными зонами создавало возможности для формирования отдельных цивилизаций – то есть задавало требуемый для развития уровень разнообразия цивилизационных стратегий. Причем, уровень изолированности этих цивилизаций был оптимальным. Они достаточно выделялись в силу действия географических и ландшафтно-климатических факторов, для того чтобы спокойно формироваться и развиваться, но не были изолированы полностью, что блокирует поступательное развитие»¹⁰.

Центром избыточного многообразия стала Древняя Греция, где наложение различных социокультурных конфигураций, конкурирующих между собой, не позволяло утвердиться ни одной из них окончательно, а потому за исторически короткий период были опробованы различные стратегии социального бытия – и в политическом плане: власть одного (монархия, тирания) – власть избранного меньшинства (аристократия, олигархия) – власть большинства (демократия) со всеми возможными их вариантами, так и в плане всех социальных статусов: раб – метек (иностранец, вольноотпущенник) – подданный – гражданин. Это, в свою очередь, привело к осознанию человека как самостоятельной личности и закреплению за ним личных прав: политических, социальных, экономических. То есть произошло разделение Востока и Запада, что мировоззренчески было закреплено христианством.

В общем, если подвести некоторые итоги, то можно сказать, что в течение аграрной фазы человек стал «менее биологичен»: вокруг него образовались оболочки цивилизации, техносфера и социосфера, искусственная среда, «вторая реальность», в которой он с этого времени и начал существовать, а кроме того среди мировых религий выделилась европейская трансценденция, сформировавшая цивилизацию нового типа, цивилизацию, устремленную не в прошлое, а в будущее, и потому начавшую быстрее других двигаться по ступеням прогресса.

Средневековая фаза развития, которая обычно укладывается историками в период от V века нашей эры (крушение Римского мира) до конца XVI – середины XVII вв., достаточно хорошо изучена и потому мы не будем останавливаться на ней подробно. Заметим только, что в экономических координатах она, фактически, представляет собой второе издание аграрной фазы: колонат, характерный для экономики поздней античности, мало чем отличается от феода, основной хозяйственной единицы Средневековой Европы. «Кровью» экономики по-прежнему остается зерно, а технологические параметры – скорость коммуникаций, промышленные температуры – держатся на прежнем уровне.

То есть, техносфера, как впрочем и социосфера, цивилизации меняется мало. В качестве инновации здесь можно рассматривать лишь появление средневекового города, специфической техносоциальной среды, которая в дальнейшем приобретет доминирующий характер.

Главное отличие средневековой фазы от предшествующей аграрной заключено в господствующей трансценденции. Христианство в эту эпоху, пройдя ряд метафизических осцилляций, когда различные его конфигурации, позже названные ересями (монофизиты, монофелиты, ариане, несториане), сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, утвердилось в ортодоксальном формате и стало единой религией европейского Средневековья. Образовался колоссальный по своим размерам Католический мир, который в соответствие с экстравертной природой христианской цивилизации начал немедленную экспансию в окружающее пространство. Крестовые походы XI–XIII веков охватили громадные территории тогдашнего мира. Фактически, это была первая попытка унифицировать Ойкумену по единому (христианскому) образцу и хотя политически она закончилась сокрушительной неудачей: в 1244 г. пал Иерусалим, а в 1453 г. – Константинополь, цивилизационное значение крестовых походов было огромно: они транслировали в европейское сознание мировоззренческую гетерогенность иного исторического бытия, которая позже проявила себя и в экономике, и в социальных отношений, и в религии.

Другим принципиальным отличием Средневековья стало появление европейской науки, то есть системы целенаправленного накопления знаний. Причем, помимо принципа конвергенции (сопряжения инноваций), породившего европейский прогресс, был осознан и принцип верификации – проверки знаний опытным, экспериментальным путем. Знание таким образом разделялось на «истинное» и «ложное», «научное», соответствующие «объективной действительности» и «ненаучное», мистическое, религиозное, художественное, имеющее субъективный характер. Наука стала не просто структурной (производительной) силой, непосредственно воздействующей на реальность, она переняла у религии одно из ее главных качеств – универсализм, функцию объяснения мира как целого. Мир переставал быть сакральным, он становился материалом для оперативного конструирования. Светское мировоззрение вытесняло религию из всех сфер бытия.

В общем, сформировалось то, что позже будет названо европейской или западной цивилизацией.

И, наконец, на последнем отрезке «шкалы времен», если, конечно, воспринимать ее в полном масштабе – от палеолита до наступившего третьего тысячелетия, почти у белого края, который обозначает собой неведомое грядущее, располагается современная нам индустриальная фаза.

Данный цивилизационный период следует рассмотреть отдельно.

Это сладкое слово «свобода»

Кратковременность индустриальной фазы, наша погруженность в ее смысловое пространство препятствует выделению наиболее существенных черт индустриального мира. Трудно даже определить его хронологические границы. В самом деле, что считать началом Нового времени? Эпоху крестовых походов, впервые обозначившую европейскую (евро-христианскую) общность? «Битву золотых шпор» 1302 г., продемонстрировавшую опять-таки впервые в Средневековье преимущества «народной» пехоты над тяжелой рыцарской конницей: это привело к массовому производству унифицированного (пехотного), а не индивидуального (рыцарского) вооружения и дало колоссальный толчок развитию европейской промышленности. Революцию в Нидерландах? Революцию в Англии? Великую Французскую Революцию, передавшую власть третьему (промышленному) сословию? Открытие Американского континента? Создание гелиоцентрической системы мира, возвестившей, что отныне Земля не является центром Вселенной? Или, может быть, в данной формулировке вопрос вообще лишен смысла?

Причем, заметим, что все перечисленные «реперные события» относятся исключительно к европейской истории. Означает ли это, что индустриальная фаза ограничена только одной, именно – европейской цивилизацией? Являются ли модернизированные экономики Японии, Китая, Малайзии лишь отражением западной экономики, неизменной для всех, или же эти страны (а равно – Иран, Индия, Бразилия, Пакистан) самостоятельно выходят на индустриальный уровень, создавая свои собственные, «не европейские» промышленные культуры?

Ответы на эти вопросы будут даны несколько позже. А пока заметим, что фазовый переход между двумя принципиально различными состояниями единой глобальной цивилизации не представляет собой черту, которую можно было бы провести поперек истории, но довольно длительный интервал – в десятки, сотни, а на заре человечества даже в тысячи лет, вмещающий в себя множество «поворотных» событий. И если уж говорить о знаковом рубеже нового индустриального мира, то в качестве такового, по-видимому, можно рассматривать 31 октября 1517 года, когда августинский монах Мартин Лютер прибил на воротах виттенбергской Замковой церкви свои 95 тезисов против индульгенций.

Это, на наш взгляд, вполне допустимо. Преобразование христианской трансценденции из католической в протестантскую имело колоссальное значение для европейской цивилизации. Протестантизм вывел за скобки всю католическую обрядность – унифицированный за предыдущие полторы тысячи лет способ обращения человека к богу. Отныне церковь не стояла между богом и человеком, и любой верующий мог определять сам каким образом совмещать личную экзистенцию с мистической вертикалью. Это, в свою очередь, породило пространство личной свободы, которое начало стремительно разворачиваться по всем цивилизационным осям.

Прежде всего появилась свободная, рыночная экономика. Интересно, что ранее данного феномена в истории не было. Великие деспотии Востока и Юга – Древний Шумер, Древний Египет, Древний Вавилон, Древний Китай – будучи выражением коллективной (тоталитарной) психики, самым тираническим образом регламентировали не только хозяйственную, но и бытовую деятельность своих подданных. В этих ранних цивилизациях у человека в принципе не было ничего своего: и земля, которую он обрабатывал, и результаты его труда, и его дом, и он сам принадлежали государству в лице обожествленного деспота. Подлинный рынок в глубокой древности возникнуть не мог, потому что тогда государству пришлось бы торговать самому с собой. Несколько лучше ситуация складывалась в Древней Греции, которая впрочем большого влияния на экономику Ойкумены не оказывала, и в Древнем Риме, где, однако, государственное регулирование тоже покрывало собой большую часть экономических отношений. А Средневековье с его изощренной цеховой обрядностью опять довело экономику до крайности степени формализма. Фактически, большая часть усилий вкладывалась не в производство, а в исполнение множества нелепых предписаний и ограничений.

Собственно рынок как стихийная сила, регулирующая экономику, образовался лишь после распада Католического мира – в результате религиозных войн и духовного освобождения человека.

Наиболее благоприятные условия для такого развития сложились на Северо-Американском континенте. В отличие от Европы, где даже после образования мощного Протестантского мира, человек все равно был погружен в незыблемые координаты прошлого, которые форматировали, а в сущности ограничивали его жизнедеятельность, первые поселенцы на пустынных землях Нового света оказывались людьми «без корней», людьми, фактически, «без законов», людьми в новом мире, который даже еще не был назван. Здесь все нужно было начинать с чистой страницы: устанавливать правила, по которым придется существовать, создавать и организовывать власть, строить дома, молиться, растить детей. «Много места и много свободы… край сильных, не обремененных воспоминаниями молодых людей»¹¹.

Именно таким образом строилась и первоначальная американская экономика. Она исходила не из традиций, которые были порождены сомнительными трансцендентными смыслами, практически не переводимыми в сферу материальных благ, а из вещественной пользы, определяемой, прежде всего, земными потребностями человека. «Вырвавшись на свободу, колонизаторы не только заменили землю с корнями предков на пустынные и безымянные земли, но и поменяли… небо с сияющим Иисусом на холодный космос, который управляется прагматическим богом, приветствующим труд и здравый смысл»¹¹. Это была поистине «новая» экономика, и темпы роста ее ограничивались лишь темпом человеческой жизни. Отсутствие накладных, «духовных» и «социальных», расходов сделало ее одной из самых производительных экономик мира, а наличие громадных неосвоенных территорий позволило ей развиваться свободно, то есть наиболее естественным образом. Вероятно, ранее ни одна экономика мира не находилась в таких благоприятных условиях, и, вероятно, более никогда история не ставила подобный эксперимент, овеществивший экономическую свободу в форме прогресса. Как будто включился мощный мотор, сразу же увеличивший скорость развития всей Западной цивилизации.

Другим завоеванием индустриальной фазы стало национальное государство. Провозглашение принципа «каждой земле – свою веру», непосредственно вытекавшего из протестантского представления о религиозной свободе, привело сначала к суверенитету культур (в ту эпоху существовавших исключительно в религиозной форме), а затем – и к суверенитету территорий, на которых эти культуры господствуют. Национальное государство стало счетной единицей Нового времени. Из кипящей динамики Средневековья, где государственные образования возникали и распадались, фактически, по воле случая, человечество перешло в относительную статику индустриального мира, где субъектность государства, а не правителя была закреплена международными соглашениями.

Причем на уровне отдельного человека тот же принцип свободы, инсталлированный Реформацией, породил западное представление о суверенитете личности – о наличии у человека врожденных, неотчуждаемых прав, которые любое государство обязано принимать во внимание. А социальная распаковка либерализма, длившаяся около двух столетий, привела к утверждению как демократии, механизма добровольного делегирования части этих прав органам управления, так и к кристаллизации их в виде соответствующих законов. Заметим, что тут же возникло и базовое противоречие социума: между правами личности и правами самого государства. Это противоречие породило множество конфликтов ХХ века и начинает обретать парадоксальное разрешение лишь сейчас, в начале третьего тысячелетия.

Тем не менее, в течение индустриальной фазы была сформирована развитая социосфера: совокупность формализованных технологий, поддерживающих в цивилизации динамическое равновесие.

Примерно такую же трансформацию претерпела и техносфера. Европейская наука, став в этот период структурной (производительной) силой, непосредственно воздействующей на реальность, резко ускорила сугубо техническое развитие. Были созданы концепции, связывающие различные области знаний, и за счет этого реализованы невозможные в природе процессы с управляемым превращением тепловой энергии в механическую. Резко возросли характерные скорости физических перемещений (до нескольких тысяч километров в сутки) и скорость передачи информации (практически мгновенно). Характерные энергии стали определяться теплотой сгорания нефти (до 40 МДж/кг), а в конце индустриальной фазы – температурами ядерных реакций. Соответственно, «кровью» экономики здесь является уже не зерно, а энергоносители: на первоначальном этапе – каменный уголь, а далее, по мере развития промышленности, – нефть и газ. Эмблемами фазы становятся не мотыга и плуг, а железные дороги и морские суда.

В исторически короткое время западная цивилизация прошла стадию механического (мануфактурного) производства и перешла в стадию производства машинного. Это привело к невиданной ранее концентрации населения и появлению сверхгородов, мегаполисов: специфической техносоциальной среды, имеющей собственную онтологическую размерность. Если в аграрной фазе общество, не способное обеспечивать себя продовольствием, как правило, было обречено, то в индустриальной фазе такое общество уже могло неограниченно долго поддерживать свое существование за счет внешней торговли. Правда, это требовало соблюдение ряда условий, в частности – наличия высокого экспортного потенциала, мощных вооруженных сил, обеспечивающих соблюдение «правил игры», и строго очерченной позиции в мировой системе торговли. Тем самым индустриальная фаза подразумевает, по крайней мере, одно глобальное измерение – возникновение общепланетной системы обмена. Это, в свою очередь, означает неизбежность появления мировой валюты (или валют), соответствующих расчетных центров и плотной коммуникационной сети.

Более того, поскольку в этой фазе зерновая зависимость индустриальных стран резко ослабевает, социальные системы их теряют непосредственную связь с текущей экологической ситуацией. Они обретают функцию пользователя глобальной природной среды. Так, Великобритания в XIX веке превращает свои территориальные биоценозы в свалку отходов промышленности, почти полностью обеспечивая население за счет внешней торговли: она везет хлеб и шерсть из Австралии, чайный лист – из Китая, получает мясо из Аргентины, а вина – из Франции.

В масштабах истории это означает, что человек в данной фазе становится верхним управляющим уровнем глобального биогеоценоза. Что же до локальных экосистем, которые не имеют прямой жизненной ценности, то он может либо уничтожать их, если они мешают, либо трансформировать (заново создавать) по мере необходимости. То есть происходит неизбежное онтологическое замещение: как ранее аграрный сектор по мере становления вытеснял сектор первобытный (охотничий), так теперь промышленная среда вытесняет среду аграрную. Во всяком случае, преобразует ее, ставя в зависимое, подчиненное положение.

Фактически, техносфера приобретает глобальный характер. Смыкаясь с социосферой, которая также наращивает свое бытийное измерение, она образует полностью искусственную среду, искусственную реальность, которая отделяет теперь человека от породившей его природной стихии.

Соответственно меняется и сам человек. Индустриальная фаза требует от него весьма специфических навыков: умения выживать в «человеческом муравейнике», обладающем повышенной агрессивностью, умения взаимодействовать с машинами и технологиями, зачастую чрезвычайно опасными, умения играть социальную (профессиональную) роль, заданную внешними контурами управления. Человек индустриальный, человек, с рождения и до смерти живущий исключительно в рукотворной среде, еще сохраняет, разумеется, инстинкты биологического существа, но теперь преобразует их в формы очень далекие от биологии. Это хорошо демонстрирует «индустриальная» демографическая динамика. Принято считать, что она имеет четкий экспоненциальный характер, то есть численность населения в индустриальной фазе развития должна со временем возрастать. Суммарно, в планетарном масштабе, так именно и происходит. Однако, стойкая корреляция между промышленным переворотом в той или иной стране и последующим резким снижением в ней рождаемости наталкивает на вывод, что для индустриальной фазы характерна демографическая стагнация. Видимо, в человеке ослабевает один из главных животных инстинктов – инстинкт размножения.

Таков главный итог индустриальной фазы: формирование мощной техносоциальной среды, в которой вынужден теперь обитать вид homo sapiens. Человек в известной мере освободился от деспотии природы, но превратился в вассала искусственного, рукотворного мира, обладающего ничуть не меньшими деспотическими характеристиками.

Теневая изнанка индустриализма стала особенно очевидной в конце ХХ века.

Опять неолит

Вернемся к начальным цивилизационным периодам – архаическому и аграрному. Фазовый переход между ними получил название неолитической революции. Суть ее, как уже говорилось, состояла в замещении присваивающей экономики, основанной на собирательстве и охоте, экономикой производящей, основанной на земледелии и скотоводстве.

Это вызвало действительно революционные преобразования бытия. Впервые в истории человек, по выражению Г. Чайлда, «приступил к сотрудничеству с природой»¹². Экологическая ниша вида homo sapiens значительно расширилась, а вместимость территорий для проживающего на них населения возросла на один, на два, а со временем даже на три порядка¹³.

Существенно изменилась психологическая и структурная организация социума. Чтобы поддерживать непрерывный сельскохозяйственный или скотоводческий цикл, то есть соотносить его с реальными климатическими и природными изменениями, был необходим широкий охват причинно-следственных связей, и возникновение нового социального репертуара. «Воинам» теперь стало выгоднее охранять сельскохозяйственных «производителей», изымая у них излишки продукции, чем истреблять их или сгонять с земли, а «производителям», в свою очередь, стало выгоднее пользоваться защитой «воинов», откупаясь от них частью продукции, нежели покидать свои земли или гибнуть в сражениях. Возникли формы «коллективной эксплуатации», симбиоза «воинственных» и «мирных» племен, которые постепенно вытеснили нормативный геноцид палеолита¹³. Теперь даже в самых жестоких войнах «физическое устранение (противника – АС) становится скорее исключением или, во всяком случае, второстепенным фактором… Тем более, когда речь идет об одинаково стойких и активным народах, которые медленно взаимопроникают при длительном давлении друг на друга»¹⁴. «Люди впервые в истории научились регулярно встречаться с незнакомцами, не пытаясь их убить»¹⁵.

Центральным процессом, цивилизационным трендом, который дал начало преобразованиям неолита, явилось изобретение «оружия дальнего действия»: сначала копий и дротиков, а затем – лука и стрел. Значение этих технологических инноваций трудно переоценить. Опять таки впервые в истории человек получил возможность добывать пищу в количествах больших, чем необходимо для покрытия ежедневных потребностей. Значит, высвобождалось время, которое можно было использовать по собственному усмотрению, и энергия этого «освобожденного времени» начала постепенно материализоваться в религию, культуру, науку.

Вместе с тем, тот же технологический тренд вызвал громадный антропогенный кризис, который поставил раннее человечество буквально на грань вымирания.

«Археологам открываются следы настоящей охотничьей вакханалии верхнего палеолита. Если природные хищники, в силу установившихся естественных балансов, способны, как правило, добывать только больных и ослабленных особей, то оснащенный охотник имел возможность (и желание) убивать самых сильных и самых красивых животных, причем в количестве, далеко превосходящем биологические потребности. Обнаружены целые «антропогенные» кладбища диких животных, большая часть мяса которых не была использована людьми… Жилища из мамонтовых костей строились с превышением конструктивной необходимости, с претензией на то, что теперь называется словом «роскошь». На строительство одного жилища расходовались кости от 30 до 40 взрослых мамонтов плюс множество черепов новорожденных мамонтят, которые использовались в качестве подпорок и, видимо, в ритуальных целях. Около жилища иногда располагались ямы-кладовые мамонтовых костей… Загонная охота приводила к ежегодному поголовному истреблению стад.

По мнению многих палеонтологов, активность человека стала решающим фактором исчезновения с лица Земли мамонтов и целого ряда других животных. Могучие охотники верхнего палеолита впервые проникли на территорию Америки, быстро распространились от Аляски до Огненной Земли, полностью истребив всех крупных животных, в том числе слонов и верблюдов – стада, никогда прежде не встречавшиеся с гоминидами и не выработавшие навыки избегания этих опаснейших хищников. Истреблением мегафауны сопровождалось и появление людей в Океании и Австралии…