Текст книги "Комендантский час"

Автор книги: Андрей Костельцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Взору последнего предстал маленький бородатый мужичок лет пятидесяти, завернутый в несколько слоёв тряпья, поверх которых была надета женская шуба.

– Ты кто такой? – спросил воришка у Артёма.

– Это ты кто такой? – сказал Берестов, тряся револьвером.

– Раз у тебя пистолет, значит, и отвечать полагается первым мне. Меня зовут Митрофан, старожила я местный.

– Что здесь случилось?

– А это….Это я быстро объяснить не смогу, так что….

– Где все люди?

– Мертвы все.

– А ты один жив?

– Один, да и то мне недолго осталось, – произнёс Митрофан и, расстегнув шубу, показал, что одежда вся в крови.

– Ты ранен?

– Да, так что они всех тут убили, включая и меня.

– Кто они?

– Говорю же, разговор долгий. Помоги мне на лошадь забраться и поезжай за мной следом.

Берестов продолжал стоять, наставляя пистолет на Митрофана.

– Брось, будь я злодеем, так убрался бы давно отсюда.

Артём оставался на взводе, но оценив, что этот жалкий воришка ему вряд ли опасен, опустил пистолет. Немного подсадив старожила на коня, чиновник сел на своего и направился вслед за медленно скачущим Митрофаном.

По пути Берестов перебирал в голове свои версии произошедшего. Каждая мысль громко кричала о себе, отдавая невыносимым звоном в ушах. Чувство тревоги не покидало путника ни на секунду.

Наконец перед ним показались уже знакомые ровные ряды могил.

Митрофан замедлился и остановился у церкви.

– Я раньше здесь священнику помогал, в основном на кладбище. Смотритель я, выходит.

– И давно ты тут?

– Давно. Говорю же, старожила.

Сказав это, мужичок, который из-за бороды выглядел старше своих лет, достал из глубин одежды ключ. Крехтя, он слез с кобылы, и открыл дверь в приход.

– Зачем запираешься, если нет никого?

– Не думал даже об этом…. Привычка – вторая натура.

Пройдя сквозь пустой зал, герои вышли с другой стороны через открытую дверь на территорию самого погоста. Вдалеке виднелась маленькая постройка.

– Вон там мое жилище, – сказал Митрофан, не выпуская из рук курицу.

Внутри это самое жилище представляло собой маленькую мастерскую, где в углу стояло несколько деревянных крестов, а посередине недоделанный гроб, прикрытый крышкой.

– Располагайся, – сказал Митрофан и, взяв топор, вышел на улицу.

Возле пристанища смотрителя имелся старый пень, на котором тот и собирался разделать птицу.

– Начинай свой рассказ, смотритель. А то ведь мое терпение не бесконечно, – сказал Артём, выйдя следом.

Митрофан положил курицу на пенёк и, несмотря на рану, ловко отрубил ей голову.

– Не знаю даже с чего начать.

– Говори уже, хоть что-нибудь.

Митрофан опустил взгляд и, тяжело вздохнув, начал повествование.

– Нормально всё тут было. Жили потихоньку, на многое не зарились. Простые люди, что еще сказать?

– А потом что?

– А потом к нам приехал петербургский чиновник. Ну, мы, как водится, обрадовались. Порядок будет, думали. А он важный весь, с красной книгой в руках и апломбом на губах. Весь из себя, а сам в пальто не по размеру, умора, да и только. Я сразу почуял, что что-то с ним не так, да только не поверил мне никто. Всё свободное время он изучал эту книгу. Постоянно рылся в ней, уж не знаю, что он там находил.

– Что было дальше?

– Дальше? Да просто все, как пять копеек. Чиновники питерские у нас не просто главные, они еще и за каторжниками присматривают. Пока они здесь в командировке есть, они военными и командуют. Вот и этот стал всем интересоваться. Новые графики службы солдатам составил. О чем-то с каторжниками разговаривал. Как будто есть у них дело общее. Я человек простой, мне до этого всего дела не было. Мне ведь чуть что, так сразу заказ несут.

– Что чуть что?

– Ну как? В лесу работа-то не простая. Как кто почиет, так сразу крест и гроб нужен. Для острожников, конечно, без премудростей: самое простое и дешевое.

– Что дальше было?

– Местный наш купец – Виталий Стрёпов – решил нового главу домой к себе на обед позвать. Виталька, конечно, молодец был, царствие ему небесное. Он ведь сюда тоже когда-то из Питера приехал, да только он остался, насовсем.

– А у Виталия не было никогда жены по имени Люба?

– Ээээ…так и точно, была! А ты откуда знаешь?

– Не важно, продолжай, – сказал Артём.

– Ну, так вот. Стрёпов был мужик непростой, потому этого главу-то к себе и позвал. Люди, так сказать, одного ранга. Не знаю, что у них там произошло, но поссорились они. Да так, что Стрёпов этого чиновника самозванцем прозвал.

– За что это?

– Да говорил вроде, что тот французского не знает. А без этого дела вроде и никак в Петербурге.

– А дальше?

– А дальше всё и случилось. Чиновник этот устроил солдатам праздник, а в это время каторжники мятеж устроили. Всех перебили в лесу, а потом и в острог ринулись. Оказалось, что это главный – бандит, а не чиновник. Он все и подстроил, сволочь.

– Как звали-то его?

– Леонид Кузнецов, только его так никто и не звал.

– А как звали?

– Лёня-масочник. Что уж там, придурялся он плохо. Быстро мы его раскусили, да только вот все равно поздно было…. Начала эта банда разбойничать, девок хватать. Мужики, кто покрепче, за вилы взялись, но у беглецов оружие солдатское было. В итоге кровавую баню устроили. Всех от мала до велика перебили.

– Кроме тебя.

– Меня ранили, и я сознание потерял. А потом очнулся еле как живой, а вокруг уже никого. Все дома обнесли, всех застрелили и уехали, обо мне не вспомнив…. Вместо верховенства закона – верховодство законников. Вот как всё было.

Артём стоял и смотрел сквозь Митрофана. Он не мог поверить в услышанное.

– Когда все это случилось?

– Дня два назад.

– Почему ты не уехал?

– Эх…мил человек, – старожила вдруг выпряился, вытер пот со лба и отправился куда-то через могилы.

Берестов молча пошёл следом.

Вскоре ровная земля с аккуратными могилами кончилась: впереди был овраг. Мужичок встал на его краю и показал Артёму рукой.

– Куда я их всех брошу? – спросил он.

Чиновник медленно подошёл ближе и увидел горы тел, громоздящиеся друг на друге без всякого порядка.

– Боже…. – вымолвил Артём и тут же отвернулся.

– Ты видел мою рану. Дни мои сочтены. Но дело моё еще не закончено. Сколько успею, столько и похороню. Но так просто своих не брошу.

Берестов взглянул на коротышку, но вместо презрения и жалости почувствовал уважение.

– Тогда я тебе помогу, – сказал он.

– Спасибо, добрый человек.

Чиновник убрал пистолет и, перекрестившись, пустил слезу.

Митрофан же не стал мешать и ненадолго оставил парня одного, а сам вернулся к своему пристанищу, разделал курицу и сварил её. Дело шло к ночи, а потому старожила предложил чиновнику ужин и ночлег в церкви.

– А работой завтра займемся, – добавил он, цедя горячий бульон.

Артём согласился. Ночлег он решил устроить себе в церкви, но ночью так и не смог заснуть.

« Как же это так? Разве ж так бывает?» – вопрошал он у себя и тут же получал ответ в виде воспоминаний об овраге, заполненном телами, и мёртвом остроге.

Вдруг Артём вспомнил про Архипа.

« Господи, такое горе он точно не перенесёт» – пронеслось в голове у чиновника.

Из-за тревожной бессонницы Берестов не только не мог уснуть, но и просто спокойно лежать. Внезапно его голову посетила мысль: « А может, привезти Архипу что-нибудь на память о Машеньке?»

Взвесив все за и против, чиновник решил, что так будет правильнее.

« Все-таки он её несколько лет не видел. А так ведь ещё сам поедет в этот злополучный дом» – подумал Артём, надевая на себя пальто.

« Чёрт, а он ведь все равно пойдет. Да на могилу уж точно заглянет. Выдержит ли его душа очередное горе?» – присаживаясь на скамейку, риторически вопрошал чиновник.

« Ладно, раз влез, так влез. И ничего не поделаешь. Заберу Архипа в Петербург. Дело, так или иначе, серьезное. Уж лучше я за него замолвлю словечко, его и следствие сильно беспокоить не будет. А потом уже при содействии дяди мы всех этих бесов найдем и накажем, да так, что пожалеют, твари, о том, как глаза свои выше кандалов осмелились поднять» – горячился Берестов, расхаживая из стороны в сторону.

Наконец он решил, что пора выдвигаться. На этот раз Митрофан не закрыл дверь. Выйдя на улицу, Артём почувствовал тепло. На улице стих ветер, тихо падал снег.

Вдруг он увидел, что лошади смотрителя нет на месте, а следы на свежем снегу ведут в неизвестность.

– Интересно, куда это он поехал, пока я пытался уснуть. Ну да ладно, потом расспрошу.

Оседлав своего коня, Берестов понесся в острог. Перед этим он прихватил из церкви пару свечек, чтобы осветить немного путь и сориентироваться в доме.

Уже вскоре он вновь был перед знакомым большим аккуратным строением. Из уст Митрофана чиновник узнал, что это был дом Стрёпова. Войдя внутрь через всю ту же открытую дверь, он застал привычный беспорядок, но в этот раз решил осмотреться внимательнее.

Среди бумаг, разбросанных повсюду, были закладные и облигации.

«Сразу видно, что умственные способности бандитов были не на высоте, раз они это все не забрали» – подумал Артём, продолжая осматриваться.

Проведя продолжительное время в мертвом доме и не обнаружив ничего подходящего, чиновник решил подняться на второй этаж. Одна из свечек уже сплавилась, и Артём решил поторапливаться.

В кабинете Виталия Стрёпова он нашёл разбитую рамку, в которой находился детский рисунок, очевидно нарисованный дочкой купца – Машей. На нём акварелью были выведены все члены семьи, и каждый был подписан. Был там и Архип.

– Дядю она любила, – подумал Артём и, достав рисунок из рамки, сунул его в карман своего пальто.

Пройдя дальше, он зашёл в детскую. Несмотря на бардак, было легко понять, что это за комната. Берестов обратил внимание на лежащий на полу альбом, на котором была нарисована башня. Подпись под рисунком гласила: «Лабиринт княжны».

«Видимо, это и есть та крепость, куда Архип водил Машеньку» – решил чиновник.

Открыв альбом, Артём обнаружил, что все страницы вырваны.

« А вот это странно. Может, конечно, что Маша сама это сделала. Но если нет, то зачем это делать бандитам?» – задумался Берестов, но решил больше не задерживаться в этом злополучном месте и возвращаться в церковь.

Выйдя на улицу, чиновник сел на лошадь и поскакал в сторону кладбища. Спокойная погода немного утихомирила чувства героя. Однако, вернувшись к церкви, Артём увидел, что лошади Митрофана все еще нет на месте. Недолго думая, он отправился в пристанище смотрителя со свечой.

Подойдя ближе, он открыл дверь и увидел, что внутри никого.

« Странно всё это» – подумал чиновник и то ли из любопытства, то ли от подозрительности решил заглянуть в гроб, что стоял посреди каморки.

Немного сдвинув деревянную крышку, Артём увидел большую книгу, обложка которой была обита красной кожей.

– Какого черта? – воскликнул Берестов и, схватив книгу, открыл её.

Из неё тут же вывалились несколько вырванных из Машиного альбома листов. На обоих детской рукой были выведены какие-то схемы и планы. С точностью инженера, но детским умом Маша рисовала стрелки и помечала на бумаге тайные ходы.

Вдруг Артём отбросил свою находку в сторону и схватился за голову. Головоломка наконец-то была составлена, и любое промедление теперь могло навсегда лишить героя шанса восстановить справедливость. Недолго думая, Берестов выбежал на улицу и, перепрыгнув через ограду кладбища, оседлал лошадь и поскакал по почти исчезнувшему следу Митрофана. Теперь он знал, что его ждёт, и неизвестность больше не пугала героя. Он изо всех сил бил лошадь по бокам, стараясь не упустить драгоценного времени.

Вскоре чиновник увидел крепость.

« Да, её-то Маша и нарисовала, назвав лабиринтом. Думаю, для маленькой девочки бесконечные заброшенные деревянные ходы были самой интересной тайной» – подумал Артём, почти на ходу соскакивая с коня.

Прямо возле входа стояла лошадь смотрителя.

« Ну, с Богом» – подумал Берестов, взводя курок своего пистолета.

Он остановился, спустился на землю, осторожно обошёл лошадь сторожила и вошел внутрь. В помещении было темно, поэтому чиновнику пригодилась церковная свеча. Прокладывая ею путь в темноте, Артём уверенно шагал дальше, направляя на неизвестное впереди дуло пистолета.

Перед ним вдруг предстала лестница, освещенная факелами. Чиновник, не раздумывая, погасил свечу и стал подниматься вверх. Затем он прошел короткий коридор и увидел справа проход, ведущий на самый верх внешней стены.

Пройдя через него, Артём увидел стоящего к нему спиной Митрофана. Он стоял на самой высокой части крепости и смотрел вниз на старый угольный карьер. В левой руке он держал детские рисунки, пытаясь по ним что-то определить, но факел, закрепленный на стене, плохо подсвечивал альбомные листы.

– Хороший спектакль ты устроил. Знаешь, я ведь поверил, – произнес Берестов, подходя ближе к смотрителю.

– Да, я старался, – не оборачиваясь, ответил Митрофан.

– Выходит, ты и был тем самым самозванцем?

– Ну а кто ж еще-то мог им быть?

– Ты убил Андрея Городецкого?

– Да. Ну, скажи мне, Артём, разве ж это не судьба? Я сбегаю из лагеря, брожу по тайге, как дикий боров, а тут вдруг мне попадается карета с человеком, который меня в эту тайгу отправил?

– Мы сами творим свою судьбу. Что ты сделал с извозчиком?

– Да ничего, припугнул просто. Но в остроге его пришлось все-таки окончательно утихомирить.

– Выходит, бунт твой неудачно вышел: подрали-то тебя знатно.

– А ты поверил байкам, про то, что я скоро подохну? Ну, уж нет, и не такое в моей жизни бывало.

– Где же остальные?

– Остальные? Ты про тех шавок, что меня раненого помирать бросили?

– Взяли тебя да и бросили?

– Забрали все и сказали, что скоро вернуться. А самих и след простыл. А я долго отлеживаться не стал, оклемался и еще потом здоровее других буду.

– Да вот только добычи для тебя не осталось.

– Тут ты и ошибаешься. Девка та шустрой была, убежала сюда, в эту крепость, вместе с побрекушкой. Я её настиг, конечно, но эта чертовка успела свою прелесть куда-то запрятать.

– А ты теперь пытаешься её найти?

– В один из своих тайников запихнула, это точно. Добыча уже близко.

– Сомневаюсь…. А что ты со мной собирался делать?

– Да зарезал бы я тебя с утра и к остальным до кучи бросил. Но ты, как они, просто так помирать не захотел.

– Да уж…. Как ты там сказал? «Вместо верховенства закона – верховодство законников»? Хорошо сказано. Я с самого начала в тебе ошибался, во всем ошибался, кроме одного.

– Чего же?

– Того, что ты жалок.

Услышав это, Митрофан выхватил пистолет и, развернувшись, выстрелил в Артёма. Пуля попала ему в живот, но Берестов тоже сделал выстрел. Оба упали на каменный пол. Бандит выронил пистолет и быстро пополз к нему, но Артём лёжа выстрелил в оружие, и револьвер преступника вылетел в карьер.

После этого Берестов собрал все силы и, поднявшись на ноги, выстрелил Масочнику в спину. Тот завопил от боли.

– Если тебе и было что-то предначертано, то только это! Поднимись! – закричал чиновник, смотря на то, как под убийцей растекается лужа крови.

– Встань! – снова закричал Артём.

Митрофан медленно поднялся на ноги, и Берестов тут же произвёл три выстрела, выпустив в Кузнецова остаток патронов.

Стремительно теряющее жизненные силы тело убийцы тут же потянуло назад, и он рухнул навзничь на самое дно карьера.

На лице чиновника тут же появилась улыбка. Он упал на колени и схватился за кровоточащую рану. Через секунду стихло эхо выстрелов и воцарилась тишина, подсвеченная сияющими в ночном мраке звездами.

« Еще не всё» – подумал про себя Артём и стал медленно подниматься на ноги.

Превозмогая боль и даже саму смерть, он добрался до собственной лошади и, кое-как вскарабкавшись на неё, легонько ударил в бок. Лошадь тут же подалась скакать. Она будто чувствовала, куда нужно отвезти хозяина.

***

Тайга встречала раннее утро. Горячий пот сочился со лба Архипа прямо на ледяной грунт: редко прерываясь, он исправно копал могилу. Грязный, мокрый и замерзший – он все же продолжал копать, пока не услышал рёв лошади.

Подняв голову, он увидел, как кобыла несёт тело Берестова. Тут же выскочив из ямы, он остановил лошадь, и Артём рухнул на землю.

Лесник подхватил его на руки и понес на кровать, но было уже поздно. Безжизненное тело молодого чиновника не могли оживить ни слезы егеря, ни его молитвы. Вдруг Спиридонов увидел клочок бумаги, торчащий из кармана пальто чиновника. Достав и развернув его, усач увидел окровавленный рисунок Маши.

В миг всё осознав, он еще сильнее заплакал и взял Артёма на руки. Вынеся его на улицу, он положил тело молодого человека в могилу и стал закапывать её.

Землю постоянно окропляла влага. То ли это были слезы старика, то ли первые капли весны.

***

В краях бездольных и заснежных

Есть город серый и чумной,

Где тебя ждёт иль неизбежность,

Иль битва с собственной судьбой.

В том месте слов давно не сыщешь,

Они погибли, как одно,

И каждый день, как Радоница,

И днём, как в погребе, темно.

Там Вий выходит на поверхность,

И нечисть молит о своём.

Куда не глянь – повсюду скверна

И храм кишит весь вороньём.

И нет надежды, нет спасенья,

Лишь холод белый и густой,

Что царствует над запустеньем

И правит вечною зимой»

Русская исповедь

Судьба как русская рулетка:

Сейчас ты жив, а после – нет.

И вот ты смотришь оперетку,

А вот словил в грудь рикошет.

И фатализм тут не помощник:

Злой рок – всего лишь чей-то вздор.

Идём мы в темноту наощупь,

Стремясь услышать приговор.

Но в нас самих клокочет пламя

Грядущих подвигов и слав.

И мы меняемся ролями,

Так, чтобы в ноту каждый такт.

И мир – театр, где, о чёрт,

Все позабыли про сценарий.

И сценарист, похоже, мёртв…

И некому дать комментарий.

Порой, в погоне за тенями,

Нас посещает яркий свет,

И если не толкает к яме,

То шепчет на ухо сюжет.

А дальше воля и свобода,

Отныне ты свой господин,

И помни: кукловоды – люди,

А самый страшный грех твой – сплин.

1920 год. В самом разгаре гражданской войны и военной интервенции бои внутри России не стихали ни на секунду. Обстановка возле реки Елабуга накалялась: к левому берегу реки подошли силы Донской Советской Республики, командовал которыми капитан Сергей Семенович Самохин. К правому же берегу подошли силы Белой армии под командованием генерала Семена Яковлевича Утюжнова.

Лишь небольшая деревня, стоящая на стыке двух берегов, разделяла свирепствующие лагеря, которые некогда были единым целым. Там еще оставались люди, не пожелавшие участвовать в кровавых междоусобицах. Они не согласились примкнуть ни к одной из сторон конфликта и решили соблюдать нейтралитет. Кто-то посчитал бы это трусостью, но в те времена нейтралитет легко мог быть приравнен к сотрудничеству с врагом, что по военным меркам каралось смертью.

Вскоре все попытки штурма деревни прекратились. Командующие обеих сторон поняли, что если и дальше продолжат бездумно метать снаряды и не сдержат мощи боевого огня, то уже через несколько часов от населенного пункта, располагавшегося на стратегически-важной высоте, ничего не останется. И красные, и белые решили, что должны договориться миром, иначе победителя не будет вообще. Недолго думая, командиры двух дивизий решили встретиться в церкви, что стояла на видном месте, в самом центре злополучной деревни.

***

Проходя мимо потрепанных деревянных домов, во многих из которых окна были крепко заколочены, Семён Яковлевич Утюжнов рассматривал улицы и думал о бытности жизни на периферии войны. За весь его путь от лагеря белых до храма ему не встретился ни один прохожий. Может они спят? Да нет, куда там. Всю ночь ведь не стихала канонада артиллерийских залпов. Кто-то спрятался в погребе, опасаясь за собственную жизнь, кто-то – в сарае, и длинные шеренги домов с тёсовыми крышами казались абсолютно безжизненными. Глухой тишиной подкрашивали они утренний крик петухов, медленно растворявшийся в безмолвии, главенствующем над поселением.

Худой, подтянутый молодой человек лет тридцати был совсем не похож на усатого, грозного, полноватого отца. К внешнему различию добавлялось и бюрократическое: фамилии у них также были разными, ведь господин Утюжнов, узнав о том, что сын поддерживает «революционеров-провокаторов», в тот же миг отрекся от него. Сергей же, взяв девичью фамилию матери, продолжил исполнять, как ему казалось, свой долг перед отчизной.

И вот Сергей Семёнович подошел к часовне и, отворив старую дубовую дверь, вошел внутрь. Стены были увешаны иконами, явно сотворенными неким местным мастером, а посреди хорошо освещенного зала стояла фигура распятого Христа, украшенная красною каймой.

За заранее выставленным кем-то из священнослужителей столом, посреди комнаты, сидел генерал, ожидавший блудного сына.

Впервые за несколько лет войны увидев его, Утюжнов слегка повел пышными усами и усмехнулся: Самохин был одет в черное кожаное пальто, которое в ту пору было крайне модным у «красных». Оно делало капитана очень статным, хотя его несколько напускная небрежность в движениях отца лишь рассмешила.

– Здравствуй, сынок. Давно не виделись.

– Что есть, то есть, – ответил Сергей, стоя у входа.

– И уж точно не думал я, что увижу тебя в этой чумной одежонке.

Самохин прошёл навстречу родителю.

– А о чем же ты думал, когда отрекался от меня? О том, что я тотчас приползу к тебе на коленях и буду молить о прощении?

– О том думал, что наиграешься во все это…и вернешься домой.

– Забавно, а я и вообще не думал, что впредь тебя увижу.

– Хах, отчего же так? Уже списал отца? Вот вам, а не мою кончину, – произнеся это, Семен Яковлевич показал сыну кулак.

– Да нет, это не я списал, это история. И не только тебя, всех вас.

– Нееет, сынооок, – протянул генерал, – история героев не забывает.

– То-то и оно, героев! А ты кто? Не подлец ли и убийца?

– Щенок, сам-то будто святой!

– Твоя правда, – опустив взгляд в пол и вздохнув, сказал Самохин. – Меня война многому научила, но хорошего в этом многом с каплю в море.

– Об том и речь, настоящий офицер никогда своей чести не потеряет, ею не пренебрежет. Ни при каких обстоятельствах.

– Так ты, выходит, еще мнишь себя поборником чести офицерской?

Услышав это, генерал замолчал и задумчиво опустил взгляд на центр голой столешницы.

Самохин же снял свои кожаные перчатки и присев, наконец, напротив отца, бросил их на стол туда, куда был направлен взор Семена Яковлевича, отчего последний тотчас «опомнился» от глубокого раздумья.

– Да нет, уж черт разберет, где здесь честь, а где…, – начал Утюжнов, но вдруг опять замолк.

– Пошлость, – закончил фразу капитан и, закинув ногу на ногу, достал кисет с табаком и миниатюрную трубку из глубокого кармана собственного пальто.

– Тебе ведь вообще плевать, что честь, а что пошлость? Вам ведь слава нужна, – произнес генерал, засматриваясь на то, как сын забивает трубку.

– А ты не беспокойся, отец, слава просто так не достается, если, конечно, не дурная. Мы свою заслужим.

– Да чем же? Или разрушение отчизны для вас дело благое?

– Мы ее спасаем, от вас.

– От кого, нас? Отцов? Шелупонь, которая от рук отбилась, вот вы кто!

– Понятное дело. Для вас же все всегда должно быть под контролем, – сказал капитан, подкуривая трубку единственной не отсыревшей в коробке спичкой, – под вашим контролем. Да только глянь, до чего вы под своим присмотром страну довели? А мы для вас, выходит, просто смутьяны, что, будь ремень под рукой, быстро бы присмирели.

Командир «белых» был и сам не прочь выкурить табаку, да только совесть не позволяла сделать ему это в храме. Поэтому, стиснув зубы, он сидел, как на иголках, и стучал костяшками руки по столу.

– Нет, сынок, тут ремень уже не поможет. Только пуля.

– Считаешь, что я смерти заслужил?

– Если честно, то думается мне сейчас, что оба мы среди живых нынче ходим лишь по великой случайности.

– Случайности? Тут согласен. Только вот вы так, небось, чудеса божественные называете. Для вас ведь все, что творится, в божий план вписано.

– Может и так, да только нам Его планы на нас, – закатив глаза наверх, произнес Семен Яковлевич, – и в помине не познать и не осознать.

– Ровно потому, что и нечего познавать, отец.

– Не скажи. Бывает ведь так, что солдат чудом под шквальным огнем выживет, а на следующий день его дизентерия свалит или еще какая напасть, что в окопах водится.

– Бывает, да что-то я не понял, вы в случайности все-таки изволите верить, генерал, али в божий замысел?

– Случайности наши не случайны. Нам этого, правда, не понять: на все ведь воля Божья, что мы за волю случая чаще принимаем.

– Опять за своё! Не понять да не признать. Тьфу! Причинно-следственные связи – вот и вся наука. И случайностям, пожалуй, в нашем мире место есть. Только истинным случайностям, а не тем, за которыми создатель стоит.

– Дык мы в университетах тоже не вольными слушателями были. Когда человек видит божественный знак, но объясняет его случайностью, он просто отказывается от объяснения, ибо случаем можно все на свете объяснить, оттого он и бесполезен.

Капитан наигранно зевнул.

– Скучно-с мне с вами, батенька, а ведь нас с вами люди ждут. Так что давайте беседы наши великосветские закончим и побыстрее.

– Опять-таки, торопишься куда-то, – сказал Уюжнов, протягивая вперед указательный палец, как будто показывая отпрыску на него самого. – А ведь неизвестно тебе, кто из нас отсюда выйдет.

– Угрожаешь мне, старик?

– Нет, лишь предлагаю решение проблемы.

– Что тут решать? Уступите дорогу. А лучше – присоединяйтесь к нам. Мы люди щедрые, про прегрешения чужие быстро забываем.

– Э нет, сынок, – засмеялся генерал, – тут ты просчитался. Не уступим мы, потому что за нами Россия и отступать нам некуда. И не присоединимся. Иначе несдобровать.

– Да полно у нас ваших. Ничего, одумались. Это ведь по-христиански, как вам нравится – раскаявшиеся грешники.

– За богохульство свое ты еще ответишь, – сказал генерал, но увидев, как Самохин перекинул дымящуюся трубку из одного уголка губ в другой, тут же добавил, – хоть и не сейчас. Так вот. Мои люди к вам не пойдут и не потому, что чего-то бояться. О нет, мои ребята страха не ведают, потому что знают, за что борются. А вот вы – зло, le mal dévore le mal*. И не за горами тот день, когда друг друга стрелять начнете, потому что святого в вас нет, а за идеалами – пустота. Как только поймёте это – захотите пустоту кровью наполнить, да не получится. Ведь пустота та – зияющая бездонная хлябь. А человек, погрязший в насилии и бесчестии, уже и не человек вовсе. Кто-то скажет: « Животное!», но нет. Животные своих не убивают, не терзают пытками, не травят ядами и страхом. Люди, вкусившие плоти, животными не становятся, они становятся нелюдями. А такие, сынок, долго не живут.

– Слов много, а толку мало.

– Так давай за дело браться. Я уповаю на Бога, а ты, выходит, на себя и свою удачу?

– Допустим.

– Коли есть у Господа на меня план, то не пропаду.

– А я уверен, что случай – самый верный судья.

– Вот и пускай оружие рассудит наши поверья, – сказал Утюжнов и достал из кобуры потёртый наган, – сыграем в русскую рулетку.

– Эва как! Стращать смертью меня решил?

* – Зло пожирает само себя.

– Не думаю, что тебя такими пустяками напугать можно, – произнёс генерал, разряжая барабан своего револьвера.

– Просто будем друг в друга стрелять?

– Пускай каждый сам себе судьёй будет.

– И палачом….

– А почему нет? – усмехнулся генерал. – Война идёт уже давно, а значит, у нас с тобой грешков-то накопилось, ой, накопилось.

– Значит, будем про грехи рассказывать?

– Перед смертью принято исповедоваться. Не зря мы в храме. Или считаешь, что и то случайность?

Генерал зарядил один из патронов в барабан и раскрутил его, после чего положил наган на стол.

– Да, отец, не ожидал, что так все извернется. Но я с тобой сыграть готов, только первым начинай. Старшим надо ведь уступать.

– Думаешь, на тебя местечка в аду не найдётся?

– Ад давно уж на Земле, как и все его черти.

Семён Яковлевич откинулся назад и стал что-то вспоминать. Собрав всю волю в кулак, он начал свой рассказ.

– Шел 1819 год. Ты был еще в корпусе кадетском на Волге, а я уже гонял ваших «красных» псов по всей Луганщине. По ранней весне прибыли мы в село. «Нахабино», вроде, звалось.

Вошли туда, а там и нет никого. Тихо так. Только из одной трубы дым шёл. Ну, к ней мы и отправились. Дом был старым, ветхим, к нему по еще не сошедшему снегу вёл след саней. Оказалось, что живет там, в избе, одна бабулька, лет шестидесяти. Вроде обычная бабка, улыбалась постоянно. Наверное, это должно было насторожить. Но на войне так резко все переворачивается, что даже улыбка чужая, но искренняя, заставляет вспомнить мирное время и смягчиться.

Бабка та таскала дрова с другого дома, кем-то брошенного. Сама уже была не в состоянии их колоть.

У меня солдат шесть было. Больше для разведки-то и не надо. Остальные остались припасы ждать в городе. А мы все голодные, как волки. Она нас усадила за стол и говорит: «Ой, молодцы, да что же это такое творится? Чтобы русский человек на другого русского шёл, как на иноземца какого, э-ээх! Не могу понять иль вынести, уж ни сил, ни смётки нету».

И бросилась старая плакать.

Мои парни её, конечно, принялись успокаивать. Даже что-то веселое рассказали, подбодрили старуху. Оправившись, она сказала, что гостей не ждала, но нам очень рада.

– Я вам сейчас пирожков напеку, – полезая куда-то, бросила бабка, и тут у всех настроение поднялось. Потом она на стол полведра самогона, вытащенного из погреба, поставила.

Ну и началась пирушка. Тут и пес её выбежал, а она сама где-то там с тестом колдует. Наконец принесла она пирожки. Все румяные, как один. На стол поставила, а сама не ест. Ну, мои хлопцы как налетели! Еще бы, не ели ведь уже сколько! А я сижу и не ем. Будто что-то держит.

– А муж твой где, бабка?

– Да помер давно, от воспаления какого-то. Ты кушай, кушай.

– А остальные деревенские куда делись?

– Убежали, как про войну-то в наших краях услышали. Ты ешь, ешь.

А мне все в голову не идет, что в других деревнях люди с голоду пухнут, а тут пирожки с мясом жрут. Ну, я взял один, подозвал собачонку и бросил её под стол.

Псина понюхала и убежала.

– Ты чего едой разбрасываешься? – крикнула бабка, и увидел я, как глаза ее налились злобой. И тут один из моих лейтенантов говорит: «Что-то мне нехорошо». Поплохело ему, глаза покосились и рухнул бедолага на стол лицом.

«Ах ты тварь!» – крикнул я, вскочил и вцепился хозяйке в горло.

«Чуял ведь что-то неладное, у других в деревнях крохи на столах долго не задерживаются, а у тебя!» – говорил я, пытаясь совладать со старухой.

Тут кто-то сзади пьяным голосом: «Семён Яковлевич, вы что творите?»

– Она отравить нас решила! А остальных что? Тоже на ужин зазывала? – выдавливал я, пока глядел на её синеющее лицо.

– Ты что творишь…. я ничего не делала! – кричала бабка слабым голосом, растерянно сбиваясь с мысли.