Текст книги "Жаворонок"

Автор книги: Андрей Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Собственно, Зайчику мы и обязаны более-менее внятной картиной случившегося. Выглядит это, если отбросить эмоции, примерно так. Часов в одиннадцать вечера они выходят из здания кинотеатра. Тут – окраина города, улочка с кривыми столбами спускается вниз, к реке. Машины, которая должна их отвезти, на месте нет. Позже выяснится, что к шоферу минут за десять до конца выступления подсели двое: заткнули рот тряпкой и отогнали «волгу» на соседнюю улицу. Это их почему-то не настораживает. Зайчик высказывает предположение, что машина где-нибудь за углом. Погода чудесная: ясная зимняя ночь, шапки снега на саженцах, теплая уютная желтизна окон… Зайчик и Жанна сворачивают за угол кинотеатра. Они вяло переговариваются и не замечают, что охрана куда-то исчезла. Оба парня заявят потом, что просто не успели сориентироваться. Разбираться Кармазанов не станет: атлетов опросят и отправят домой. Зайчик и Жанна оказываются как будто в другом мире: ближайший фонарь разбит, сугробы опушены мелким звездным искрением. Черная тень скрывает боковину кинотеатра, и оттуда, из тени навстречу им выступают две раскоряченные гориллы. Лапы их достают до снежного наста. Тут же слышатся догоняющие тяжелые шаги сзади. Зайчик пытается оглянуться, надеясь, что это подоспели охранники, но успевает лишь немного повернуть голову. Страшный удар по затылку опрокидывает его на землю. Он валится на бок, и снег забивает ему рот и ноздри. В дополнение он ударяется головой о выступ теплоцентрали и секунд на пять-десять теряет сознание.

А далее происходит то, что потом не раз будет подробно описано и проанализировано, мимо чего не прошел, кажется, ни один автор, касавшийся темы Жанны, и что позже будет воссоздано в самых невероятных версиях. Хотя абсолютно неведомо с чьих слов эти версии создавались: единственный из свидетелей, как сразу же изложил все виденное на бумаге, так более уже и не менял показаний; показания же остальных участников инцидента, я, конечно, имею в виду известных братьев Степано, если только они действительно были ими даны, покоятся сейчас глубоко в архивах спецслужб, исследователям они недоступны и потому их можно не принимать во внимание. В результате мы вынуждены опираться на мнение все того же Зайчика, и если отжать из его показаний собственно «литературную» часть, то в «документальном остатке» обнаруживается немногое. Зайчик, ударенный по затылку обрезком трубы, вероятно, приходит в себя именно секунд через десять и сначала просто не понимает – где он и что с ним. Он видит жестяной, слегка помятый выступ теплоцентрали, поднимается на локтях, соскальзывает, крепко ударяется о кронштейн подбородком, снова поднимается и снова безнадежно соскальзывает, наконец, догадывается и забрасывает локти через нее. Возникает горбатый туннель сугробов, стискивающих улицу, плотный наезженный, в глянцевых отражениях наст в срединной ее части темные фигуры горилл, надвигающихся на Жанну. Она медленно отступает, будто для защиты, выставив перед собой узенькие ладони. Руки ее без перчаток, эту деталь Зайчик подчеркивает особо. Он пытается закричать – изо рта вылетают ошметки воды и снега. Кашель сотрясает его, и колотит о муфту теплоцентрали. А когда он вновь приходит в себя и открывает глаза, ситуация, оказывается, уже резко меняется. Черные фигуры больше не наступают на Жанну – они дергаются и пляшут, словно через них пропускают электроток, почему-то рвут на груди одежду, вопят, так что эхо прокатывается по обледенелому небосводу. Ближний валится на сугроб, и Зайчик видит его голую грудь, поросшую волосами, а упавший ерзает ей по снегу, и раскатывается шипение, точно от утюга, наехавшего на мокрую ткань. Струйка беловатого пара вырывается из проталины. Зайчик все-таки поднимается, и тут оказывается, что ситуация опять изменилась. Никто уже не кричит, не ерзает и не рвет на себе одежду. Нападавшие, как истуканы, полукольцом стоят за спиной Жанны. А она объясняет что-то охранникам, стискивающим в ладонях не пистолеты, конечно, а пейджеры. Она, как расскажет позже, категорически запрещает им вызывать милицию. А поскольку запыхавшиеся от бега охранники не очень-то соображают, просто отбирает у них телефонные трубки и перебрасывает через забор. Потом – внезапно – она уже рядом с ошеломленным Зайчиком. Пальцы у нее холодные, но в них перетекает расплавленный чугун из затылка. Она шепчет: Тебя ударили? Зайчик мой, бедный, бедный… – И вдруг, подавшись вперед, целует его в сразу же заполыхавшую щеку.

Появление их в здании штаба вызывает необыкновенный фурор. Сцена эффектна и в самом деле отдает театральностью: залитый кровью по скулам, морщащийся от боли Зайчик, возбужденные атлеты-охранники, сходу пытающиеся объяснить, что их вины в случившемся нет, бледная, как бы слегка заторможенная, спокойная Жанна и – три истукана, вошедшие и, как вкопанные, остановившиеся у дверей. Местные сразу же узнают в них знаменитых братьев Степановых; или – Степано, как принято их называть тут на итальянский манер. Причем, старший, который «дон», уже отсидел за вооруженное нападение, а оба младших, как на ухо Кармазанову шепчет дежурный штаба, до сих пор на свободе лишь благодаря рынку и демократии. Ситуация напоминает картину «Не ждали». Минут десять пытаются говорить все разом – даже врач, выстригающий Зайчику волосы, чтобы продезинфицировать рану. Неразбериху усиливают пятеро полуодетых парней, ввалившихся в помещение с резиновыми дубинками. Их в срочном порядке вытребовал ночной дежурный. Однако Кармазанов не случайно имеет репутацию блестящего организатора; такие люди умеют отделить главное от второстепенного. Он мгновенно схватывает самую суть происшедшего – приглашает к себе в кабинет сначала обморочно-спокойную Жанну, затем возбужденного Зайчика, придерживающего на затылке ватный тампон, затем – Дона Степано, который сначала оборачивается на Жанну, вслед за этим – обоих его младших братьев, местного журналиста, третьи сутки вылавливающего как раз что-нибудь этакое, и где-то часа через два (уже середина ночи) на свет божий является сразу целая папка удивительных документов: заявление Жанны в городскую прокуратуру о нападении, имевшем место быть, заявление гражданина А. А. Зайчика – о том же и по тому же самому адресу, показания, правда весьма краткие, ребят из охраны, заявление самого Кармазанова для печати под заголовком «Политический бандитизм», статья журналиста под не менее интригующим заголовком «Кому служит наемный убийца?», и, наконец, главное – написанные от руки, признания всех братьев Степано – что они, такие-то и такие-то, проживающие в настоящий момент там-то и там-то, были наняты гражданином (приводятся имя, отчество и фамилия противоборствующего кандидата) для осуществления хулиганских действий по отношению… причем, ясно описываются обстоятельства преступного сговора, с называнием сумм и свидетелей, присутствовавших при сделке. О подробностях самого нападения они пишут невнятно, напирая, в основном, на раскаяние и добровольную явку с повинной, подчеркивая, что в результате их действий никто серьезно не пострадал (Зайчик не в счет, хотя врач, разумеется, официально фиксирует травму; данная бумага в папку однако пока не вкладывается). Это – бомба. Глаза Кармазанова светятся, точно от радиации. Видны сжатые зубы, когда он подворачивает верхнюю губу к носу. Около трех ночи документы по факсу уходят в избирательный штаб противника, а еще через час раздается осторожный стук в дверь черного входа – не зря Кармазанов настаивал, чтобы черный ход в эти комнаты обязательно был – и когда дядя Паша, стоя сбоку и держа правую руку под пиджаком, левой осторожно отодвигает чугунную перекладину, два человека моргают от обрушенного на них из комнат яркого света: сам кандидат-соперник, товарищ Б. С. Проталин, и сопровождающий его нервный высокий юноша, похожий на Родиона Раскольникова, в джинсах, с волосами до плеч, видимо, тоже охранник.

О такой удаче Кармазанов не мог и мечтать. Несколько секунд он, моргая, как рыба, смотрит на своего политического конкурента, от неожиданности, видимо, даже не может сообразить, что сказать, и лишь когда дядя Паша назидательно кашляет, прикрыв рот рукой, спохватывается и приглашает их к себе в кабинет. Они рассаживаются у стола, действительно как на дипломатических переговорах. Кармазанов – напротив Проталина и юноши, который не охранник, оказывается, а сын кандидата, дядя Паша и Зайчик – несколько сзади, Жанна – на подоконнике, лицо ее скрыто тенью от шторы, – и Б. С. Проталин просит, чтобы во время переговоров не делалось никаких записей. Ну, не считайте меня Эйнштейном, насмешливо говорит Кармазанов. Я не мог заранее предугадать ваш приход… Он все же он оглядывается и смотрит на дядю Пашу, а тот, дернув плечами, выставляет на стол две свечи в граненых стаканах, зажигает их, выдергивает из розеток телефоны и лампу, а затем гасит в комнате свет и снова садится. Громадные колеблющиеся силуэты шарахаются по стенам. Теперь вас устраивает? – деловито спрашивает Кармазанов. Теперь устраивает, также деловито отвечает Проталин. Он, по-видимому, вообще человек деловой. Я вам предлагаю обмен, если получится… Наклонившись, он достает из «дипломата» картонную папку с тесемками, медлит для значительности пару секунд и выкладывает на стол. Что это? – прохладно спрашивает Кармазанов. Вот, ознакомьтесь, также прохладно ответствует Б. С. Проталин. Кармазанов быстро, но очень внимательно просматривает содержимое. Взятки никого не волнуют, говорит он со скукой в голосе. Папка снова исчезает в «дипломате» Проталина. Больше она нигде не всплывет. Некоторое молчание, потрескивание расплавленного стеарина… Хорошо, тогда назначьте ваши условия, наконец говорит Б. С. Проталин.

Держится он превосходно: голос ровен и холоден, как полагается на переговорах, крупное начальственное лицо из тех, что нравятся избирателям, под дубленкой – строгий темный костюм с галстуком, заправленным за жилетку. Внешне он явно перекрывает пухлого «демократического» бегемота. Жанна, по-видимому, испытывает к нему интуитивное уважение. Чувствуется в нем достоинство, не могущее быть поколебленным никакими случайностями. И только хрусткие пальцы, когда он поворачивает замок «дипломата», выдают его слабость и жуткое внутреннее напряжение. Кармазанов, наверное, тоже проникается к нему уважением; отвечает вежливо и даже в какой-то мере сочувственно: Вы должны завтра снять свою кандидатуру… Невозможно, сразу же говорит Проталин. Он уже, вероятно, обдумал этот вопрос, пока ехал сюда. Почему? Мне не позволят этого сделать. «Угол»? – напрямик спрашивает Кармазанов. – «Угол», после секундной заминки отвечает Проталин. Кармазанов щурится; он в курсе, что за «народным блоком» стоит некий криминальный авторитет, кличка «Угол», не брезгующая в борьбе никакими средствами. На чем вас «держат», на семье? – интересуется он. На жене, дочери, опять таки после паузы отвечает Проталин. «Угол» давал деньги непосредственно вам? А когда договаривались с этими, киллерами, вы там присутствовали? Да, опять после паузы кивает Б. С. Проталин. Господи, говорит Кармазанов, да кто же отдает такие распоряжения при свидетелях? Неужели не ясно, что это – крючок, с которого будет не соскочить? Этого хотел «Угол», тихо сообщает Проталин. А выкупиться? – спрашивает Кармазанов почти дружески. Проталин морщится: Нет, «Углу» не деньги нужны. Ему нужно, чтобы город был у него в кармане. Тогда вашему положению не позавидуешь… Они снова молчат, потому что все уже, вроде бы, сказано. Наконец, Проталин начинает вставать – с трудом разгибая суставы. И тут внезапно взрывается длинноволосый юноша. Он подскакивает на месте так, что отлетает в сторону стул, и кричит в лицо Кармазанову, что тот подлец и грязный политик, что пропихивает ворюгу, которому давно место в тюрьме, и что ради политических выгод топит порядочного человека. Юноша совершенно невразумляем. Кажется, что он сейчас бросится на Кармазанова с кулаками. – Да вы понимаете хоть, что это для нас значит?!. – В кабинет врываются парни, вызванные дежурным. Впрочем, Кармазанов просто игнорирует оскорбления. Проталин же совершенно безжизненно берет сына за руку. Пойдем… Нет, я все скажу этому подлецу!.. Пойдем, Юра, это не имеет смысла… – Юноша вдруг успокаивается и уже сам берет Проталина под руку: Все в порядке, отец, извини, не смог сдержаться… – Не прощаясь, они спускаются по ступенькам черного хода. Слышно, как хлопает дверца и как рычит, постепенно удаляясь, мотор. Уехали? – загадочно спрашивает Кармазанов. На лице его – радость, от которой в комнате вдруг становится холоднее. Смерти в такой улыбке больше, чем жизни. Появляется Гоша и поднимает над головой кассету видеозаписи. Нормально, хотя, конечно, могло быть и лучше. А вы как оцениваете? Дядя Паше пожимает плечами. Сотрудничество с уголовниками, бандитское нападение – вне сомнений. Для прокуратуры не знаю, а вот для прессы – его разорвут на части. Крышка, особенно если проплатим первые публикации… Отлично, говорит Кармазанов. Сделай пять копий и список – кому передать. Да! Одну копию пошли – этому самому… Дядя Паша, кажется, недоволен: Зачем?.. А пусть посмотрит, ласково говорит Кармазанов. И вдруг улыбка его приклеивается к черепу, будто у мертвеца, потому что он видит Жанну, соскользнувшую с подоконника, и лицо у нее такое, что в кабинете звенит плотная тишина. Вы обещали, что не будете делать запись переговоров, напоминает она. Обещал, соглашается Кармазанов, точно разгибаемый страшной пружиной. Потому он и был с вами так откровенен… Откровенность в политике – это глупость, говорит Кармазанов. Получается, что вы его обманули… Голос Жанны негромок, однако слова разносятся по всем комнатам. Замирают – движение, разговоры, скрипы, шелест бумаги. Вдруг становится ясным, насколько просторен и гулок насторожившийся дом, и насколько глухи и безбрежны снега вокруг города. Глаза у Кармазанова опасно мертвеют, он весь подается вперед, опираясь о край стола, и скрежещет – так что тоже слышно во всех комнатах штаба: Это политика, моя дорогая; учти: политика. Политика, понимаешь? Это – игра без правил…

Несомненно, что какой-то харизматический ореол у Кармазанова также есть. «Черная аура», как назовет его в своей книге Б. В. Аверин. Нельзя, разумеется, утверждать, что от него напрямую исходит зло, – это слишком прямолинейно и не передает суть данного человека. Но вместе с тем, и стремление к высшим моральным ценностям ему не присуще. Кармазанов, скорее всего, появился на свет не в том времени. В Средние века он, вероятно, стал бы неким новым Савонаролой, проповедником, воинствующим мессией, странствующим фанатичным пророком и повел бы своих приверженцев на штурм твердынь, которые следовало бы сокрушить, кончив бы, тем не менее, все равно костром или плахой. В конце же двадцатого века он выглядит попросту неуместным. Однако магнетическое влияние от него бесспорно проистекает: двинувшийся из комнаты Зайчик, как пригвожденный, застывает на полушаге; Гоша, уже принявший от него кассету, бледнеет и прислоняется к косяку, и даже сдержанный дядя Паша, скашивает глаза на Жанну. Он, пожалуй, лучше всех понимает, насколько серьезна опасность. И только Жанна пренебрегает почти смертельной радиацией глаз. Она отвечает, даже не понижая голоса: Я не могу обманывать, иначе мне перестанут верить… – поворачивается после этого и выходит из кабинета. Слышны ее отяжелевшие уверенные шаги, чье-то быстрое перемещение, видимо, чтобы освободить дорогу, невнятный вопрос, невнятный ответ кого-то местных, а потом с поросячьим взвизгиванием отворяется и затворяется дверь наружу.

Собственно, на этом все и заканчивается. Остаток ночи Жанна проводит в гостинице, не показываясь из номера. Неизвестно, спит она там или наоборот размышляет о чем-нибудь, но решение, принятое ею той ночью, окончательно и бесповоротно. В семь утра, в морозных черных сумерках она уже на вокзале – берет в кассе билет на поезд, следующий в столицу. Место есть только в общем вагоне, но это ей все равно. И, наверное, именно на вокзале слышит она сводку последних известий: при пока невыясненных обстоятельствах погиб кандидат в мэры города от блока народно-патриотических сил, милиция предполагает трагическую случайность, признаков преступления нет, вероятно, неосторожное обращение с огнестрельным оружием. Молча смотрит она на ребристую, в паутине коробочку репродуктора. Она владеет собой, и на лице ее не отражается никаких эмоций. Однако, когда прибывает поезд, выпыхивающий струи пара, и находится место меж двух сонных теток с узлами и чемоданами, она машинально трет друг о друга мерзнущие ладони. Руки у нее чистые, даже без скромного маникюра, свежевымытые, припахивающие еще гостиничным земляничным мылом; вероятно, оттереть кожу лучше уже нельзя, но ей все равно кажется, что на пальцах у нее – следы крови.

6

Жизнь жестока. Но жизнь жестока непредумышленно. С очевидной нелепостью, не видя различий между добром и злом, награждает она за то, что награды вовсе не требует, и наказывает тогда, когда кажется, что ничто не предвещает ненастье. Кара ее внезапна и потому выглядит несправедливой, а подарки она рассыпает так, что милость ее кажется мимолетным капризом. Она будто все время пробует человека на прочность и того, кто не выдержал, вдруг без стеснения выносит вперед, а того, кто мужественно напрягал последние силы, окатывает волной и затягивает в пучину водоворота. Безнадежно искать здесь какую-нибудь, пусть парадоксальную логику. Логики в жизни нет. Логика – только в судьбе. Но тогда эта логика движется наперекор самой жизни. И поэтому то, что сплелось в зимнем морозном городе – среди сугробов и остекленевших садов, уже никогда не будет расплетено. Прошлое всегда присутствует в настоящем, и легким тленом пропитана любая жизненная перспектива.

Нельзя сказать, что Жанна так уж хорошо чувствует это. Сами ее такие способности еще зачаточны и далеки от будущего совершенства. Они еще дремлют, обнаруживая себя только в критических ситуациях. Это не сознательное ясновидение, которое Жанна приобретет, кажется, лишь к концу жизни. Однако нечто тревожное уже брезжит, вероятно, в ее душе. Не случайно она пытается стереть невидимую кровь с пальцев. Память о выкаркивающем страшные слова репродукторе будет жечь ее еще очень долго. Совсем другим человеком возвращается она на свое рабочее место, – бухгалтерия хозяйственного подразделения выглядит теперь как-то убого. Крашеные синим стены, отсеки, где за пластмассовыми перегородками помещаются сослуживцы. После чистоты января трудно дышать застойным воздухом канцелярии. Ей все время кажется, что в нем недостает кислорода. И тем не менее, она пока сидит за своим прежним столом и по-прежнему оформляет однообразные документы. Она бегает по этажам и разносит бумаги в начальственные кабинеты, она так же, как раньше, сторонится всяких служебных компаний, а с коллегами по работе она держится, как застенчивая провинциалка, но все это – уже только образ, в котором удобно прятаться от множества глаз. Потому что никто уже не принимает ее за безобидную провинциалку. Напротив, она ежедневно чувствует на себе самое пристальное внимание.

Это, разумеется, вполне естественно. Здесь уже знают, что именно Жанна перевернула весь ход событий, что над ней и только над ней прошелестели крылья победы, что она сотворила чудо – там, где чудес быть в принципе не могло. Уже известны подробности, как все это происходило, известны отзывы местных функционеров о впечатлении, которое Жанна производила на избирателей, известны рассказы братьев Степано, показывавших ожоги, оставленные на груди серебряными крестами. Известны также официальные результаты голосования: быстрая и уверенная победа правительственного кандидата. Кто бы мог предположить это еще месяц назад? Но, конечно, особое впечатление производит на сослуживцев самоубийство основного соперника. Это уже настоящая политическая сенсация. Столь эффектные и своевременные самоубийства происходят не каждый день. Самый последний функционер чувствует здесь некую подоплеку. Пресса безумствует, газеты выходят с шапками, где обязательно присутствует слово «тайна». Заявления оппозиции с намеками на шантаж лишь подливают масла в огонь. Жанна – точно на авансцене, куда пробиваются годами упорной работы. О ней страстно шепчутся, стоит ей на миг отвернуться, на нее приходят взглянуть из смежных отделов. Она теперь – настоящая местная достопримечательность. Вероятно, ничто не производит большего впечатления, чем легкое дыхание смерти. Инфернальность вызывает уважение еще с древнейших времен. Причастность к силам небытия рождает и соответствующую атмосферу. Так что если без ложной скромности, это – несомненный успех. Жанна выдержала испытание. Звезда ее ярко просияла над горизонтом. Она не только продемонстрировала исключительную способность работать, но и то, что может идти, не сворачивая, к намеченной цели. Получать результат, не слишком обременяя себя выбором средств. С точки зрения любого политика – это безусловное преимущество.

Примерно так и рассматривают случившееся в высоких государственных сферах. Членам команды, добившейся такого успеха, выражена неофициальная благодарность, они получают весьма ощутимые премии (якобы за социологические изыскания); Жанна может наконец снять квартиру (неподалеку от метро «Комсомольская»), а через какое-то время их принимает сам президент и в обтекаемых, но достаточно внятных формах тоже выражает признательность.

Вряд ли данную встречу можно назвать исторической. Президент, исходя из своего положения, должен принимать ежемесячно сотни разных людей. Процедура весьма утомительная, сродни церковному ритуалу. Трудно представить себе, чтоб он выделил данный рутинный прием из десятков других. Тем более, что и для Жанны эта встреча не является поворотным пунктом предназначения: в отличие от своей предшественницы, ей не приходится никого узнавать в пышной толпе. Все происходит чинно, по раз навсегда утвержденному ритуалу. Президент выслушивает рассказ о том, как проходила избирательная кампания, задает пару вопросов, свидетельствующих, что материалы он по крайней мере перелистал, сочувствует трудностям, с которыми им пришлось столкнуться «во исполнения своего гражданского долга», выражает искреннее соболезнование по поводу инцидента, «ответственности за который, конечно, никто не несет». Мне докладывали, что там какие-то личные неприятности, роняет он вскользь. Это официальная версия, срочно проштемпелеванная прокуратурой. Зрачки у него выцветают и как бы утрачивают энергию жизни. Кожа на лице – серая, будто вымоченная в солевом растворе. В заключение он желает им всем успехов «в борьбе за демократическое будущее России». Встреча продолжается немногим более десяти минут. Но бывает, что и за десять минут прорастает то, что потом отбрасывает густую тень в будущее. Когда президент крестьянской своей пятерней касается Жанны, между ними как будто проскакивает высоковольтный разряд. Президент вздрагивает и широко распахивает глаза. Разительная перемена происходит во всем его облике. Он уже не величественен и не снисходителен к подданным, как богоподобный монарх; теперь это – воин, почувствовавший вдруг краем сердца запах беды. Еще никто из советников не понимает, откуда проистекает опасность, еще все спокойно и дворцовая тишина не нарушена кованым гулом шагов, еще верна гвардия, и сановники еще льстиво-подобострастны, но тревога уже всколыхнула мертвенный воздух. Мышцы его напрягаются, и громоздкое тело налито звериной энергией. Он, как хищник, готовый немедленно вонзить в жертву клыки. Продолжается это мгновение: бесшумная молния, удар грома за горизонтом. Но скорее всего, мгновение это как раз и оказывается решающим. Неизвестно, что именно ощутил президент в тот момент, но уже никогда больше – ни в дни наивысших успехов и известности Жанны, ни в тяжелые дни ее катастрофического одиночества – никогда, никогда, никогда! – он не встретится с ней лично, не посмотрит в глаза, не скажет ей ни единого слова; только через цепочку посредников будет осуществляться дальнейшее их общение, только со стороны, отгородившись аурой власти, будет он наблюдать за ней. И сделать это заставит его не высокомерие бывшего партработника, не презрение к тем, кто на служебной лестнице стоит ниже него, а по-видимому, интуитивное опасение утратить личную независимость. Власть – это самая темная из всех сжигающих человека страстей, и достигший вершины власти, как бы ни было это абсурдно, не признает уже никого.

Надо отметить, что Жанна сама испугана тем, что в ней так внезапно и так трагически обнаружилось. Обжигающий свет, ударивший в братьев Степано, открыл ей бездны, о которых было бы лучше не знать. Кажется, впервые начинает она догадываться, что предназначение – это не просто ее личный долг, но что это именно Откровение, возможно, данное свыше, и за ним, как и за всяким истинным Откровением брезжут силы нечеловеческой величины. Что это за силы, и можно ли воспользоваться ими сознательно? Какова их природа, и одухотворяет ли их некое божество? Или, может быть, они – порождение «слепого ничто», взламывающего иногда жизнь человека? Насколько они ей подвластны, и не станет ли она игрушкой на ниточках Кукловода?

Никогда раньше не чувствовала она себя такой растерянной. Она точно ребенок, вдруг очутившийся под черным полем грозы. Куда бежать от оглушительных раскатов грома? Где укрыться от молний, с шипением падающих на песок? Пройдет ли эта гроза стороной или испепелит ее огненным прикосновением? Наперед ничего предсказать нельзя. С трудом, запинаясь и путаясь, пытается она отвечать на вопросы мотающего ее, как терьер, Кармазанова. Что она чувствовала, только искренне, в тот момент нападенеия? Была ли ненависть к нападавшим – гнев, презрение, какие-нибудь другие эмоции? Обращалась ли она в той или иной форме к Богу? Обращалась? Не обращалась? Ты в этом уверена? Не может ли она вызвать сейчас то самое состояние? Вот на мне серебряный крестик, попытайся возненавидеть. Вот четыре анонимных письма, можешь ты их зажечь, здесь, на подносе?..

Его упорство сродни упорству голодного пса. Инстинкт не позволяет ему разжать зубы. По шесть, по восемь часов подряд, вызвав Жанну к себе и усадив напротив, изводит он ее одними и теми же идиотскими требованиями: поджечь что-нибудь, вот тебе целый ворох бумаги, что-нибудь разогреть, повлиять на того или иного сотрудника. Ну просто внуши ей: пусть встанет из-за стола и откроет форточку. Не получается? А если открыть дверь в приемную? Хорошо, расслабься, посиди пару минут. Передохнула? Давай еще раз попробуем!.. Он мотает ее действительно, как злобный терьер. Треплет, упрашивает, теребит, подгоняя начальственными интонациями, раздражается, называет тупой и безграмотной девкой, угрожает, что завтра же отправит домой, к родителям. Мне не нужны помощники с девичьими капризами, кричит он. А через секунду уже умоляет, выдавливая из себя отческую проникновенность: Просто сделай, чтоб я увидел это собственными глазами… – мечется по просторному кабинету, присаживается к столу, снова вскакивает. Но чем больше он нервничает и чем сильней плещет эмоциями, тем спокойнее и увереннее становится внимающая ему Жанна. Именно сейчас, после изматывающих попыток обнаружить в себе некий дар, начинает она догадываться, что дар этот связан не столько, собственно, с ней как с человеком, по сути, обыденным, сколько с целью, к которой она уже почти целый год движется. Она не ведьма и тем более она не святая. Она не может наводить глад, мор или сотрясти небесную твердь. Семь стихий не подчинятся ее магическим заклинаниям. Она – обыкновенная девушка, следующая, правда, необыкновенным путем, и пока она дышит музыкой сфер, сопутствующей ее жизненному начертанию, она может рассчитывать, что длань судьбы проведет ее невредимой по землям и водам, но если паче отчаяния она остановится или свернет, жар небес превратится в испепеляющее звездное пламя, ничто не спасет ни ее, ни тех кто с ней связан. И еще она начинает догадываться о цене, которую платишь за это. Откровению, видимо, нет дела до отдельных человеческих душ: оно жаждет жертв и принимает их с равнодушием Молоха. Кровь – не кровь, а необходимость жертвенного ритуала понятна. Обойтись без этого не удастся. Божественное так же безжалостно, как и человеческое.

Нечто подобное, наверное, понимает и Кармазанов. Умение видеть главное – вот, что определяет его как практического политика. И в данном случае, несмотря на всю свою явную взбудораженность, несмотря на гнев и нервное раздражение, для него впрочем вполне естественные, он почти мгновенно просчитывает стратегию будущих отношений. Успех Жанны – это одновременно и громадный административный успех его самого. Причем, для него их нынешние достижения даже более значимы. В конце концов, кто есть Жанна в рамках административной структуры? Одна из его подчиненных, член той команды, которой он успешно руководит. Победы добился именно он, и основные лавры принадлежат ему по праву начальника. Никто этого не оспаривает. Он укрепил свой деловой и политический авторитет. Он еще раз и, вероятно, в самый нужный момент доказал, что способен преодолеть даже критическую ситуацию. Так, по-видимому, и расценивают результаты их действий в верхах. Из-за спины Кармазанова Жанна почти не видна. И Кармазанов, опять же почти мгновенно, учитывает все выгоды этого положения. Позиция у него идеальная: лишь он один твердо знает, что представляет собой Жанна в действительности, как далеко простираются ее политические намерения и потому способен предвидеть события, которые развернутся в ближайшее время. Предвидеть же –это означает и «победить». Более того, он единственный, кто может сейчас формировать будущие катаклизмы, создавать их сценарии, развертывать соответствующую драматургию. Он находится перед взлетом в самые высокие сферы. Это то, о чем он мечтал, к чему упорно стремился последние годы. Главное теперь – не упустить представившуюся возможность, не потерять из-за глупых амбиций ту нить, что ведет к вершинам политической режиссуры. Терпение и работа – вот, что сейчас требуется прежде всего.

Поэтому Кармазанов довольно быстро берет себя в руки. Вспышка недовольства подавлена, следующие несколько месяцев они с Жанной работают весьма плодотворно. Коллизия из-за самоубийства Проталина сдвинута на задний план. Это забыто или, по крайней мере, заслонено новыми декорациями. Здесь у них не то чтобы возникает согласие, просто этого не касаются по некой интуитивной договоренности. Отношения сводятся к иерархии, устраивающей их обоих: Кармазанов – учитель, владеющий знаниями по политике и социологии, Жанна – добросовестная ученица, эти знания прорабатывающая. Нет ничего удивительного в покорности, которую она ныне выказывает. Разница в опыте и интеллекте вполне очевидна. Власть – очень специфическая область деятельности человека, не похожая ни на какую другую и имеющая свои собственные законы. Здесь необходимо чувствовать вещи, которые не излагаются ни в одном учебнике. Между тем, от этих как раз невидимых связей напрямую зависит успех любых предприятий. Жанна уже начинает догадываться об этом. И действительно, как прилежная ученица, впитывает в себя азбуку политического выживания: какие реальные группы существуют сейчас в правительстве, кто за ними стоит и каковы их властные ареалы, что они контролируют и на чью финансовую поддержку рассчитывают, какие цели преследуют, кроме главной, то есть удержания власти, кто конкретно определяет действия каждой группы, что это за человек, в чем его достоинства и недостатки, какова его – прежде всего – человеческая уязвимость, есть ли слабости, на которые его можно «купить» (этот вариант ни в коей мере не исключается), допустимы ли временные союзы между различными группами, если да, в какой именно форме они могут осуществиться, насколько вообще можно доверять подобным союзникам, в политике нельзя доверять никому, твердо говорит Кармазанов, это область, где никакие моральные ценности не принимаются во внимание, бесполезно поэтому апеллировать к так называемым «высоким идеям», благородство, порядочность и прочая лабуда – это для избирателей, но любой политик, который попробует ими искренне руководствоваться, будет сразу же сожран своими ближайшими конкурентами, честность хороша для святых, а для политиков – это обуза, честный политик – это просто непроходимый дурак, Лично я дураком выглядеть не хочу, жестко говорит Кармазанов.