Текст книги "По ту сторону Гиндукуша"

Автор книги: Андрей Баширов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Угу! Ему кто-то сказал, что на том самом японском приеме, где он за ГКЧП речь держал, рядом с ним якобы стоял один западный корреспондент и исподтишка его на видеопленку записывал. Сидоров чуть со страху не помер, когда об этом узнал, – ходил серый и от каждого шороха шарахался. На его счастье, я корреспондентика того хорошо знаю – завернул к нему домой, напоил до потери сознания, вожделенную кассету отобрал, привез домой и устроил Сидорову бесплатный просмотр. Там, как выяснилось, ни единого сидоровского изречения и не было. Ожил человек!

– Головой-то не только кушать, но и соображать надо, – кисло заметил Андрей Васильевич. – Ведь я ему сколько раз говорил, что мы не депутаты, а дипломаты и за свои слова должны отвечать. Нет, не внял. Теперь будет знать! Да, а насчет «Сникерсов» я вполне серьезно – подыщи мне какое-нибудь место в Москве. У тебя ведь полно друзей-коммерсантов. Может быть, сгожусь на что-нибудь еще, кроме «реакции страны пребывания». Ладно, я обратно в семью пошел. Надо же первичную ячейку советского общества восстанавливать!

Глава восьмая
ДЕКАБРЬ 1991 ГОДА

В ноябре 1991 года в Москве побывала с визитом делегация моджахедов во главе с лидером Исламского общества Афганистана Б. Раббани. Его поездке в Москву предшествовала драматическая сцена в штаб-квартире Объединенного разведуправления в Исламабаде, когда другому афганскому авторитету, С. Моджаддеди, было отказано в праве возглавить эту делегацию. Спор С. Моджаддеди с пакистанцами, которые считали его слишком умеренным и склонным к налаживанию добрых отношений с Москвой, завершился ожесточенной словесной перепалкой и разбитым стаканом, которым раздраженный афганец ударил о стол.

Достигнутые во время визита Б. Раббани в Москву договоренности о создании совместной комиссии и об обмене списками пленных фактически не были реализованы. В ходе последующих контактов в Тегеране и Исламабаде моджахеды по-прежнему добивались, теперь уже не от советской, а от российской стороны, отказа в поддержке Наджибуллы, не вернули пленных и добавили требование о выплате репараций за нанесенный Афганистану ущерб с 1979 по 1989 год.

Иджаз терпеть не мог Мангала. Полевой командир Мангал, в недавнем прошлом обычный сельский староста, пробегав несколько лет по горам с «Калашниковым», был замечен самим Хекматияром за толковость и лихость в боях с «шурави», приближен, а затем назначен им на место политического советника, однако по своим повадкам и разговору так и остался заскорузлым деревенским мужланом. Мангал сам болезненно ощущал, что явно проигрывает советнику Раббани Иджазу в образовании, манерах и опыте ведения политических интриг, и сейчас, сидя напротив него, стеснялся своего грубого и хриплого голоса, злился и поэтому говорил все громче и сбивчивее, не давая Иджазу вставить ни слова.

Иджаз, в доме которого и происходил этот разговор, с приятной полуулыбкой на устах терпеливо выслушивал рассуждения Мангала о предстоящем приезде в Исламабад представителя российского правительства, генерала Ручкина. Время от времени Иджаз согласно кивал головой в белой молитвенной шапочке, плотно облегавшей его обритое темя, и довольно щурил слегка вытаращенные злые глазки, словно маленький котик, только что удачно закусивший вкусной мышкой. Иджаз, который уже несколько лет трудился на политической ниве, выполняя доверительные поручения Раббани, изрядно поднаторел в искусстве ведения тонкого разговора и деликатного обращения и сейчас презрительно, но умело, не подавая вида, наблюдал за простоватым Мангалом.

«Скотина!» – с отвращением подумал Иджаз, когда Мангал в пылу разговора, напрочь забыв о застольном этикете, к которому он сам с таким трудом и упорством приучал себя с тех пор, как переехал из Афганистана в Исламабад, стал сладострастно скрести шершавыми пальцами босую и не вполне чистую ступню левой ноги. – «Хорош политик! С утра, надо полагать, на себя целый флакон французских духов вылил, а ноги-то! О, Аллах! С кем только мне приходится иметь дело! А говорит – как будто погонщик ослов на базаре».

Улыбнувшись еще слаще в ответ на очередную бурную тираду Мангала, Иджаз поманил пальцем выжидательно устремившего корпус вперед слугу, велел налить зеленого чаю с кардамоном, а сам плавным жестом показал Мангалу на блюдо с печеньем и сладостями, пригласив:

– Берите, берите, пожалуйста. Кушайте!

Пробурчав слова благодарности, Мангал, плохо поевший с утра, охотно подцепил с подноса несколько печений, быстро прожевал, глотнул и открыл рот, собираясь сказать еще что-то, но Иджаз ловко подсунул ему здоровый кусок вязкой халвы, который надолго прервал словесные излияния энергично задвигавшего челюстями Мангала.

Воспользовавшись долгожданной паузой, Иджаз решил держать ответную речь и для вдохновения покосился на висевший на стене большой фотографический портрет своего патрона Раббани в роскошной позолоченной рамке. Еще несколько таких же портретов, предназначенных для вручения почетным гостям, лежали аккуратной стопкой на полу рядом со шкафом с богословскими книжками, которые набожный и тщеславный Иджаз выставил напоказ в знак своей учености. Вождь на портрете пытался придать своему лицу степенную глубокомысленность и отеческую доброту умудренного годами и измученного праведным образом жизни престарелого исламского патриарха, однако быстрые хитрые глаза и бесстыдно румяные щеки порядком портили всю картину. Иджаз невольно вздохнул, вспомнив, что сегодня вечером ему придется докладывать о беседе с Мангалом своему хозяину, который был вовсе не так добр, как изображал это на портрете, но по временам просто свиреп, и начал говорить чуть слышным шепотом. Эту манеру разговора Иджаз усвоил, побывав на днях с делегацией моджахедов в Москве и понаблюдав за министром иностранных дел России Козыревым. Поначалу от отчаянных усилий разобрать хоть слово министра, который еле шелестел губами, у Иджаза что-то затрещало в голове и даже, как ему показалось, зашевелились уши. Затем, однако, освоившись с пришептыванием российского государственного мужа, Иджаз нашел, что такой способ доносить свои мысли весьма удобен. В самом деле, крупный политик может быть уверен, что его всегда услышат, и, более того, даже если ты городишь любой вздор, но очень тихо, то и тогда тебя будут вынуждены слушать с особым вниманием. Легко усвоив полезный опыт, Иджаз решил испробовать его на Мангале и заодно показать этой дубине, что уважающему себя человеку не пристало орать при деловом разговоре, будто подавая через горное ущелье команду отряду своих моджахедов, и раскачиваться при этом в экстазе на мебели, на которой сидишь. Иджаз, однако, перестарался и не учел грубого характера собеседника – Мангал удивленно воззрился на зашелестевшего хозяина, вытер липкую от халвы правую руку о край дивана, озадаченно поковырял пальцем в лохматом ухе и громко спросил, что это сегодня у уважаемого Иджаза случилось с голосом? Не переел ли он холодного мороженого или, спаси Аллах, не распух ли у него язык по причине какой-нибудь болезни? Мангал с трудом изобразил на своем бородатом лице тревогу и, цокая языком, озабоченно покачал головой.

Огорченный Иджаз немного покашлял, хлебнул чаю и соврал своим обычным голосом, что вчера-де слишком долго говорил со знакомым муллой на божественные темы, из-за чего сейчас у него побаливает горло.

– Впрочем, – добавил он, – это не помешает нашему разговору. Действительно, вы правы – мы должны в полной мере и к наибольшей выгоде для нас использовать приезд сюда русского генерала. Что для нас самое важное? Заставить Москву отказаться от поддержки Наджиба, вот что. Это будет не так просто сделать – Советского Союза больше нет, верно, но осталась инерция, которая будет побуждать руководство новой России следовать прежней политике, хотя бы какое-то время. Вы не понимаете, что такое инерция? Хорошо, сейчас объясню… – Иджаз с чувством собственного превосходства растолковал смысл красивого английского слова, которое он вставил в Тевою речь, чтобы лишний раз произвести особое впечатление своей ученостью на неграмотною Мангала. – Необходимо, чтобы период этой инерции был как можно короче. Нам надо чем-то поманить генерала, и наш мудрый лидер Раббани хотел бы предложить своему брату Хекматияру подумать о следующем – и у вас, и у нас есть немало русских пленных…

– Э, ну и что же? – нетерпеливо перебил Мангал. – Не думаете ли вы, что эти пленные для русских такая ценность, ради которой они бросят Наджиба?

– Нет, конечно. Сами по себе они для Москвы ничто. Дело в другом – их освобождение добавило бы Ручкину немало популярности у него дома. Это для генерала весьма важно – он рвется к власти, мнит себя будущим президентом России, а популярность в народе и в парламенте для этого вещь совершенно необходимая. Представьте, как на него будет смотреть общественность – заслуженный боевой генерал, воевал в Афганистане и, благородный человек, не забыл о русских парнях, которые томятся у нас в плену. Мы, когда были в Москве, это очень хорошо заметили, как и то, что генерал мнит себя тонким знатоком международной политики и афганских дел в том числе. Прекрасно! Пусть продолжает так и считать, а мы должны его в этом мнении укрепить. Он ведь говорил нам в Москве, что моджахеды – это афганский народ? Говорил! Ну, раз так, то пускай осудит Наджибуллу как узурпатора и коммунистического изверга, нас поддержит, а мы ему за это пленных пообещаем отдать.

– То есть поманим его, как осла морковкой? Неплохо, неплохо! – сообразил Мангал и с оживлением поинтересовался:

– А как насчет денег?

– Вы имеете в виду репарации за войну в Афганистане? И об этом скажем! Между прочим, доверительно сообщаю вам, – понизил голос Иджаз. – Наши пакистанские друзья хотят предложить русским – во время визита генерала или позже, как получится – отдать им пленных в обмен на большую партию оружия – где-то на миллиард долларов. Этим оружием они поделятся с нами, а мы пообещаем снять наше требование о репарациях. Пусть себе думают, а пленные посидят у нас, сколько нам будет надо.

– Что-то сомнительно! – заворчал Мангал. – Неужели он такой…

– Да, да, именно такой, – поспешил сказать Иджаз, чьему уху было бы неприятно грубое слово, которое явно собирался произнести Мангал. – Если все же этот вариант у нас с генералом почему-то не пройдет, то надо его заставить хотя бы еще раз заявить, что власть в Кабуле должна принадлежать нам. Этого будет пока достаточно. Отталкиваясь от этого, мы шаг за шагом будем наращивать давление на Москву, пока не добьемся своего. Главное, чтобы в это дело не влез бы их МИД или КГБ. Впрочем, к счастью для нас, генерал настолько уверен в своей мудрости, что слушать их все равно вряд ли станет.

– Очень хорошо! – обрадовался Мангал. – А пленные? Отдадим все же их или нет?

«Вот ведь тупица!» – подосадовал Иджаз и спросил:

– Зачем? Я ведь уже вам говорил – нам-то торопиться не к чему, а если и будем отдавать, то, конечно, не всех сразу, а по одному-два, чтобы постоянно разжигать у русских аппетит. А можем и вообще никого не отдать – нас ведь наши обещания ни к чему не обязывают, поскольку неверного обмануть не грех, и мы останемся чисты перед лицом Аллаха и пророка нашего Мохаммада, да пребудет его душа в мире.

* * *

На столе у Андрея Васильевича зазвонил телефон.

– Зайдите ко мне быстренько, – услышал он в трубке голос посла.

– Ну вот, – встретил посол Андрея Васильевича в дверях своего кабинета, – дождались наконец. Я только что из МИДа. Пакистанцы говорят, что генерал Ручкин приезжает завтра вечером в Лахор из Тегерана. С ним целых тридцать три человека, но, кажется, ни одного нашего мидовца нет. Впрочем, это понятно – Союз только на днях развалился, а с ним и МИД тоже… Все равно, могли бы нам как-нибудь сообщить, что делегация прибывает. Ведь это нешуточное дело – полномочный представитель правительства России едет, а мы об этом узнаем только за сутки, да и то от пакистанцев.

– Надо отправляться в Лахор, Виктор Иванович.

– Конечно, причем как можно раньше. Кстати, как вы думаете, под каким флагом его ехать встречать – советским или российским?

– Под российским, я полагаю, – сказал Андрей Васильевич. – Ведь Союза-то больше нет, а Ручкин – представитель России.

– А я посол чего? Послом России-то меня еще никто не назначал! Ладно, это детали. Встречаемся завтра в пять утра, у моей квартиры. Остальных я сейчас предупрежу, чтобы гостиницу нам заказали, а сами немедленно ехали бы в Лахор визит готовить.

* * *

Из предрассветной мглы донесся азан муэдзина, многократно усиленный мегафоном: «Аллаху акбар!»

– Воистину акбар, – пробормотал спросонья Андрей Васильевич. – Но зачем об этом так громко кричать?

Быстро собравшись, Андрей Васильевич через несколько минут был у квартиры посла, который уже нетерпеливо прохаживался у своего «Мерседеса».

Всю дорогу до Лахора Андрея Васильевича одолевали черные мысли. «Жили себе, работали и вдруг на тебе – Союз развалился, и генерал Ручкин тут же едет… Человек военный, наверное, суровый, да и вопрос-то, ради которого он едет, уж больно деликатный и на слуху общественности – пленные. Вот решит он, что мы, мидовские бюрократы, ничего здесь путного не делали, или просто ему не понравимся, то-то лихо нам будет. Ведь мы кто – осколок разбитого Союза, так что на снисхождение в случае чего рассчитывать не приходится. Что-то нас ждет?»

Вечером в лахорском аэропорту собрался весь посольский люд, приехавший встречать генерала. Народ явно нервничал – кто-то чересчур громко пытался острить, другие с побледневшими лицами держались в сторонке, не находя в себе тяги к общению.

– Вон, вот он, на посадку пошел! – замахал рукой в сторону взлетной полосы шофер посла Иван Иваныч.

Через несколько минут, оглушительно свистя турбинами, к зданию аэропорта подкатил огромный лайнер. По трапу вниз потянулась длинная вереница людей. Один из них, румяный молодец в очках, спустившись на землю, подошел к Андрею Васильевичу и, вместо приветствия, протянул ему здоровенную сумку.

– Возьмите-ка! Пусть ее доставят в штабной номер в гостинице.

«Раз с багажом таскается, значит, завхоз», – решил Андрей Васильевич и спросил:

– С кем имею честь? Вы завхоз?

– Я? Нет, я летописец. Вот, видите, – малый хлопнул рукой по видеокамере, которую держал на плече. – Визит буду снимать, понятно?

– Понятно. – Андрей Васильевич не смог скрыть своего удивления. – И летописец уже имеется? Вот что, возьмите вашу сумочку и отнесите ее вон туда – видите? – к автобусу, где багаж грузят.

Андрей Васильевич вместе с остальными двинулся к кавалькаде черных «Мерседесов», чтобы ехать в резиденцию.

– Андрей! Вы где ходите? – окликнул посол. – Вот это наш сотрудник, Андрей Васильевич, который будет с вами все время, как переводчик и так далее… – представил его Виктор Иванович генералу. – Я поеду на своем «Мерседесе», а вы садитесь вместе с нашим гостем и губернатором в головную машину – будете по дороге переводить.

Андрей Васильевич ринулся на переднее сиденье машины, в которую уже садились Ручкин и пакистанец, однако налетел на могучий корпус начальника охраны.

– Вы куда?

– Я? Да сюда, переводить…

– Сюда нельзя, это место для охраны.

– Ладно… – Андрей Васильевич отодвинулся в сторону. – Разговор с пакистанцем вы переводить будете?

– Эй, Игорь! – раздался баритонистый, с начальственной хрипотцой голос генерала. – Пусти его, а сам давай в другую машину.

Всю дорогу до дворца, повернувшись вполоборота к сидящим сзади, Андрей Васильевич переводил и рассматривал генерала.

«Хорош! – решил он. – Какой голос, осанка! А костюм с отливом! А усы до чего роскошные! Не зря во власть сходил – боярин, да и только».

Ручкин рассыпался перед губернатором в комплиментах.

– Ты переведи ему, переведи, что Пакистан – страна-сказка! – настаивал генерал.

«Насчет сказки – это явный перебор», – подумал Андрей Васильевич, но добросовестно перевел, пообещав себе, что завтра попробует рассказать генералу о Пакистане поподробнее.

В резиденции, после того как генерал отправился на покой, Андрей Васильевич зашел в столовую перекусить. В зале, увешанном портретами Великих Моголов, которые неодобрительно косились на засыпанный очистками от мандаринов стол, неторопливо ужинали все пять невысоких мрачноватых крепышей-охранников генерала.

– Приятного аппетита, – пожелал Андрей Васильевич. – Скажите, в аэропорту кто-нибудь остался самолет охранять?

– А чего нам там делать? – нехотя отозвался один из крепышей, лениво чистя очередной мандарин. – Там ведь и так пакистанцы охраняют…

Андрей Васильевич не стал спорить, а позвал начальника охраны, который после длительного препирательства заставил одного из своих подчиненных отправиться в аэропорт.

«Видел бы это начальник охраны Брежнева или хотя бы Горбачева. Его бы точно кондрашка хватила…» – подумал Андрей Васильевич и, решив больше ни с кем из делегации не связываться, отправился ночевать в гостиницу.

* * *

Наутро кортеж генерала Ручкина двинулся ко дворцу губернатора по центральному проспекту Лахора – широкому, ухоженному, обсаженному деревьями Мэллу. Генерал озирался по сторонам.

– Ты только посмотри, какая кругом красота! Не то что у нас. А это что за пушка там стоит? Зам-зама? Странное название. Кто, ты говоришь, о ней писал? Как? Киплинг? – Ручкин задумался. – Да, здоровая, однако наша Царь-пушка побольше будет. Вообще, Пакистан – это страна-сказка. А почему? Да потому, что у них порядок, а у нас бардак! Вот ты мне скажи, – обратился генерал к Андрею Васильевичу. – Что у них по исламу полагается за преступления – воровство, например?

«С какой стати он мне все время тыкает?» – подумал Андрей Васильевич и ответил:

– За воровство, согласно шариату, могут отрубить правую руку, а если не поможет, то левую ступню, а потом и голову. Впрочем, такие свирепые меры приняты только у пуштунских племен, но и там применяются крайне редко. А так-то пакистанцы живут по обычным нормам гражданского и уголовного права…

Последние слова генерал пропустил мимо ушей.

– Вот видишь, – обратился он к своему охраннику. – Потому-то у них и порядок! И нам так же надо. Чуть что – секир башка, и все тут! Вон, гляди, как у них здорово – красиво, чисто, каждый своим делом занят.

– Вообще-то этот район Лахора не показатель, – встрял Андрей Васильевич. – Здесь только богатые живут да правительственные учреждения размещаются, потому и чисто. Пакистан, надо сказать, страна очень бедная, да и в самом Лахоре такая грязь попадается, какой у нас отродясь не бывало. Народ здесь, особенно в бедных кварталах, живет в страшной нищете…

Генерал неодобрительно молчал. Отвернувшись от Андрея Васильевича, он ткнул пальцем в окно:

– Смотри, вон на дереве попугаи, точно как у меня, только поменьше.

Андрей Васильевич осекся. «Ну куда ты лезешь со своими рассуждениями, умник! – упрекнул он себя. – Сказано же тебе, что Пакистан – страна-сказка, а ты тут про грязь рассказываешь. Начальнику-то ведь лучше знать».

– Да, – продолжал генерал. – Я вообще очень люблю животных. Вот в Афганистане у меня была обезьяна. Так я скажу – такая одна на миллион попадается. Все с полуслова понимала, ну прямо как человек.

«Ага, совсем как твой телохранитель – очень умная и лично преданная, – неприязненно подумал Андрей Васильевич. – И чего только он в ней нашел? Небось обыкновенная макака, которых здесь что кошек в Марьиной роще».

Автомобили вкатились в посыпанную толченым красным кирпичом аллею губернаторского дворца. Огромный пуштун в алом сюртуке и тюрбане, из которого бодро торчал вверх высоченный плюмаж, почтительно распахнул дверцу автомобиля. Радостно улыбаясь, со ступенек дворца по красной дорожке сбежали несколько бравых пакистанцев.

В здании делегацию уже ожидали лидеры моджахедов, собравшиеся вокруг Раббани небольшим кружком. Маленький, розовощекий Раббани в плоской полосатой чалме что-то негромко, но энергично втолковывал худощавому, длинноносому Моджаддеди. Рядом с ними важно возвышался Хекматияр, облаченный в черный, до земли, бурнус, и неторопливо перебирал ухоженными толстыми пальцами бусины деревянных четок. В воздухе висел запах дорогих духов.

«А ведь Хекматияр здорово похож на того гордого верблюда, который один знал сотое имя Аллахово, – решил Андрей Васильевич. – А это что за старикан с лохматыми бровями и носом, как баклажан? Мохаммади? Да, кажется, он».

Моджахеды разом повернулись к подошедшему к ним Ручкину – начались вежливые, но сдержанные приветствия. Через несколько минут собравшиеся были приглашены в небольшой зал, в центре которого стоял длинный стол. Рассевшись по разные его стороны, афганцы и российские представители тихо переговаривались между собой.

* * *

Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного! – начал Раббани. – Мы рады приветствовать ваше превосходительство и в вашем лице руководство новой России. Поскольку сегодня вы наш гость, то первому предоставляем слово вам.

– Спасибо, господин Раббани. Я солдат, поэтому позвольте мне говорить с вами откровенно, по-солдатски, и сразу перейти к сути дела…

– О, мы знаем, что вы солдат и даже воевали в Афганистане. Вы ведь были боевым пилотом, на штурмовике летали, да? – Раббани приятно улыбнулся, как улыбается радушный хозяин в ответ на неловкую шутку уважаемого гостя.

– Что было, то было. Действительно, об афганской войне я знаю не понаслышке. Так вот, я считаю, что теперь, после ухода советских войск из Афганистана, пора привести к власти в Кабуле истинных представителей афганского народа, то есть вас, моджахедов. Этого будет непросто добиться, но я уверен, что Россия и другие государства, которые нас поддерживают – США, Иран и другие, – смогут уговорить Наджиба сесть за стол переговоров с вами и решить вопрос о власти мирным путем. Вы знаете, это как с дверью, которую можно либо вышибить гранатой, либо открыть ключом. Этот ключ в ваших руках…

Моджахеды поощрительно закивали головами. Седой, красивый, словно сошедший с иранской миниатюры старик Мохсени не удержался и торопливо заговорил:

– Конечно, конечно, наши мысли совпадают с вашими… – однако осекся, перехватив косой взгляд Хекматияра.

«Не по чину дед вылез, поперек своего хозяина», отметил про себя Андрей Васильевич.

– Что здесь особенно важно, по моему мнению, продолжил ободренный моджахедами генерал, – так это поменять в вашу пользу настроение российского парламента и общественности, которых очень беспокоит судьба пленных. Было бы весьма кстати, чтобы именно сейчас я привез с собой в Москву хотя бы одного-двух пленных, желательно русских или хотя бы украинцев. Славян, в общем. Ради этого я и приехал в Пакистан. До того я был в Иране, но там мне пленных почему-то не отдали… Вы же – люди разумные и понимаете, конечно, что вернуть пленных – это прежде всего в ваших интересах…

Ручкин еще добрых полчаса продолжал объяснять про общественное мнение, парламент, пленных, постоянно заверяя моджахедов в своем глубоком к ним уважении и взывая к их здравому смыслу.

Раббани, пощипывая седеющую бородку, внимательно, не перебивая, слушал длинную речь генерала. Когда Ручкин закончил говорить, Раббани сказал:

– Мы обрадованы вашими словами. Они вселяют в нас надежду на взаимопонимание, однако в их искренность нам до конца поверить трудно. Москва, как и раньше, продолжает поддерживать безбожный коммунистический режим Наджибуллы. Нам совершенно точно известно, что он по-прежнему получает от вас оружие и деньги. Ваши представители в ООН на днях распространили заявление о поддержке Наджибуллы. Чье посольство до сих пор находится в Москве? Его, а не наше. – Сокрушенно помолчав, Раббани добавил: – Да, вы действительно ушли из Афганистана, но следует помнить, что этого добился сам афганский народ своей героической борьбой, которая и привела к развалу Советской империи. Мы не можем забыть тех страданий, которые перенесли афганцы из-за вашей агрессии. Кто возместит нам наши потери? Кстати, пленные, которых вы просите отпустить, тоже проливали кровь афганцев, но мы простили их. Мы сможем поверить вам только тогда, когда вы публично осудите Наджибуллу, откажете ему в поддержке, а нам дадите официальное признание. Как только это произойдет, вопрос о ваших пленных будет решен немедленно.

– Что же мне тогда говорить в парламенте? Я бы привез пленных, они бы выступили, например, по телевидению, рассказали бы об ужасах афганской войны. Они поддержали бы вас! А так что мне показывать дома – фигуру из трех пальцев? – стал распаляться Ручкин.

– Да вы не огорчайтесь! Лично вам мы верим, – утешил его Хекматияр. – Более того, поскольку вы уже неоднократно пользовались афганским гостеприимством, после того как вас сбивали над нашей страной, то хотим просить вас быть нашим послом в Москве. – Хекматияр от смеха затряс головой в огромной черной чалме. – Насчет посла – это шутка, конечно, ха-ха-ха!

«Еще бы тебе не было смешно, – подумал Андрей Васильевич. – Знаешь ведь, что кое-кто у нас готов превратить пленных в товар, под который можно получить политический капитал – известность, карьеру, новый срок в парламенте… Товар этот у тебя в руках, вот ты и будешь торговаться до последнего, как настоящий афганский торгаш, пока мы не принесем тебе на блюде голову Наджибуллы и ключи от Кабула. Хорошо, что на это у нас кишка тонка».

– Впрочем, чтобы вы не думали, будто мы совсем не хотим пойти вам навстречу, – продолжал Хекматияр, – то, пожалуйста, спустимся вниз. Мы привезли одного пленного специально, чтобы вы встретились с ним. Если вы его уговорите – он ваш. Как его звать? – обратился Хекматияр к своему помощнику. – Иродов? Так что же, пойдем?

* * *

Внизу, в фойе первого этажа, на диване в окружении моджахедов сидел долговязый парень в афганской одежде. На его сером лице застыло выражение робости и испуга.

– Пожалуйста, – пригласил Хекматияр. – Садитесь. Можете говорить с ним.

Генерал сел на диван рядом с Иродовым и стал долго и убежденно разъяснять ему, как его будут рады видеть, что его заждались дома родные и близкие, что близок час освобождения и возвращения домой. Иродов молча слушал, изредка осторожно поглядывая на Хекматияра, который смотрел на генерала с таким выражением, с каким ребенок в цирке ждет объявленного выхода клоуна.

– Ну так что же? – Ручкин положил руку на колено Иродову. – Едем?

– Нет, – чуть слышно сказал Иродов, – я не поеду.

– Почему? Может, ты боишься, что тебя дома из-за плена ждут неприятности? Повторяю – парламент дал амнистию всем нашим пленным в Афганистане. В конце концов, я даю свою личную гарантию, что никаких проблем у тебя не будет!

– Нет, нет, – прошептал Иродов. – Я не поеду. Я здесь привык, мне тут хорошо, меня никто не обижает. Я останусь.

– Видите? – довольно улыбнулся Хекматияр. – Он не хочет. Если бы захотел, мы бы его сразу отпустили. Зачем ему ехать? Мы ему стали как братья, он у нас и дом родной, и истинную веру обрел.

«Вот дрянь! – мелькнуло в голове у Андрея Васильевича. – Стоило бы парню согласиться, так они его увезли бы в Афганистан под любым предлогом и содрали бы шкуру».

Вокруг генерала и Иродова сомкнулась азартная толпа репортеров. Андрей Васильевич отошел в сторону.

– Ну как дела, Андрей? – окликнул его посол.

– Сами видите, Виктор Иванович.

– Ну, – задумчиво протянул посол, – это еще что. А вот послушайте-ка, что я тут по секрету от знакомого пакистанца узнал. Оказывается, пакистанцы хотят предложить нам вот такой вариантик – мы бесплатно даем им оружия на один миллиард долларов, они делятся им с афганцами, а те взамен отказываются от репараций за ущерб, нанесенный нами Афганистану, и отпускают всех пленных. Каково?

– Ловко! Такого я даже от хитрых паков не ожидал. Значит, они за здорово живешь получат от нас оружие, а нам никаких гарантий, что пленных освободят и от репараций откажутся. Представляю, какое теплое спасибо сказал бы нам и Наджибулла. Я уж не говорю про индийцев, которые с нами из-за этого оружия напрочь поссорятся. Хорошенький сценарий, ничего не скажешь. Впрочем, в нашем революционном кавардаке запросто может пройти.

– Может, – согласился посол. – Чего тут мудреного? Раньше-то и визиты, и позиция наша тщательно готовились, знающие люди писали толковые поговорки, которые с успехом мог зачитать самый тупой вождь. А сейчас? То нас при Горбачеве какой-то жульнической «народной дипломатией» душили, то теперь любой, кому не лень, норовит проявить личную инициативу и смекалку. Результат мы только что видели…

– Неужели пакистанцы не понимают, Виктор Иванович, что мы потом с этим оружием все равно опомнились бы?

– Все они прекрасно понимают! Им ведь главное своим былым союзникам-американцам в глаза ткнуть – вы-де отношения с нами из-за дурацкой «поправки Пресслера» заморозили, а великая Россия – глядите-ка! – нас за равных признает и оружием вот-вот завалит. Я, впрочем, уже дал понять пакистанцам, что нам все известно и что этот номер у них не пройдет.

– Все, хватит, поехали отсюда! – разнесся по фойе голос генерала. – Мы тут с ними ни до чего не договоримся.

По приезде в резиденцию Андрей Васильевич поднялся на второй этаж, где его встретил молодой сотрудник посольства Антон.

– Андрей Васильевич! – сказал Антон. – Тут гонец от Моджаддеди дожидается, вон в углу сидит.

– А зачем он приехал?

– Говорит, что у него важное дело к нашему генералу.

– Интересно какое? Ладно, сейчас спросим.

Андрей Васильевич и Антон подошли к молодому моджахеду, который при их приближении поднялся со стула. Вежливо поздоровавшись, афганец объяснил, что Моджаддеди просил передать генералу свои сожаления в связи с тем, что Хекматияр и другие лидеры не откликнулись на его просьбу отпустить пленных. Сам он их экстремистский подход к России не разделяет и будь у него пленные, то давно бы их отдал. Впрочем, как ему только что сообщили, такой пленный у одного из его полевых командиров все же отыскался. Он, правда, не славянин, а туркмен, но если генерал согласится его взять, то за ним завтра утром можно было бы отправить вертолет в Афганистан и привезти в Лахор прямо к отлету самолета.

– Так что мне передать Моджаддеди? – заключил афганец.

– Подождите здесь, я сейчас переговорю с господином Ручкиным, – ответил Андрей Васильевич.

Генерал воспринял сообщение с немалой радостью.

– Хоть одного, пусть не русского, а туркмена, но привезем. Передай Моджаддеди, что самолет будет ждать, пока туркмена не доставят.

Проводив афганца к выходу и передав ему слова генерала, Андрей Васильевич снова поднялся наверх. Его внимание привлек какой-то невнятный шум и злые, раздраженные голоса, доносившиеся из боковой комнаты.