Текст книги "Тайга слезам не верит"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 6
Самостопом

12 августа 1999 года

Слепой не заметил бы приготовлений к путешествию. Из гаража был извлечен, помыт и отремонтирован доисторический папин «москвич». Папа целыми днями лежал под ним или ходил вокруг него, закупал канистрами бензин и запасался инструментами.

Мама закупала продукты, носилась с какими-то невероятно легкими спальниками из гагачьего пуха, с котелками из дюраля, с железной треногой, совершенно необходимой для костра. В доме появлялись литые топорики с резиновой рукояткой, охотничьи ножи, специальные лопаты для промышленного грунта; мама раздобыла даже карабин заржавленно-устрашающего вида и еще что-то в кобуре, пронесенное в спальню родителей с загадочным выражением лица.

Иру не привлекали к этим приготовлениям. Даже обсуждения шли у родителей на лету, чуть ли не в коридоре. Впрочем, на глазах у Ирины происходили не совещания, а скорее отдача приказов, и в роли штаба, конечно же – мама. Ира не сомневалась, что родители ведут и разговоры подольше, но когда ее нет в доме, или в другом месте: скорее всего, в гараже или, может быть, еще в машине.

На ее вопросительный взгляд мама отвечала фальшивой деланной улыбкой, ерошила волосы (чего Ирка терпеть не могла лет с восьми), стремительно проскальзывала мимо.

Если бы мама лучше знала дочь, она не сделала бы того, что задумала. Не будем говорить об очевидном – мама не сделала бы задуманного и в том случае, если бы любила дочь. Впрочем, любовь – редкая гостья между людьми, в том числе между детьми и родителями, и не стоит говорить о ней лишний раз. Но мама Ирку и не знала, вот в чем дело. Хуже всего именно это – не знала и никогда не пыталась узнать. Мама кормила Ирину, покупала ей колготки, блузки и юбки, по своему воспитывала: лет до 13 мама вела с Иркой беседы о вреде зазнайства, за плохие оценки ставила в угол, а случалось, и вооружалась папиным ремешком. Когда Ирина почти выросла, мама стала беседовать с ней еще и о вреде общения с мужчинами, об опасности забеременеть и уже не секла дочь, а потчевала оплеухами.

Чтобы оценить человека, имеет смысл выяснить, что думают о нем другие, и внимательно сравнить, кто именно и что именно думает. Мама же Ирины совершила крайне типичную родительскую ошибку: вообразила, что знает о дочери все… По крайней мере, все необходимое. И суждения других людей ее совсем не интересовали. В число «других», кстати, входила и сама Ирина. Мама искренне считала, что лучше Ирины знает, как она устроена, о чем она думает и что ей надо в жизни, и мнения Иры были ей совсем не интересны. А поскольку они никогда не говорили ни о чем сложнее уборки, отметок в школе и обедов, то в результате оказывалось, что даже произнося одни и те же слова, мама и дочка имели в виду совершенно различные вещи.

Например, по мнению мамы и папы, Ирина была самой обычной девочкой, как все! Что и верно, и неверно одновременно. А главное, у Ирины и у ее мамы вполне могли быть разные мнения о том, что такое «обыкновенная девочка». Скажем, спортивная секция для мамы была чем-то вроде места, где Ирка может делать второй раз утреннюю гимнастику. А для самой Ирины она стала местом, где она может научится оборонять свое имущество и саму себя. И таких расхождений между мамой и дочкой было очень много, чуть ли не по каждому поводу.

Мама многое поняла бы, выслушав дедушку. Но дедушка не разговаривал с ней с 1987 года. Мама поняла бы еще больше, если бы послушала мнение учителей и особенно соучеников. Ирину не любили большинство учительниц и большинство девочек, потому что она «воображала» и «задавака». Девочки хотели бесед о нарядах, о дискотеках, а Ирину интересовали как-то совершенно иные предметы.

Не любили Ирину и мальчики, особенно любившие девочек. В основном это были мальчики мало занятые чем бы то ни было и чаще всего болтавшиеся без дела; мальчики, которым было все «скучно». Которые любили сообщать друг другу, что «их все заколебало». Широко распахнутый, ждущий взгляд Ирки много чего обещал, но он много чего и требовал.

А вот для элитных, умных, постоянно чем-то занятых мальчиков Ирина была «своя парнишка», и они охотно брали ее в свои игры и в свои дела. Причем любой взрослый человек просто обязан понимать – в отличие от мальчиков, «заколебанных жизнью» уже в 15 – 17 лет, эти-то лет через 20 – 30 будут стоять у общественного кормила и станут хозяевами земли. Так что и быть своей в их компании для девушки ну уж куда как полезно, и само отношение мальчиков имеет смысл принять во внимание.

Так что у мамы сложился собственный взгляд на вещи, очень далекие от взгляда Ирины и тех мальчиков, которым предстояло стать хозяевами этого мира. Имеет смысл сразу и с полной определенностью сказать – да, мама не знала Ирину, и все последующие события связаны именно с этим.

Вечером десятого Ирина пришла домой поздно – целый день общалась – сначала с Пашей Андреевым, потом пошла к Марине, слушать новые польские записи. Если по правде – у Ирины была надежда, что родители уже легли, но они еще торчали в кухне. И уж конечно, ничто не предвещало того, что случилось потом.

– Ирочка, вот тут жаркое… – прервался голос мамы от какой-то насквозь фальшивой заботливости, с оттенком непонятной виноватости.

– Мама, мы что – завтра выезжаем?

– Ирочка, ты ведь едешь в летнюю школу?!

– Нет, не еду. Ты же знаешь – я еду в экспедицию, искать дедушкино наследство.

Взгляды мамы и дочки скрестились. Ревмира тяжело вздохнула. Что ж, не избежать ей разговора…

– Ирочка, мы тут посовещались с папой… С папой и с Алексеем Никодимычем, – уточнила мама, и Ирину особенно сильно передернуло – как всякая нормальная девица, Хипоню она не переваривала органически, скорее всего, инстинктивно. – Экспедиция может быть опасной, мы пришли к выводу, что не можем рисковать единственной дочерью. Тебе надо учиться, надо ехать в летнюю школу, а не бегать по тайге и рисковать здоровьем, не спать в холоде и на ветру. И вообще – у тебя хилое здоровье, давай уж скажем совершенно честно. А там очень гиблые места, не зря же там создали лагерь.

И вот тут Ирина поняла то, о чем не хотела и думать – что мама ее предала. Хитро выманила все, что ей надо, использовала, и послала подальше. А заодно и волю дедушки.

Мама еще долго говорила, вышагивая по комнате, помогая себе отмашкой жилистой руки. То, что принадлежит одному члену семьи, принадлежит и всем остальным. Ирина всю жизнь прожила на то, что заработали они с папой. Разумеется, дедушкин клад будет не только для мамы с папой, он будет для всех. Ведь если бы Ирина его сама нашла, было бы так, верно? Ну вот и они так же сделают. Но совершенно не дело старшеклассниц бегать по диким горам, она будет только мешать. Может быть, все эти приключения и хороши у Майн Рида и Джека Лондона, но тут ведь не роман, тут уже практическая жизнь…

В этом месте мама, наконец, подняла взгляд на каменно молчащую Ирину.

И осеклась на полуслове, увидев взгляд дочери. Особенный взгляд, который очень редко замечает женщина, тем более, мама у дочки. Ирина смотрела снизу вверх, почти не моргая, внимательно глядя на маму. Так смотрит женщина на человека, которому она верила и который ее обманул. Не презрительный взгляд, не ненавидящий, скорее уже изучающий. Взгляд, зачеркивающий все, что связывало с этим человеком. И не дай Господь моим читателям, мамам и папам, поймать на себе такой взгляд собственного ребенка.

А Ирина встала, медленно вышла из комнаты.

– Ирочка, я же тебе говорю! Мы с папой узнаем, что и как… Разведаем обстановку, снимем комнату! Может быть, мы еще дадим тебе телеграмму!

Мама тараторила, бежала за Иркой по дому. Ирина тихо шла, засунув руки в карманы джинсов. Только раз Ира вынула руку – чтобы взять с гвоздика ключ. И шла дальше, не слушая мать.

– Ира, тебя когда ждать? Ирина, изволь мне ответить! Ирка, ну что за свинство!

Ирина шла, не поднимая головы, оставляя позади мамины вопли.

– Владимир, а ты что сидишь?! Отец ты или не отец?! Ты-то каким местом думаешь?!

Ну, раз мама начала орать на папу, это надолго. И если уж начала, значит и правда, сама не знает, что ей делать. Уже выходя из подъезда, Ирина слышала вопли с третьего этажа – там продолжали выяснять, чья это дочь, кто за нее отвечает, почему не отвечает, как смеет не отвечать… Мама занималась обыденным в общем-то делом: перекладывала на папу ответственность за свои проколы и грехи. Сколько Ирина себя помнила, она этим занималась каждый раз, потерпев поражение или сделав какую-то гадость. Ирина старалась не слушать.

Летний город пропах бензиновой гарью, запахом несвежей зелени. Торговцы давно разошлись, на месте рыночков, у крупных остановок, валялись ящики, картонные коробки, забитые какой-то дрянью, груды гниющих овощей и фруктов. Бродячие собаки что-то жрали, что-то отнимали друг у друга.

На перекрестке Вора Либкнехта и Проститутки Люксембург Ирку пытались поймать за руку какие-то странные мальчики, стоящие возле синего «мерседеса».

Возле киоска на Разбойника Вейнбамкина небритый толстый азер крутил на пальце связкой ключей – и от машины, и от квартиры. Сунуться он не посмел, но уж раздеть девочку взглядом не преминул и пакостно зачмокал вслед.

Ирине было все равно. Куда она идет? Сначала девочка сама не понимала. Опустив голову, брела Ирина по улицам вечернего Карска. Боль не утихала, но становилось все-таки спокойнее. Утих спазм, перехвативший горло, прекратило колоть в правом боку; кроме своей проблемы, появились улицы, дома и люди. Становилось уже можно жить. Куда это она зашла?!

Ага. Вот Кутеванова, вот Шлюхи Лебедкиной… совсем недалеко от Андреевых. Эх, не будь Пашка таким же маленьким! Мало того, что ноги сами принесли Ирину к Андреевым, у нее и тени сомнения не возникло, что Павел дома и рад будет ее видеть. Павел всегда был надежен, как средних размеров горный хребет… Не может же он исчезнуть, когда ей до такой степени надо?! Только когда Ирина набрала номер на табло домофона, ее вдруг прохватил испуг: а кто сказал, что Павел дома?! И что ему все это интересно?!

Тот же прохладный кабинет, та же спокойная обстановка старого, с традициями, дома. Разве что крендельков на этот раз не было, Пашка предложил только кусок пирога с вареньем, да и то начавшего черстветь.

И минуты не ушло у Ирины, чтобы рассказать, как ее кинула мама:

– Пашка, я готова сама искать клад! Я сама хочу залезть в пещеру! Пашка, поехали сами на Малую Речку!

Скажем откровенно – Ирка выпалила это без особенной веры в успех.

Ну кто такой Павел? Что он может? Даже если и захочет, возможностей у него – не намного больше Иркиных.

Ирина уже находилась в том состоянии, когда женщины готовы платить чем угодно, в том числе платить собой за исполнение желания, а девчонки помоложе в таком состоянии отдаются старым селадонам и неразборчивым мужчинам средних лет, считая, что они-то уж точно помогут. А те поступают по-разному…

И потому Ирина, скажем опять же честно, нехорошо стала думать про Павла. И чего она к нему пришла?! Вот будь он взрослым, будь у него ружье, машина, право самому что-то решать… А Пашка почесал в голове, хмыкнул: «Ну да, куда уж ему, сопляку…» И сказал Ирке вполне ответственно:

– Что ж, поехали.

И осеклась Ирина, обалдело уставилась на Пашку.

– Ты серьезно?

– А ты? Если ты серьезно – я серьезно.

– Ну-у… А когда ехать?

– Давай завтра.

И опять поперхнулась, обалдела Ирина, с трудом удержалась от кашля:

– Как – завтра?

– Я зачем тянуть? Снаряжение у нас свое… Денег у папы возьмем.

– Н-нет, Пашка… Ты это серьезно?!

– А ты – серьезно?! Все уши кладом прожужжала, а теперь вот тормозишь! Если готова – давай завтра же и выезжать.

– Ну-у… Давай тогда, собираться будем.

– Подожди…

И Павел совершил еще один поступок, мало понятный Ирине.

– Папа! Тебя можно на минутку?

Второй раз в жизни Иры перед нею появился папа, кивнул головой, опустился в кресло прадеда.

– Ну, что у вас?

– Клад, – коротко ответил Павел, и глаза папы весело округлились.

– Папа, можно мы возьмем снаряжение, ружье и съездим на Малую Речку?

– Гм… Все что надо, бери. На Малую Речку? Надолго?

– Я думаю, дней за пять управимся.

– Насчет клада – это ты не шутишь?

– Не шучу… Папа, это не мой секрет, Иркин… Но искать клад мы точно будем.

– От Малой Речки далеко?

– День ходу.

– Дорога есть?

– Еще не знаем.

– Тогда бросай дней пять только на поиски. И неделя – на всю экспедицию. Все верно?

– Пожалуй, да…

– Тогда так… До Малой Речки сколько билет стоит? И сверху этого – двести… Вроде бы хватит?

– Папа, у меня же еще свои есть!

– А-ааа… – отмахнулся папа. Его лицо отразило полное презрение к подобным мелочам. – На Речке остановитесь где? У Мараловых?

– Конечно, у Мараловых, Андрей давно звал.

– А теперь давай честно… клад – это ваша выдумка, чтобы дома отпустили, или и правда есть клад?

Паша думал несколько мгновений.

– Клад есть… Ирка, может расскажешь ему про клад? Решай сама, но ты же видишь…

Взгляд Ирки метнулся затравлено. Не говоря о том, что близости не водилось в ее семье, Ирку многовато предавали последнее время, и все больше взрослые и близкие. Но выхода, пожалуй, уже не было. Другое дело, что и саженей в Иркином рассказе стало двадцать, и отмерять их следовало на юго-восток.

Папа слушал тихо и внимательно, потом стал задавать вопросы, и Ирина взмокла, отвечая. Откуда известно про клад? Серьезный ли человек был Миронов? Как у него было с психикой? Особенно последние пять лет? Что именно может быть в кладе? На какую сумму, приблизительно? А почему так странно завещал – внучке, а не дочери, минуя непосредственных наследников? Была ли Ирина когда-нибудь в Малой Речке? Умеет ли копать? Нет, не грядки, промышленный грунт?

В общем, вопросов было много. Ирина с уважением почувствовала в папе человека… скажем так, с неплохо тренированным умом. Папа встал, потянулся, размял неуклюжее тело. Ирка замерла – вот сейчас-то все решится.

– Значит, так… Все, что обещал, даю. Но прошу вас как людей, ребята… Не рискуйте вы без дела, а?! Есть там клад или нет, еще неясно, а вот охотники за кладом – точно есть. Даже если клада не существует, то уж точно существует молва о нем, раздутая стократ. Там лежит на миллион рублей, а сказок – про сто миллионов долларов. А когда речь идет о такой сумме, то всегда найдется кто-то, кто сперва подстрелит вас, ребята, а потом будет разбираться – был ли клад? Вам это надо? – неожиданно подвел итог папа.

– Но ты считаешь, что клад есть? – тоже гнул свою линию Павел, ничуть не менее упорно.

Папа взял старую, со всех сторон обгрызенную трубку, стал ее сосать и грызть зубами. И без курения воняло так, что Ирина вспомнила невольно квартиру магов и волшебников.

– Вообще-то за то, что клад реально существует, говорит уже неясность суммы… Если бы речь шла о точно известной и огромной сумме – я не поверил бы. Если бы говорилось: там лежит столько-то! Столько-то в золотых монетах, остальное – в драгоценностях! А так… Вполне возможно, что какой-то клад и есть. Во-вторых, обстоятельства дела… Гарантии нет никакой, но вполне мог быть клад в такое время, при таких делах в стране. Вполне мог… А третье, – вскинул папа голову, – третье вот в чем… Ира, у тебя дедушка был из каких?

– В смысле – из каких?

– В смысле, он где родился? В какой семье? В каком сословии?

– Родился в Кекуре… Это деревня к северу, под Сухобузимо…

– Я знаю. А родители у него кто? Чем занимались?

– Отец у деда был купец… Плоты гонял. Но только дедушка от него убежал, Вы не думайте! Совсем маленьким убежал. Сначала в Карск, потом в Москву уехал. Представляете, ехал под поездом, в «собачьих» ящиках!

– А почему с таким восторгом, Ирочка? Это же так неудобно – ехать в «собачьих» ящиках? Ты что, за дедушку радуешься?

– Так ведь он убежал… Сам не стал купцом… ни, там, кулаком… Он стал трудящимся…

– Трудящийся? Это который клад закапывает? Н-да… Труженик он наш. Так вот, последние штрихи. Сибирские купцы верили, что клад должен отлежаться. Тот, кто его положил, пользоваться им не смеет. И дети его тоже не должны, и внуки. Если дети или внуки положившего найдут и выкопают клад, будет им плохо. На кладе – проклятье тех, кого ограбил положивший. Честные деньги ведь закапывать никто не станет, сами понимаете. Пользоваться может только четвертое поколение. Вот одна деталь, из-за которой я почти что верю в клад. Раз твой дед из сибирских купцов, должен был знать про поверье.

– Ты в это веришь? – быстро спросил Павел.

– Скорее да, чем нет… Возьми хоть историю Матониных. Жил вот в селе Кекур такой мужичок – Петр Григорьевич Матонин… Так вот, грабил Матонин проезжих и на всякий случай убивал, чтобы не оставлять свидетелей тем делам. И закопал клад, чтобы им могли пользоваться потомки. Внуку Козьме рассказал о кладе на смертном одре, все как полагается. Козьма пустил капиталы в ход, стал богатейшим купцом. А самого его, Козьму, собственный сын и наследник спрашивал: мол, говорят, прадед мой – убивец и разбойник, и капиталы наши – на крови… Как быть?

Козьма посоветовал сыну – мол, ты молись, давай больше на богоугодные дела, делись с людьми… авось и проститься! Аверьян Козьмич так и поступал: в родном Кекуре построил гимназию, построил новый придел к церкви; в Минусинске золотил церковные купола, строил школы; в Енисейске дал сто тысяч на дела народного образования – деньги по тем временам неслыханные. Помогал и частным лицам, и целым экспедициям.

По всем описаниям, он был очень хороший человек, этот Аверьян Козьмич – порядочный, честный, добрый, разумный в требованиях. Каждое лето отдыхал он в родном Кекуре – так не было ни одного ребенка, которому что-нибудь не подарит, специально для детей привозил сладости. Его жена, Ольга Диомидовна, сама учила девочек шить, вышивать, привозила нитки, материю. Аверьян Козьмич за свои средства построил пятиклассное училище в Кекуре, для детей села и прилегающих к нему волостей… Был очень скромный человек, не позволял рисовать с себя портретов, писать про себя в газеты.

Только вот собственных детей у этих Матониных не было… Были только племянники – родные и двоюродные, а своих кровных Господь не давал. После того, как умер их первенец, младенцем, не жили дети у главных, самых богатых Матониных. Ольга Диомидовна сколько молилась, сколько на монастыри и иконы жертвовала – а не жили ее дети, и богатство ушло к родственникам – тоже Матониным, но не прямым потомкам Петра Григорьича. А в 1914 году семья окончательно разорилась – вся! Богатство, извлеченное из чугунного котла, набитого золотом, так и расточилось, исчезло.

Сам Аверьян Козьмич до того не дожил, скончался в 1883 году и похоронен в родном Кекуре. А в 1913 году прошел слух, что в гроб к Матонину положен золотой кортик… Благодарные односельчане разорили могилу, выкинули его останки, и кости Матонина таскали по всему Кекуру собаки.

В 1920 году во время уборки в кекурской школе во времянке нашли портреты Аверьяна Козьмича, так сказать, кровопивца и эксплуататора. «Куда их?» – «А в огонь!» Тогда дети выкололи глаза портрету и долго издевались над ним, перед тем как бросить в огонь.

А в 1931 году построили в Кекуре свиноферму, а подходящей плиты и не было. Рядом валялась надгробная плита с могилы Аверьяна Козьмича, и ее использовали рационально – положили надписью вниз, к лижущим языкам пламени, и варили на плите пойло свиньям.

К нашему времени известно об этом человеке очень мало, и даже внешность неизвестна – наверное, эти портреты, сожженные в 1920 году, были единственные. Так, выходит, и сгинул он безвестно, правнук разбойника, сколько не жертвовал на школы и на церкви. Знающие люди говорят – мол, все это оттого, что пользоваться золотом стало третье поколение, а не четвертое. Так-то вот…

Ирина даже засопела, так ей стало жалко Аверьяна Козьмича.

– Что, взгрустнулось?! Тогда еще один кусок этой старой истории – был случай, когда племянница Аверьяна Козьмича выходила замуж, и брат Аверьяна, Михаил, подарил молодой кулон с бриллиантами… Так вот, тут же, на свадьбе, драгоценную вещь опознал купец Баландин – мол, это вещь его матушки, которую ограбили и убили по дороге в Карск… Что, все еще жалко Матониных?! А как быть с купчихой Баландиной?!

– Михал Андреич, все же кончилось давным-давно!

– Вопрос только, для кого кончилось… Баландин-то вырос без матери, и стоит подумать, право, стоит – а что женщина пережила, когда ее убивал этот гад, Петр Григорьевич, первый Матонин?!

Так что история тут у вас, ребята, прямо до ужаса сибирская, – усмехнулся папа, – даже вот эта деталь, кубическая сажень… Разве штука не интересная? Сибирские купцы ими баловались, такими саженями, а больше вроде бы и нигде… Так что пахнет от всей этой истории, ребята, самыми глухими, самыми первобытными сибирскими традициями… И если вы спрашиваете, реален ли клад… скажем так – клад вполне даже может быть.

– То есть вы советуете искать? Или проситесь в долю? – брала быка за рога Ирина по примеру своей деловой мамы.

– В долю не прошусь. В конце концов, если Павел найдет клад – в семье не очень важно, у кого именно деньги… До сих пор Павел жил не на то, что зарабатывал сам. Ну, пусть теперь он станет богатый (Ирина не могла не признать, что папа Паши сказал то же самое, что и ее мама, но в форме куда более приемлемой, и не пытаясь отнять клад у Павла). Тем более, есть клад или нет, найдете вы его или не найдете, дело темное. А мне, ребята, работать надо. Сильно надо… Но вот причин не дать вам снаряжения и денег у меня нет.

– Если в клад не верите, зачем даете?!

– Ну, прогуляетесь вы по тайге, искупаетесь в горной речке, грибов соберете. Чем это плохо? Мараловы люди приятные, истопите с ними баньку, жахнете самогона, поможете чем-то… Например, вскопаете огород. А вот быть осторожнее я вас очень прошу и не торопиться. Дело может обернуться нешуточным побоищем… И пальбой, и смертями.

– То есть вы все-таки боитесь?

– Конечно, боюсь. И людей я боюсь, и не только.

– А чего, кроме людей? Медведей, что ли?

– Медведей я тоже боюсь, но это вопрос разрешимый… Скажем так, ребята – я бы на вашем месте стал бы очень осторожным, как раз, если нашел клад… Это понятно или все-таки не очень?

– Вы боитесь призраков убитых дедушкой! – захлопала в ладоши Ирка, запрыгала на стуле от восторга.

Останавливало, впрочем, лицо Михалыча: спокойное, грустное, мудрое.

– «В человеческом невежестве весьма утешительно считать все то за вздор, чего не знаешь»… Откуда это, дитя мое?

Ирина помотала головой.

– Ну то-то… Это из Фонвизина. Так вот, можешь верить, можешь не верить. Но вы меня спросили, я вам даю совет. Во-первых, даже безо всяких кладов, просто собираясь в лес, надо всего бояться. Всего! Умные люди всего боятся, потому и доживают до старости. Дураки друг перед другом хвастают, ну и того… не доживают. А вы еще и разнополые, будете каждый другому доказывать, какой он молодец… Молодежь самоутверждается, доказывает что-то друг другу. Кончается обычно это плохо. Второй совет: бояться конкурентов. У нас в стране сколько сейчас бывших спецназовцев?

Ирина снова помотала головой.

– Шестьсот тысяч. Представляешь? Шестьсот тысяч взрослых мужиков, и все ничего, ну, ничегошеньки, не умеют, кроме как убивать. Все что могут, это продавать или свои мышцы, или свои пальчики, которыми курки нажимают. Проститутки мужеска пола, если угодно. Для них ваш клад – это манна небесная, счастье несказанное. Тем паче – само в руки идет. Так что пойдете в лес, и если будут там вертеться подозрительные типы, мой большой совет – не только клада не вынимать, а вообще близко не подходить. Пусть копают, все равно ведь не найдут. А вы ведь можете и на следующий год вынуть, и через два… Клад-то уже сколько лежит? Полежит и еще пару лет.

– А если его другие найдут? С чего вы взяли, что они не найдут?

– Так ведь саженей-то отмерить надо сколько угодно, а только не двадцать. И направление… Я лично стал бы отмерять куда угодно, а только не на юго-восток… Верно, Ирочка? Ну то-то… Ну и третий совет… Если никто, кроме вас, клад не ищет, или, если конкуренты все уже разочаровались, и из тайги сбежали… Если, значит, вы его уже вынимать принялись, мой совет – сразу бросайте все дело, если произойдет хоть что-то странное. Хоть что-то. Хоть движение, хоть звук. Что угодно, чего вы не ожидали и что нарушает привычный ход вещей… Это понятно?

– Не очень…

– Один мой знакомый прекратил раскопки, когда в его сторону стала двигаться лопата. Между прочим, его собственная лопата.

– Может, почудилось?

– Кому?! Никоненко?! Трезвейшего ума человек. И очень опытный – двадцать лет копает погребения.

– А если после… э-ээ…

– Никоненко лет семь как в рот не берет. Вообще. Так что, зная его, я нисколько не сомневаюсь: в один прекрасный момент положил он лопату возле своего же шурфа. А лопата взяла и поползла к нему. Слабенько, недалеко, но поползла.

– Ну… может, нервы? Мало ли что могло случиться?

– У Никоненко – нервы?! Бросьте, девушка! Я же четко говорю – я этого человека знаю года с семьдесят седьмого. Знаю и потому верю – поползла лопата. И не надо мне про нервы. Никоненко раскопал больше сотни погребений; кстати говоря – твердокаменный материалист.

– Но если и поползла… Это можно по-разному объяснять.

– Можно. Вот нам здесь, в городе все можно – самое милое дело – сидеть и объяснять. А на местности, в лесу и в поле, когда что-то такое происходит – мой совет – не объяснять, и не раздумывать, а поступать, как Коля Никоненко. Никоненко – человек трезвейшего ума, поэтому он и прекратил раскопки, и уехал.

– Так может, больше ничего бы и не было…

– Может быть, и не было бы, а может быть, что и было. Впрочем, думайте сами. Но я вам серьезно говорю – еще неизвестно, где кроется самая большая опасность, и в чем она.

– Михал Андреич… А вы с нами не поедете?

– Упаси Боже! Мне работать надо! И не соблазняйте, не поеду! – Михалыч смешно замахал обеими руками на Ирину. – Ну ладно, посидели… Я так понимаю, ты у нас ночуешь, Ира?

Ирина кивнула и не выдержала – покраснела:

– Паша…

Павел кивнул, принес Ирине постельное белье, подушки. Папа досидел до этого момента, рассказал еще историю, как у них тонул в болоте грузовик, и люди в кузове уже начали прощаться. И ушел вместе с Павлом, облегчив всем неловкое прощание.

Но Ирка еще не закончила сегодняшние дела. И, стоя в полутемной чужой комнате, Ирина набрала собственный номер. Мать взяла трубку не сразу.

– Да? – подавляя зевок.

«Ясное дело, им же завтра рано выезжать!» – мстительно думала Ирка.

– Это Ирина звонит. Я не собираюсь возвращаться. Завтра мы едем за кладом, и теперь мне на вас наплевать.

– А где ты будешь ночевать? – напрягся все-таки мамин голос, как ни хотелось ей сохранять тон ироничного безразличия.

– У знакомого, – подождала Ирина, чтобы информация уж наверняка просочилась в сонное мамино сознание. – Ты все равно его не знаешь.

Мама еще могла выиграть, и даже без особого труда. Для этого ей было достаточно сказать что-нибудь типа: «Ира, когда наиграешься в самостоятельность – обед на завтра в духовке, я твои любимые помидоры приготовила; не валяй дурака, одевайся потеплее вечером, мы с папой скоро вернемся». Если бы мама сказало нечто в этом духе и повесила бы трубку, Ирина оказалась бы в очень непростом положении. Но мама стала вести себя, как настоящая советская женщина:

– Что это еще за знакомый?! Как это все понимать?!

– А очень просто. Я еще не знаю, выйду ли за него замуж, но пока поживу у него. И клад мы будем искать вместе.

– Ты… ты что, спятила?! Тебе ребенок очень нужен?! – взвизгнула мама, но Ирка чувствовала – мама верит еще только наполовину.

– Марвелон – в каждой аптеке, мамочка, и когда продают, никто не спрашивает, сколько лет, – отозвалась любящая доченька с замогильно-сардоническим смешком, – так что не боись, не залечу. Приятного вам с папой отдыха, и желаю, чтобы Хипоня твой любимый нашел самый большой белый гриб. А клад мы и сами отыщем.

– Ты несовершеннолетняя! – прорвались наконец-то в голосе мамы нотки уже подлинной истерики.

– Ничего, с каждым днем подрастаю, – сказала мечтательно Ирка, повесив завывающую трубку.

Исполнив свой дочерний долг, Ирина окончательно осталась одна в чужой комнате, в преддверии какой-то другой жизни, наедине с книгами, которые собирали люди из семьи Павла, начиная с XIX века, где висели фотографии членов чужой семьи.

Тут нужно сказать с полной ясностью: хорохориться и пугать маму Ирина могла сколько угодно, но страшно ей, конечно, было. Потому что с каким бы презрением, с какой бы иронией не воспринимала Ирка все мамины вариации на тему сохранения невинности, а что-то все же западало к ней в подкорку.

Ирина понимала, что после всего происшедшего зажимать коленки и кричать «вы меня не так поняли!» – верх глупости. Но страшно было, даже очень, и в этом сонмище страхов, увы, оказалось не так уж много обычных девчачьих страхов («будет больно?»), даже страхов, кои должны быть у всякой нормальной девицы – как-никак, целый период жизни кончается, когда она была вроде и взрослая, и в то же время еще девственницей… и как-то там все будет, неизвестно. Да, этих обычных, нормальнейших девчачьих страхов оказывалось несравненно меньше, чем страхов совсем иного рода, проистекавших прямо из маминых отравленных уроков. Ну что он обо мне подумает?! Не говоря ни о чем другом, Павел же ее не будет тогда уважать… Она для него станет «такая», и тут уж ничего нельзя поделать… Девушка «не должна»…

Дочь своего времени, Ирина как-то и не думала, что Павел не появится в папином кабинете, под сенью множества книг. Слишком много всякого литературного и киношного дерьма нахлебалась Ирина за свои недлинные годы, и на слишком дурное воспитание легло все, что она видела в кино.

Но скажем откровенно – сама Ирка вовсе не хотела, чтобы к ней сегодня пришел Павел. И потому, что лучше бы потом… Неважно когда, но не сейчас… Но в числе прочего, и по очень прозаической причине: Ира попросту страшно устала. Все вокруг с тихим позвякиванием плыло, куда-то исчезало, сменяясь кем-то из снов. Ирина задремала… рывком проснулась, задремала снова. Но Павел все не появлялся. Ирка не выдержала и не стала вытаскивать себя из очередного задрема. И только дала себе волю, как тут же каменно заснула.

Просыпаясь в новом месте, люди всегда какое-то время соображают, где же это они очутились, и начинают изучать это новое, еще мало знакомое место. Ирка не являлась исключением. Но кроме этого, обычного, она, лежа в прохладном кабинете, глядя на книги, фотографии и картинки, все думала, никак не в силах понять, что же проявлено по отношению к ней: равнодушие или все-таки уважение?