Текст книги "История о великом князе Московском"

Автор книги: Андрей Курбский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

В те же годы было перемирие с Лифляндской землей, и приехали от них послы с просьбой заключить мир. Царь наш начал вспоминать о том, что они не платят дани в течение пятидесяти лет, которой были обязаны еще его деду (Ивану III. – Н.Э.}. Лифояндцы не захотели ту дань платить[i]. Из-за этого началась война. Царь наш послал тогда нас, трех великих воевод, и с нами других стратилатов и войска сорок тысяч не земель и городов добывать, а завоевать всю их землю[ii]. Воевали мы целый месяц и нигде сопротивления не встретили, только один город держал оборону, но мы взяли и его[iii]. Мы прошли их землей со сражениями четыре десятка миль и вышли из великого города Пскова в землю Лифляндскую почти невредимыми, а затем довольно быстро дошли до Ивангорода, что стоит на границе их земель. Мы везли с собой множество богатства, потому что земля там была богата и жители были в ней очень горды, они отступили от христианской веры и от добрых обычаев своих праотцев и ринулись все по широкому и пространному пути, ведущему к пьянству и прочей невоздержанности, стали привержены к лени и долгому спанью, к беззаконию и кровопролитию междоусобному, следуя злым учениям и делам. И я думаю, что Бог из-за этого не допустил им быть в покое и долгое время владеть отчизнами своими. Потом они попросили перемирия на полгода, чтобы подумать о той дани, но, попросивши перемирие, не пробыли в нем и два месяца. А нарушили они его так: всем известен немецкий город, названный Нарвой, и русский – Ивангород; они на одной реке стоят, и оба города большие, особенно густо населен русский, и вот в тот именно день, когда Господь наш Иисус Христос пострадал за человеческий род своей плотью и каждый христианин должен по своим возможностям проявить страстотерпство, пребывая в посте и воздержании, немцы же вельможные и гордые изобрели себе новое имя и назвались Евангеликами; в начале того дня напились и обожрались, и начали изо всех больших орудий стрелять в русский город, и немало побили люду христианского с женами, и детьми, пролив кровь христианскую в такие великие и святые дни, и били беспрестанно три дня, и даже не прекратили в Христово Воскресение, при этом находились в перемирии, утвержденном присягами. А воевода Ивангорода, не смея нарушать без царева ведома перемирия, быстро послал на Москву известие. Царь, получив его, собрал совет и на совете том решил, что поскольку они первые начали, то нам необходимо защищаться и стрелять из орудий по их городу и его окрестностям. К этому времени туда из Москвы было привезено немало орудий, к тому же посланы стратилаты и приказано было новгородскому воинству из двух пятин собираться к ним.

Когда же наши воины поставили большие орудия на свои места и стали бить по городу и домам, а также стреляли большими каменными ядрами верховой стрельбой, то они, неискушенные, жившие долгое время в мире, испугались и, отложив гордость, начали просить перемирия на четыре недели, чтобы поразмыслить о своем положении и сдаче города и направлении в Москву к царю двух бургомистров и трех богатых мужей, которые обещали за четыре недели сдать город. К магистру лифляндскому и другим властям немецким послали они просьбы о помощи. «Если же, – сказали, – не пришлете помощи, то мы такой великой стрельбы вытерпеть не сможем и сдадим город и земли». Магистр дал им в помощь феллинского и ревельского (таллинского) антипатов[iv] и с ними четыре тысячи войска немецкого конного и пешего. Войско немецкое пришло в город через две недели, наши не начинали военных действий, ожидая конца перемирия, они же по обыкновению своему проводили время в пьянстве и оскорблении христианских святынь. Так, они нашли икону Богородицы с младенцем Иисусом Христом на руке у нее, что раньше была в горнице, где прежде у них некогда русские купцы проживали, и, глядя на нее, хозяин дома вместе с несколькими пришедшими немцами говорил:

«Сей болван был поставлен для русских купцов, а нам он не нужен, давайте погубим его». Как говорил некогда пророк о таких безумцах: «Сечивом (ножом) и теслом разрушающие и огнем пожигающие светило Божие»[v], – подобно тому и те безумные и их южики[vi] сделали. Они взяли образ со стены и бросили его в огонь, на котором варили свою еду и питье. О, Христос! Ты обладаешь неизреченными силами, способными творить чудеса и ими обличаешь тех, кто дерзает незаконно порочить имя Твое. Так же быстро как из пращи или из какого большого орудия ядра летят, так из-под того котла огонь ударил вверх воистину как из халдейской печи, и не стало огня в том месте, где образ был, а загорелись верхние палаты, и случилось это на третий день недели. Воздух был тих и свеж, но внезапно возникла великая буря, и огонь разгорелся так скоро, что не прошло и часа, как все то место, где стоял дом, и весь город были объяты огнем. Люди же немецкие выбежали из города от огня великого, не получив никакой помощи. Народ русский увидел, что стены городские пусты, устремился через реку, кто в различных кораблецах, кто на досках, а некоторые двери из домов выламывали и на них плыли. Потом и воинство туда направилось, хотя воеводы и препятствовали им, поскольку было перемирие, но они не слушали их, так как видели, что на немцев явственно обрушился Божий гнев, а нам, напротив, подана помощь. И, разрушив железные ворота и проломив стены, вошли в город, а буря сильно бушевала, разжигая огонь с того дома по всему городу. Когда же наше войско подошло прямо к городу, то немцы начали сопротивляться: выйдя из вышеградских ворот, они бились с нашими два дня, захватили наши орудия, что на стенах у ворот стояли, и из них стреляли. Потом подоспели русские стрельцы со своими стратилатами, и множество стрел ручных вместе с оружейной стрельбой было выпущено на город. Потом втиснули их в город, и от жара того великого огня, от стрельбы из орудий по надвратным башням, от скопления народа и великого стеснения начали немцы просить перемирия. Когда прекратилась стрельба с двух сторон, вышли из города их войска и стали решать с нашими вопрос о сдаче города. Они попросили разрешить им добровольно покинуть город, сохранив всех живыми и невредимыми. На том и постановили: разрешили новопришедшему воинству выйти с оружием, только с тем, что при бедрах, а местным жителям – только с женами и детьми, оставляя все богатство в городе, а тем, которые захотели остаться в своих домах, позволили поступить по своей воле.

Такова была мзда ругателям, которые уподобили образ Христов, во плоти написанный, с Богоматерью, родившей Его, болванам поганских богов! Таково икономахам[vii] воздаяние! Только за четыре или за пять дней они лишились всех отчин, и высоких палат, и домов, золотом расписанных, и многих богатств, и с унижением и стыдом и срамом ушли, как нази (воры. —Н.Э.), воистину знамение чуда прежде Суда на них явлено было, чтобы прочие научились и убоялись хулить святыни.

Таким образом была взята первая немецкая земля с городом. О том было в тот же день рассказано стратилатам нашим. Когда же до конца был потушен огонь в ту ночь, нашелся на пепелище образ Пречистой Богородицы, и был он цел и невредим по Божьей -благодати; затем эта икона была поставлена в новосозданной церкви на всеобщее обозрение. Через неделю взяли еще один немецкий город, находившийся в шести милях, называемый Сыренск[viii], что стоит на реке Нарве в том месте, где она вытекает из великого озера Чудского, – та река не мала и на ней у Пскова порт, и течет она до этих мест. Били по этому городу из орудий только три дня, и немцы сдали его нашим. Мы же от Пскова пошли под немецкий город, называемый Новым (Нейгауз), что лежит от границы Пскова в полугора милях, и стояли под ним почти месяц, поставив великие орудия, но взяли его с трудом, ибо крепка была его оборона. Магистр Ливонского ордена со всеми епископами и властителями этой земли подошел к городу на помощь. У магистра было немецкое войско более восьми тысяч, и, не доходя до нас, он остановился за пять миль за великой топью болот и за рекой – Двиной, видимо, опасаясь подойти к нам ближе, и стоял, окопавшись, с обозом четыре недели. Когда же услышал, что стены города разбиты и город уже взят, повернул назад к своему городу Кеси[ix], а епископское войско пошло к городу Юрьеву. Но они были разбиты, не дойдя до тех мест. За магистром мы сами ходили, но он ушел от нас. Мы же, возвратясь оттуда, отправились к великому немецкому городу, называемому Дерптом, в котором епископ затворился с бургомистрами великими и жителями города и к тому же еще две тысячи заморских немцев, которые к ним пришли за пенязи (т.е. на службу за деньги. – Н.Э.). И стояли под тем великим городом две недели, пришанцовавшись, выставив орудия и окружив город так, что уже никто не мог ни выйти, ни войти в него; бились они с нами крепко, защищая свои земли и город как огненной стрельбой, так и частыми вылазками, храбро нападая на наше войско, воистину как подобает рыцарям.

Когда мы разбили городские стены из великих пушек, а по городу стреляли верхней стрельбой огненной и каменными ядрами, то побили много народа, тогда немцы стали выезжать из города, чтобы договориться с нами о его сдаче. Четыре раза они к нам выезжали, но, чтобы об этом долго не писать, скажу коротко – сдали они земли и город. Люди были оставлены в своих домах со всем своим имуществом, выехал из города лишь епископ в свой монастырь, который расположен за милю от Дерпта, и пребывал там до распоряжения царя нашего, а потом поехал в Москву и там ему был дан удел для проживания – один город с большой волостью.

Тем летом взяли мы городов немецких около двадцати и пробыли в той земле до начала зимы и затем возвратились к нашему царю с великой и светлой победой – и города взяли, и немецкие войско везде победили посланными от нас ротмистрами. Но скоро после того как мы ушли, недели через две, собрался магистр со всей своей силой и причинил немалый вред в псковских волостях, а оттуда пошел к Дерпту, не доходя которого окружил один городок, который у них называется Рындех, мили за четыре до Дерпта, и стоял, окружив его три дня, затем выбил стену и начал штурм и с третьего приступа взял его: пленил ротмистра с тремястами воинами и в злых темницах голодом и холодом зимой уморил чуть ли не всех. Помощи же тому городу мы оказать не могли из-за дальнего и тяжелого пути по первозимней дороге (миль сто восемьдесят от Москвы до Дерпта) и усталости войска. И к тому же той зимой пошел царь перекопский со своей Ордой на князя великого; так как получили они из Москвы весть, что князь великий со всеми своими силами пошел на лифояндцев к Риге. Когда же перекопский царь дошел до границы, то взял на рыбных и бобровых ловах наших казаков и доведался, что князь великий в Москве и войско из Лифляндской земли возвратилось невредимым, взяв великий город Дерпт и других двадцать городов. Царь перекопский, не повоевав, возвратился в Орду со всеми своими силами, с большим уроном и срамом, ибо та зима была студеной и снега полегли великие, кони их погибли и многие люди померли; к тому же и наши за ними гонялись, аж до реки Северный Донец дошли и там по зимовкам их побили[x]. Б ту же зиму царь наш послал с войском своих знаменитых полководцев: князя Ивана Мстиславского и Петра Шуйского из рода княжат суздальских, и взяли они один прекрасный город, что стоит посреди большого озера на такой высоте, как велико само то местечко и город, а зовут его на их языке Алвист, а по-немецки Наримборх[xi].

В то лето, о котором я прежде вспоминал, царь наш смирился и хорошо царствовал и исполнял законы Господа. И тогда, как речет пророк, враги его были усмирены и христианам оказана помощь против наступавших на них народов.

Господь милосердный воспитывает добротой, а не наказаниями; если уже жестоко и непокорно кто поведет себя, тогда прещением[xii], смешанным с милосердием, наказывает; если уж совсем неисправимы, тогда налагает наказание, для примера, на тех, кто нарушает закон. Прибавляется еще и другое милосердие, как говорится, дарующее и утешающее в покаянии царя христианского.

В те же годы или немного перед тем прибавил (Господь. – Н.Э.) ему к Казанскому царству другое – Астраханское; об этом вкратце расскажу. Послал тридцать тысяч войска в галерах Волгой на астраханского царя; а над войском поставил Юрия Пронского (о нем я прежде писал, когда рассказывал о казанском взятии), а ему дал в помощники Игнатия Вешнякова, постельничего своего, мужа храброго и знаменитого. Они взяли это царство, расположенное близ Каспийского моря. Царь астраханский убежал перед их приходом, а цариц его и детей взяли с сокровищами царскими; и всех людей в этом царстве покорили нашему царю и вернулись со светлой победой невредимые со всем воинством.

Потом в те же годы Бог наслал мор на Ногайскую орду, то есть на заволжских татар, а также послал на них очень студеную зиму, так что весь скот у них вымер – и конские стада, и другая скотина, а летом они исчезли и сами: так как они живут молоком своих стад, а хлеба не знают. Оставшиеся, видя, что на них явственно обрушился Божий гнев, пошли ради пропитания в Перекопскую орду. Господь и там поразил их: от солнечного горения навел сухоту и безводие – где ранее текли реки, там не только не стало воды, но если копать на три сажени в землю, и там мало что найдешь. В результате того народу измаильтянского мало за Волгой осталось, едва пять тысяч военных людей, а было их число подобно песку морскому. Но с Перекопа тех ногайских татар прогнали великий голод и мор. Некоторые очевидцы наши свидетельствовали, что в Перекопской орде и десяти тысяч коней от той язвы не осталось. Тогда настало время отмщения басурманам от христианского царя за многолетнюю христианскую кровь, беспрестанно ими проливаемую, для того чтобы успокоить себя и отечество, ибо именно для этого бывают цари на царство помазаны – чтобы судить по закону и царства, врученные от Бога, защищать от нашествий варваров.

Тогда царю нашему многие храбрые и мужественные мужи советовали и настаивали на том, чтобы подвигся он со всей своей головой и великим войском на перекопского царя, ибо время пришло и Бог хочет подать руку помощи и перстом своим показывает на врагов наших извечных, христианских кровопийц, к тому же было необходимо избавить наших многих пленников от работы, подобной самым адским мукам.

Если бы он памятовал о своем царском сане помазанника Божьего, то послушал бы добрых советов своих мужественных полководцев и ему была бы достойная похвала на этом свете, но особенно во много крат от Бога в другом веке (на том свете. – Н.З.), так как дражайшей крови своей не пощадил бы за погибающий человеческий род пролить. А если бы и души наши пришлось положить за страдающих многие годы бедных христиан в плену, то воистину это всех добродетелей любви выше, как говорится: больше той добродетели, как положить свою душу за друга своя, ничего и нет.

Хорошо бы, очень хорошо выручить пленных из Орды, освободив их от многолетней работы, и разрешить их, окованных, от тягчайшей неволи, но наш царь об этом тогда мало беспокоился. И едва послал пять тысяч воинства с Бишневецким Дмитрием Днепром-рекою в Перекопскую орду, а на другой год с Даниилом Адашевым и с другими полководцами также водой восемь тысяч. Они выплыли Днепром в море и много бед причинили Орде: татар побили, их жен и детей пленили, немало христианских людей от работы освободили и сами возвратились невредимыми. Мы же обо всем этом не раз говорили царю и советовали либо самому пойти на Орду, либо великое войско послать. Он не послушал и запретил нам это. Ему же во всем вторили его льстецы, добрые и верные товарищи по трапезам, кубкам и раз-яичным наслаждениям, а на своих верных родных и едино-коленных готовил оружие еще более острое, чем на поганых, скрывая внутри себя семя, посеянное вышеупомянутым епископом Топорковым.

А в это время польский король и его ближайшее окружение погрязли в различных плясаниях, переодеваниях и маскарадах. Они, властители этой земли, драгоценными калачами и марципанами с бесчисленными издержками гортань и утробу наполняли, и утлые делвы (сосуды. – Н.Э.) вина безмерно разливали, и вместе с печенегами пировали, и гордо друг друга пьяные восхваляли, что не только Москву, но и Константинополь могут они захватить, и даже если бы турки были на небе, то способны их оттуда совлечь, и другую всякую похвальбу говорили. Сами же возлежали на своих одрах, на толстых перинах и просыпались только к полудню с головами, завязанными от похмелья, и, едва очухавшись, вставали, и так все дни проводили гнусно и лениво, ибо таково их многолетнее обыкновение. Забыли они время удачных походов на басурман и не заботились ни о своем отечестве, ни о тех, кто в многолетней работе в плену, хотя каждый год видели их жен и детей перед глазами (вышеуказанные печенеги не способны защищать их) и не защищали никого. Но, желая избежать великого нарекания многослезного от народа, они как бы выйдут, ополчатся и грядут во след полков басурманских, опасаясь ударить по врагам Креста Христова, и так, следуя за ними два или три дня, возвращались восвояси, а что осталось от татар или сохранилось у убогих крестьян, в лесах проживающих, то все отнимали: скотов поедали и последнее имущество грабили, ничего не оставляя бедным, лишь только одни слезы после них, окаянных.

А издавна ли те народы так нерадивы и немилосердны к своему народу и к своим родным? Воистину не давно, а недавно. Вначале среди них были мужи храбрые и бодрые, заботившиеся о своем отечестве. Но что ныне с ними приключилось? Раньше они были в христианской вере и церковных догматах тверды, а в делах житейских умеренны и воздержанны, жили они тогда хорошо и защищали свое отечество. Когда же они оставили путь Господень, и веру церковную отвергли ради излишнего покоя, и ринулись в просторный и широкий путь, сиречь в пропасть лютеровой ереси[xiii] и других различных сект, и богатейшие их властители на такое неподобие дерзнули, вот тогда все это с ними приключилось. Некоторые богатые их вельможи, занимающие высокие посты, на такое самовластие ум свой обратили, а на них смотря и все их подчиненные и братья меньшие на такую же слабость безрассудно устремились, как говорится в мудрой пословице: как начальники делают, так и весь народ поступает. А что особенно горько в их сладострастной жизни, так это то, что почетные их люди и княжата боязливы и разруганы своими женами, и как они прослышат о нахождении варваров, собираются в своих укрепленных городах и – что воистину смеха достойно – оденутся в доспехи, сядут за стоя за кубками и со своими пьяными бабами да рассказывают всякие басни, а из ворот городских выйти не хотят, хотя под самым городом христиане бьются с басурманами. Такое я видел своими глазами, и не в одном городе, а в нескольких.

В одном городе случилось нам видеть следующее: здесь было пятеро великородных их вельмож со дворами своими и два ротмистра со своими полками, а под самым этим городом некоторые воины и простые люди сражались с проходящим мимо татарским полком, который шея по их земле с пленными, и христиане терпели от них поражение, а из этих властителей ни один из замка не вышел им на помощь, они в это время сидели, разговаривали и пили вино полными кувшинами. О пирование непохвальное! Кувшины не вина, не меду сладкого, а крови христианской полны! И в конце битвы той, если бы не Волынский полк, быстро настигший этих поганых, то там всех до конца бы и перебили. Но когда увидели басурмане наступающий христианский полк, то большую часть пленных они посекли (убили. – Н.З.), а других живыми бросили[xiv] и в бегство обратились. Так же и в других городах, как выше я рассказал, своими глазами я видел богатых и благородных, вооруженных в доспехи, которые не только не желали гнать врага в след, но и следа их опасались и на локоть не смели выйти из города.

Такое ужасное доя слуха и смеха достойное поведение бывает от роскоши и различных злых вер, что и приключилось с бывшими христианами, когда-то храбрыми и мужественными, а затем подвергнувшимися женовидной боязни! А мужество тех волынцев не только в хрониках описывается, но и в новых повестях их храбрость подтверждается, как мало раньше о каких других писали. Это потому, что они были православными и соблюдали умеренные обычаи и имели над собой гетмана храброго и славного Константина[xv], в православных догматах светлого и во всяком благочестии сияющего, который отечество свое многократно обороняя и был тем известен.

Но повесть моя стала излишне подробной и потому возвратимся к прежде сказанному.

Много я вспоминал о Лифляндской войне, здесь же только о битвах некоторых и о взятии городов краткой историей изведаю. Вначале упомянем двух добрых мужей: исповедника царского и постельничего, которых достойно назвать друзьями и советниками его духовными, по слову Господню: «Где двое или трое соберутся о имени Моем, там Я среди них»[xvi], и воистину был Господь в середине и от Него много помощи, Души тех советников были в согласии, и сами они, мудрые, совместно с искусными и мужественными стратилатами окружали царя, и храброе воинство было невредимо и весело.

Тогда царь всюду прославляем был, и Русская земля доброй славой цвела, и грады твердые аламанские (германские. – Н.З.) разбивались, и границы христианские расширялись, и на диких полях, где прежде были города, плененные безбожным Батыем, снова они возрождались, и противники царя, враги Креста Христова, побеждались, а другие покорялись, и некоторые из них к благочестию обращались, оглашались[xvii] и научились от клириков[xviii] вере в Христа, обращаясь из лютых варваров, подобных кровоядным зверям, в кротких овец Христова стада.

На четвертый год после взятия Дерпта последняя власть лифляндская разрушилась (имеется в виду распадение Ливонского ордена. – Н.З.У, часть земель вошла в состав Королевства Польского и Великого княжества Литовского; Кесь, столичный свой город, новоизбранный магистр тоже отдал и от страха сбежал за Двину-реку, выпросив себе у короля Курляндскую землю и прочие города, поскольку он сказал, что с Кесью он оставил все другие города по обе стороны реки Двины, а другие земли отошли шведскому королю с великим городом Ревелем, а иные – датскому. А в городе Феллине[xix] старый магистр Фюрстенберг остался, а с ним великие стенобитные орудия – кортуны, их за дорогую цену доставили из-за моря, из Любека, от немцев, и другие многие орудия для огненной стрельбы.

В тот Феллин великий князь послал свое войско великое[xx], а до этого за два месяца, весной, был и я послан в Дерпт, поскольку там его воинство терпело поражение от немцев. Дело в том, что опытные полководцы были посланы против перекопского царя на охрану границ, а в Лифляндию отправили необученных и неискусных в полкоустроении, и поэтому русское воинство неоднократно терпело поражение от немцев, причем не только от ратных полков, но даже и от малых людей там великие люди бегали. Поэтому царь позвал меня в спальню и говорил со мной любовно и милостиво, к тому же со многими обещаниями. «Принужден был, – сказал он, – получив известие от моих воевод, либо самому идти против лифляндцев, либо тебя, моего любимого, послать, чтобы охрабрилось мое воинство. Бог поможет тебе, иди и послужи мне верно». И я с большим старанием пошел, потому что был послушен, как верный слуга, приказам царя своего.

И тогда, в те два месяца, прежде чем пришли другие стратеги, я двукратно ходил: первый раз под Белый Камень, что от Дерпта в восьмидесяти милях, в очень богатые волости и там победил немецкий полк под самым городом, который стоял на страже, и узнал от взятых в плен о магистре и других ротмистрах немецких, которые стояли в большом ополчении, оттуда в восьми милях, за великими болотами. Вместе с пленными я отступил к Дерпту, и, собрав войска, пошел к ним ночью, и к утру пришел к тем великим болотам, и с легким воинством в течение дня перебрался через них. И если бы враги встретились с нами на этих болотах, то победили бы нас, даже если бы со мной в три раза больше воинов было, а со мной невеликое тогда воинство было, всего около пяти тысяч, враги наши гордо стояли на широком поле, за две мили от тех болот, готовые к бою. Но мы, переправившись в те места, дали отдохнуть коням до захода солнца, а на другой день пришли к ним в полночь – ночь была лунной, особенно вблизи моря, там светлее ночи бывают, нежели где бы то ни было, и сразились на широком поле с их передним полком. Битва длилась полтора дня, и не так в ночи помогла им огненная стрельба, как свет наших огненных стрел. Когда же пришла нам помощь от Большого полка, тогда сразились с ними врукопашную, и смяли их наши, и германцы побежали, а наши гнали их около мили до реки, над которой был мост, и этот мост, к их несчастью, под ними подломился и они все там погибли. Когда мы возвратились после битвы, уже сияло солнце, и на том поле, где битва была, обнаружили пеших их кнехтов[xxi], спрятавшихся в хлебах, и было их четыре полка конных и пять пеших. Тогда кроме убитых мы взяли пленных сто семьдесят знатных воинов, а наших убитых из дворян было шестьдесят, кроме их обслуги. И мы возвратились оттуда к Дерпту. Войско отдыхало десять дней, затем к нам прибыло две тысячи добровольцев и мы пошли на Феллин, где был старый магистр. Мы спрятали свое войско, а послали только один полк татарский пожечь предместья. Магистр же решил, что нас мало, и выехал со своими людьми, бывшими в городе, чтобы сразиться с нами, мы же поразили его из засады, так что он сам едва сумел убежать. Воевали мы потом целую неделю и возвратились с большой добычей. Если вкратце обо всем сказать, имели мы в тот год восемь великих и малых битв и везде с Божьей помощью сопутствовала нам победа. Нехорошо было бы мне самому о своих делах по порядку писать, а посему оставлю это, упомянув только о татарских битвах, что в молодости моей были с казанцами и перекопцами, да и с другими народами – тогда везде все было добросовестно сделано и незабвенны подвиги христианских воинов, которые по Божьей воле с добротой и ревностью против врагов телесных и духовных бились, да как речет Господь, и волосы наши на головах сочтены[xxii].

Когда же пришли наши гетманы с другим войском к нам под Дерпт, то с ними было всего воинства около тридцати тысяч конного, и пеших стрельцов и казаков десять тысяч, и великих орудий сорок, и других орудий около пятидесяти, из которых производится огненный бой по стенам города, и меньших по полторы сажени. Пришел нам тогда приказ от царя идти под Феллин. Мы же имели тогда известие о том, что магистр хотел отправить великие стенобитные и другие орудия и скарб свой в град Гапсал[xxiii], который на самом море расположен. Мы послали двенадцать тысяч своего войска со стратилатами, чтобы они обогнали его под Феллином, а сами пошли с другой частью войска иным путем, а все орудия препроводили рекой Имбеком вверх, а оттуда озером, что за две мили от Феллина, выгрузили их на берег с судов, а стратилаты, посланные нами к Феллину, шли путем, что пролегал около города немецкого Армуса, приблизительно за милю.

Филипп – их ландмаршал[xxiv], муж храбрый и в военном деле искусный, имел при. себе пятьсот человек рейтаров[xxv] немцев и еще четыреста или пятьсот пеших, но они не знали о том большом войске, что было со мной. Я сам не единожды посылая людей под тот город раньше, да еще и великое войско пришло к нам с вышеназванными стратилатами. И пошли мы на них с храбростью – а особенно потому, что благодаря пьянству среди немцев поймали одного из осажденных и взяли у него документы, но не узнали точно, в каком числе войско идет. Наши предполагали, но не надеялись на то, что с таким малым количеством людей Филипп решится пойти на такое неравное сражение. И перед полуднем, на отдыхе, ударили на одну часть, смешавшись с нашей стражей, потом подошли к нашим коням и битва завязалась. Другие наши стратилаты, шедшие со своими полками, имели хороших проводников, знающих местность, они прошли лес вкось и поразили немцев так, что лишь немногим из них удалось убежать с поля боя, а самого храброго и славного мужа в их народе, воистину последнего защитника и надежду лифляндского народа, слуга Алексея Адашева взял в плен, а с ним одиннадцать крестоносцев и сто двадцать шляхтичей немецких, кроме прочих. Мы же об этом не знали и пришли под город Феллин и встретили там наших стратилатов не только невредимых, но и с пресветлой победой, и славного начальника лифляндского – Филиппа, храброго мужа с одиннадцатью крестоносцами и другими.

Я повелел привести и поставить его перед нами и начал спрашивать о некоторых вещах, как это положено по обычаю, тогда он со светлым и веселым лицом (считая себя пострадавшим за отечество), нисколько не ужасаясь, начал с храбростью отвечать нам, и увидели мы, что он имеет не только добрый, мужественный и храбрый характер, но и острый ум и прекрасную память. Некоторые разумные ответы его оставлю, а вот один вспомню – это о его печальном вещании о Лифляндской земле. Сидя у нас как-то раз на обеде (хотя он был и пленный, но почести ему оказывали такие, как и подобает светлому мужу) и между беседами, как обычно бывает при застолье, начал нам говорить: Тешили все короли западные вместе с самим папой римским и цесарем христианским, собрав множество воинов-крестоносцев, направить[xxvi] их на помощь тем христианам, что живут в землях, опустошенных от набегов сарацин, а затем и пойти далее, в земли варварские, с целью осесть на них и обратить их жителей в веру Христову (как это ныне сделано королем испанским и португальским в Индии). Все это войско разделилось на три части под командованием трех гетманов, и выступила одна часть пополудни, а две к полуночи[xxvii].

Те, которые вышли пополудни, приплыли к острову Роди-су (Родосу), опустошенному от вышеупомянутых сарацин[xxviii] в результате несогласия безумных греков, и нашли его вконец разоренным. Обновили его города и окрестности и, укрепив их, завладели ими вместе с теми, кто жил там. А войско, в полуночи плывущее (там были прусы), тоже захватило земли с живущими на них, а третья часть приплыла в землю, где жили жестокие и непокорные варвары, и заложили там город Ригу[xxix], потом Ревель[xxx] и бились много с теми варварами, которые жили в тех местах, и с трудом овладели ими, и немало лет прошло, прежде чем склонили их к познанию христианской веры. Когда же освоили ту землю и обратили людей в христианство, то обещали возложение во имя Господа на похвалу имени Его Богоматери. Тогда все эти рыцари пребывали в католической вере, жили воздержанно и целомудренно и Господь наш всех оборонял от врагов, помогая нам всем, защищая нас как от русских княжат, воевавших нашу землю, так и от литовских. Особенно крепкую битву имели с великим князем Литовским Витовтом, от нас тогда шесть магистров было поставлено – и один за другим были побиты, сражение было жестоким, и только ночь развела ту битву[xxxi]. Так же и в недавние годы (я думаю, вам известно об этом) князь великий Иоанн Московский, дед настоящего, захотел ту землю покорить. Мы крепко сражались с гетманом его Даниилом[xxxii], не помню, сколько битв было, но в двух мы одержали победу. Божья помощь была с праотцами нашими и они устояли в своих отчинах. Ныне, когда мы отступили от веры церковной, дерзнули отринуть Законы и Устав Святые и приняли новообретенную веру и затем невоздержанно устремились к широкому и пространному пути, ведущему к погибели, явственны грехи стали наши перед Богом, и Он, казня нас за беззакония наши, предал нас в руки наших врагов. Наши прародители соорудили нам грады высокие, окрестности укрепленные, палаты и дворы пресветлые, а мы, не потрудившись, вошли в них, садов и виноградов не насадили, а наслаждаемся плодами рук других, постаравшихся устроить такие дома, располагающие к удобной жизни. А вы думаете мечом нас покорить? Другие же и без меча в наши имения входили, не трудясь, лишь обещая нам помощь и защиту. Какова цена той помощи, смотрите сами, ибо стоим перед врагами связанные! О, как печально и скорбно мне, но вижу как перед глазами, что все несчастья случились с нами за грехи наши и милое мое отечество разорено! И не думайте, что вы силою такое с нами сотворили – все то Бог попустил за преступления наши и предал нас в руки врагов наших!»