Текст книги "Психоаналитик. Шкатулка Пандоры"

Автор книги: Андрей Шляхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Было такое, – признал Михаил, чувствуя себя еще более неловко – нахамил в самом начале разговора, а теперь еще, получается, соврал и был пойман на лжи. – Но всего один раз за всю мою практику.

Какой смысл заниматься разъездами, если клиентура и так есть? К тому же выездная работа резко сокращает количество пациентов, а это плохо с маркетинговой точки зрения. Пять обычных пациентов всегда предпочтительнее одного надомного, платящего в пять раз больше. Пациенты нередко «соскакивают с анализа», то есть прекращают сеансы по своей инициативе. Пятерых сразу не потеряешь, а вот потеря одного надомного пробивает в бюджете психоаналитика солидную брешь.

– А для меня вы не сделаете исключения, Михаил Александрович? – как-то очень по-свойски поинтересовалась Тамара. – Я понимаю, что это будет стоить дороже, но деньги для меня не проблема. Вернее – это самая мелкая из моих проблем. Я в курсе вашего «выездного» тарифа и заранее согласна на любое удобное вам время, начиная с восьми утра. Хоть в одиннадцать часов вечера, все равно я раньше двух не ложусь.

– Хорошо, – после недолгой паузы сказал Михаил. – Сегодня вечером я могу приехать к вам часам к девяти, чтобы познакомиться и поговорить. Диктуйте, пожалуйста, адрес…

Сознательная мотивация этого решения крылась в желании загладить свою невольную грубость. Бессознательная, то есть неосознанная, заключалась в том, что Михаилу понравилась манера общения Тамары. Она разговаривала ровным дружелюбным тоном, не заискивала и не строила из себя вечно правую клиентку. Сразу создавалось впечатление, что разговариваешь с хорошей знакомой, а разве хорошим знакомым отказывают в помощи?

Ведомый всезнающим навигатором, Михаил без приключений добрался до нужного коттеджного поселка. Да, действительно, граница ближнего и дальнего Подмосковья, лучше и не скажешь. Едва он подъехал к дому, как на крыльце появилась молодая женщина в черном брючном костюме. Приветливо улыбнулась, пригласила следовать за собой и привела по длинному коридору (размеры домов в этом поселке впечатляли) к дверям Тамариной комнаты. Представиться не представилась, из чего Михаил заключил, что встретить его поручили кому-то из обслуживающего персонала.

Женщина не только была красивой, но и ходила красиво – уверенной, хорошо поставленной походкой. Мало кто умеет ходить красиво. У одних походка ходульная, другие не идут, а переваливаются с ноги на ногу, третьи косолапят, четвертые так виляют задом, что смотреть смешно, а при взгляде на нее сразу же вспоминалось из старого «Служебного романа»: «Походка свободная от бедра. Раскованная свободная пластика пантеры перед прыжком. Мужчины такую женщину не пропускают!»

Тамара оказалась совсем не такой, какой представлял ее Михаил, а ведь он считал, что способен составить по голосу довольно точное впечатление о человеке. Оказалось, что нет. Складка на переносице, опущенные вниз уголки рта, сжатые в ниточку губы, колючий взгляд глубоко посаженных глаз – все это совершенно не вязалось с тем образом, который сложился в воображении Михаила. И голос оказался другим, уже не таким дружелюбно-располагающим.

Объяснение могло быть только одно – во время телефонного разговора Тамара находилась под воздействием какого-то «удобрина», вещества, вызывающего эйфорию. Приглядевшись к капиллярной сети, проступающей на прямом, капельку длинноватом носу Тамары, Михаил решил, что она поднимает настроение алкоголем. Недурно так поднимает, принимая первую (первую ли?) порцию вскоре после полудня.

И еще улыбка. Улыбка у Тамары была холодной, нерасполагающей. Когда она улыбнулась в первый раз, Михаил подумал, что, наверное, зря согласился приехать. Проще, наверное, было бы извиниться за свое нечаянное хамство и свернуть разговор. Но, с другой стороны, клиенты лишними не бывают, особенно когда тебя угораздило вляпаться в ипотеку. И Тамара кажется вменяемой. И чисто с профессиональной точки зрения интересно поработать с человеком, возможности которого ограничены. Это, можно сказать, поистине бесценный опыт. Впрочем, любой опыт бесценен своей уникальностью.

– У меня много проблем, Михаил Александрович, как и у всех людей. Я всегда справлялась с ними сама, но после смерти брата впала в такую депрессию, из которой без посторонней помощи выйти уже, кажется, не смогу. У вас есть братья или сестры?

– Увы, – ответил Михаил, – я один сын у родителей. Но, как специалист, я представляю глубину вашей потери.

– Единственный брат. Надежда и опора. Свет в окошке, – Тамара заговорила отрывисто, сопровождая каждую фразу взмахом руки. – Много чего было между нами. Очень много. Но Макс был моим братом. И им же остается, несмотря на свою смерть. Я не могу смириться с этой мыслью, не могу ее принять… Кстати, Михаил Александрович, а может ли человек при помощи психоанализа избавиться от ненависти к кому-то из близких?

– Если захочет, то сможет, Тамара Витальевна.

Вопрос немного удивил Михаила, но он давно привык к тому, что клиенты задают самые неожиданные вопросы.

– Я же просила без отчества! – кокетливо поморщилась Тамара.

– Тогда и вы называйте меня Михаилом.

– Вас неудобно по имени, вы же как доктор…

– Я не доктор, – улыбнулся Михаил. – Я – ваш собеседник. Слушатель, партнер, поводырь, аналитик. Человек, в чьем присутствии можно выговориться, проговорить, осознать и в результате – преодолеть проблему, избавиться от нее. И мы должны общаться на равных. Это принципиально важно.

– Можно сказать – родной человек! – с саркастической улыбочкой поддела Тамара.

– Родные и близкие для этой цели не годятся, поскольку им не хватает специальных знаний, и, кроме того, они – свои, а своим, как это ни парадоксально, всего не скажешь, что-нибудь да утаишь.

– Да, вы правы, – согласилась Тамара. – Самые близкие люди в каком-то смысле являются и самыми далекими.

Первый сеанс – это не сеанс, а взаимная притирка. На первом сеансе больше говорит психоаналитик. Он объясняет пациенту правила взаимодействия, отвечает на вопросы, дает советы. Объясняет, что в психоанализе нет мелочей, объясняет, что задача пациента – рассказывать аналитику все, что только приходит в голову. Все-все, без исключения. Только так аналитик сможет разобраться во внутреннем мире пациента. «Представьте, что мы с вами едем в поезде, вы смотрите в окно и рассказываете мне обо всем, что видите» – это классическое сравнение. Политика максимальной откровенности.

А уже со второго сеанса начинает говорить пациент. Аналитик слушает, мотает на воображаемый ус, уточняет, анализирует, знакомит пациента с выводами и дает советы.

Проявляя гостеприимство, Тамара выехала в коридор, чтобы проводить Михаила до выхода, хотя он и заверил ее, что способен сам найти обратную дорогу. Впрочем, кто ее знает – может, она боится, что Михаил по пути зайдет в одну из комнат (дверей в коридоре было много) и украдет что-либо ценное – картину Рембрандта или, скажем, любимую чашку актрисы Фаины Раневской.

Выглядели проводы так – Тамара молча ехала впереди, а Михаил шел следом, заботясь о том, чтобы не наскочить на медленно катившуюся коляску. Перед самым выходом на улицу, там, где коридор, расширяясь, образовывал нечто вроде холла, они увидели женщину, которая встречала Михаила. Тамара резко остановилась (хорошо еще, что Михаил был начеку и обошлось без «аварии»), обернулась к Михаилу и сказала:

– Это Анна, вдова моего брата. Анечка, познакомься, это мой психоаналитик Михаил Александрович Оболенский. Теперь он станет, часто бывать у нас…

По тому, как дрогнул голос на слове «Анечка» и по тому, как Анна смотрела на Тамару, Михаилу сразу стало ясно, как обе родственницы относятся друг к другу. Точнее не «как», а «насколько плохо».

– Очень приятно, – Анна улыбнулась и протянула Михаилу руку, – простите, что сразу не представилась…

– Сразу? – мгновенно насторожилась Тамара и завертела головой, переводя взгляд с Анны на Михаила и обратно.

Рука у Анны была теплой, мягкой и нежно-бархатистой. Михаилу вдруг захотелось поцеловать ее (проявить галантность, не более того), но он сдержался и ограничился осторожным пожатием. Психоаналитик, целующий ручки у дам, это как-то… несообразно, что ли. И немного смешно, а психоаналитики, так же, как, например, врачи, не могут позволить себе казаться смешными. Завтра же останешься без пациентов.

– Я встречала Михаила Александровича, – голос у Анны был томным, с пикантной ленцой.

– Ты? – удивилась Тамара. – Почему ты? А Яна?

– На кухне чего-то там прорвало, и Яна со Светой были заняты.

«Вот почему мне не предложили ни чая, ни кофе», – подумал Михаил.

– Что прорвало?! – заволновалась Тамара. – Был потоп? А почему мне не сказали?

– Не хотели беспокоить, тем более что все уже позади. Я только что оттуда. Яна домывает пол, а Света чистит морковь для сока.

– Я очень люблю свежевыжатый морковный сок, – Тамара снова обернулась к Михаилу. – Он такой полезный! Стакан утром, стакан вечером.

Анна улыбнулась и открыла уличную дверь. Михаил почувствовал нечто вроде признательности. Не хватало ему еще лекции о целебных свойствах морковного сока.

Тамара осталась в доме, а Анна вышла на крыльцо. Закрыла дверь, спустилась вниз, на мощеную булыжником дорожку, остановилась и спросила у Михаила, удивленного тем, что его провожали до машины:

– Скажите, пожалуйста, Михаил Александрович, а если пациент признается вам, что совершил преступление? Тяжкое? Например, убил кого-то. Что тогда? Вы станете рассказывать об этом или никому не расскажете?

Михаил настолько удивился, что чуть не выронил портфель. Впрочем, здесь, на чистенькой мощеной дорожке, ронять портфель было нестрашно. Тут можно было бы и посидеть без всякого ущерба для костюма.

Пока Михаил собирался с мыслями, Анна смотрела на него, слегка склонив голову набок и уперев в бок правую руку. Воинственность ее позы не осталась незамеченной Михаилом. С другой стороны, может это и не воинственность, а просто привычка.

– Наверное, не расскажу, – наконец-то ответил он.

– Но это же ваш гражданский долг! – с наигранным пафосом возразила Анна.

Михаилу показалось (чисто интуитивно), что интерес у Анны не праздно-отвлеченный, а имеет реальную подоплеку. Интуиции своей Михаил привык доверять.

– Если мой гражданский долг входит в противоречие с долгом профессиональным, то я предпочту следовать профессиональному. Пациент мне доверяет, и я не вправе обмануть его доверия. Взаимное доверие – краеугольный камень нашей совместной работы над проблемами.

– Хорошо, если так, – Анна едва заметно улыбнулась. – Ладно, не буду вас дольше задерживать, Михаил Александрович. Всего доброго и до следующих встреч.

Михаил уехал озадаченным и отчасти заинтригованным. Хотел было даже отказаться от сеансов – позвонить завтра утром, извиниться, сославшись на какие-нибудь обстоятельства, но передумал. Во-первых, отступать непрофессионально и недостойно. Во-вторых, не хотелось портить свою репутацию несерьезным отношением к делу. Сегодня согласился, завтра отказался – это же несерьезно, по-детски. В-третьих, Михаил чувствовал какую-то загадку, интригу, а любопытство – это серьезный стимул, весьма серьезный.

Была и четвертая причина. Михаила чем-то зацепила чувственная, не просто красивая, а эффектно-броская Анна, только он, переполненный впечатлениями, еще не успел этого осознать.

Вернувшись домой, Михаил вооружился ножом, в мгновение ока наделал себе гору бутербродов и сел ужинать. За ужином он обычно смотрел телевизор, бессистемно, по принципу «на что глаз ляжет», но сейчас почему-то стал думать об Анне. В эстетически-благосклонном и немного восторженном ключе – «ах, какая красивая женщина!».

Внешность у Анны и впрямь была впечатляющей. Высокая, стройная, изящная, ноги, правда, чуточку коротковаты для такого роста и, как показалось Михаилу, немного полноваты, но не настолько, чтобы нельзя было, скажем, носить обтягивающие джинсы. Зато руки… руки с длинными тонкими пальцами и миндалевидными ногтями были настолько красивы, что их хотелось поцеловать, нарисовать, словом, как-то выразить свое восхищение ими. Женщины часто портят красивые руки обилием колец, но у Анны колец было всего два – витое обручальное на безымянном пальце левой руки, как и положено вдове, и скромное платиновое колечко с небольшим бриллиантиком на среднем пальце правой. Колечко было из гарнитура, в который также входили сережки и браслет-змейка на правом запястье. Лицо не столько эффектное, сколько красивое. Минимум броскости, минимум косметики, но утонченность сквозила в каждой черточке. Волосы, зачесанные назад и собранные там в строгий пучок, открывали лоб и делали его еще более высоким. Карие глаза манили, так и хотелось всматриваться в них… Так и напрашивалось сравнение с Настасьей Филипповной. «Глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное…». [4]4
  Ф. М. Достоевский.Идиот.


[Закрыть]Любимых писателей у Михаила было всего два – Достоевский и Диккенс. В отношении Достоевского все ясно. Невозможно, наверное, психоаналитику не любить Достоевского, искусного препаратора душ человеческих. У него же что ни книга, то научный анализ, искусно облеченный в художественную форму. Диккенс же в первую очередь привлекал своей обстоятельной манерой повествования. Начинаешь читать и незаметно для себя с головой погружаешься в вымышленный мир, который благодаря обилию деталей неотличим от настоящего. Правда, в психологизме Чарльз Джон Хаффем уступал Федору Михайловичу, но ведь с ним, кажется, сравниться невозможно, не говоря уже о том, чтобы превзойти. Во всяком случае, Михаилу такие авторы не попадались.

Увидев на обложке «Достоевский нашего времени», «второй Достоевский» или что-то еще в этом роде, Михаил непременно покупал книгу в надежде – а вдруг? Начинал читать, закрывал на половине, если уже не на первой главе и относил книгу вниз, туда, где возле почтовых ящиков функционировала стихийная «обменная» библиотека. Как-то раз Михаилу досталась оттуда книга Ухтомского [5]5
  Ухтомский Алексей Алексеевич(1875–1942) – выдающийся российский физиолог, академик Академии наук СССР. Окончил Петербургский университет и работал там же на кафедре физиологии человека и животных, которой заведовал с 1922 по 1942 год. Исследовал проблемы физиологии нервной системы, возможности использования психоанализа. В 1928-м опубликовал книгу «Психоанализ и физиологическая теория поведения».


[Закрыть]«Психоанализ и физиологическая теория поведения», изданная в 1928 году в Ленинграде. Страшно представить, сколько этот раритет стоил бы у букинистов!

Напомнив себе, что профессиональнее было бы уделять внимание не столько внешности Анны, сколько внутреннему миру Тамары, своей пациентки, Михаил тем не менее продолжил думать об Анне. Теперь он попытался срочно отыскать в ее внешности недостатки, а то ведь так и влюбиться недолго. Влюбляются-то во внешность, это уже потом постепенно внутрь заглядывают и по мере ознакомления с внутренним миром корректируют свое чувство. Иногда в результате подобной коррекции симпатии переходят в антипатии. Иногда к моменту этого перехода у пары уже растет ребенок. Так было и у Михаила. Сначала он списывал подмеченные минусы на привыкание друг к другу, потом – на беременность, потом на героизм материнства, пока наконец не понял, что рядом с ним живет совершенно чужой ему человек. Да к тому же не склонный к мирному сосуществованию.

Придравшись к губам («тонковаты») и к груди («могла бы быть и побольше»), Михаил счел задание, данное самому себе, выполненным. Быстро доел последний бутерброд, принял душ и завалился спать.

3

– Каждый день я начинаю с того, что пытаюсь встать с постели. Полвека, можно сказать, прошло, а я все никак не свыкнусь с тем, что не могу ходить. Вы думаете, что я притворяюсь? Нет, нисколько. Каждое утро я просыпаюсь резвой девчонкой, которой хочется вскочить и поскорее бежать куда-нибудь. Бежать сломя голову, не разбирая дороги…

Михаил прекрасно понимал, что Тамара говорит неправду, но не мешал ей и никак не выказывал своего недоверия. Он понимал, что пациентке хочется поговорить с новым собеседником о своей инвалидности, вечной своей проблеме. Чем скорее она выговорится, тем лучше. Да и потом, люди часто заблуждаются в отношении причины своего психологического дискомфорта. Вполне возможно, что депрессия Тамары не столько вызвана смертью ее брата, сколько тем, что она до сих пор не смогла принять свое состояние, свыкнуться с ограничением возможностей, не смогла научиться жить в новом состоянии. Но вот то, что каждое утро она просыпается и не помнит, – это все же неправда.

– А потом смотрю на ноги и все вспоминаю. Я, знаете ли, Михаил, как-то сразу поняла, что больше ходить не смогу. Сколько мне было – семь лет всего, а я уже многое понимала. Мама носилась со мной по докторам, делала всякие упражнения моими ногами, я держалась руками за поручни, а она переставляла мои ноги, сгибала их… На массажистов ухнули целое состояние. В одного я даже влюбилась, он был такой мужественный и очень суровый. Взглянет – как кнутом обожжет. А руки сильные и ласковые-ласковые… Я просто млела, когда он касался меня, впрочем, это неважно. Даже стыдно…

– Тамара, ваша задача – излагать мне все мысли, которые приходят вам в голову, – напомнил Михаил, – излагать подробно, ничего не отбрасывая, ничем не пренебрегая. Пусть эти мысли кажутся вам неважными, абсурдными, аморальными, эгоистичными, оскорбительными для окружающих, в том числе и для меня, вы все равно их озвучиваете. В психических процессах нет и не может быть ничего случайного, все имеет значение, все несет в себе информацию. Откровенность и доверие определяют эффективность нашей совместной работы. Прошу учитывать, что я никак не стану оценивать то, что вы мне расскажете, и осуждать вас тем более не стану, я буду только анализировать полученную информацию. Ведь я же психоаналитик. Кроме мыслей, меня интересуют ваши ощущения. Все, любые, от головной боли до панического страха…

– А в этом реально есть смысл? – нахмурилась Тамара. – Вы не подумайте, я не иду на попятный…

– Вы вправе пойти на попятный, когда захотите. Вы вправе выйти из анализа в любой момент, вы вправе отменять сеансы. Вы никому ничего не должны – помните это. А польза реально есть. Рано или поздно вы начнете отражать в вашем рассказе бессознательное. Эти процессы могут остаться скрытыми для вас, но я их замечу, обращу на них ваше внимание и мы начнем их исследовать. Если у вас нет вопросов, то давайте продолжим.

– Давайте, – Тамара выдавила из себя улыбку. – Сейчас, только соберусь с мыслями…

– Расслабьтесь и говорите, что на ум придет, – поправил Михаил. – Так будет правильнее.

– Тема действительно любая, по моему выбору?

Михаил кивнул, пытаясь угадать, о чем сейчас пойдет речь. Тему сеанса практически всегда определяет пациент, психоаналитик может разве что попросить вернуться к какому-то моменту и что-то пояснить.

Пауза немного затянулась, но Михаил никогда не торопил своих пациентов. Можно и помолчать, главное, чтобы молчание не растягивалось на весь сеанс, ибо какой тогда во всем этом смысл.

– Кстати, Михаил, прошу прощения за бестактный вопрос, но раз уж пришло на ум, то… Скажите, а как далеко простирается ваша конфиденциальность?

– Простите, не понял?

– Все, что я скажу, останется между нами? – Тамара, не моргая, смотрела в глаза Михаила, словно пытаясь прочесть в них правдивый ответ. – Несмотря ни на что?

– Несмотря ни на что, – подтвердил Михаил.

– А если я скажу, что совершила преступление, тогда что?

«Семейное это у них, что ли?» – подумал Михаил и ответил:

– И тогда я ничего никому не скажу.

– Даже если узнаете, что в нашем подвале умирает от пыток несколько ни в чем не повинных людей?! – Тамара недоверчиво прищурилась. – Даже тогда?

– Тогда, наверное, скажу, – вынужденно признался Михаил.

– Непременно скажете! – удовлетворенно констатировала Тамара. – Всегда и во всем есть пределы, рамки. Поэтому я и интересуюсь пределами конфиденциальности.

– Тамара, у вас в подвале сейчас кто-то умирает от пыток? – Михаил намеренно подбавил в голос немного металла.

– Нет, конечно, – Тамара, как показалось Михаилу, немного растерялась.

– Тогда давайте не будем моделировать всякие… хм-м, пикантные ситуации, ладно? Давайте говорить о том, что есть, и о том, что было, ничего не выдумывая и не строя предположений. А на мое молчание можете рассчитывать, но если сложилось так, что вы не испытываете ко мне доверия, то нам лучше расстаться. Доверие – вот основа основ наших основ.

Шутки, пусть и не очень смешные, превосходно разряжают обстановку. Шутки служат своеобразным сигналом благополучия, дают понять, что все хорошо.

– Когда-то основой основ наших основ был марксизм-ленинизм, – Тамара прикрыла глаза, словно погружаясь в воспоминания. – Как давно это было. А я все помню. У меня очень хорошая память, потому что каждое событие, каждое впечатление, и плохое, и хорошее, я переживаю по нескольку раз. Чем еще заняться несчастной калеке? Чтение утомляет, от телевизора меня тошнит, все любимые фильмы пересмотрены по сто раз… Остается одно – вспоминать. И я вспоминаю! Всё вспоминаю!

Ее тихий голос вдруг ни с того ни с сего отвердел, в нем зазвучали новые, резкие нотки.

– Вы хотите знать, как я дошла до такой жизни?! – Тамара с силой хлопнула ладонями по подлокотникам своего кресла.

– Если вы хотите поговорить об этом, то хочу.

– Меня сделал инвалидом мой брат! Я говорю о Максиме, других братьев у меня не было. Это было лето, последнее лето моего детства, если можно так выразиться, потому что потом детства уже не было. Маме удалось записать меня в ту же школу, что и Максима, это была двадцать вторая английская спецшкола, куда просто так, с улицы, никого не брали. Слышали о такой?

Михаил отрицательно покачал головой.

– Впрочем, о чем это я? – спохватилась Тамара. – Там давно, наверное, другая школа с другим номером. А тогда, в шестидесятых годах прошлого века… Боже, как же это ужасно звучит «шестидесятые года прошлого века» применительно к собственному детству! Короче говоря, это была очень крутая школа. И в шестидесятые, и в семидесятые, и в восьмидесятые… Макс попал в эту школу благодаря маминой подруге, которая работала там завучем, но буквально через год ее уволили. Какие-то неприятности случились по работе. А в отношении меня маме удалось организовать звонок из Краснопресненского райкома партии. Вы думаете, что так легко было организовать такой звонок? Отнюдь! Но маме удалось. Но школа к моей беде не имеет никакого отношения, это я так, к слову. В июне нас с Максом отправили к бабушке в Бронницы. Вроде как на дачу – бабушка жила в собственном доме. Макс окончил четвертый класс, и родители купили ему велосипед. Настоящий велосипед, двухколесный «Орленок», почти как взрослый. Вот на этом велосипеде Макс и решил меня прокатить. Усадил на багажник, велел держаться за него покрепче и ка-а-ак рванул с места. Я испугалась, кричала, просила остановиться, но Макс только смеялся и налегал на педали. Ему всегда нравилось пугать меня и смеяться над моими страхами. То он мне рассказывал про черного дровосека, который крадет маленьких детей и рубит их топором, то пугал меня волком, якобы живущим в овраге рядом с бабушкиным домом, то еще чем. И на велосипеде он решил меня прокатить не для того, чтобы доставить удовольствие, а из желания поиздеваться. Закончилось все тем, что я упала, ударилась спиной о бордюрный камень и сломала себе позвоночник. Самое интересное в этой истории то, что Макс даже не заметил, как я упала. Он унесся далеко вперед и вернулся через некоторое время, когда меня уже увезли в больницу. Представляете?

– Представляю, – коротко ответил Михаил.

– Я так его ненавидела… – Тамара прикрыла глаза рукой, – кто бы знал, как я его ненавидела. Я его до сих пор ненавижу. Макса нет, а ненависть осталась… А я думала, что все пройдет. Наверное, это плохо – ненавидеть покойников?

– Ненависть – это всегда плохо. Она в первую очередь отравляет жизнь вам…

– Да-да, конечно! – Тамара убрала руку от глаз и кивнула несколько раз подряд. – Только мою жизнь эта ненависть и отравляла! Максу-то что? Ему все как с гуся вода! Он, кажется, и не переживал нисколько. Однажды даже высказался в том духе, что я, мол, сама виновата. Плохо держалась, вот и упала. Отец, услышав это, залепил Максу пощечину, а мама долго с ним не разговаривала… А я была готова убить его. Просыпалась ночью и представляла, как я тихонько перелезаю в коляску, забираю с собой подушку, подъезжаю к спящему Максу, кладу подушку ему на лицо и наваливаюсь на нее…

Михаил подумал о том, что брат Тамары вполне мог умереть не своей смертью. Очень даже мог. Ну и семейство, однако, прямо Стюарты какие-то. Только непонятно, почему при подобных взаимоотношениях смерть брата переживается так тяжело, что требуется помощь психоаналитика. Нестыковочка.

Спрашивать впрямую, ловить на лжи – бестактно и бессмысленно. Психоаналитик не следователь и пациента не допрашивает. И, разумеется, никакой ответственности за дачу ложных показаний здесь нет и быть не может. Пойманный на лжи соврет еще раз. И еще, и еще… Гулять – так гулять, врать – так врать. Правду надо осторожно вытаскивать на поверхность, подобно тому, как вытаскивает из глубин рыбак крупную сильную рыбу. Одно неверное движение, один поспешный рывок – и вытащишь пустой крючок.

Под конец сеанса у Тамары закружилась голова. На звон старинного медного колокольчика, надраенного до ослепительного блеска, прибежала горничная, измерила давление, покачала головой (видимо, давление подскочило), дала Тамаре каких-то таблеток, поблагодарила Михаила, вся помощь которого заключалась в том, что он налил в стакан воду из бутылки, и увезла Тамару в спальню.

Михаил вышел в коридор, где сразу же столкнулся с Анной.

– А я за вами, Михаил! – объявила она, широко и радушно улыбаясь. – Не составите ли мне компанию? Если, конечно, у вас есть время…

– Время у меня есть, – не глядя на часы, ответил Михаил. – А что мы будем делать?

– Просто выпьем кофе, – Анна улыбнулась и повела бровью, словно давая понять, что одним только кофе дело может не ограничиться. – Я заядлая кофеманка, пью кофе для того, чтобы взбодриться, и для того, чтобы заснуть.

Михаил помешкал с ответом, потому что залюбовался Анной. Сегодня на ней было облегающее зеленое платье без рукавов, простое, но в то же время выглядевшее очень элегантно и прекрасно подчеркивающее все достоинства Анниной фигуры.

– Если вы не пьете кофе, я заварю вам чай. Благодаря Тамаре у нас весьма впечатляющая коллекция чаев. А от мужа осталось до черта крепких напитков…

– Благодарю вас, – церемонно ответил Михаил, – но я за рулем, так что крепкие напитки отпадают.

Даже если бы и не за рулем. Было что-то отталкивающее в распитии напитков, оставшихся после чьей-то смерти. Ничего, конечно, такого, ибо никто не вечен под луной, но что-то все же коробило.

– А кофе? – повторила Анна, откидывая рукой со лба непослушную прядь. – Я могу извратиться как угодно – с корицей, с мускатным орехом, с имбирем, с лимоном…

В словах «я могу извратиться как угодно» Михаилу послышался многообещающий намек.

– Достаточно будет крепкого кофе без сахара, – ответил он.

– О! Это по-мужски! – одобрила Анна. – В наш рафинированный век настоящие мужчины редкость. Или гламурные подонки, или брутальное быдло.

– Я думаю, что вы слишком строги в суждениях, – улыбнулся Михаил.

– Я строга? – удивилась Анна, и удивление ее выглядело непритворным. – Да знали бы вы мужчин так, как знаю их я, вы бы сказали, что я слишком снисходительна!

Она развернулась и пошла по коридору, давая Михаилу возможность идти позади и наслаждаться созерцанием. Михаил и наслаждался. Отчасти как эстет и ценитель красоты во всех ее проявлениях, отчасти как мужчина, обуреваемый мужскими чувствами, эмоциями, инстинктами. А сладкий запах духов, шлейфом тянувшийся за Анной, добавлял этому созерцанию шарма.

Кухня оказалась не просто кухней, а еще и чем-то вроде гостиной с длинным, во всю стену, диваном и двумя приставленными к нему столами.

– Здесь обычно во время приемов находятся водители и «тушканчики», – прокомментировала Анна.

– Тушканчики? – переспросил Михаил.

– Ну да, тушканчики, – улыбнулась Анна. – Макс так называл телохранителей. Они охраняют хозяйскую тушу, сокращенно – тушку, значит, тушканчики. Мой покойный муж не имел телохранителей и считал их бесполезными дармоедами. Он считал, что надо правильно вести дела, не наступать никому на горло, вовремя решать спорные вопросы, уметь договариваться и все такое. А телохранители – это блажь. От выстрела из гранатомета никакой телохранитель не спасет.

– Я думаю, что он был прав.

– А я думаю, что он просто хотел сэкономить, – обронила Анна. – Располагайтесь, я сейчас.

Михаил расположился на диване, оказавшемся очень удобным – в меру мягким и спинка поставлена под правильным углом. Портфель поставил на пол.

К кофе Анна подала сладости в «трехэтажной» вазе, которые так и простояли нетронутыми. Кофе вопреки ожиданиям Михаила, привыкшего пить этот напиток из относительно небольших, а то и из совсем крошечных чашечек, Анна разлила в две большие красные чашки. На той, что досталась Михаилу, было написано «The Strongest Coffee in the World», а на Анниной красовалась лаконичная надпись: «The Boss».

«Бессознательная расстановка приоритетов», – подумал Михаил и улыбнулся.

Улыбка была едва заметной, но Анна, севшая не на диван, что было бы совсем уж интимно, а на стул по другую сторону стола, ее заметила.

– Понравился кофе? – спросила она.

– Выше всяких похвал! – ответил Михаил. – И порция впечатляющая.

Он немного преувеличил. Кофе был просто хорошим. Крепким и ароматным.

– Это чтобы не отвлекаться в ходе разговора, – пояснила Анна. – Знаете, я хотела поприсутствовать на одном из ваших сеансов с Тамарой, но она встретила эту идею в штыки.

– И правильно сделала, – одобрил Михаил. – Психоанализ – дело сугубо интимное, свидетели здесь не нужны. Они даже противопоказаны.

– Так я не с какой-то там целью, а чисто полюбопытствовать. В кино психоанализ выглядит как прикольные ответы на прикольные вопросы, а так интересно узнать, как все происходит на самом деле!

– Зачем?

– Любопытно, – Анна улыбнулась так обворожительно, что Михаил чуть не поперхнулся кофе. – Мне интересно, что представляют собой сеансы психоанализа.

– Это общение, во время которого пациент говорит, а психоаналитик слушает. Прикольные вопросы и прикольные ответы – это нисколько не психоанализ. Я не столько задаю вопросы пациентам, сколько их слушаю. Слушаю и делаю выводы.

– То есть к вам приходят для того, чтобы выговориться? Облегчить, так сказать, душу?

– В общем-то – да. Но, кроме облегчения, бывает и другая польза. Анализируя то, что мне говорят пациенты, помогаю им решить их проблемы. Не решаю, заметьте, а помогаю решить.

– То есть вы слушаете, что вам несет Тамара, и…

– Прошу прощения! – Михаил поставил чашку на стол и поднял вверх обе руки, обратив их ладонями к Анне. – Я могу говорить с вами о психоанализе при одном условии! Никаких имен. Никаких переходов на личности, пусть даже и случайных. Наша этика во многом схожа с врачебной. Полная приватность и абсолютная секретность.