Текст книги "Некто Бонапарт (сборник)"
Автор книги: Андрей Столяров
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Андрей Столяров
Некто Бонапарт
Размышления о языке
…Черный круг арены. Чужое небо. И безжалостные вопросы, на которые приходится отвечать.
Звезд не существует.
Солнца не существует.
Земли не существует.
В безвременье, в безмирье контакта ждет тебя человек без лица, ждет, чтобы спросить.
«Мое имя – Осборн… Камни, падите на меня и сокройте меня от лица Сидящего на престоле… Ибо пришел великий день гнева его; и кто может устоять?» [1]
Книга эта для тех, кто решится ответить.
«Болихат умер, Синельников покончил самоубийством, Зарьян не поверил, Мусиенко поверил и проклял меня. Это пустыня. Кости, ветер, песок. Я выжег все вокруг себя. Благодеяние обратилось в злобу, и ладони мои полны горького праха. Ангел Смерти. Отступать уже поздно. Надо сделать еще один шаг. Последний. Войны не будет. Я хочу абсолютного знания
1. Семиотика
Человек воспринимает Вселенную как информационную структуру. Бессодержателен спор, присущ ли порядок миру изначально (то есть природа сообразна разуму, в основе ее лежит разумное начало) 2, или же структурирование осуществляется в процессе получения информации, являясь его неотъемлемым свойством, атрибутивным признаком. Раз мы не можем ориентироваться во Вселенной иначе, чем объявив ее знаковой системой, она для нас является знаковой системой.
Но язык, любой человеческий язык, также является знаковой системой. Структура его чрезвычайно сложна, поскольку, видимо, обладает бесконечной связью.
Свойства языка совпадают со свойствами Вселенной, эти сущности равновелики и равно познаваемы. Или – равно непознаваемы. И единственная задача, стоящая перед человечеством, перед наукой, перед каждым из нас в каждый момент нашей жизни – задача перевода. С языка природы или с языка, присущего иной нации, или с языка, на котором говорят окружающие, – ведь нет такого слова, которое бы двое поняли одинаково, и даже влюбленные, даже прожившие рядом жизнь нуждаются при общении в переводе – наконец, с собственного своего языка, ибо кто сказал, что мы понимаем сами себя, что говорим с собой на одном языке?
Наукой наук становится не физика, не история – семиотика, наука о знаковых системах.
Боюсь, что уже непонятно. Впрочем, неважно. «Если хочешь, чтобы тебе хорошо платили, занимайся тем, чего никто не понимает. То есть опять же семиотикой» 1.
А, кстати, почему никто не понимает? Этот вопрос важен. Мы вспомним его, когда окажемся в Лабиринте.
2. Отправная точка
Определения семиотики тяготеют к тавтологиям, которые не суть тавтологии. «Имя именует вещь и одновременно выражает понятие о вещи. (…) Если имя имеет детонат, то этот детонат есть функция смысла имени…» 2. Что ж, поскольку мы следуем за семиотиками… – определения.
Литература есть информация о контакте, изложенная в доступной восприятию форме.
Это наша отправная точка.
«Это было зеркало. Обыкновенное, в замысловатой бронзовой оправе. Такие вешают на стену. Но – чудовищных размеров. Расширяясь, оно уходило вверх, в туман, видимо, до самых звезд. Рыхлые тучи обтекали ровно блестящую, серебряную поверхность его» 1.
Зеркало «Телефона для глухих» – символ контакта? Нет, но обратное верно. Контакт есть зеркало.
Ведь мы одиноки во Вселенной. Одиноки настолько, что Вселенную способны воспринять только через себя, потому она такая, какой нам ее хочется видеть. Но нельзя познать себя через себя.
Более всего нам интересны мы. И подобно тому, как в абсолютной тишине человеку слышатся далекие голоса, абсолютное одиночество Человечества породило представление о разуме вне нас, которому дано нас понять.
«…Книга с семью печатями – треть небосклона… Печати из багрового сургуча… Кто достоин открыть сию книгу и снять печати ее?» 1
Представьте: к вам подходит человек и предлагает открыть вам о вас все. Абсолютно все. Без остатка. Открыть правду, знать которую – привилегия Бога.
Понятно, что Бог – первый внеземной и внечеловеческий разум, созданный человечеством, и вместе с тем первый литературный герой. Трудно отрицать, что культура начиналась религией 3.
Разум не существует в одиночестве. Жаль только, что «по образу и подобию».
И дальше шло по образу и подобию. Писатель–реалист создавал точную (насколько хватало таланта) модель мира. Сам он играл роль Бога, обреченного знать. Так возникал контакт, и общество отражалось в зеркале его. Реализм говорил правду. Однако не всю. Слишком мало расстояние между создателем и созданием, слишком близка рамка. Реализм никогда не мог стать динамической целостностью 4, поскольку связность предлагаемых им моделей и, следовательно, число смысловых слоев не превосходило двух 5.
Появилась фантастика.
Определение: фантастика есть информация о контакте с разумом, не сводимом к человеческому.
3. Судьба знающего
Земля, наши дни. Привычная реальность чуть обогащена экстрасенсорной составляющей.
Есть еще ридинг–эффект. Мир рассечен им на части, смяты привычные блоки взаимоуравновешенной лжи, сломалась классическая восходящая иерархия восьмизначных сверхсекретных кодов; знаковая система не вполне случайных катастроф и запоздалых соболезнований, сбалансированных предупреждений и циничных разменов на политической шахматной доске неожиданно оказалась под жестким контролем. «Речь шла о профессиональном ясновидении….Мы столкнулись с врожденной или приобретенной способностью вычерпывать громадное количество информации куда угодно и откуда угодно без всяких запретов и ограничений».
Вот он, обобщенный перевод. Информация объективно существует. Скрытая, рассеянная, латентная – она есть всегда и в достаточном количестве, и «мудрый сумеет ее прочесть» 6. Простейшие логико–знаковые системы исчерпываются до конца.
«Ферзь уходит с горизонтали… следует жертва слона, и выдвинутый вперед, слишком растянутый центр стремительно рушится, погребая под собою королевский фланг, перебрасываются обе ладьи, строится таран, удовлетворительной защиты нет…» 1
Потом вообще исчезает случайность, человек получает право знать будущее, переводя сведения о нем с тайного языка четырехмерной семиотической сети…
«Прокол сути» общество восприняло как непосредственную угрозу своему существованию. Это важно.
Денисов применил ридинг–эффект совершенно по–дилетантски, ограничившись локальной благотворительностью, применил с ничтожным КПД, и тем не менее конфликтующие, антагонистические и мировые блоки приложили для борьбы с ним огромные усилия. Даже договорились.
«Войны не будет. Я так вижу».
Ятоже так вижу. Здесь не надо ридинг–эффекта, достаточны традиционные способы самоорганизации информации. А на том уровне иерархии, где знают секретные коды, для того, чтобы увидеть, нет нужды даже в навыках простейшего логического анализа.
Ну и к чему тогда – армия, образ врага, ненависть, замешанная на зависти, зависть, замешанная на ненависти? То, что определяет социальные отношения?
Офицер госбезопасности, от имени которого ведется повествование, напрасно обманывает себя. Ни о каком «жестком рентгене власти» Нострадамуса и речи не шло. Политическая наивность вмешательств Александра Ивановича была очевидна любому профессионалу, даже без соответствующей информационной модели.
Тем не менее, речь действительно шла о власти. Само существование Нострадамуса явилось нарушением суверенитета интернационального слоя имущих власть, отнюдь не расположенных ею делиться. Ведь власть в нашем мире основана на информационной монополии.
«– Мы готовы доказать, что внутренней и внешней политикой как нашей страны, так и многих других нередко руководят из‑за кулис тайные группировки, которые в своекорыстных целях проводят губительную политику и не щадят человеческих жизней.
В зале стояло тяжелое, полное ненависти молчание.
– Слишком долго секретные договоры и ядовитая лживая пропаганда определяла мысли и чувства простых людей; слишком долго украшенные орденами воры грели руки, сидя на самых высоких должностях. Аппарат мистера Лавьяды делает предательство и ложь невозможными. И все наши фильмы были сняты ради достижения этой цели» 7.
Герои повести Шерреда использовали ридинг–эффект, обращенный в прошлое. Нострадамус же полностью овладел искусством трансляции, научившись ориентироваться в будущем, так что, как говаривал шварцевский Генрих: «Вот вам все преступления, еще не занесенные в Книгу, а лишь намеченные к исполнению» 8. Иными словами, Нострадамус – на уровне факта существования – вскрывает систему мира, основанную на тайне – «удовлетворительной защиты нет».
Совесть героя повести чиста. Его не потребовалосьубить.
Кимон–бей. Северо–западные территории.
Фирна. Провинция Эдем.
То, что последовало за ней.
Оказалось неотделимым «знать» и «чувствовать». Естественно: полная информация должна восприниматься на всех психических уровнях – от лингвистического до надэмоцио– нального.
«Истина убивает», – говорит Демиург.
«Нострадамуса убила Фирна, – говорит рассказчик. – Слишком много боли… я и не подозревал раньше, что в мире такое количество боли» 1.
4. Архитектоника
Организуем первоначальный синтез.
Истина убивает. Знающий обречен – если не обществом, так своей совестью. Теорема доказана Т. Шерредом в «Попытке» и обобщена А. Столяровым в «Третьем Вавилоне».
Однако теорема верна лишь в рамках используемых в этих произведениях квазиклассических моделей.
Упростить – не значит понять 8.
Мы продолжаем путь. Вниз по ступенькам лестницы познания. Или вверх? В многосвязной топологии истинной модели эти слова не имеют значения. Лестница скрыта в тумане беспредельностей, и лишь ближайшие ступени проглядывают сквозь дымку, приглашая строить здание анализа на песке, струящемся из конуса часов.
Сие не погоня за красивостями. Я старался найти семиотически точный образ. «Знаю лишь то, что ничего не знаю» – эффектно, но неточно. Нужна оценка. Две–три ступени зазеркальной лестницы находятся в моем распоряжении.
Интеллектуальная проза А. Столярова, базирующаяся на обширных сведениях из истории, философии, лингвистики, логики, требует двойственного комментария. Отсюда усложненная архитектура этой статьи. Лестницы, пути, лабиринты… я вынужден следовать спиральной структуре авторского текста – комментарий есть трансляция.
«Третий Вавилон» – «Изгнание беса» – «Телефон для глухих». Почти линейное восхождение от простого к сложному, от Реальности к калейдоскопу Реальностей. Но – на другом уровне – семантически обратный путь: «Телефон для глухих» – «Изгнание беса» – «Некто Бонапарт» – та же дорога от простого к сложному. И неожиданное замыкание на «Третий Вавилон». Сама по себе эта повесть практически не содержит подтекста, но, будучи включенной в целостность, обретает его, замыкая спираль. Разумеется, не полностью.
Читая и анализируя, нельзя забывать, что Столярову, как и нам, недоступно все Зазеркалье, и конструкции его также построены на песке.
«Что есть истина? – спрашивает З. Тарраш и отвечает: – Даже в шахматах ни в коем случае нельзя все доказать» 10.
Вот, кстати, и еще одна лестница. А. Столяров не способен понять и тем паче отобразить мир. В еще большей степени я не способен исчерпать Андрея Столярова, да, наверное, и передать свое представление о нем. Кроме того, читающий эти строки несомненно воспринял текст книги иначе, чем имел в виду автор, а в комментариях нашел совсем не то, что заложил комментатор. («Мысль изреченная есть ложь» – недавно выяснилось, что это знаменитое высказывание имеет своей основой принципиальную семантическую некорректность естественных языков, интуитивно известную уже А. Франсу.)
Тем не менее, мы понимаем друг друга. Понимаем, разделенные пространством и временем, эпохами, предрассудками и парадигмами. Это внушает надежду.
«Самое удивительное в мире то, что он все‑таки познаваем», и «индивидуальная активность не обязательно обречена на неудачу» 1.
Итак, мы продолжаем путь. Нам не удастся достичь ридинг–эффекта. Мы не построим величественный храм Истины. Но, быть может, научимся ориентироваться в Лабиринтах?
5. Темные века
Проблема смертоносности истины неразрывно связана с историей Средних веков. Человечество так дружно и так успешно стремится забыть и принизить эту эпоху, что на ум приходит фрейдовский термин «вытеснение». В данном случае приходится применять его не столько к индивидуальной, сколько к общественной психике.
Не рыцарские турниры и не подневольный труд крестьянина, «потом оплачивающего роскошь дворянских пиров», должны стать символом средневековья. Не было там роскоши. Рыцарю жилось не намного легче крестьянина: это был ненадежный мир, неуютный даже для правящего класса, который к тому же не осознавал себя правящим. Наши расхожие представления о феодальной эксплуатации порождены анахронизмом – путаницей между Средними веками и Возрождением.
Постоянные войны и казни также не были отличительным признаком эпохи. Сие, впрочем, очевидно.
Что же тогда?
Как ни странно, символом поголовно неграмотного мира средневековья надо признать перо и книгу. Сложнейшее искусство логического анализа достигло тогда расцвета. Абстрактная, оторванная от мира мысль царила над миром.
Мысль, слово связывали в единое целое пестрый конгломерат государств и племен Европы. Слово структурировало политику и организацию – «по образу и подобию».
«Семь металлов создал свет. по числу семи планет…» Даже ангелы подчинялись классической восходящей иерархии, изоморфной структуре церкви или общества, или, например, учебника по лингвистике.
«Железный гвоздь распятья Властвует над всем…»
(Р. Киплинг)
Эпоха эксперимента – попытка сознательно построить новые общественные отношения, завещанные Евангелием. Попытка, я бы сказал, беспрецедентная, если бы не близкие аналогии.
Средневековье знало только одну структуру – пирамиду. Но пирамида обязана иметь вершину, и притом только одну.
«Един Бог. Едина Луна. Едино Солнце».
Едина Истина.
Ее, единственную, охраняли, не стесняясь в выборе средств. Это был высочайший долг каждого – от крестьянина до короля и папы, связующее звено, основа существования общества.
Истина должна быть простой, и ее упростили, сузив до последней крайности, отбросив все ее грани, кроме одной.
Ей служили. За нее умирали.
За нее убивали.
Сначала больше чужих.
Потом больше своих.
И, наконец, когда Средние века сменились Возрождением, за нее стали убивать всех без разбора.
Неграмотное Средневековье не знало инквизиции. Но слово требовало научить людей читать, и они начали читать, и некоторые стали находить в текстах свои собственные истины – с маленькой буквы. (Ридинг–эффект – от английского to read – читать.) Их, разумеется, уничтожали. Любое познание, ставящее под сомнение единую Истину, было смертельно опасно – физически, поскольку по определению ставило под сомнение всю пирамиду общественных отношений, и психологически, поскольку выводило человека за пределы средневекового мира, заставляло взглянуть на него со стороны.
« – Слишком много боли, – сказал Демиург Третьего круга, посвященный.
– Нить?
– Толстый канат, связывающий эпохи. Двадцатый век повторил все».
«Свет от луны сияющим пятном
Лег на пол, накрест рамой рассечен.
Века прошли, но он все так же мечен.
И крови жертв не различить на нем…»
(Уильям Батлер Йейтс)
6. Ад на земле
«Женевский епископ сжег в три месяца пятьсот колдуний. В Баварии один процесс привел на костер сорок восемь ведьм. В Каркасоне сожгли двести женщин, в Тулузе – более четырехсот. Некий господин Ранцов сжег в один день в своем имении, в Голыптейне, восемнадцать ведьм. (…) С благословения епископа Бамбергского казнили около шестисот обвиняемых, среди них дети от семи до десяти лет. В епархии Комо ежегодно сжигали более ста ведьм. Восемьсот человек было осуждено сенатором Савойи…» 1
Тишина темных веков взорвалась криками горящих заживо и ревом толпы, «…до начала восемнадцатого века число жертв превысило девять миллионов человек» 1.
Писание призывало к свету…
Я сказал, что уничтожали всех без разбору. Это, в общем, верно, но были и «группы риска». Познавшие свет, и в первую очередь – богословы.
Строчка комментария к Библии обрекала на смерть. Это не метафора: в Испании сам факт работы над священной книгой уже был доказательством вины. (Под Испанией я, разумеется, имею в виду не полуостров, а транснациональную империю, над которой не заходило солнце.)
Убивали изощренно. «Они все садисты – святые отцы» 1.
Так на землю пришел ад.
Играть с терминами, путая эпохи, антинаучно, но все‑таки… Инквизиция была орудием борьбы с инакомыслием; Возрождение – логическая изнанка средневековья, Темные века, доведенные до предела, до отрицания – предвосхитили просвещенный двадцатый.
Инакомыслие – искаженное понятие, не имеющее знакового содержания. Действительно, его антоним – единомыслие. Единомыслие – значит, все мыслят одинаково? Но тогда невозможен интеллектуальный обмен, накопление, переработка информации – то есть собственное мышление. Значит, диалектическая пара «единомыслие – инакомыслие» лишь маска, скрывающая иные категории:«мышление – отрицание мышления».
Не инакомыслящих уничтожали – непохожих, неординарных, выделяющихся из среды.
«…когтями скреблись в окна и показывали бледному, расплющенному лицу – пора! Они сразу шагали в ночь, им не нужно было одеваться, они не ложились. Жена подавала свечу, флягу и пистолет, крестила. (…) Открылся холм, залитый голубым, и крест из телеграфных столбов… Вышел главный в черном балахоне с мятущимся факелом. Что‑то сказал. Все запели – нестройно и уныло. Господу нашему слава!..
Завыло, хлестануло искрами – гудящий костер уперся в небо… Фары включили. Машины начали отъезжать. Заячий, тонкий, как волос, крик вылетел из огня. (…)
Отец Иосаф сказал проповедь: "К ним жестоко быть милосердными…" 1.
Власть ада захлестнула Европу. Чудовищный ураган организованного уничтожения мысли. Полностью волны не схлынули никогда.
Наступил век философии. Пришел позитивизм девятнадцатого, за столетие человечество узнало больше, чем за всю свою предшествующую историю. Ценой этому стала цена. Истины продавались на рывке, что имело и свои положительные стороны. Люди довольно искренне считали себя свободными.
А подсознание требовало возрожденного Средневековья. Утопии с поразительной настойчивостью штамповали все тот же образ мира. Один Бог. Одна нация. Один фюрер.
«Изгнание беса» с жесткой беспощадностью показывает средневековый характер психики двадцатого века. Доказательство, пожалуй, элегантно, если можно так сказать о рассказе, страницы которого кричат.
«Санаторий для туберкулезных детей» выделен, населен изгоями. В рамках любой фантастической модели судьба его предрешена. Столяров использует простейший прием: ароморфоз буквально повторяет демонологические описания четырнадцатого века. И реакция повторяется буквально.
Скачок эволюции, новое Возрождение подавляется так же, как и первое. Ренессанс культуры вновь оборачивается смертоносностью истины. «Это экстремальный механизм регуляции».
Костры, фигура инквизитора. Серебряные пули против детей.
«Мрак и ветер».
7. Церковь
Мы все‑таки выжили. Мы – альбигойцы Аквитанско– го Ренессанса, еретики европейского и русского Возрождения, философы, инженеры, техники, ученые конца второго тысячелетия, «простецы», костром платившие за свободу, творчество, любовь – мы, те, которые «не рабы». Выжили, и собираемся жить дальше, хотя не ждем мйлости от «гуманнейших» законов природы и общества и не верим, что есть страны, «где ароморфоз осуществляется постепенно, безболезненно и практически всеми…» 1
Странная для А. Столярова фраза. Так и хочется спросить: какие такие страны имеются в виду? Ведь «не было ни одного государства, ни одной нации, ни одного племени без религии». Стоп. Рассуждение автора хотя и красиво, но неточно. Религия сама по себе не обеспечивает регуляции филогенеза ни в биологическом, ни в социальном. Скорее наоборот, религия способствует развитию отвлеченного мышления, стимулирует прогресс. (Не зря деление культуры на эпохи часто осуществляется по «религиозному признаку» – античная, христианская, буддистская культура и т. п.)
Сохранение социума обеспечивает не религия, а ее производное – церковь. Продолжая рассуждения А. Столярова, можно сказать: не было ни одной религии, которая раньше или позже не создала бы свою собственную церковную организацию. Даже буддизм, основные положения которого направлены против церкви.
Церковь как общественный институт характеризуется чрезвычайно устойчивой примитивной структурой, назойливо повторяющейся у разных стран, наций, религий. Живучесть ее поразительна: до сих пор не увенчалась успехом ни одна из попыток уничтожить или реформировать какую‑нибудь церковную организацию при, отсутствии активной поддержки с ее стороны. Даже в фантастике…
В распоряжении церкви – общественные инстинкты, фанатизм, мощь первого в истории бюрократического аппарата и – всегда – инквизиция. Она может называться по–разному, например, СД или Комитет Общественной Безопасности. И церковь тоже может носить разные имена.
«Имя связано не только с „вещью", но и с ее сущностью» 2. Сущность церкви состоит в служении единственной истине, содержание которой не имеет определенного значения. Кстати, верить в эту истину церковь, вопреки общепринятому мнению, вовсе не требует. Необходимо и достаточно лишь ей служить.
Опыт нашей страны уникален. Мы сделали религией марксизм и превратили в церковь коммунистическую партию.
Сейчас началось возрождение – не будем спорить, всерьез или не всерьез.
Интересно другое: критика „славного семидесятилетия" рикошетом привела к ренессансу традиционных религий страны. Покаяние – церковный термин. Не религиозный – именно церковный, это надо признать.
Разрушения храмов больше не будет и ссылок верующих тоже. А если все это сменят Сумгаиты, что тогда? Я не понимаю, чем одна церковь лучше другой, раз они структурно эквивалентны? Я не вижу разницы между служением партии или Христу, тем более, что и единственные истины как‑то все на одно лицо, и служение понимается одинаково.
Все возвращается на круги своя.
