Текст книги "Мумия"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

2

Простая канцелярская папка, серая, довольно потрепанная, с размахрившимися на концах тесемками. «Дело N…» было вытеснено в левом ее углу, расположенные там же буквы «ПЖВЛ» выкрошились от времени и были едва видны, синий грифель оставил в картоне царапины, остались следы сальных пальцев, стертые, восстановленные и опять стертые многозначные шифры и ржавый овал от исчезнувшей скрепки. Чувствовалось, что папкой этой пользовались много и интенсивно.

Не лучше сохранилось и содержимое. Газетные вырезки семидесятилетней давности, фотографии, где желтизна времени забивала изображение, ветхие, распадающиеся на сгибах протоколы допросов. Чернила побурели, а машинопись представляла собой третьи или четвертые экземпляры: угольная пыль копирки выветрилась так же, как грифель карандаша, вместо слов на просвет виднелись неразборчивые каракули. Читать это все было трудно. Однако если разобраться в груде плохо систематизированных документов, если вчитаться в еле сохранившиеся удары машинки, прописи карандаша и чернил, если прислушаться к голосам, невнятно звучащим из прошлого, то они соединялись в картину, потрясающую своим инфернальным изображением. Суть ее сводилась к следующему.

В 1924 г. после смерти В. И. Ленина его тело, как известно, было подвергнуто ряду особых, высокоспециализированных операций, проще говоря, бальзамированию. Затем выставлено для всеобщего обозрения в деревянном сооружении, уже тогда называемом «Мавзолеем». («Мавзолей» слово греческое и происходит от имени царя Мавсола, некогда соорудившего себе величественную гробницу в Галикарнасе). Позже Мавзолей был расширен, а дерево заменено гранитом, Лабрадором и мрамором. Этому предшествовала тайная, но от того не менее острая дискуссия в тогдашнем руководстве страны. Не известно, кто первым подал идею о превращении тела Ленина в мумию, но вожди революции, несмотря на декларируемый материализм, были мистиками и отнеслись к этой идее с необыкновенным энтузиазмом. Когда состояние вождя мирового пролетариата было признано безнадежным, после ряда бурных переговоров, консультаций с медиками и некоторых закулисных интриг последовало решение ЦИКа.

С резкими возражениями выступил лишь товарищ Троцкий, еще с дореволюционного времени недолюбливавший Владимира Ильича и не без оснований полагавший, что поспешно создаваемый культ его личного и политического соперника может быть в дальнейшем использован в борьбе против него.

Так оно и вышло. Однако товарищ Троцкий по обыкновению остался в меньшинстве, и уже летом 1923 года шестеренки закрутились: в обстановке жесточайшей секретности началась так называемая «Тибетская операция» НКВД. Никаких следов этой операции в архивах НКВД, видимо, не сохранилось, невозможно установить даже фамилии конкретных ее исполнителей, эти люди исчезли, как и многое, связанное с данным делом. Тайна, видимо, сжигала дотла почти всех прикоснувшихся к ней. О степени секретности акции можно судить по тому, что хотя производилась она недавно образованным Главным политическим управлением, но практическое руководство осуществлял не Комиссариат внутренних дел, а непосредственно ЦИК, точнее товарищ Сталин, занимавший тогда малозаметную должность Наркома по делам национальностей. Я не понял, почему в качестве источника магической мудрости был выбран Тибет. Бальзамирование с целью сохранения тела практиковалось еще в Древнем Египте, экспонируемые по всему миру мумии являлись наглядным доказательством этого, и намного логичнее было бы отправиться в Каир, а не в Лхасу. Возможно, определенную роль здесь сыграла международная обстановка: в Египте еще хозяйничали англичане, а Тибет уже почти десять лет существовал как независимое государство. Возможно, наличествовали и какие-то иные причины. Так или иначе, но в конце 1923 года в прессе промелькнуло известие о прибытии в революционную Москву представителей трудового Востока.

Правда, это была единственная заметка. Больше о монахах «братского Тибета» газеты не упоминали. Дальнейшая их судьба неизвестна. Были ли им подарены священные тибетские рукописи, хранимые в коллекциях Эрмитажа (а исчезновение где-то в 20-х годах «Избранного пути» до сих пор остается загадкой тибетологии), или они, как и многие, растворились в недрах уже зарождающегося ГУЛАГа? С равным успехом могло произойти и то, и другое. Известно лишь, что на другой день после смерти гражданина Ульянова, когда профессор А. И. Абрикосов приступил к первичному бальзамированию тела (между прочим, имея целью лишь сохранение его до дня похорон), дача в Горках была окружена частями НКВД, начинавшие извлечение мозга специалисты были отстранены, а в гостиную, по воспоминаниям помощника Абрикосова, под охраной чекистов вошли трое мужчин «явно восточного типа».

Странное впечатление, должно быть, производили эти монахи на улицах тогдашней Москвы – с бритыми загорелыми черепами, в синих тогах, оставляющих голым одно плечо, с реликвариями, в сандалиях на босу ногу. Впрочем, в том смешении языков и народов, каковое представляла собой Москва 1923 года, особого удивления они, наверное, не вызывали. Тем более что им вряд ли разрешали свободно бродить по улицам. Сохранилась легенда о «сеансе омоложения», который они дали некоторым членам ЦИКа. Вероятно, этим можно объяснить долголетие многих видных большевиков. Разумеется, тех из них, кто умер естественной смертью. (Кстати, Троцкий отказался участвовать в этом «постыдном для революционера мероприятии»). Основное же время монахи проводили во внутренних покоях Кремля – в охраняемом помещении, где позже была оборудована личная квартира товарища Сталина.

И, наверное, еще более странное впечатление производили они в январских заснеженных Горках. Вероятно, они должны были осуществить бальзамирование, то есть простое сохранение тела. Но из-за патологического недоверия большевиков к так называемым «буржуазным специалистам» переводить поручили не крупнейшему в России знатоку тибетского языка профессору Бахвалову, а революционно настроенному студенту третьего курса, разумеется, уже в какой-то мере постигшему основы грамматики, но представления не имевшему о глубинах живого языка. В результате задача им была сформулирована как полное поддержание сомы, что в тибетской священной практике весьма далеко от собственно бальзамирования. Интересно, что, по воспоминаниям самого студента, сохранившимся в единственном экземпляре в отделе рукописей Государственной публичной библиотеки (вероятно, прохлопанным НКВД и впоследствии отысканным Рабиковым), старший из тибетских монахов – сухонький, напоминающий тогда еще безвестного Махатму Ганди, перед тем как начать обряд, дважды вежливо уточнял, добиваются ли мудрые хозяева именно «полного поддержания», а не подозревавший об очевидном для специалиста смысле студент подтверждал, что да, именно это от них и требуется. И тогда тот же старший монах достал мапу из холщовой сумки, двое его помощников разложили на специальном коврике причудливые деревянные инструменты, и из ярко освещенной гостиной, принадлежавшей некогда московскому градоначальнику Рейнботу, понеслись пронзительные и вместе с тем заунывные тантры, проникая сквозь зимние рамы, оплетая березы в снегу, полотно пушистых нетронутых сугробов парка, вязь чугунных ворот, придавленный испугом кустарник и охранников НКВД, стынущих в собачьих дохах на крещенском морозе…

* * *

Трудно с точностью определить, когда началась собственная жизнь Мумии. Рабиков полагал (а все комментарии к документам, все соображения, вложенные в папку на отдельных листочках, все пометки на полях и многочисленные подчеркивания я для простоты изложения приписывал именно Рабикову), что по крайней мере до 1929 года она престала в состоянии, близком к летаргии. Может быть, это был период накопления сил, нечто вроде стадии куколки, которую проходят некоторые насекомые, а, быть может, она пока не получала необходимого ей жизненного обеспечения. Энергетика Мумии была прояснена значительно позже, и возникшая почти пятилетняя пауза действительно не отмечена никакими событиями. Мумия, конечно, могла сыграть определенную роль в непонятном даже для членов ЦК возвышении Сталина, но сама эта роль была, скорее всего, на уровне животных инстинктов. Внешне первый Генеральный секретарь Мумией не интересовался, никаких контактов между ними в этот период не зарегистрировано, но не следует забывать, что именно Сталин руководил «Тибетской операцией» НКВД и поэтому он мог оказаться для Мумии самым подходящим «реципиентом». Во всяком случае, многие мемуаристы тех лет отмечают, что в моменты наиболее острого противостояния генсека товарищу Троцкому, Лев Давидович странным образом утрачивал свои блестящие бойцовские качества – дар оратора, снискавший ему миллионы поклонников, гипнотизм вождя, не раз проявленный на фронтах гражданской войны – и впадал в нерешительность и сомнения, вовсе ему не свойственные. Он в такие периоды словно тускнел как личность. По свидетельству ближайших соратников, жаловался на внезапные головокружения. Приглашаемые врачи диагностировали резкую астению. А поскольку как раз яркие свойства личности давали ему преимущества над политическими соперниками, то, наверное, можно предполагать, что даже слабое воздействие некробиоза оказало в неопределенной обстановке тех лет решающее влияние.

Правда, существовали легенды. Еще в 1927 году рядовой Скамейкин особого взвода Кремлевской комендатуры самовольно оставил свой пост во внутренних помещениях Мавзолея и задержан был только на выходе из Кремля, чуть ли не у Боровицких ворот. На допросах он ничего вразумительного объяснить не мог – как помешанный тряс головой, крестился, вздрагивал и оглядывался, без конца повторяя паническим шепотом: «Оно смотрит!» Срочно вызванный врач установил внезапное помешательство. Рядовой был отправлен на излечение. Руководство НКВД этот случай не заинтересовал. А еще примерно месяца через четыре информатор того же особого подразделения комендатуры Кремля в донесении, поданном на имя непосредственного начальства, сообщал, что среди бойцов взвода сильны мистические настроения, многие рядовые считают, что «объект Л.» в действительности жив, что он слышит и реагирует на окружающее и что если к нему обратиться, то даже выполняет некоторые просьбы.

Этот рапорт был также, по мнению Рабикова, оставлен без должных последствий. В стране разворачивалась программа социалистической индустриализации; прошел крайне напряженный для всех XV Съезд ВКП(б); Троцкий, Каменев и Зиновьев еще до этого были исключены из партии; оппозиция вывела своих сторонников на демонстрации; Англия обвинила СССР в антибританской пропаганде; в Польше белогвардейцами был убит советский полпред. Разумеется, в такой обстановке было не до мистических сдвигов во взводе охраны. А к тому же уже началось целенаправленное возвеличивание личности И. В. Сталина – переписывание истории, мифологизация недавнего прошлого. Группа лидеров, сплотившихся вокруг Генерального секретаря, торжествовала победу. Мавзолей начинал казаться реликтом сгинувшей навсегда эпохи.

Эйфория, по-видимому, длилась до конца 1931 года, когда черной декабрьской ночью неожиданно была объявлена тревога в Кремле, части НКВД, находящиеся там, приведены в боевую готовность. Комендант Кремля потребовал личной встречи с товарищем Сталиным, а когда только что задремавший генсек вышел к нему – недовольный, с глазами-буравчиками на одутловатом лице, – комендант попросил выйти из кабинета начальника охраны и срывающимся голосом доложил, что лично он, комендант, здесь абсолютно ни при чем, что лично он, комендант, член партии с одна тысяча девятьсот десятого года, что лично он, комендант, всегда боролся против троцкистско-зиновьевской оппозиции, но тем не менее произошло нечто ужасное, и, простите, товарищ Сталин, Владимир Ильич, кажется, не совсем умер.

Документы, конечно, не передают драматического накала тех давних событий. На одной из фотографий, вложенных в папку, изображен Иосиф Виссарионович, посасывающий знаменитую трубку. А рядом с ним – смеющийся лысоватый мужчина в костюме-тройке. Галстук у мужчины повязан явно неумелой рукой, голова откинута, как будто перевешивает назад своей тяжестью, а бородка клинышком задрана в приступе смеха. Фотография имеет пометку – 1935 год. Основная ремиссия к этому времени уже завершилась. Мумия двигалась и разговаривала точно так же, как ее исходная личность. Но я, словно ознобом сердца, чувствовал ту мерзлую ночь тридцать первого года – как хранимый в тишине Мавзолея человек медленно открывает глаза, как со страшным усилием сгибается сначала одна рука, затем другая, как они в лихорадочном убыстрении ощупывают изнутри стеклянный фонарь саркофага, как вдруг лопается стекло, сыплются на пол осколки и как вбегающая с оружием на изготовку охрана видит мраморный постамент, освещенный ярким рефлектором, мешковатую, сидящую в напряженой позе фигуру, распяленные штиблеты, ореол рыжего пуха над черепом и мучительно, будто со скрипом, поворачивающееся к ним лицо вождя мирового пролетариата.

* * *

Судите сами, о чем я думал, сидя при настольной лампе, у себя в кабинете, – вчитываясь в расплывчатые строчки машинописи, разбирая каракули на полях, сделанные торопливым почерком. Наибольшее впечатление на меня, конечно, произвели фотографии. И причем не та, где Мумия вместе с Иосифом Виссарионовичем: они, улыбающиеся, хитроватые, чуть не подмигивающие друг другу, под портретами Маркса и Энгельса рассматривают брошюру, озаглавленную «Конституция СССР»; и не та, где они склонились над распластанной по столу картой военных действий (это осень сорок второго, наступление фашистских армий на Сталинград); и не та, где Никита Сергеевич демонстрирует Мумии макет первого советского спутника (Хрущев – благостный, весь замаслившийся, наверное, после праздничного обеда, а Владимир Ильич – взгляд в пространство, большие пальцы цепляют края жилета); и не та, на которой молодцеватый Брежнев прикрепляет к пиджаку Мумии орден Ленина (вообще непонятно, зачем нужно было фотографироваться, разве что как часть загадочного колдовского обряда, нечто вроде обязательного распевания тантр, чтобы зафиксировать испаряющееся мгновение жизни), – меня поразил самый первый, еще некачественный, видимо, любительский снимок. Усталый, явно обессилевший человек сидит, опершись рукой о столешницу, ноги его расставлены, словно для того чтобы тело не съезжало со стула, крупная голова, как у мертвого, откинута подбородком кверху, жилетка расстегнута, галстук выбился, а короткие пальцы обхватывают сложенную трубочкой газету «Правда». Разумеется, фотографию при современной технике легко подделать, но была в этом снимке некая пронзительная чистая искренность, некое случайное откровение, которое невозможно смонтировать, жизненность, бытовое правдоподобие, неряшливая достоверность деталей. Герчик позже признался, что и его убедил именно снимок с «Правдой».

Это был, наверное, самый трудный период существования Мумии. Заключение врачебной комиссии, оказавшееся в папке, свидетельствует: «Речь у пациента отрывистая, плохо выговаривает гласные звуки, логический строй нарушен, склонность к употреблению неправильных грамматических форм… Периоды возбуждения, когда „объект Л.“ не контролирует высказывания и поступки, могут сменяться апатией, близкой к полной прострации. Пациент не реагирует на обращения и даже на прикосновения к его телу… Движения порывистые, плохо скоординированные»… И так далее, и тому подобное, на четыре страницы. Подписей под этим заключением нет. Можно только догадываться о судьбе врачей, из которых осенью 1931 года была образована Специальная клиническая лаборатория. Просуществовала она почти четверть века – со своим персоналом, с выписываемым из-за рубежа оборудованием – и была расформирована лишь накануне XX Съезда КПСС. Причем весь ее медицинский, технический и научный состав, все профессора, уборщицы, кандидаты и лаборанты, все имевшие доступ в четыре подземные клетушки под Оружейной палатой, точно зыбкий мираж, растворились в просторах необъятного государства. В этом смысле Никита Сергеевич ничем не отличался от Иосифа Виссарионовича. Документы Специальной лаборатории были тогда же затребованы лично им. После известных событий 64-го года, отставки Никиты Сергеевича и вознесения, как всем казалось, временного фигуранта, протоколов и записей лаборатории в архиве Генерального секретаря обнаружить не удалось. Местонахождение их не известно до сих пор. Уничтожены ли они были из-за массы патологических подробностей, как упорно отвечал на задаваемые ему вопросы сам Н. С. Хрущев, или по его приказу были тайно перемещены за границу и хранятся теперь в банковском сейфе, недосягаемом даже для членов Политбюро, а все же свою задачу они выполнили. Еще целых семь лет, до естественной кончины в 1971 году, Хрущев жил, хоть и под наблюдением спецслужб, но все же в относительном спокойствии и благополучии. Случай уникальный в истории Советского государства.

Биология Мумии оставалась загадкой. Опыты О. Б. Лепешинской по образованию псевдожизни из межклеточного вещества так же, как и близкие к ним опыты Лифшица, закончились катастрофической неудачей. Больше это направление в советской биологии не разрабатывалось. Мумия, как выяснилось, вообще была против каких-либо изысканий в данной области. И лысенковская кампания, приведшая к разгрому генетики, и трагическое, совершенно бессмысленное, с политической точки зрения, «дело врачей», как считал Рабиков, были инспирированы именно ею. Тем не менее главный вывод лаборатории стал известен. Коллективизация сельского хозяйства, проводимая в 1929–1931 гг., помимо «ликвидации кулака как класса», изымания из деревни хлеба, необходимого для ускоренного развития тяжелой промышленности, и использования заключенных в качестве бесплатной рабочей силы, имела еще одно чрезвычайно важное следствие. В результате перемещения и гибели больших масс людей высвободилось колоссальное количество так называемой «энергии жизни» (термин Брайдера, одного из сотрудников Специальной лаборатории). Представляя собой по отношению ко всему живому «бесконечно сухой субстрат», Мумия, естественным образом, впитала энергетическую эманацию, что сначала привело к первичному пробуждению психики, а потом и к полной витализации некробиотического муляжа. Проще говоря, Мумия ожила – результат, на который буддийские монахи, по-видимому, не рассчитывали.

Если бы эти данные были получены и осмыслены сразу, то «объект Л.», как называлась Мумия в официальной переписке тех лет, вероятно, можно было все же поставить под определенный контроль. Мумия в то время была слаба и сама еще точно не представляла своих возможностей. Вся история СССР могла бы двинуться в ином направлении. Но обычное недоверие партийных функционеров к науке, косность мысли, подозрительность сделали свое дело: выводы Специальной лаборатории были положены под сукно, политические амбиции заслонили все остальное, и, когда истинный смысл событий дошел до руководителей партии и правительства, сделать что-либо принципиальное было уже нельзя. Время было непоправимо упущено, Мумия обрела силу, и Фелициан Кербич, начавший в середине 30-х годов исследования «витальных лучей», вскоре был арестован как немецкий шпион, группа его разгромлена, а он сам, как и большинство сотрудников, исчез в недрах ГУЛАГа.

В результате критический период реабилитации был пройден благополучно. Мумия восстановила речь, достигла физической и психологической тождественности с оригиналом и, по-видимому, довольно быстро осознав, что произошло на политической сцене, проявила неистовый темперамент основателя первого в мире социалистического государства.

Она требовала немедленной легализации. Она требовала – по праву мужа – свидания с Н. К. Крупской. Она яростно и непреклонно настаивала на участии в руководстве страной. Причем ей было чем подкрепить свои требования. Череда внезапных смертей партийных и государственных деятелей, прокатившаяся по Москве в начале 30-х годов, показала, что воздействие некробиоза на человеческий организм не досужая выдумка оторвавшихся от жизни кабинетных ученых, не идеологическая диверсия, как пытался квалифицировать это набиравший авторитет Т. Д. Лысенко, а вещественная и страшная в своей загадочности реальность, и от этой реальности не застрахован ни один человек, и даже члены Центрального Комитета.

Особое впечатление на ЦК произвела смерть Наркома вооружений С. М.Черпакова. Выступая в августе 32-го на секретном расширенном заседании Политбюро и отстаивая вместе с Рыковым, Бухариным и Пятаковым необходимость захоронения Мумии, Черпаков посреди своей речи неожиданно запнулся на полуслове, захрипел, схватился за тугой воротничок гимнастерки и вдруг, всхлипнув, упал на разложенные по столу бумаги. Вызванные врачи констатировали разрыв сердца. Политбюро было деморализовано. И хотя Бухарин, скорее по инерции, говорил еще некоторое время об «отвратительной власти мертвого», а Надежда Константиновна Крупская категорически отказалась от свидания с бывшим мужем (до конца своей жизни она так и не переступила порог Мавзолея), но полынный вкус поражения уже витал в воздухе. Политбюро дрогнуло, почувствовав дыхание смерти, и самые упрямые головы склонились перед неизбежным. Именно в те дни формула «Ленин жил. Ленин жив. Ленин будет жить!» с необыкновенной частотой замелькала в газетах и радиопередачах, а пророческие строки Владимира Маяковского «Ленин и теперь живее всех живых…» вошли в школьные учебники и хрестоматии по истории советской литературы.

И все же ни тогдашнее руководство партии, ни все последующие составы Политбюро ЦК КПСС так и не решились объявить Мумию официально существующей. Дело было даже не в мировом общественном мнении, очевидно, со скептицизмом воспринявшем бы подобную акцию, и не в том, что еще христианизированное (вопреки всем усилиям большевиков) население великой страны, вероятно, отождествило бы воскресшего Владимира Ильича с Антихристом. Просто за 15 лет, истекших со дня Октябрьской революции, старая гвардия была оттеснена свежей порослью. Власть уже звенела в их жилах. И вдруг – Мумия, и все их налаженное существование может в одночасье рухнуть.

Страх придал силы, отчаяние породило энергию. Поздней осенью 1932 года, по решению Политбюро ЦК, заседавшего в эти месяцы почти непрерывно, в Мавзолей спустился Генеральный секретарь ЦК И. В.Сталин, чтобы лично осуществить прямые и непосредственные переговоры.

Этот день можно считать поворотным в истории Мумии. Разумеется, не известно, как именно данные переговоры происходили. Больше всего на свете Политбюро боялось огласки. Рабиков утверждает, что ни протоколов, ни каких-либо официальных бумаг оформлено не было.

Удалось ли Сталину укротить неистовство Владимира Ильича тем, что в случае неразрешимой коллизии Мавзолей от подземных помещений до верха будет на веки вечные залит раствором цемента? А грузовики с цементом уже были сосредоточены на Красной площади. Или, может быть, Мумия сама поняла чрезмерность своих притязаний? Одиночество ее тогда не подлежало сомнению. Так или иначе, определенное соглашение было все же заключено. Вероятно, Мумия уже тогда обещала не покидать территорию Мавзолея, а дневные часы, когда ее активность ослабевала, проводить по-прежнему в демонстрационном зале. В свою очередь, Политбюро ЦК ВКП(б), сохраняя всю власть и поддерживаемое с этого момента определенными инфернальными возможностями, обязалось обеспечивать сохранность и безопасность Мумии и по первому требованию предоставлять ей то, что в позднейших документах было названо «необходимым жизненным обеспечением».

Эвфемизм был достаточно прозрачен для обеих сторон. Чтобы сохранять активность, Мумии требовалось громадное количество так называемой «энергии жизни». Мясорубка террора, закрутившаяся в период коллективизации, набрала обороты и начала перемалывать даже руководителей партии. Первой крупной жертвой стал С. М.Киров, находившийся в оппозиции к Сталину и неосторожно настаивавший на ограничении Мумии. Затем был сформулирован тезис об обострении классовой борьбы по мере успехов социализма. Этот тезис послужил идеологической основой террора. А затем в горниле «московских процессов» (кстати, тщательно повторенных в республиках, областях, районах), точно мотыльки в огне, исчезли все те, кто когда-либо хоть словом, хоть молчанием, хоть намеком противодействовал Мумии: сам Бухарин, Пятаков, Рыков, Томин, Тухачевский, заявивший однажды, что «армии нужны не мертвые, а живые», Уборевич, Блюхер, Якир, не возражавшие против этой позиции. А вместе с ними исчезли тысячи их подчиненных, сторонников, сослуживцев и десятки тысяч знакомых их сослуживцев, сторонников и подчиненных. Счет затянутых в эту воронку скоро пошел на миллионы. Иго смерти, наложенное на страну, питало собой псевдожизнь. Наблюдавший за Мумией врач докладывал в эти дни, что «лицо у объекта Л. значительно поздоровело. Кожа – влажная, упругая, напоминающая человеческую. Зрачки приобрели ясно выраженный хроматизм. Заметно отросли ногти и волосяное покрытие. Настроение объекта бодрое, временами переходящее в эйфорию». Можно лишь догадываться, до каких пределов была бы в итоге опустошена страна, сколькими еще жизнями заплатило бы Политбюро за свое право на существование. Вероятно, только война остановила эрозию тотального уничтожения, и те двадцать миллионов, погибших в боях с немецкими оккупантами, вкупе с миллионами, легшими на полях Европы, судя по всему, и были ценой вочеловечивания мертвого, проложившей дорогу из царства небытия в мир под солнцем.

Вот косноязычный рапорт начальника Особого патруля Кремлевской комендатуры о том, как в четыре часа утра такого-то дня и месяца в зоне спецрежима, распространяющегося на всю Красную площадь, был задержан человек «характерной исторической внешности». Никаких документов при задержанном обнаружено не было, показания начальнику патруля он давать категорически отказался и поэтому после обыска и безуспешного допроса на месте под усиленным сопровождением был доставлен во внутренние караульные помещения. На посту же № 1 через некоторое время были обнаружены тела рядовых внешней охраны. В связи с чем была объявлена общегородская тревога. Командир патруля особо подчеркивал, что бойцы Петрунькин и Гвоздев, сопровождавшие задержанного, чувствовали во время контакта с ним сильную вялость, апатию, недомогание, а боец Селиванов был через час госпитализирован с острым сердечным приступом.

Так закончилась первая и, вероятно, единственная (из известных) попытка бегства. Было совершенно непонятно, на что, собственно, Мумия рассчитывала. Дневной ее «рацион» составлял, по предположениям Рабикова, не менее десяти—двенадцати жизней. Скрыться даже в трехмиллионной Москве она бы все равно не смогла. Непрерывно образовывавшийся «венчик смерти» выдал бы ее с головой. Я уже не говорю об отсутствии у нее необходимых документов и денег, об отсутствии навыков чужой для нее жизни. Ее задержал бы первый же постовой милиционер.

Кстати, фамилия Селиванова в рапорте была Рабиковым подчеркнута, а на полях стояли сразу четыре восклицательных знака.

Это следовало учесть. А вот выдержки из сообщения специального наблюдателя КГБ, несшего дежурство на Красной площади в октябре 1955 года: «Зеленоватое свечение, пробивающееся сквозь камни… Иногда ярче, иногда слабее, как будто при затухании… Самопроизвольное отключение электричества в секторе… В два четырнадцать (ночи) – длительный нечеловеческий вой… Асфальт треснул… У второго наблюдателя – мышечные судороги… Примерно с двух тридцати до трех часов – полная потеря сознания… В три пятнадцать – глухие удары, идущие, как бы из-под земли… Вой повторяется… Судороги переходят в кататонию»…

Это тот период, который Рабиков называет «схваткой покойников». И. В. Сталин, по его данным, умер еще в начале войны – был на несколько дней захоронен (исчезновение, отмеченное многими мемуаристами), по решению Политбюро оживлен и задействован в виде зомби. Вероятно, Мумия отдала ему часть своей «эманации». По решению Политбюро, вторично бальзамирован в марте 1953-го. А уже в апреле того же года Мавзолей и вся Красная площадь были внезапно закрыты «на реконструкцию».  Центр Москвы фактически был отрезан от всей остальной страны.  Изоляция продолжалась несколько месяцев.  Можно только догадываться, что происходило в этот темный период. Взбунтовался ли зомби Сталина против своего истинного хозяина, или же той «энергии жизни», которую можно было извлечь в послевоенном СССР, не  хватало,   чтобы   поддерживать  существование  обоих   некробиотов. Лично мне второе предположение кажется более обоснованным. Пик активности Мумии, как установлено, приходится на ночное время, и, наверное, можно представить себе, как ровно в полночь, глубоко под землей, в самом центре страны, накрытой сейчас сонным обмороком, по лежащим  под яркими рефлекторами существам  пробегает как бы гальваническое дрожание, как они, будто куклы, садятся в своих одинаковых саркофагах,  как похрустывает спеклость костей,  как трутся суставы, как они замедленно, точно во сне, поворачиваются друг к другу – смотрят, будто не узнавая, стеклянные зрачки расширяются – и внезапно две пары рук тянутся, чтобы сомкнуться на горле.

Рабиков среди прочего приводит интереснейший документ: «Заключение Особой медицинской комиссии по освидетельствованию останков тов. И. В.Сталина». Комиссия констатирует, что тело сильно повреждено: челюсть вывернута, разодраны хрящи гортани, в кистях обеих рук порваны сухожилия. Травмы, по ее мнению, нанесены механическим способом. Не известно, насколько все это было опасно для зомбифицированного субъекта. Вероятно, вождь мирового пролетариата еще раз проявил свой неистовый темперамент. Воля пламенного революционера преодолела цепкость и живучесть чиновника: как известно, Сталин был вынесен из Мавзолея и похоронен у Кремлевской стены. Через некоторое время бетонная обмазка могилы растрескалась, а надгробие отъехало, словно его пытались поднять и сдвинуть. Видимо, такие мелочи, как разорванное горло, Отца народов остановить не могли. В результате место захоронения было покрыто новым слоем бетона, а плита из гранита посажена на специальную арматуру.

И наконец ворох справок, соединенных друг с другом скрепочкой: гражданину такому-то после посещения Мавзолея была оказана экстренная медицинская помощь, гражданка такая-то (тоже после посещения Мавзолея) получила обширный инфаркт и была срочно госпитализирована. А военный пенсионер, некто Д., между прочим, в свое время один из участников штурма Зимнего, по свидетельству очевидцев, упал при выходе из Мавзолея – захрипел, схватился за сердце и умер, не приходя в сознание.