Текст книги "Вестники времен"
Автор книги: Андрей Мартьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Когда они гонялись друг за другом, путаясь в траве и падая, и разбудили Гунтера, Иветта, распалившись, похоже и вправду готова была принять германца в их альков…
В конце концов Адам и Ева выдохлись и устроились в сене передохнуть.
– Ну, что, тебе понравилось? – спросил сэр Мишель, поглаживая Иветту по голому плечику. Та только потянулась, как кошка, и блаженно вздохнула.
– Слушай, а если ты… хм… заболеешь, как и твоя сестричка? Тебя родственники, часом, не утопят? Было бы очень жаль…
– А у нас с Гретой нет никого. Отца позапрошлой зимой волк задрал, когда он пошел в лес хворост собирать, мать помыкалась да и за ним отправилась. Так и живем вдвоем, работаем вот на кухне, о еде не беспокоимся.
– Бедняжки, – посочувствовал сэр Мишель и поцеловал Иветту в темя.
– Привыкли… – пожала плечами девушка и серьезно добавила: – А дитя родится – Мишелем окрещу, ежели мальчик будет.
– Тебя и замуж никто не возьмет с дитем, прижитым… догадаются уж от кого, – вздохнул сэр Мишель. Иветта усмехнулась, приподнявшись на локте:
– Да кому я нужна-то такая? С ребенком или без – все одно…
– Мне нужна… – убедительно сказал сэр Мишель и в подтверждение своим словам повернулся, обнял Иветту и провел рукой по ее бедру. Но девушка мягко отстранила собравшегося было продолжить прерванную игру сэра Мишеля и тихо сказала:
– Я устала, потом…
Сэр Мишель и сам почувствовал, что силы пока еще не вернулись к нему, и откинулся на спину. Они немного помолчали, рыцарь начал было погружаться в сон, но голос девушки разбудил его.
– Да, вы, сударь, сразу видно – вежливый, умеете с девушками красиво обращаться, – сонным голосом бормотала Иветта. – Не то что сарацины проклятые…
– Кто? – сэр Мишель тряхнул волосами и удивленно посмотрел на Иветту. – Какие такие сарацины? Ты что, во сне разговариваешь?
– И не во сне вовсе, – капризно ответила та. – Вчера вот останавливался у батюшки вашего проезжий, сэр Понтий, а у него слуги – сарацины. Такие страшные – морды черные, говорят, будто каркают или чихают, как ввалятся в кухню и давай девок лапать. Я еле удрала, не знаю, что уж там было, но кажется они Сванхильд, потаскунью эту, завлекли в сарай и… Сами понимаете. Ужас какой! Народится еще волчонок какой, кто их знает, нечестивых…
Сэр Мишель не слушал Иветту. Понтий, бастард Ломбардский? К папе заявился? Интересно, зачем?
– …Слава Богу, на рассвете их выставили. Кстати, и господин-то их не больно вежлив был, – продолжала Иветта. – Я, когда пришла утром, увидела, как его выпроваживали. У ворот четверо наших парней с арбалетами стояли, а сам барон Александр с обнаженным мечом в руке шел за сэром Понтием. Ну, тот сел на лошадь, сарацинов своих свистнул да и уехал.
– Что же он такого натворил? – спросил сэр Мишель.
– Да я толком не знаю, люди говорят – напился, буянить стал, с бароном дерзко говорил. Они даже едва на мечах не подрались, только хозяин не стал с пьяным связываться, а велел на рассвете убираться подобру-поздорову.
«Да уж, на сэра Понтия это вполне похоже, если вспомнить, как он с отцом Колумбаном, святым отшельником, обращался, – подумал сэр Мишель. – Кстати, что он здесь вынюхивал? Надо будет у папы спросить. Не к добру это все…»
– Пойду я, сударь, светать начинает. Да и сестрицу надо будет проведать. Я уходила – к ней повитуха пришла, роды вроде бы начались.
«Роды? – недоуменно нахмурился сэр Мишель. – Ах, да, я был здесь последний раз поздней осенью, в ноябре, холодно уже было, зима подбиралась. Я расстался тогда навсегда с королем Генрихом и его сыном Годфри… Впрочем, с последним, надеюсь, еще доведется встретиться, отблагодарить бы надо за посвящение в рыцарский сан…»
– Иди, раз дело такое, – вздохнул сэр Мишель, отбросив воспоминания, и стал рыться в сене в поисках рубашки и штанов.
Одевшись, они спустились во двор. Солнце еще не поднялось из-за холмов, лишь небо на востоке налилось золотисто-розовым светом, и побледнели звезды. Двор был безлюден, но сэр Мишель на всякий случай хорошенько осмотрелся и прислушался, прежде чем выйти из-за сарая.
Он проводил Иветту до потайной калитки, спрятанной в разросшихся кустах белого шиповника, которые посадила чуть меньше двадцати лет назад баронесса Юлиана. После ее смерти никто не занимался садом, не подстригал кусты, и они росли свободно, образовав вдоль стен баронской фортеции колючие заросли, источавшие весь июнь густой аромат. Перед калиткой ветки были обломаны или загнуты в сторону, так что образовалось нечто вроде арки. Обменявшись с сэром Мишелем долгим поцелуем, Иветта, сжимая в ладошке подарок, предназначавшийся новорожденному племяннику – две необычные серебряные монетки с орлом, сидящим на венке, нырнула под естественную арку, а рыцарь шепнул ей вслед:
– Привет передавай Грете!
Замок постепенно просыпался. В курятнике заголосил петух, его первый утренний крик подхватил еще один, а чуть погодя, из ближайшей деревни донеслась приглушенная расстоянием петушиная перекличка. Замычала корова, требуя, чтобы ее подоили, послышался чей-то громкий протяжный зевок, кашель, захныкал ребенок, видимо, не желая просыпаться и покидать теплую постельку. Скрипнула дверь одного из домов, где жила прислуга, и на пороге показалась высокая дородная девица. Подняв стоявшую возле стены деревянную кадку, она взяла ее под руку, утвердив один край на талии, и не спеша поплыла к колодцу. Сэр Мишель, уже подходивший к сеновалу, остановился и невольно залюбовался.
Девица была выше его на полторы головы, грудастая, с широкими округлыми бедрами, и вдобавок имела огненно-рыжие густые волосы, обрамлявшие круглое свежее лицо, усыпанное крупными яркими веснушками. Подойдя к колодцу, она поставила кадку на каменный обод, откинула с плеч толстые тяжелые косы и подмигнула сэру Мишелю. И тотчас его осенило.
Он подошел к рыжеволосой красавице, сказал ей что-то на ухо, причем ей пришлось слегка нагнуться, задев рыцаря полной грудью, после чего девица, засмеявшись грудным баском, потрепала сэра Мишеля по щеке, чмокнула в лоб и, покачивая бедрами так аппетитно, что у рыцаря едва слюнки не потекли, будто и не было утомительного амурного приключения с Иветтой, направилась к сеновалу. В дверях она обернулась и помахала сэру Мишелю полной веснушчатой рукой.
Сэр Мишель отлично помнил любвеобильность германской девицы по имени Сванхильд, дочери старой служанки почившей баронессы Юлианы, любвеобильность столь щедрую, что у рыцаря не всегда хватало сил доставить ей полное счастье. А Джонни наверняка было завидно в эту ночь, когда они с Иветтой бесились наверху, это он из вежливости не принял ее предложение. Так пусть насладится жизнью со Сванхильд, благо они, почитай, одной крови и, должно быть, темперамента…
Представляя радость, которую доставит его подарочек верному оруженосцу, Мишель уселся на край колодца и стал ждать. Уж очень хотелось сэру рыцарю узнать, чем все кончится.
Конец пришел неожиданно и был отнюдь не столь радужным как предполагалось. Дверь сарая со стуком отворилась, едва не слетев с петель, в проеме возникла Сванхильд, растрепанная, покрасневшая и невероятно злая. Размашистым шагом она приблизилась к колодцу, не глядя на притихшего, недоумевающего сэра Мишеля, швырнула кожаное ведро в гулкую глубину, в два прихвата вытянула наполненную бадейку, расплескав половину и, отведя локти назад от души окатила рыцаря ледяной водой. Сэр Мишель чудом удержался на каменной кладке, избежав падения в бездонный колодец, вскочил, отбежал назад и, задыхаясь, взвизгнул:
– Ты что, дура, спятила?
– Это я-то? – хакнула Сванхильд, уперев кулаки в крутые бока. – Я как раз нормальная, а ваш оруженосец… скаженный! А вы тоже хорош, сынок баронский! Я вам что, корова какая, чтоб меня дарить всяким… Он же меня чуть не прибил!
Голос буйной красавицы гремел на весь двор, из окон высунулось несколько любопытных физиономий, затявкали проснувшиеся собаки. Сэр Мишель оттянул пальцами промокшую насквозь рубашку, громко выругался и, не обращая внимания на постепенно скапливающийя люд, вскричал:
– А я здесь причем? Ты зачем меня облила, я же вчера только мылся. Два раза даже!
– Пыл кобелиный охладить! – парировала Сванхильд, выплескивая вновь набранную бадью в кадку.
На пороге сарая показался Гунтер, но увидев бушующую валькирию, скрылся в спасительном полумраке.
– Да как ты со мной разговариваешь, девка! – не уступал ей сэр Мишель, не решаясь, однако, приблизиться к колодцу.
– Как умею, так и разговариваю! – и продолжая оглашать двор возмущенными криками насчет избалованных благородных негодяев, наглых баронских сыночков, так и норовящих забавы ради обидеть скромную девушку, Сванхильд, утвердив кадку на том месте, что у других женщин называется талией, вперевалку направилась к пристройке.
Позади сэра Мишеля послышался осторожный голос с усилившимся акцентом:
– Ушла, слава тебе Господи…
Сэр Мишель резко обернулся и раскрыв рот некоторое время смотрел на взъерошенного спросонья и испуганного оруженосца, сменившего свою шутовскую одежку на нормальное платье.
– Ты что с ней сделал? – медленно проговорил рыцарь. – Чего Сванхильд так вызверилась?
Гунтер ошалело глядел в сторону, куда ушла жуткая рыжая валькирия, потом перевел взгляд на возмущенно сопящего сэра Мишеля, уверенного, что германец попытался совершить над добрячкой Сванхильд непонятное непотребство, отчего бедная женщина и пришла в жуткое неистовство.
– Я-то здесь причем? – искренне изумился Гунтер. – Я проснулся, стал переодеваться, а тут…
Получилось же следующее: только германец успел натянуть новенькие, хрустящие, туго охватившие ноги штаны, как дверь отворилась и на пороге нарисовалась гигантская фигура, заслонявшая собой золотистый утренний свет. Фигура вплыла в сарай и, нависнув всей своей мощью над обомлевшим Гунтером, принялась неторопливо развязывать шнурок на бюсте, сопровождая сие действие такими словами, произнесенными густейшим контральто:
– Дождался, милый, своей курочки?
– Какая… к-курочка… – мотнул головой доблестный оруженосец, на всякий случай медленно отползая подальше – в случае, если бы фигура рухнула на него всей своей тяжестью (а она, видимо, и собиралась сделать это), германец был бы раздавлен в лепешку.
– Меня звать Сванхильд, – пророкотала дева, выкраивая на своем рябом от веснушек лице некое подобие милой улыбочки.
Гунтеру искренне захотелось закричать: «Мама!» и оказаться как можно дальше от замка Фармер. Какое это, к бесу, средневековье? Разврат сплошной!
Когда лиф простецкого платья Сванхильд начал недвусмысленно сползать вниз, обнажая веснушчатые плечи и внушительные молочно белые дыни, которые лишь с натяжкой можно назвать грудями, Гунтер откатился к самой стене сарая и начал медленно вставать на ноги. Колени, что характерно, дрожали.
– Ты со мной играешь, петушок? – осведомилась красавица, продолжая обнажаться, и медленно подходить к прижавшемуся к стене германцу. В голове его немедленно возникла ассоциация с наезжающим на него танком «Колоссаль». Видел такой однажды, в музее.
– Не играю, – мотнул головой Гунтер. – Шли бы вы о-отсюда, сударыня, восвояси. Не мешайте одеваться…
– Суда-арыня… – протянула Сванхильд, осклабившись. – Да какая ж я тебе сударыня, дурачок? Иди поближе, медовый мой… Чего ты хочешь от меня?
– Чего я хочу? – Гунтер от смущения и неожиданности никак не мог сообразить, что же следует сделать, сказать, чтобы освободить себя от неотвратимо приближающихся объятий рыжего монстра в юбке. Еще немного, она просто-напросто придушит его… Когда пухлые тяжелые руки обвили шею германца, тот понял, что это конец, а раз терять ему нечего, значить надо сражаться до последнего. Позабыв все слова на норманно-француском, Гунтер выкрикивая на немецком что-то о профилактике демографического взрыва, стал выворачиваться что было сил и, наконец, не рассчитав, съездил восхитительной соотечественнице коленом в мягкий округлый живот. Возмездие не заставило себя ждать, и, спустя миг, Гунтер полетел через весь сарай в кучу соломы, отброшенный увесистой оплеухой. Рухнув у противоположной стены, германец гадал, сломали ему шею или просто вывихнули, а разгневанная дева принялась яростно зашнуровывать лиф на платье, смачно плюнула и, пинком открыв дверь, вывалилась из сарая во двор.
– Тьфу… женщина-катастрофа, – проворчал Гунтер, ощупывая горевшее ухо, пострадавшее от праведной злобы удивительной девы.
…К финалу этой душераздирающей истории сэр Мишель сидел в пыли, согнувшись в три погибели и держась за живот, стонал, не в состоянии смеяться нормально.
Только теперь Гунтер начал соображать, что валькирия была подослана ему сэром рыцарем с совершенно определенными целями, и бурно возмутился:
– Ты, скотина, если еще раз…
– В чем дело? – раздался за его спиной голос барона Александра. Даже увидев отца, бедный сэр Мишель не мог остановиться, и продолжал тихо ржать. Барон, приподняв бровь, оглядывал трясущегося от хохота сына и его оруженосца, ухо которого приобрело цвет спелой малины. Однако, беды Гунтера на этом не закончились. Из дверей кухни вновь показалась красавица Сванхильд, нагруженная пустыми кожаными бадьями и с грацией откормленной на убой хавроньи и целеустремленностью быка, направилась к колодцу. Уже издалека донесся ее грудной голос с мягкой хрипотцой:
– Нет, вы подумайте, господин барон, это что ж творится-то на белом свете! Меня, честную девушку, каждое воскресенье ходящую к святой мессе и исповеди, богобоязненную, обманом заманить в сарай для непотребного промысла! Думаете вам, благородным, законы Божьи не писаны?
Сэр Мишель опрокинулся на спину и тихонько завыл. Из под зажмуренных век текли слезы. Гунтер, потупив взор, созерцал носки своих яловых сапог, которые не стал менять на местную обувь, и покраснел так, что цвет лица практически слился с багрянцем травмированного уха. Немедленно появилась мысль, что барон тут же выставит его взашей вместе с сэром Мишелем. Ладно, к выходкам сыночка проклятый феодал попривык уже, а тут еще и оруженосец такой же. Если не хуже. Средневековье, черт возьми…
Продолжая жаловаться на бесчинства сэра Мишеля и его порочного дружка, Сванхильд снова набрала воды и двинулась обратно, к кухне.
Барон Александр, фыркая, проводил ее взглядом и тихо сказал:
– Первая потаскушка в округе, а строит из себя… А ты, оруженосец из Германии, думай впредь, с кем связываешься.
Сэр Мишель уселся, не имея сил встать на ноги, и, утирая слезы, проговорил:
– Папа, это я послал Сванхильд к Джонни… Думал, ему понравится. Гы-ы-ы…
Барон ухмыльнулся – шутка была удачной, – но сразу же с притворной суровостью сдвинув брови, отчетливо произнес:
– Не у всех же такие запросы, как у тебя, сын мой. Ладно, придете потом ко мне, поговорим. Может, к делу вас приставлю какому.
Как только барон де Фармер удалился, Гунтер размахнулся и крепко треснул сэра Мишеля по затылку. Тот, ткнувшись носом в колени и мгновенно перестав смеяться, обиженно взглянул на него:
– Ты чего? Больно ведь!
– Ну и дурень же ты. А еще рыцарь… – германец по привычке попытался сунуть руки в карманы, до которых в XII веке еще не додумались (надо будет исправить это упущение и приказать пришить!) развернулся и зашагал к сараю, намереваясь привести в порядок свою форму, упаковать в сукно и потом отнести отцу Колумбану на хранение.
А старец явно что-то знает…
* * *
– Слушай, а покажи мне замок, – предложил Гунтер, видя искреннее смущение рыцаря по поводу своей неудачной выходки и не имея привычки долго держать зло. Он знал, что немного погодя происшествие со Сванхильд покажется ему таким же смешным, как и сэру Мишелю.
– А что там смотреть? – удивился тот. – Ты же говорил, у тебя поместье есть.
Сэр Мишель был уверенным, что в будущем, откуда прилетел на Люфтваффе Джонни, все осталось таким же, как и сейчас, разве что с небольшими изменениями, типа прирученных драконов и прочих «машьин». Норманн уже прояснил, что штуковина под названием «автомат», та самая, ради которой пришлось прыгать в горящий сарай Рыжего Уилли (и не зря, сказать по чести), вовсе не волшебный жезл из песен менестрелей о короле Артуре Пендрагоне и колдуне Мерлине, а род оружия наподобие арбалета. Только, как объяснил Гунтер, стреляет оно не стальными болтами, а маленькими свинцовыми шариками или заостренными штырьками. Почему при этом автомат ужасно хлопает, сэр Мишель совсем не понял, хотя Гунтер честно пытался объяснить рыцарю про порох и пороховые газы, выталкивающие пулю.
Целый час, пока Сванхильд с помощницами готовили утреннюю трапезу, а господин барон ездил в близлежащую деревеньку разбираться с непонятной для Гунтера жалобой арендаторов, сэр Мишель водил оруженосца по замку Фармер, с гордостью показывая все, от пропыленного чердака донжона до роскошного, по мнению германца, для XII века туалета – как рассказал рыцарь, такие вот отхожие места строились норманнами и двести, и триста лет назад, а то и еще раньше. Но более всего Гунтера поразили не гигиенические ухищрения феодалов, а совершенно потрясающая встреча, случившаяся на третьем, самом верхнем этаже башни, возле лесенки на чердак.
Из укромного уголка, образованного наклонным всходом, и округлой каменной стеной донжона на свет, падающий из узкой бойницы, выбралось странное существо, напоминавшее помесь кошки и енота. Круглые кошачьи глаза с вертикальным зрачком, всклокоченная полосатая черно-серая шерстка, квадратные ушки с небольшими кисточками и короткий, будто бы обрубленный хвост. И передние лапы один к одному напоминающие детские ручки, только поросшие темным пухом, с пальцами, оканчивающимися неострыми, но заметными коготками. Зверек неторопливо вышел из закутка, спокойно прошествовал мимо замершего сэра Мишеля и удивленного Гунтера, решившего, что это, наверное, вымершее к двадцатому веку животное, и, наконец, присел за задние лапки, сложив передние на мохнатой груди.
– Это что? – поинтересовался Гунтер, кивая в сторону непонятной твари, смотревшей на него с явным недоверием и по кроличьи шевелившей черным мокрым носом.
– Тише, спугнешь! – шикнул сэр Мишель. – Разве домовых никогда не видел? Хорошая примета, когда домовой показывается, особенно средь бела дня. Молчи и смотри. Бояться нечего, не укусит.
Гунтер почувствовал, что ноги перестают держать его, и он медленно съехать по стенке вниз. Мама дорогая, какие, к дьяволу, домовые? Где я? В сказке или романе Томаса Мэлори?
– Их не бывает, домовых… – простонал Гунтер, созерцая мохнатого малыша, чьи глазки смотрели на удивление осмысленно для твари бессловесной. После его слов домовой совершенно по человечески вздохнул и четким писклявым голосом сказал:
– Это тебя не бывает. Совсем.
– Я бываю… я есть, – ошеломленно пробормотал германец, до сознания которого стало доходить, что зверек, вдобавок, прекрасно говорит на норманно-французском. И даже без акцента.
Домовой махнул ручкой, скривился, обнажив миниатюрные зубки, как у ребенка лет пяти, и поковылял куда-то в полумрак коридора. Спустя минуту оттуда донесся его голос:
– Ты в меня не веришь? И я в тебя не верю. Вот так.
Сэр Мишель был в совершенном восторге – осуществилась мечта детства: много раз виденный добрый знакомец, домовой замка Фармер, доселе всегда молчавший при встречах с баронским сыном, вдруг заговорил. К тому, что в замке живет это небольшое, но очень полезное в хозяйстве существо, все домочадцы относились благожелательно, да и как же быть иначе? Кто прогонит крыс и мышей из хлебных амбаров, почистит и успокоит уставшую лошадь, если хозяину недосуг, или потушит выпавший из кольца факел? Домовые жили у всех: и в крестьянских домах, и в лондонском королевском замке. Самая привычная домашняя скотинка, ничуть не хуже, но стократ полезнее кошки или собаки.
Гунтер напротив пребывал в смятении. Что же это такое? Ну, не бывает домовых, не бы-ва-ет!!! Покажите лучше ожившую египетскую мумию, или скажите, что Адольф Гитлер потомственный еврей-ортодокс и каждую субботу ходит в синагогу! Ха, а не есть ли это шуточки Лорда? Впрочем нет, сэр Мишель видел эту животинку и отнесся к ней спокойно, будто домовые здесь стаями бродят и ведут светские беседы с хозяевами о смысле бытия. И раньше-то не очень верилось во все эти старушечьи сказки про домовых, духов рек и кобольдов, а тут – на тебе! Врал Лорд, говоря, будто вокруг реальная история, описанная в школьных учебниках и известная по книгам! Да, король Ричард есть, в крестовые походы ходят, с девицами на сеновалах резвятся, мясо и вино самые настоящие, но ни в каких исторических справочниках и энциклопедиях не написано, что, допустим, Фридриху Барбароссе домовой штопал портянки! Кошмар!
Но, однако, следует припомнить появившуюся после разговора с Лордом догадку – искренняя вера способна материально воплощать объект веры. Сэр Мишель, например, да и наверняка все прочие обитатели замка, по большей части суеверные крестьяне, взятые в господский дом для прислуживания, непритворно верят в существование мохнатого хранителя дома, так почему бы их уверенности не воплотиться в виде такого вот говорящего создания. Это, между прочим, и объясняет, отчего я его вижу. И почему домовой в меня не поверил. Просто мы очень чужие друг для друга. Просто. И давайте, господин Райхерт придерживаться своего принципиального решения – ничему не удивляться, но обо всем расспрашивать. Может быть, жизнь этого времени станет для вас хоть чуть-чуть понятной.
Пока Гунтер сидел, привалившись к сыроватой каменной стене, погруженный в свои размышления, сэр Мишель проводил взглядом домового, на всякий случай прочел про себя молитву – домовой, это, конечно, здорово, но священник всегда утверждал, будто они порождение лукавого, как и все твари, коим поклонялись язычники – и, обернувшись к германцу, протянул ему руку, помогая подняться.
– Что так напугался? – поинтересовался рыцарь. – Неужели в твоем маноре домового не было? Как же вы жили-то?
– Не было, – мелко кивнув, подтвердил Гунтер. – У нас их вообще не было. Разбежались, надо полагать.
– Нехорошо домовых распугивать, – серьезно сказал сэр Мишель, покачав головой. – Ладно, пошли вниз. Слышишь, приехал кто-то? Надо думать, папа вернулся из деревни.
И в самом деле – из бойниц-отдушин донесся стук копыт. Спустившись на первый этаж башни, сэр Мишель и Гунтер вышли во двор и первым делом узрели бейлифа графства сэра Аллейна д’Эмери, передававшего конюху поводья своей лошади. Рядом с ним стоял господин барон де Фармер, а позади виднелась красная физиономия королевского сержанта.
Сэр Мишель обмер и схватил Гунтера за плечо. Не иначе сейчас потащат в монастырь Святой Троицы на аббатский суд, а потом заставят новый колодец рыть заместо загаженного. Но, судя по всему, у бейлифа были другие причины посетить барона Александра. Сэр Аллейн, сопровождаемый хозяином дома, прошел мимо сэра Мишеля и его оруженосца в зал, и лишь холодно кивнул рыцарю.
– Трапеза подождет, – барон обернулся к сыну, а лицо его было серьезное и озабоченное. – У нас важный разговор с господином королевским бейлифом, так что будь так добр не мешать нам.
Сэр Мишель, облегченно вздохнув, улыбнулся и потянул Гунтера во двор.
– Пошли в кузню, покажу, какие наш кузнец Бернар замечательные мечи кует. Если захочешь – выберешь себе заместо твоего… ов… автомата! Добрый клинок понадежнее будет.
* * *
– Барон человек богатый, а зеркал до сих пор не завел. Или их не изобрели еще? – бурчал под нос Гунтер, тщетно пытаясь начисто выскрести подбородок маленьким кинжалом, склонившись над широкой миской с водой, в которой колыхалось его мутное отражение. Этот клинок был самым миниатюрным из имевшихся в кузне. К завершению операции, поименованной германцем как «бритье оруженосца», на лице уже имелось три пореза – отсутствие зеркала и мыльной пены, а также непривычный и неудобный инструмент превращали самую простую и обыденную в прошлом процедуру в изощреннейшую пытку.
Гунтер совершенно не учел того обстоятельства, что во времена, сопутствующие крестовым походам, бриться не любили, и большинство мужчин носили бороды. Но когда Гунтер коснулся ладонью своей щеки и ощутил под пальцами изрядно отросшую жесткую щетину, он понял, что перебороть самого себя не в состоянии и, хочешь не хочешь, а приводить в порядок лицо придется. К тому же он не очень хорошо представлял себе, как будет выглядеть с бородой.
Втолковывать свою мысль сэру Мишелю пришлось долго, ибо рыцарь не совсем понял, о чем идет речь, а когда, наконец, сообразил, то жутко возмутился, произнеся пламенную речь, суть которой сводилась к тому, что борода есть непременный атрибут мужественности, и ежели таковая растет, то сбривать ее сущее преступление. Правда, у самого рыцаря даже намеков на бороду не было – лишь над верхней губой произрастало нечто, способное со временем превратиться в густые светло-русые усы.
Когда сэр Мишель понял, что Джонни твердо вознамерился соскоблить пробившуюся щетину, перед ним встал вопрос, чем это можно сделать. Развешанные по стенам замка мечи для бритья годны явно не были, от кухонных ножей германец решительно отказался, вспомнив об элементарной гигиене, и тогда сэр Мишель предложил ему свой любимый кинжал. Придирчиво оглядев лезвие, Гунтер криво усмехнулся:
– Да кинжал у тебя тупой!
– Ничего он не тупой! – обиженно сказал сэр Мишель и, попробовав большим пальцем лезвие, добавил: – Его просто заточить надо.
Гунтер некоторое время молча смотрел на него, а потом произнес:
– Логика у тебя железная!
– Стальная! – гордо поправил сэр Мишель, не имея ни малейшего представления о том, что такое логика, но будучи уверенным – это нечто очень важное и должно быть всенепременно твердым. Как сталь.
Тяжко вздохнув, Гунтер пришел к выводу, что кинжал сэра Мишеля вдобавок слишком уж великоват, и, живо представив себе, как он неосторожным движением перерезает себе шею, вернул тесак рыцарю.
Требуемый инструмент нашелся в кузне – Бернар-кузнец в свободное время занимался починкой обуви, и среди его сапожного инвентаря нашелся подходящего размера ножик, ко всем своим прочим достоинствам достаточно острый. Затем Гунтер потребовал «зеркало», и после недолгих объяснений стало ясно, что такого предмета в замке нет. В ход пошли серебряные блюда и прочая хорошо начищенная посуда, но ни один предмет из кухонной утвари не устроил Гунтера. Сэр Мишель только презрительно фыркал – то ему видно плохо, то отражение кривое, девица-красавица, понимаешь… Остановились на небольшом тазике с водой, поверхность которой довольно сносно отражала заросшую физиономию Гунтера, и, в конце концов, процедура, за которой сэр Мишель наблюдал, затаив дыхание и не смея пошевелиться, была завершена.
– Ну, как? – Гунтер повернулся к нему, страдальчески приподняв брови.
– Лучше бы ты этого не делал, – произнес сэр Мишель тоном, каким читают заупокойные молитвы.
– Иди ты к черту, – Гунтер в сердцах швырнул нож в землю. Проведя ладонями по щекам и подбородку, он обнаружил гладкую кожу с небольшими колючими островками оставшихся волосинок. Можно было, конечно, еще помучиться, но… было бы ради чего стараться! И так сойдет.
– Да все хорошо, – засмеялся сэр Мишель, – я пошутил. Дочери вилланов будут гроздьями вешаться тебе на шею, – и, видя, что Гунтер готов съездить ему по уху, поспешно добавил: – Самое главное-то я не показал…
– Нет, почему же, – язвительно буркнул Гунтер. – А Сванхильд?
– Будет тебе, – примирительно сказал сэр Мишель. – Сглупил я, признаю… Пойдем в конюшню, посмотрим на лошадей. У нас есть даже несколько арабских – папа из Палестины привез пару. Эти двое, конечно, давно умерли, зато жеребят народить успели. Такие красавцы!
Тут рыцарь осекся, привстал и наклонил голову, прислушиваясь. Его кто-то звал.
– Сударь, где вы? – разумеется, это была Сванхильд. – Вас папенька видеть желает!
– Папенька… – вздохнул Мишель. – Воображаю, что ему бейлиф наговорил! Все равно идти придется, не прятаться же на чердаке…
– Не убьют они тебя, – уверенно сказал Гунтер. – На мой взгляд, ты не натворил ничего страшного.
– Для светских властей – да. А если сэру Аллейну жаловался аббат монастыря, могут привлечь к духовному суду, – норманн даже побледнел немного. – Такую епитимью в обители наложат, что проще будет удавиться! Ладно, бросай свой кинжал и пошли наверх, в дом. В конце концов, ты теперь оруженосец и имеешь право меня сопровождать.
«Боишься? – чуть злорадно подумал Гунтер. – Хочешь чувствовать рядом мою твердую руку? Надо бы тебя предупредить, что в случае допроса с пристрастием я буду все отрицать…»
И они двинулись к дверям жилых покоев замка.
