Текст книги "Кодекс экстремала"

Автор книги: Андрей Дышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 21

По пути случилось одно неприятное событие, которое едва не поломало все мои планы. Внезапно Леша стал закатывать глаза и оседать на пол. Я едва успел его подхватить, иначе он свалился бы под ноги пассажирам. Он мешком висел на моих руках, и, в то время как я кричал водителю, чтобы он остановил, ни один человек не уступил моему несчастному другу место.

Наверное, не надо объяснять, как сильно я перепугался. В голову полезли совершенно абсурдные мысли, что вот теперь пришла очередь Леши, что он смертельно отравлен и непременно умрет на моих руках. Я вместе с каким-то пенсионером выволок его из автобуса, положил на сухую траву и стал размахивать над безжизненным лицом друга платком.

– Воды! – кричал я неизвестно кому. – Дайте воды и нашатырь!

Водила автобуса, сволочь, предупредительно поигрался дверями, закрывая и открывая их, затем плавно тронулся с места и покатил дальше, оставив нас с Лешей помирать. Когда облако пыли рассеялось, рядом с нами, словно ангел, появилась бабуля в белом платочке с зеленой бутылкой, заткнутой пробкой из скрученной газеты. Она налила воды в свою ладонь и тряхнула рукой над лицом Леши. Тот сразу вздрогнул, вздохнул и открыл глаза.

– Ничаво! – удивительно приятным голоском сказала бабуся и рассмеялась. – В обоморок шляпнулси! Перягрелси-перякупалси! Эта бываить! У таку жару усе падають!.. Попей, попей водички!

Я придерживал Лешу под голову, а он слабыми глотками пил воду из горлышка и сопел носом.

– Что со мной? – глухим голосом спросил он. – Где мы?

– Ну, дружочек, – ответил я, хватаясь за сердце, – ты меня невротиком сделаешь. Хоть бы предупредил, что голова кружится и душно. А то без всякой подготовки – хлоп! – и готов. Я грешным делом подумал, что… Да ладно! Что было, то прошло. Встать можешь?

Леша кивнул, ухватился за мое плечо и приподнялся с земли.

– Голова кружится, – сказал он, прижимая ладонь ко лбу.

– У тянечек надо, – посоветовала бабуля. – И голову прикрыть. Куды ета вы собрались у таку жару? Дома б сидели.

Леша промолчал. Мы отъехали от Судака немного – на любой попутке можно было бы вернуться. Но я, покусывая губы, смотрел то на часы, то на шоссе, над которым дрожал раскаленный воздух и на котором черными вязкими лужами плавился асфальт.

– Тебе совсем плохо? – спросил я, с надеждой глядя на Лешу, в уме умоляя его проявить волевые качества и продолжить путь в Симферополь. Леша неопределенно пожал плечами и ответил:

– Да так. Хреновато.

Конечно, я поступал бесчеловечно по отношению к другу, но вернуться сейчас в Судак – значило надолго потерять патологоанатома, а вместе с ним и «кое-что любопытное».

– Послушай, а может, ты сам вернешься? – спросил я, удивляясь тому, какой сволочью могу быть.

– М-да, – вместо ответа протянул Леша, встал на ноги, сделал шаг к шоссе, качнулся и схватился за тонкостволое деревце.

– Ай-ай-ай! – покачала белой головой сердобольная бабуся. – Совсем угорел. Да ен шас под машину свалицца!

Я сплюнул, чертыхнулся, подошел к Леше и снова взял его под руку.

– Ты сегодня с утречка на грудь не принимал? – спросил я его, и мой вопрос прозвучал цинично и грубо. Я снова чертыхнулся – на этот раз из-за обиды на себя самого – и уже был готов перевести Лешу на противоположную сторону шоссе, как к нам подкатил и остановился пропыленный «газик» с табличкой «Сельхоз «Мичуринский», из него вышли две женщины, вооруженные тяпками, помахали оставшимся пассажирам и пошли через поле к селу, крыши которого белели под горой.

– Ну что, застряли? – крикнул нам водитель, нетерпеливо газуя. – Садиться будете или нет?

– А куда автобус? – спросил я.

– В Симферополь, куда еще…

Это была судьба. Стараясь не смотреть на страдальческое лицо Леши, я подхватил его под мышки, словно он был парализован, и втащил в полупустой автобус.

Оставшуюся часть пути он безотрывно смотрел в окно и не разговаривал со мной. Но в обморок больше не падал – из раскрытых форточек несся такой мощный сквозняк, что нас едва не сдувало с сидений, и мы оба даже немного замерзли.

* * *

Я даже не предполагал, что Леша может быть таким занудой. Во-первых, он серьезно страдал топографическим кретинизмом и ориентировался в Симферополе намного хуже, чем я когда-то в приамазонской сельве, отчего нам пришлось тыкаться из одного конца города в другой, пока мы нашли Ялтинское шоссе. Во-вторых, он все время жаловался мне на свое плохое самочувствие, беспрестанно лакал воду из питьевых краников, которые встречались на нашем пути, и я в уме поклялся себе, что больше никогда не буду брать Лешу с собой на серьезное дело.

Когда наконец мы доползли до дома сто двадцать восемь на Ялтинском шоссе, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Я не думал о том, как в такой поздний час мы будем добираться до Судака – все автобусные рейсы давно закончились, – меня куда больше занимала предстоящая встреча с патологоанатомом. Если, конечно, он еще был дома.

Я поискал на двери калитки кнопку звонка, но ее не было, и мне пришлось постучать по синему почтовому ящику, который издал вполне громкий консервный звук. Ожидая увидеть на пороге дома этакого мрачного эскулапа, привыкшего иметь дело с покойниками, я был несколько удивлен, когда с крыльца к нам сошел плотненький невысокий мужчина в майке, с заметной лысиной, красными щечками, маленькими глазками и удивительно приятной улыбкой.

– Во! Сразу двое! – приветствовал он нас, расставив руки в стороны, словно мы были знакомы уже много лет. – И без бутылки! Вы ко мне, мужички, или просто так по ящику барабаните?

– Нам нужен Евгений Блинов, – сказал я.

– А это я и есть, – кивнул мужичок и стал открывать щеколду. – По какому вопросу, интересно, вы ко мне пожаловали?

Этот человек сбил меня с серьезного тона, на который я был настроен, и одномоментно снял раздражение, накрученное не без помощи Леши. Я хотел ответить ему гробовым тоном, что пожаловали мы к нему по поводу убиенной Милосердовой, но вышло совсем другое:

– Видите ли, ваш адрес дал мне Володя Кныш. Но он очень просил на него не ссылаться, что, собственно, я и делаю.

– А-а! – почему-то обрадовался Блинов, положил свои руки на наши с Лешей плечи и повел в дом. – Это тот блондинистый лейтенант с васильковыми глазками? Как он поживает? Как и прежде, распугивает своим большим пистолетом курортников на пляже?.. Вы самогонку пьете?

Из распахнутой настежь двери нам под ноги кинулась какая-то обезумевшая курица, и я просто чудом не наступил на нее. Блинов как-то смешно выругался, что-то вроде: «Чтоб щи из тебя прокисли!» Он первым зашел в дом. Мне достаточно было беглого взгляда по прихожей и комнате, чтобы определить жилище закоренелого холостяка, но все же я уточнил:

– Вы один здесь живете?

– Почему один? – немного обиженно ответил Блинов, смахивая с круглого допотопного стола несвежую скатерть и кидая ее куда-то в угол. – У меня кошка есть, псина немолодая, но умная, куры и прочая тварь… Присаживайтесь, мужички! Кто где может. – Он подошел к холодильнику, стоящему здесь же, в комнате, заваленному сверху стопками книг и толстых тетрадей, открыл его и несколько мгновений смотрел в пустую утробу, почесывая затылок. – Вот черт! – пробормотал он. – А мне казалось, что здесь еще кусок мяса завалялся. Наверное, котяра слямзила.

Он решительно хлопнул в ладони и сказал:

– Ладно! Сейчас произведем вскрытие курицы, а потом я угощу вас чахохбили. Вы когда-нибудь ели настоящий чахохбили – с кинзой и обжаренными на открытом огне потрошками?

Мы с Лешей переглянулись и, кажется, заметили на физиономиях друг друга тень отвращения. Лично я видел в лице Блинова только патологоанатома, но никак не повара.

Блинов, кажется, догадался о наших чувствах. Он замер, подозрительно глядя то на меня, то на Лешу.

– Так-с, – проговорил он. – И вы тоже. Вот вам и ответ на вопрос, почему я живу один… – Он вышел из комнаты. – Цып-цып-цып!.. Иди сюда, идиотка!.. Видите ли, мужички! – крикнул он нам из прихожей. – Я не допускаю к плите женщин. Это мое хобби и, если хотите, принцип, унаследованный от моих предков-мусульман. Мясо должен готовить только мужчина. Большинству женщин, которых я приводил в этот дом, это очень нравилось. Но потом, когда я рассказывал им о своей работе, они брезгливо кривили свои мордашки, как только что вы, и наутро уходили, больше не возвращаясь… Удивительная впечатлительность! Я ведь не предлагаю жаркое из покойника, которого потрошил накануне!.. Эй, кто будет держать курицу за ноги?

Я толкнул Лешу локтем и показал глазами на дверь. Он снова скривился.

– Ты же анестезиолог! – пристыдил я его, призывая к мужеству.

Это подействовало, Леша вышел, и через минуту я услышал удар топора и булькающие хрипы обезглавленной «идиотки».

– Заливай кипяток! – командовал Блинов. – Так, отлично. Теперь общипаем. Это я сам сделаю… Значит, вы, насколько я понял, из милиции? Или притворяетесь милиционерами? И пришли поговорить со мной, разумеется, не о живописи?.. Когда в таком случае вы намерены поговорить? Я имею в виду – до еды или, так сказать, в процессе?

– До еды! – в один голос ответили мы с Лешей.

– Как будет угодно.

Блинов вошел в комнату, вытирая руки тряпкой.

– Ну-с, что вас интересует?.. Простите, не знаю, как величать.

Мы по очереди представились. Блинов вынул из буфета трехлитровую банку, на дне которой плескалось мутное пойло. Когда он разливал жидкость по стаканам, я некстати вспомнил какую-то дикую байку про то, как студенты мединститута украли с кафедры патологии и каких-то там аномалий заспиртованный человеческий эмбрион, уникальный экземпляр выкинули, а спирт преспокойно выпили.

– За знакомство! – предложил Блинов и одним махом вылил жидкость в рот.

Я медленно цедил самогонку, изо всех сил проталкивая ее в отчаянно сопротивляющийся желудок. Не знаю, как справился со своей порцией Леша, но Блинов смотрел на нас обоих с ухмылкой.

– Итак, – повторил Блинов. – Вы задаете вопросы, а я по возможности на них отвечаю. Только быстро! И мы нальем еще по одной.

– Нас интересует Милосердова, – сказал я.

Блинов молча склонил голову набок и поднял указательный палец вверх, словно хотел сказать, что это зона особая, затем встал с табуретки и стал ходить по комнате.

– Милосердова, Милосердова, – пробормотал он. – Случай редкий… А что конкретно вас интересует?

Леша взглянул на меня и пожал плечами, словно хотел сказать, что лично его ничего не интересует по этому вопросу.

– Ну, скажем, ваши выводы относительно орудия убийства, – сказал я.

– Орудия убийства? – переспросил Блинов и с недоумением посмотрел на меня. – А вы считаете, что Милосердова была убита?

– Я всего лишь предполагаю это, – уточнил я.

– Значит, так, вы меня к выводам не подталкивайте. Делать выводы – прерогатива следователей. Я могу лишь установить характер повреждений на трупе. А убили ее или она упала со скалы, – Блинов красноречиво развел руками и покачал головой, – мне ровным счетом наплевать. – Он повернулся в сторону двери и повел носом, принюхиваясь к запаху, шедшему из кухни. Мне показалось, что Блинов нарочно акцентирует внимание на кулинарии, рассказывая о трупах, разыгрывая своеобразную клоунаду. Может быть, таким образом он хотел больше понравиться. – Так вот, объясняю доступно и кратко: черепная коробка практически полностью отсутствовала, за исключением затылочной части. Наряду с костными крошками на внутренней и внешней части черепа найдены крошки известняка и мелких камней. Каких-либо других повреждений на теле нет – ни переломов, ни ушибов и царапин. Смерть, по всей видимости, наступила мгновенно – в результате полного разрушения черепа и головного мозга. Это все.

– Вы говорите, что на теле не было никаких повреждений. – Я пошел в наступление и стал припирать Блинова к стене. – Но разве может так быть, если человек упал со скалы?

– Повторяю, – достаточно жестко произнес Блинов, – делать выводы – не моя забота.

– Мне не надо выводов. Меня интересует всего лишь ваше мнение – мнение опытного человека, профессионала.

Вовремя польстить – очень важно. Блинов кивнул, как бы принимая мою оценку его заслуг, и снова потянулся за банкой.

– Если вас интересует мое мнение как частного лица, то я могу в некотором роде согласиться с вами. Если человек упал со скалы на голову и при этом полностью размозжил себе череп, то как минимум переломы позвоночника, ключицы и ребер ему гарантированы.

– Значит, она не упала со скалы?

Блинов вздохнул.

– Ну сколько раз можно вам повторять! Предполагайте, что хотите, но не трогайте меня!

– Понял, понял! – закивал я и посмотрел на Лешу – может, он хотел что-то уточнить. Но Леша казался безучастным и с интересом рассматривал свои ногти. Я запнулся. Этот Блинов меня разочаровал. В общем-то, ничего нового он мне не сказал, лишь еще раз косвенно подтвердил: официальная версия о несчастном случае шита белыми нитками.

– Любопытство иссякло? – улыбнулся Блинов. – Можно переходить к трапезе?

– Нет, еще несколько уточнений, – остановил я Блинова на пороге кухни. – Вы осматривали труп, простите, в голом виде?

Блинов вскинул брови, глядя на меня, как на невежу, позволившего себе произнести небывалую глупость в приличном обществе.

– А вы думали, что я исследовал ее на ощупь, через одежду?

– Кто же в таком случае исследовал одежду?

– Этим занимались другие эксперты. Я патологоанатом, приятель! – уточнил Блинов, наверное, подозревая меня в том, что я принял его за кого-то другого. – Ну что, – поторопил он, косясь на банку, – любопытство исчерпано?.. А теперь позвольте дать вам один совет. – Улыбка сошла с его губ. Глаза стали холодными, словно были высечены из мрамора. – Не лезьте в это дело. Сказано вам: несчастный случай. Значит, так оно и есть, так оно лучше.

– Для кого лучше?

– Для живых, конечно. Милосердовой ведь уже не поможешь, так? Завтра закопают ее в землицу, родственники поплачут над могилкой, и все. Точка. А вам-то зачем за покойницей увязываться?

– Вы говорите: завтра похороны?

– Да, завтра, в десять утра.

– А на каком кладбище?

– А вот где парковая зона на выезде в Джанкой – знаете? Вот там ее и похоронят.

Он вышел на кухню. Я посмотрел на Лешу. Тот заметно повеселел, оживился, и, судя по всему, предстоящий ужин в компании патологоанатома его уже не тяготил.

– И что интересного ты узнал? – тихо спросил он.

Я пожал плечами.

– Наверное, ничего.

– И ради этого стоило сюда ехать?

– Наверное, я не совсем правильно понял Кныша, – ответил я, чувствуя себя немного виноватым. – Черт его поймет, зачем он дал мне этот адрес!

Блинов вынес благоухающую коричневую курицу, сидящую верхом на бутылке, и водрузил ее посреди стола, порезал толстыми ломтями хлеб, грубо покрошил помидоры и огурцы на салат. Я почувствовал, что, вопреки всему, у меня разыгрался аппетит.

Блинов наполнил стаканы, сел напротив нас и, засучив рукава, принялся разламывать курицу на части.

– Кому сердце? Кто сердце любит? А желудок?

Он продолжал валять дурака, но его причуды на меня уже не действовали. Я смотрел на выпачканные в жире руки Блинова, на стакан с мутной самогонкой и думал о том, что он, конечно же, прав, тысячу раз прав – не стоило лезть в это дело.

– Да, – сказал он, будто слышал мои мысли и продолжал тему, – весь мир делится на две неравные части. Знаете, на какие?.. Первая, большая часть, – это те, кто всему или почти всему верит. А вторая часть, поменьше, – это те, кто этой верой пользуется. Сюда входят политики, религиозные деятели, цыгане, колдуны, всякие рекламодатели, акционеры, банкиры… Вот вам ногу и крылышко. Помидорчики берите, огурчики!.. А есть и совсем немногочисленная группа. Это те, кто никому не верит, кроме как самому себе, и в то же время не пытается надуть своего ближнего. У таких людей прекрасная нервная система, они живут скромно, но долго и счастливо. К ним, кстати, принадлежу и я… Ну что, кто желает сказать тост?

Мы с Лешей промолчали.

– Хорошо, – легко согласился быть тостующим Блинов. – Я скажу. К слову: а вы не относитесь к замечательной когорте вкладчиков «Милосердия»?

Мы с Лешей отрицательно покачали головами.

– Это хорошо. Тогда вы не обидитесь на меня. – Блинов с любопытством стал рассматривать содержимое своего стакана, приблизив его к глазам. – Я вот все не могу привыкнуть к тому, насколько глуп наш народ. Насколько он готов верить всяким мерзавцам. Причем чем больше эти мерзавцы лгут, тем больше им верят. Парадокс! Политик объявит, что уже завтра покончит с преступностью и до отвала накормит народ, – и ему верят намного больше, чем тому, который не обещает улучшения жизни в ближайшее время. Или взять банкиров. Какой-нибудь конченый вор и мошенник скажет, что принимает вклады под тысячу процентов годовых, – и все, как стадо баранов, кинутся сдавать ему свои жалкие гроши. Наши люди доверчивые, как куры, – стоит всего лишь сказать им: «Цып-цып», и они побегут под нож. Почему они такие идиоты?.. Вы посмотрите: Милосердова «обула» весь Крым и юг Украины, а вкладчики по-прежнему молятся на нее и – я уверен – будут завтра рыдать над ее гробом. А знают ли они, над кем будут рыдать? – Блинов посмотрел на нас с кривой ухмылкой и добавил шепотом: – Над наркоманкой!

– Что?! – крикнул я.

– А вот то! У бабы этой все руки были исколоты, я живого места найти не мог. Печень – на грани развала, сердце, почки – как у семидесятилетней старухи.

– Этого не может быть! – прошептал я. – Вы отдаете отчет… Вы уверены, что руки покойницы были исколоты медицинской иглой, а не можжевельником?

– Я ничего не говорил! – вдруг сменил тон Блинов и наконец завершил свой тост: – За то, чтобы мы как можно меньше доверяли друг другу!

На этот раз я выпил самогонку как воду.

Мы простились с гостеприимным хозяином и сошли с крыльца, когда над головой зажглись первые звезды. Нас с Лешей шатало с такой силой, что нам стоило большого труда пройти через калитку и при этом не снести вертикальные стояки.

Глава 22

Очутившись на улице, Леша вышел на проезжую часть дороги и принялся махать рукой всем проезжающим мимо автомобилям. Несколько раз я оттаскивал его на тротуар, но моего пьяного друга с несгибаемым упрямством снова тянуло под колеса машин.

– Полчаса! – объяснял он мне, путая буквы в словах. – И мы в Судаке! За все плачу я. У меня кенег – дуры не клюют. Не волнуйся.

– Что ты там бормочешь? – не понял я. – Никуда я не еду. Я остаюсь здесь. Я хочу завтра пойти на похороны.

– Завтра будет завтра! А сейчас надо ехать. Уже поздно. Уже ночь… Эй, шеф!! Шеф!! Стой, мать твою! До Судака!.. Уехал, сволочь.

Пришлось мне тряхнуть Лешу как следует, чтобы он хоть чуть-чуть стал соображать.

– Ты понимаешь, что уже одиннадцатый час и никто нас в Судак не повезет? Поехали к тебе, там переночуем, а утром сходим на похороны.

Мне было даже неудобно напрашиваться в гости, но ведь Леша сам не раз приглашал меня к себе.

– Ко мне? – переспросил он, глядя на меня так, словно не узнавал, покачнулся, тяжело вздохнул и зачем-то погрозил мне пальцем. – Ты хитрый! – Он прищурился, покачал головой и сделал еще массу бессмысленных движений и жестов. – Ну ладно… Будь по-твоему. Ко мне так ко мне… Послушай, а ты не знаешь, где я живу?

Я стал смотреть по сторонам, отыскивая пруд или фонтан, где можно было бы искупать Лешу и тем самым привести его в нормальное состояние. К сожалению, ничего, кроме домов с горящими окнами, вокруг нас не было.

– Ты что, забыл, где живешь? – Я легко похлопал его ладонью по щекам, хотя по своему опыту знал, что такая процедура никогда не отрезвляет. – Даже улицы не помнишь?

Леша отрицательно покачал головой и повис на моих руках. Идиотская ситуация! Я стоял посреди незнакомой улицы, глядя по сторонам, и редкие прохожие обходили нас на почтительном расстоянии.

– Тогда переночуем на вокзале, – решил я и, прислонив друга к дереву, сам стал ловить машину.

– Давай лови! – кивнул Леша. – Я… мне надо позвонить. Секундочку!..

Пошатываясь, он побрел к телефону-автомату.

Мне удалось остановить машину намного быстрее, и через несколько минут мы уже мчались по ночному городу на железнодорожный вокзал. То ли присутствие рядом постороннего человека, то ли ощущение быстрой езды немного отрезвило Лешу. Он стал крутить головой, стараясь узнать улицы, по которым мы ехали, беспрерывно икал, морщился и неожиданно хлопнул водителя по плечу.

– Эй, шеф, сейчас сверни налево…

– На вокзал прямо, – ответил водитель.

– Налево, говорю, – упрямо повторил Леша. – На вокзал не надо. Поедем ко мне. Я вспомнил…

Мы свернули налево, затем направо.

– Стоп! – скомандовал Леша, но его реакция была замедленной, и нужный подъезд мы немного проскочили.

– Давай, шеф, немного назад! – распорядился Леша. – Так, хорошо, а теперь два метра вперед… Стоп!

Водитель терпеливо выполнял команды Леши, предпочитая не перечить двум пьяным пассажирам.

Леша вывалился наружу, а я быстро сунул водителю деньги и хлопнул его по плечу, поторапливая – мало ли какая еще идея могла взбрести в голову моему нетрезвому другу. Водитель ударил по газам и вместе с машиной стремглав растворился в ночи. Леша прицелился, стоя напротив двери подъезда, освещенного тусклой лампочкой, на удивление удачно вписался в проем, почти не задев косяка, но остановился перед лестницей, словно наткнулся на невидимое препятствие, и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Эх, шляпа! Совсем из головы вылетело!

– Забыл ключи? – упавшим голосом спросил я.

– Хуже. Я вспомнил, что у меня дома нет ни капли спиртного.

– Ну и что? Разве мы хотим еще выпить?

– А разве не хотим? – удивился Леша и громко икнул. – Так дело не пойдет. Ты мой гость, и все должно быть чин-чином.

Он сунул руку в карман, извлек оттуда горсть смятых купюр и протянул мне.

– Сделай милость, сгоняй за бутылкой. Вот за этим домом есть коммерческий киоск, работает круглосуточно.

Болтаться ночью в поисках спиртного по незнакомому району – не самое лучшее занятие, но я не стал спорить с Лешей, понимая, что сейчас это совершенно бесполезно.

– Где потом тебя искать? – спросил я.

– Второй этаж, квартира тридцать девять.

Я быстро пошел, а потом побежал через дворы и действительно очень скоро увидел светящийся, будто украшенный разноцветной гирляндой, киоск – вечно бодрствующий очаг культуры, вокруг которого, как ночные мотыли у источника света, крутились люди. Я купил бутылку темно-красного напитка с оптимистичным названием «Улыбка» и в прежнем темпе устремился к дому.

Еще издали я увидел Лешу. Он стоял рядом с мусорным баком и стучал ведром по нему, вытряхивая содержимое. Увидев меня, Леша сделал странное движение, словно хотел спрятаться, но, убедившись, что я иду прямо на него, выпрямился, что-то вынул из кармана, и в его руке вспыхнула спичка. Когда я подошел к Леше, мусорный бак полыхал, как олимпийский огонь. Леша, отступив на шаг, смотрел на пламя, прикрывая ладонью лицо.

– Ты хулиганишь, – сказал я, несколько удивленный странным поведением друга, и взял его за руку. – Сейчас сюда нагрянут пожарные и обольют нас пеной.

– Пусть горит, – ответил Леша, все еще не сводя глаз с огня. Я его тянул к подъезду, но он сопротивлялся, медлил, словно хотел досмотреть, чем все это закончится. – Не вывозят вовремя, плодят крыс и всякую нечисть, – бормотал он.

Я обернулся. В окнах дома вспыхивал свет, на балконы выходили люди в майках и ночных рубашках, смотрели на нас. Запахло скандалом.

Я потащил Лешу к подъезду силой. Впрочем, он скоро перестал сопротивляться и, размахивая ведром, стал бодренько подниматься по лестнице.

– Что купил? – спросил он, не оборачиваясь, но я видел, что мой ответ ему не нужен. Леша думал о своем.

Мы зашли в квартиру. Леша разулся и понес ведро на кухню, а я зашел в комнату. Это была чистая, со вкусом обставленная нора холостяка, кажущаяся теплой и мягкой, словно внутренность сумки кенгуру. Пол и стены были обиты зеленым драпом, потолок расписан сплетением виноградной лозы; мягкий свет струился от настенных бра, похожих на свечи с зеркальным экраном; часть стены закрывали книжные полки с разноцветными блоками собраний сочинений. Перед окном, завешенным бордовыми шторами, громоздились ярусы аудиоаппаратуры, тускло отсвечивающей черным металлом. На правой стене поверх темных обоев с выпуклым орнаментом висела небольшая картина в золоченой раме. Это был портрет молодой женщины с обнаженными плечами, едва прикрытыми черным манто. Под портретом стоял журнальный столик, покрытый льняной салфеткой.

– Слушай, Леша, – громко сказал я, рассматривая корешки книг и справочников по местной и общей анестезии, – а ты неплохо обставил комнату.

– Старался, – ответил Леша, появляясь в комнате с бокалами в одной руке и тарелкой с закуской – в другой. Я повернулся лицом к картине.

– А это, надо полагать, и есть дама твоего сердца?

– Возможно, – неопределенно ответил Леша. – Послушай, ты тушенку будешь холодной есть или ее подогреть?

– Я вообще не буду есть, – ответил я. – Выпью полстакана вина и лягу спать. Глаза слипаются.

– Значит, закуску уносить?

– Да что ты все время торопишься?

«Он так торопился вынести и сжечь мусор, будто боялся, что я могу увидеть то, чего видеть был не должен», – думал я, прохаживаясь по мягкому ковру. Женщина в черном манто смотрела на меня холодным и надменным взглядом, словно читала мои мысли и презирала меня за них. «Увы, мадам, – обратился я к ней, – все это, должно быть, от усталости. Конечно же, ваш поклонник – человек аккуратный и чистоплотный, и заподозрить его можно только в нетерпении ко всякого рода нечисти».

Я подошел к картине вплотную, стараясь рассмотреть фамилию художника, но в углу картины стояла лишь неразборчивая роспись.

– Леша, ты там не умер? – крикнул я, потому как мой друг слишком долго уже был на кухне и при этом оттуда не доносилось никаких звуков.

Я вышел в коридор и, приоткрыв дверь, заглянул на кухню. Леша сидел на табурете, прислонившись спиной к стене, и, запрокинув голову вверх, спал. Рот его был открыт, и потому он тихо похрапывал. Рядом, на подоконнике, стоял пустой бокал, на дне которого засыхал красный кружок от «Улыбки». «Улыбнулся в одиночку и уснул», – подумал я, взваливая тело на себя и переправляя его в комнату. Леша пробормотал невнятное ругательство в мой адрес, но глаза не открыл. Я опустил его на диван, прикрыл пледом, а сам лег на полу – мягкий ворс пружинил подо мной, как матрац, и я не чувствовал неудобств.

Прежде чем дотянуться до выключателя бра, я еще раз взглянул на портрет. Это свойство всех портретов – зрителю кажется, что нарисованные глаза смотрят только на него, и все же мне стало немного не по себе. Я подмигнул женщине. Как ни странно, она мне не ответила.