Текст книги "Доктор Данилов в Склифе"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Не стоит, но пациенты ждут. И если не дожидаются – начинают жаловаться. Интересный факт – благодаря тому, что в обиходе из словосочетания «институт имени Склифосовского» начисто выпало слово «имени», ряд пациентов вкупе с их родственниками уверены, что институт называется так по имени своего бессменного руководителя. Бессменность руководителей в отечественной науке, в том числе и медицинской, – дело обычное. На высоких постах сидят чуть ли не веками. Уходят разве что ногами вперед. Поэтому нет ничего удивительного в том, что некто Склифосовский еще с середины прошлого века руководит институтом в центре Москвы.

«Короче, Склифосовский!» Благодаря этой крылатой фразе об институте знают даже те, кто никогда в Москве не бывал. Ну, а раз есть руководитель, то кому же, как не ему, высоко сидящему и далеко глядящему, можно пожаловаться на нерадивость и прочие грехи его подчиненных? Вот и спрашивают люди:

– А где кабинет Склифосовского?

Иногда персонал объясняет им, что господин Склифосовский уже более ста лет как почил смертью праведных. Иногда персонал просто улыбается. Молча. Самые наглые отвечают:

– В девятом корпусе кабинет Склифосовского!

Чтобы понять смысл этой нехорошей шутки, надо, во-первых, знать то, что в девятом корпусе Склифа находится патологоанатомическое отделение, а во-вторых, то, что на внутреннем институтском сленге «уйти к Склифосовскому», «отправиться к Склифосовскому», «встретиться со Склифософским» и тому подобные выражения означают не что иное, как умереть. Логично, не правда ли?

Некоторые доверчивые люди идут, куда послали, в девятый корпус. Долго смотрят на табличку «Патологоанатомическое отделение», пока, наконец, не начинают понимать, что их разыграли.

Еще Конфуций сказал, что без хорошей шутки не может быть веселья.

К слову. Николай Васильевич Склифосовский ни дня не работал в институте имени себя. Умер он в 1904 году, а институт был создан только в 1923-м, девятнадцатью годами позже. Пять лет существовал институт без имени, пока в 1929 году его не назвали в честь профессора Склифосовского.

Склиф – это не простой стационар, а научно-исследовательский институт. Десятки кафедр, сотни ординаторов, ну а студентов и «курсантов» тысячи. Коллеги из других стационаров считают врачей Склифа баловнями судьбы, потому что у них много бесплатных помощников, желающих за время учебы чему-то научиться. С одной стороны, это хорошо, с другой – не очень. Полезен толковый помощник, а от бестолкового – один вред. Вот и выходит, что народу вокруг снует великое множество, а поручить часть своей работы можно лишь единицам.

Ветераны Склифа, должно быть, помнят, как еще при социализме один из штатных хирургов, страдавший излишней тягой к спиртному, во время дежурства поручил выполнение сложной операции двум ординаторам второго года обучения. Да еще как поручил! Не остался присматривать за ходом операции, а ушел расслабляться в ординаторскую, полностью доверив жизнь и здоровье пациента ординаторам.

К счастью, ординаторы были толковыми ребятами, второй год ассистировали на операциях, короче говоря – разбирались в предмете. Операцию они сделали правильно – все по учебнику, ни малейшего отступления. Только вот лигатуры (от латинского «ligatum» – «связывать», нить, завязанная вокруг кровеносного сосуда или иного трубчатого органа) на кровеносные сосуды наложили слабовато. В реанимационном отделении, куда положено переводить после операции, пациент внезапно «уронил» давление, а из дренажа, оставленного в ране, начала вытекать кровь. Пока перевезли в операционную, пока дежурная бригада помылась – пациент скончался.

Ординаторам, кстати говоря, ничего за это не было. Кто такой ординатор? Ученик с врачебным дипломом. С него взятки гладки, хотя, конечно, не стоит браться за операцию, не натренировавшись должным образом в завязывании узлов и прочих манипуляциях. Все шишки достались хирургу, столь легкомысленно и необдуманно передавшему свои полномочия ординаторам. Из Склифа его с треском уволили, но не посадили – помогло заступничество родственника, работавшего в городском комитете КПСС. Говорили, что, не желая больше оперировать, ушел он в обычную поликлинику на окраине Москвы и проработал там до ухода на пенсию. По другим сведениям, он ушел «дежурантом» в приемное отделение одной из московских больниц.

Случаи попроще, связанные со студенческо-ординаторской помощью, могут припомнить в каждом отделении. Попросит, к примеру, медсестра в кардиологии ординатора или дежурящего студента последних курсов поставить кому-нибудь из больных капельницу с нитроглицерином, так не только пропорцию сообщит, но и предупредит:

– Не струйно, а капельно! И очень медленно! Пять-семь капель в минуту! Ясно?

– Ясно!

– Ну то-то же! Пять-семь капель, смотри у меня!

И еще пальцем в воздухе может потрясти для того, чтобы помощник лучше запомнил.

А то кто их знает, этих помощников? Может быть, он о завтрашнем зачете думает или мечтает о том, как его назначат директором Склифа? «Подключит» капельницу. Да пустит ее «на всех парах». От быстрого поступления нитроглицерина резко падает давление. Резкое снижение давления до нуля – пригласительный билет… на встречу со Склифосовским. Лежит пациент под капельницей, вроде бы засыпает, потом дышать перестает…

Как в любом уважающем себя заведении с историей (совсем скоро как-никак сто лет исполнится), в Склифе существуют призраки. Тусуются они не в темных сырых подвалах (подвалы в Склифе сухие, и с освещением там в порядке), а возле входа в центральное приемное отделение. Призраки носят белые халаты, но этим их отношение к медицине и ограничивается. Как и положено белым халатам, призраки творят добро – провожают до нужного корпуса, ловят машину, если вам с костылем в лом прыгать на обочине, помогают с погрузкой-выгрузкой организмов. За услуги они берут недорого – сотню-другую. Зачем призракам деньги, никто не знает, а они не рассказывают.

Глава пятая
Этот безумный мир так тесен!

– Будете ругаться, доктор?

Тонкая девичья фигурка, лицо совсем юное, а в больших серых глазах – неподдельный интерес ко всему происходящему, один из главных признаков ординатора. Данилов, находящийся на ночном дежурстве, подумал, что перед ним ординатор, больно молодо она выглядела. У врачей, которые уже все видели, все знают и ничему не удивляются, глаза другие, во время дежурства ничего, кроме усталости, в них не найти.

Данилов присмотрелся внимательнее (такое уж у нее было лицо, равнодушно взглядом не скользнешь, задержишься) и, разглядев морщинки вокруг глаз, понял, что эта дежурный врач – его ровесница.

– Почему это я должен ругаться? – удивился он, усаживаясь за свободный стол и раскрывая на чистом листе историю болезни.

– Ну, из-за того, что я вас дергаю по пустякам… Хотите кофе?

– Хочу. Кофе, пожалуйста, положите от души, а сахара не надо.

– Хорошо. – Она включила чайник, стоявший на подоконнике. – Эта Афанасьева – такая дрянь! Вторые сутки лежит, а уже всех достала. С утра молчала, а когда все ушли, начала орать, что умирает от резей в животе. Живот был мягкий, но она умирала так громко, что я распорядилась взять кровь и вызвала хирурга. Хирургу она заявила, что невестка травила ее мышьяком. Хирург высказал мне все, что обо мне думал, и рекомендовал вызвать вас, что я и сделала.

На лице доктора появилось рассеянно-виноватое выражение.

– Правильно сделали, – одобрил Данилов. – Иначе она не дала бы спать всему отделению. Кстати, имейте в виду, что, по ее мнению, все вы здесь, в первой травме, взяточники. Вы откладываете операции до тех пор, пока вам не дадут денег.

– Бог ты мой! – всплеснула руками доктор. – Это она вам сказала?

– Да. Жаловалась, что лежит двое суток, а операцию все не делают. А других, говорит, которые заплатят, прямо со «скорой» на стол везут.

– Да мы разрыв синдесмоза уже прооперировали бы! Но там давление то и дело зашкаливает за двести!

– У таких беспокойных людей давление всегда зашкаливает, – усмехнулся Данилов. – Никакого отравления мышьяком у нее нет, бред все это…

– Психиатра вызывать?

– Не надо. Сказав «бред», я имел в виду досужие вымыслы. Глушите ее, чтобы спала побольше, и готовьте к операции. Быстрее прооперируете…

– …быстрее избавимся.

Пока Данилов писал, перед ним появилась чашка кофе и вазочка с печеньем. Как только он закончил, доктор ткнула пальцем в стоявшую на ее столе магнитолу. Музыка из-за ночного времени была тихой, едва слышной, но Данилов сразу же опознал ее.

– О! Макс Брух, «Шотландская фантазия», – сказал он. – Люблю.

– Кого? Бруха или Ванессу Мэй?

– Музыку, – ответил Данилов. – У Бруха неплохие скрипичные концерты. К «Шотландской фантазии» я никогда не подступался, но первый концерт Бруха играю. Чаще всего – адажио.

– Доктор, так вы еще и скрипач?! Фантастика!

– Что тут удивительного? – Данилов сделал глоток кофе. – Разве мало врачей в детстве учились в музыкальной школе?

– Удивительно совпадение. Я, представьте себе, тоже скрипачка. Домашняя, разумеется. Кстати, меня зовут Ольга Николаевна.

– Владимир Александрович, – представился Данилов.

Врачи всегда представляются по имени-отчеству. Привычка.

– А вы какую музыкалку заканчивали?

– Тридцать четвертую, теперь она имени Нейгауза.

– Знаю такую, – кивнула Ольга Николаевна. – Даже была у вас лет десять назад на фестивале молодых пианистов, болела за подругу. По жизни мы вечно спорили на тему – что лучше, скрипка или фортепиано, но на концертах всегда поддерживали друг друга.

– Кстати, сам Брух был неплохим пианистом, но предпочтение отдавал скрипке, – блеснул эрудицией Данилов. – Считал ее более мелодичной. А вы где учились?

– В первой.

– О! Так вы принадлежите к музыкальной элите! – улыбнулся Данилов.

Музыкальная школа номер один, носящая имя композитора Прокофьева, традиционно считалась лучшей в столице. Впрочем, не исключено, что и во всей стране.

– Я вас умоляю! – рассмеялась Ольга. – Не издевайтесь, пожалуйста. Что может делать музыкальная элита в первой травме Склифа?

– То же, что и во второй, – лечить.

Зазвонил телефон – вестник беды, и посиделки двух скрипачей за чашечкой кофе закончились. Ольга Николаевна побежала мыться для операции, а Данилов вернулся к себе в седьмой корпус. Как раз вовремя, чтобы принять очередного «крокодильщика».

Дезоморфин, в народе называемый «крокодилом», в десять раз сильнее морфина и в пять раз токсичнее. Высокая популярность «крокодила» обусловлена доступностью исходного сырья и простотой приготовления раствора в домашних условиях. Зависимость возникает если не с первой инъекции, то уж с третьей наверняка. Средний срок жизни наркомана, употребляющего «крокодил», один год.

– Взяли с улицы, около ночного клуба…

Врач скорой помощи был молод, но держался солидно. Данилов его понимал – сам был таким когда-то.

Схема действий стандартна – зачем вызывать «скорую» в клуб, мешая веселью? Проще вынести обдолбавшегося торчка на улицу и вызвать «скорую» от имени случайного прохожего. Так спокойнее – я не я и лошадь не моя.

Иногда выносили, а вызывать «скорую» забывали или ленились. Тогда поутру «скорая» выезжала на труп.

Данилов пробежался глазами по перечню проведенных лечебных мероприятий, указанных в сопроводительном листе, и, чтобы подбодрить молодого коллегу, сказал:

– Терапию вы провели на уровне. Спасибо.

Коллега зарделся совсем по-девичьи. Данилов расписался в приеме и начал осмотр.

Расспрашивать не стал – какой смысл задавать вопросы наркоману, застрявшему где-то на перепутье между мирами? И так все ясно. Руки-ноги в отвратительных, даже на врачебный взгляд, кровоточащих или покрытых струпьями язвах различной давности, где нет язв – там кровоподтеки, синие, багровые, желтые, лиловые. На тощих ляжках – желваки от инъекций. Так и должно быть, ведь вены парень себе уже «сжег» («крокодил» справляется с этой задачей быстро, за два-три месяца), а теперь вынужден колоть наркотик внутримышечно. Колется, ясное дело, не меньше четырех-пяти раз в сутки.

После осмотра Данилов ненадолго призадумался.

– Хотите отправить его в реанимацию? – прищурилась медсестра Таня. – Не возьмут.

– Нет, просто прикинул прогноз, – ответил Данилов. – Это же жуткое дело, когда в таком возрасте счет идет на недели.

– А по мне – скорее бы они все передохли, наркоши проклятые! – нисколько не стесняясь присутствия пациента, заявила Таня.

Пациент, ощерив в улыбке гнилые зубы, витал в неведомых обычным людям сферах.

– В парке возле дома гулять противно – кругом одни шприцы и упаковки из-под лекарств!

– Мне понятен ваш гнев, Таня. Можно сказать, что я его полностью разделяю. Но вот насчет «лечить – не лечить» согласиться с вами все же не могу.

– Почему? Только не надо про клятву, Владимир Александрович!

– Если врач говорит: «Этого лечить буду, а того нет», он перестает быть врачом. Тоже своего рода наркомания – стоит только начать, а дальше пойдет по нарастающей. – Чтобы не терять время попусту и поскорее отправить отчаянно вонявшего пациента в отделение, Данилов одновременно говорил и заполнял историю болезни. – Сегодня мы не лечим наркоманов, потому что их лечить бесполезно, завтра перестанем лечить дедушек и бабушек, потому что им все равно скоро помирать, послезавтра откажемся лечить всех, кто нам не симпатичен… Улавливаете мою мысль? Нельзя брать на себя полномочия решать, кому жить, кому умирать без лечения…

– Так этот и так помрет, и эдак! – Таня кивнула на безучастного ко всему «крокодильщика». – Двадцать три года парню, мама дорогая!

– Стоит только начать! – многозначительно повторил Данилов. – Пусть высшие силы сами вершат свой промысел, а мы будем делать то, что должны делать.

– Но согласитесь, что от работы надо получать какое-то моральное удовлетворение! – не уступала Таня. – А какое тут может быть удовлетворение?

– Рост профессионализма. – У Данилова пропала охота продолжать разговор.

Таня поняла это и постучала в стену, вызывая санитарку, чтобы отвезти «крокодильщика» в отделение.

– Мне еще минут на пять, – предупредил Данилов, повышая темп письма.

– Отвезем, пока он тут не обосрался, – сказала Таня, – а историю потом отнесу. Пишите спокойно.

Вообще-то больного полагается поднимать в отделение с заполненной историей болезни, но из любого правила существуют исключения.

– Я сам принесу, – ответил Данилов. – Чего вам два раза бегать? Кстати, Таня, такой вопрос – у нас в «отраве» кто-нибудь из врачей музыкой увлекается? В смысле игры на инструментах.

– Увлекается, Ямпольский из реанимации на гитаре играет и песни пишет. Слышали про группу «Склеп генерала»? Он там бас-гитаристом.

– Не слышал.

– Как же так? – искренне удивилась Таня. – Они много играют – в клубах, на фестивалях. Я – женщина темная, от музыки далекая, и то два раза их живьем слушала. А вы что, тоже увлекаетесь?

– Немножко.

– Только голову на подушку положишь, как на тебе! – Появление санитарки Людмилы Григорьевны всегда сопровождалось ворчанием. – Что, этого везти, что ли?

– Нет – меня! – съязвила Таня.

– Тебя везти незачем – пешком дойдешь. – Санитарка подкатила каталку поближе к «крокодильщику».

Пока они с Таней укладывали пациента на каталку, Данилов дописал историю.

– Вот, пожалуйста.

– Быстро вы управились, – похвалила Таня, обворожительно улыбнувшись Данилову. – Можете отдыхать!

– Спасибо за разрешение, – ответил Данилов.

С Таней Данилову надо было держать ухо востро. Она не скрывала того, что он ей нравится. Прямо об этом не говорила, но на каждом дежурстве по нескольку раз давала понять. Взглядом, улыбкой, вроде бы как случайными прикосновениями, намеками. Данилов понимал, что стоило ему поддержать Танину игру или сделать хотя бы один ответный намек – и пойдет-поедет… Поэтому он держался с Таней ровно, не переходя той грани, которая отделяет рабочие отношения от личных. Таня терпеливо ждала своего шанса. Данилова это не напрягало, скорее – забавляло.

Язык у Тани оказался не «глазливый» – до шести утра Данилов безмятежно проспал в ординаторской на очень удобном (большая, надо сказать, редкость в медицинских учреждениях!) диване. Разбудил его шум машин, перемежающийся воем сирен. Действительность совпала со сном, в котором Данилов видел себя работающим в скорой помощи. Подобные, как он их называл, «ретросны» снились довольно часто. Как же иначе – столько лет на «скорой» бесследно уйти не могут. Сегодняшний сон был хорошим, спокойным: даниловская бригада отвезла пациента в Кардиоцентр и возвращалась к себе на подстанцию, ведя по пути разные разговоры, но о чем они разговаривали, после пробуждения сразу же забыл.

Умывшись, причесавшись и надев поверх хирургической пижамы халат, Данилов вышел в коридор, где сразу же наткнулся на Таню.

– Взрыв в клубе «Двоеточие» на Берсеневской набережной, – сообщила Таня, не дожидаясь вопросов. – Уже полчаса как везут и везут… Вся хирургия на ушах стоит!

Данилов хорошо представлял себе, что такое массовое поступление пострадавших. Занимаются все свободные операционные, привлекаются все, кто может оперировать, редко-редко, но бывает так, что и гинекологи с урологами на время меняют квалификацию, ассистируя коллегам из других отделений. Ничего необычного – хирург есть хирург, какими бы органами он ни занимался. По идее, любой врач должен уметь и аппендикс вырезать, и роды принять, и кесарево сечение произвести… Это в Москве обычно каждый занимается своим делом, а закинет судьба работать куда-нибудь в глушь, где до ближайшей районной больницы трястись по колдобинам часов восемь, а то и двенадцать, придется все экстренное делать на месте самому.

– От нас что-то требуется? – на всякий случай спросил Данилов.

– Нет, не требуется, – ответила Таня, подходя вплотную к Данилову и обдавая его запахом своих пряных духов, сквозь которые пробивался аромат мятной зубной пасты. – У нас свои дела.

«Свои дела» прозвучало довольно игриво.

– Тогда я пошел пить кофе, – сообщил Данилов и вернулся в ординаторскую.

Другую медсестру он непременно пригласил бы составить ему компанию, но Таня точно расценила бы это как намек на развитие отношений.

В ожидании кипятка Данилов думал о том, что сейчас творится в хирургическом корпусе и каково приходится врачам, в том числе и доктору Ольге Николаевне. Аврал в медицине – ужасное дело. Спешка – она ведь до добра редко когда доводит.

«Им бы еще два часа продержаться, а там… – подумал Данилов. – А что там? Пришедшие на работу отправятся прямиком в операционные, а те, кто сдал дежурство, останутся «прикрывать» отделения».

«Прикрывать» – не в смысле «закрывать», а в смысле – заниматься пациентами, решать текущие вопросы и тому подобное. Потом ненадолго домой – прийти, упасть, и снова на работу. Пострадавших будут везти несколько часов, а перегрузка растянется на дни. Одно дело – довезти живым до стационара и совсем другое – выписать из стационара живым. Впрочем, любителям спокойствия, как и всем, любящим строить свою жизнь по заранее спланированному графику, в медицине делать нечего. Разве что в медицинские статистики податься.

Под кофе Данилов включил телевизор и узнал из выпуска новостей, что в клубе с прикольным названием «Двоеточие» взорвалась граната, пронесенная внутрь одним из гостей. Граната взорвалась в гуще танцующего народа. Владельца и тех, кто был рядом с ним, спасти не удалось. Тех, кого задело осколками на расстоянии, развезли по больницам.

«Интересно, на сколько осколков разрывается граната? – подумал Данилов. – Наверное, не меньше чем на сотню, а то и на две. К тому же осколок может прошить человека насквозь и попасть в соседа. И какой вообще смысл ходить в ночной клуб с гранатой в кармане? Ею же там не воспользуешься для самообороны. Может, покушение планировали?..»

Провидение решило, что доктору Данилову довольно сачковать, и послало ему «самотек» – тридцатилетнего мужчину, уже две недели пребывавшего в запое.

Страдальца, краснолицего, небритого, потного, привезла в Склиф жена, бойкая брюнетка с бегающими глазами. Несмотря на ранний час и скорбный повод, женщина была при полном макияже, на взгляд Данилова – чрезмерном.

Обработка началась по классической схеме.

– Доктор, можно побеседовать с вами наедине?

И быстрый взгляд-выстрел в сторону Тани: «Выйди, непонятливая, дай с доктором пообщаться».

– Я наедине на работе не разговариваю, – отрезал Данилов. – Говорите здесь.

Еще один выстрел в Таню, игра бровями, и рука скользит в сумочку.

– Это вам, сами поделите.

По толщине конверта судить о сумме нельзя (кто его знает – сотенные там или пятитысячные), но примерный размер суммы угадать можно по выражению лица дающего. Дающие нервозны. Они переживают, беспокоятся – а ну как заглянет доктор в конверт и рявкнет: «Вы что, издеваетесь надо мной?» Конверт кладут на стол осторожно и не сразу отрывают от него руку. Могут машинально погладить, прощаясь с деньгами, могут подтолкнуть в сторону доктора – бери, не раздумывай, все равно больше не дам.

Те, кто знает, что дает много, обращается с конвертом небрежно, словно демонстрируя миру свое пренебрежение к деньгам. Нам главное – своего добиться, а деньги это так, средство. Дающие много не кладут конверт, а будто бы небрежно роняют на стол и сразу же отводят глаза в сторону, показывая, что дальнейшая судьба денег их не заботит – это уже ваши деньги, доктор.

Дающие столько, сколько обычно полагается, кладут конверт спокойно и так же спокойно смотрят прямо в глаза. Мы что от нас требуется сделали, теперь ваш ход, доктор!

«Тысяч пять там точно есть», – подумал Данилов, не притрагиваясь к конверту.

– Уберите, пожалуйста! – потребовал он.

– Да вы не волнуйтесь, я не из милиции. – Брюнетка натянуто улыбнулась. – Я жена этого алкоголика. Хотите, паспорт покажу?

– Не надо, – покачал головой Данилов. – Но пока вы не уберете конверт, я с вами разговаривать не стану.

Недовольно поджав губы, женщина вернула конверт в сумочку.

– Валь, поехали отсюда, – подал голос муж. – Здесь нам не рады…

– Сиди и молчи! – оборвала его жена.

– Ваш муж прав, – ответил Данилов. – Мы действительно вам не рады. Здесь не выводят из запоев. Обращайтесь в наркологию.

– А у меня другая информация! – возразила брюнетка. – И потом – кто сказал насчет выведения из запоя? У моего мужа отравление алкоголем, и вы обязаны оказать ему помощь! Не хотите за деньги – лечите даром!

На столе, там, где только что лежал конверт, появились паспорт и зеленая пластиковая карточка полиса обязательного медицинского страхования.

Можно было бы просто послать их к черту и потом месяц отписываться на жалобы. Данилов решил поступить иначе.

– Здесь лечат острые отравления ядами, – начал он. – Если бы ваш муж, не дай бог, отравился бы большой дозой этилового спирта и имелась бы соответствующая клиническая картина, я госпитализировал бы его. Но мы имеем состояние, характеризующееся длительным, многодневным употреблением алкоголя, которое хоть и сопровождается определенной интоксикацией, но госпитализации в отделение острых отравлений не подлежит. В Москве есть специализированные наркологические больницы, туда и обращайтесь.

– Вы даже его не осмотрите? – набычилась брюнетка.

– Могу осмотреть, – ответил Данилов. – Но вы ведь начали с денег, поэтому я сразу же обрисовал вам ситуацию. Давайте я выслушаю жалобы вашего мужа, послушаю его, измерю давление, а вы тем временем подумайте над тем, что я вам сказал…

– А потом еще жалуетесь, что денег вам не хватает! – Переполнившись эмоциями, брюнетка сорвалась на крик. – А сами!

– Я вам жаловался? – удивился Данилов.

– Вы, доктора, всем жалуетесь! И по телевизору, и в Интернете! А сами немного напрячься не соизволите, чтобы заработать!

– Валь, ну перед кем ты стараешься? – снова встрял муж. – Это же бездушные люди, давно забывшие все свои клятвы! Поехали отсюда, нехорошо мне, душно!

Таня проводила «сладкую парочку» до выхода, чтобы те ненароком не сунулись со своими проблемами в реанимацию. Данилов тем временем открыл окно, чтобы проветрить помещение от «выхлопа», оставленного несостоявшимся пациентом.

– В наркологию многие не обращаются только потому, что боятся постановки на учет, – вернувшись, сказала Таня. – Неохота людям биографию себе портить и прав лишаться. А мужика этого я помню, бывал он у нас.

– Официально или неофициально?

– Конечно же неофициально, – улыбнулась Таня. – Это вы, Владимир Александрович, такой правильный, а некоторые врачи только и ищут как бы подзаработать.

– Слышал. Мне Марк Карлович рассказывал.

– Марк Карлович и половины того не знает, что здесь творится, – многозначительно сказала Таня. – Он знает только то, что ему рассказывают. А рассказывают ему далеко не все…

– Давайте сверим «движение» за сутки, – сменил тему Данилов. – Скоро уже на «пятиминутку» идти.

– Да-да, конечно…

Если Таня в глубине души и была уязвлена даниловской холодностью, то виду не подала.

До конца дежурства больше никого не привозили. Дежурство выдалось спокойное, можно сказать – отдых, а не работа. Данилов уходил домой полный сил. На улице он подумал о том, что раз спать не хочется, то сразу домой ехать нет смысла – можно прогуляться по утренней прохладе, а когда солнце начнет припекать, спуститься в метро.

Прогулка вылилась в настоящий марш-бросок – от Сухаревской площади до Таганской. Впечатлений набралось достаточно. Самым ярким из них стал мужичок, дополнивший наряд из футболки и джинсов галстуком пронзительно лилового цвета. Мужичок стоял на углу Сретенки и Ащеулова переулка и громким голосом сообщал прохожим:

– Этот безумный мир так тесен! Так тесен мир!

Прохожие не возражали. Москва населена очень покладистыми людьми. Они согласны со всем, что не идет вразрез с их личными интересами. Безумный так безумный, тесен так тесен.

Всю дорогу до дома Данилов строил версии, размышляя над тем, что мужичок в галстуке хотел сказать людям, но так ничего и не надумал. Прямо хоть возвращайся да спрашивай.